Текст книги "Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Пьесы и радиопьесы"
Автор книги: Фридрих Дюрренматт
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)
Над нами лишь Единый Бог,
И милость Его с нами,
Чтоб больше уж никто не мог
Нам причинить страданий.
Он благости явил нам свет.
Его исполнился Завет.
Конец вражде! Лишь Бог – Закон!
Ротман.
Да здравствует царь Бокельзон!
Толпа. Осанна!
Крехтинг. Да здравствует его наместник Бернгард Книппердоллинк!
Толпа. Аллилуйя! Аллилуйя! Мы молимся и воздаем Тебе хвалу.
Мы молимся о том, чтоб днесь
И вечно, многочтимый,
Наш Бог-отец, Ты с нами здесь
Был, непоколебимый.
Твоею Волей движим свет,
И в свете ей предела нет.
О Всеблагой наш Боже!
11. Епископ и голова Маттизона
Лагерь. Епископ сидит с посланием Бокельзона в руках. Рядом стоит ландскнехт, в руках у него небольшой столик. На нем стоит миска с каким-то закутанным тканью предметом.
Епископ. Проклятье.
Ландскнехт. Слушаюсь, ваше преосвященство.
Епископ. Я просто не смог сдержать себя. Этот негодяй, этот царь анабаптистов требует, чтобы я покорился ему.
Ландскнехт. Так точно, ваше преосвященство.
Епископ. Я не прекращу эту войну и буду вынужден, словно нищий, скитаться по чужим владениям.
Ландскнехт. Я принес вам умело препарированную голову лжепророка Яна Маттизона.
Епископ. Поставь ее сюда.
Ландскнехт. Слушаюсь, ваше преосвященство.
Епископ. А теперь уходи. (Подкатывает к столику, разворачивает голову и внимательно рассматривает ее.) Итак, это ты, Ян Маттизон? Это твои глаза, а это твоя седая борода. Она длиннее, чем моя, только гораздо менее ухожена.
Мы оба потерпели поражение, но тебе лучше, чем мне.
Ты двинулся мне навстречу
Один, величественный в вере своей,
Наглец, возможно даже целиком приверженный туманному лжеучению,
Преисполненный, конечно же, планов полностью изменить положение вещей,
Но одержимый идеей справедливости и движимый надеждой.
Я же, напротив, не стремился, подобно тебе, изменить мир.
Я хотел при общем безрассудстве сохранить разум.
Теперь же я вынужден поддерживать насквозь прогнивший строй.
Глупец и потерявший всякую надежду дипломат,
Старик, у которого осталось лишь стариковское упрямство
И на которого насел новый противник,
Какой глупый фарс!
Мне как любителю комедии противостоит не кто иной, как комедиант,
Одержимый желанием играть роли великих людей,
Движимый пошлой фантазией,
Прошедший выучку на подмостках сцены.
С головой, забитой содержанием прочитанных книг, и легко бросающийся выученными фразами.
Он опаснее тебя.
Будь доволен, пекарь из Гарлема.
Твоя гибель вызывает смех, но пусть тебя это не тревожит.
Остается выдержать лишь два испытания, пророк: злость и смех.
Акт второй
12. Государи
Вормс. Император Карл V восседает на носилках.
Император.
Я император Карл Пятый[32]32
Карл V (1500–1558) – император «Священной Римской империи германской нации» с 1516 г., из династии Габсбургов. Мечтал создать под знаменем католицизма «мировую христианскую державу», но в борьбе с немецкими протестантскими князьями потерпел поражение и в 1555 г. отрекся от престола.
[Закрыть]. Мне пошел тридцать пятый год.
Только что поступило известие о том, что мой
Военачальник Писарро[33]33
Писарро Франсиско (между 1470 и 1475–1541) – испанский конкистадор, участвовал в завоевании Панамы и Перу, разграбил и уничтожил государство инков. Во время его «подвигов» Карл V был также и королем Испании.
[Закрыть] на недавно открытом заморском континенте
Взял город Куско.
Это известие шло ко мне два года,
И я до сих пор толком не знаю,
Где, собственно говоря, находится это самое Куско.
Моя империя достигла таких гигантских размеров,
Что солнце постоянно опаляет жаром одну ее часть,
Подобно раскаленным углям, на которых поджаривают цыпленка
На вертеле, который осторожно вертит мой повар-голландец.
Я родом из Ааргау.
Мои предки покинули небольшую, плохо укрепленную крепость Габсбург
Близ Бругга в Швейцарии,
Дабы вершить дела в мировом масштабе – с помощью семейных уз.
Начинание это требует дисциплины, жесткости, а также несчастливых браков и набожности.
Ее – в особенности, ибо народы охотно идут на смерть ради верующих государей.
Только тогда они чувствуют, что страдают не ради интересов какого-либо рода,
Но ради Господа, Его церкви и единения Запада.
Я полагаю, что народы вправе этого требовать.
Я окидываю мысленным взором подвластные мне страны,
Усмиренные моими ландскнехтами, очищенные святой инквизицией от какой бы то ни было ереси.
Люди там мне без надобности, в моей мировой империи вполне достаточно камердинера,
Нескольких лакеев, исповедника, канцлера, повара, которого я уже упомянул,
А также на всякий случай палача.
Без подданных я могу обойтись, подданные только мешают
Такому величественному зрелищу, как державные игры.
Мое откровенное желание – когда-нибудь уйти в монастырь.
Но монастырь непременно должен быть затерян где-нибудь в глуши среди голых скал.
А посреди его двора должна возвышаться статуя Фемиды.
Такие обычно стоят повсюду: пестро разукрашенные, с завязанными глазами,
В одной руке весы, в другой – меч.
Словом, самая обычная статуя Фемиды.
Я хотел бы по десять часов кряду ходить вокруг нее, как солнце, и больше мне ничего не надо.
И так до тех пор, пока я, устав от власти над миром и дрожа от холода в сентябрьскую жару,
Навсегда закрою мои холодные глаза.
Входит канцлер.
Но пока еще жаркий, душный полдень, и я – пока еще солнце, вокруг которого вращается все и вся.
Канцлер. Ваше величество!
Император. Где мы, канцлер?
Канцлер. В Германии, ваше величество.
Император. В Германии? Мы забыли, Мы забыли. Нам казалось, что Мы в нашем мадридском дворце.
Канцлер. Ваше величество изволили остановиться в Вормсе. Здесь созван рейхстаг.
Император. Рейхстаг! Омерзительно! Нам не нравятся эти немецкие дела, они такие… такие негармоничные.
Канцлер. Вашему величеству надлежит назначить новых членов Венской Императорской академии живописи. Вот список, ваше величество.
Император. Тициан[34]34
Тициан Вечеллио (ок. 1476/1477 или 1489/1490–1576) – итальянский художник эпохи Высокого и Позднего Возрождения.
[Закрыть], хорошо, Тинторетто[35]35
Тинторетто (наст. фамилия Робусти) Якопо (1518–1594) – итальянский живописец эпохи Позднего Возрождения, представитель венецианской школы.
[Закрыть], возможно, Маартен ван Хемскерк[36]36
Хемскерк Маартен ван (1498–1574) – голландский художник-портретист.
[Закрыть] заслужил, Маринус фон Роймерсвеле[37]37
Роймерсвеле Маринус фон – личность не установлена.
[Закрыть], то, что надо, Ян ван Амстель[38]38
Амстель Ян ван (Ян Голландский, ок. 1500 – ок. 1540) – нидерландский художник-пейзажист Антверпенской школы.
[Закрыть] достоин, Альтдорфер[39]39
Альтдорфер Альбрехт (ок. 1480–1538) – немецкий живописец и график эпохи Возрождения, глава Дунайской школы.
[Закрыть] – ладно, конечно, Гольбейн[40]40
Гольбейн (Хольбейн) Ганс Младший (1497 или 1498–1543) – немецкий живописец и график эпохи Возрождения.
[Закрыть] – куда ни шло, Хагельмайер[41]41
Хагельмайер из Вены – личность не установлена.
[Закрыть] из Вены – нет, канцлер, это невозможно. Мы, правда, сами Габсбурги, но это свойственное венцам отсутствие фантазии для Нас неприемлемо. И уж если этот субъект полагает, что Нам приятнее смотреть на изображение деревьев, а не людей, то Мы должны, по крайней мере, получить ощущение силы, с которой природа поднимает из земли эти могучие стволы. А вместо этого Мы видим всего лишь неподвижную кучу раскрашенных листьев. Что еще?
Канцлер. Ничего особенного. Ваше величество намеревались принять князей?
Император. Впустите их.
Канцлер докладывает о приходе князей, которых пажи вносят на носилках.
Канцлер. Его преосвященство кардинал.
Кардинал. Сын мой!
Император. Ваше преосвященство.
Канцлер. Его светлость ландграф Гессенский.
Ландграф. Мой дорогой Карел.
Император. Мой дорогой Флипс.
Канцлер. Его светлость курфюрст.
Курфюрст. Здравствуй, Карлхен.
Император. Курфюрст.
Курфюрст. Пива.
Император. Пива курфюрсту.
Канцлер. Епископ Минденский, Оснабрюкский и Мюнстерский.
Император. Откатите епископа в угол.
Паж откатывает кресло с епископом в угол.
Император. Говорите.
Кардинал. Сын мой, поскольку этот наделенный скудным умом епископ со ссылкой на имперскую конституцию вынудил нас обсуждать дурацкий мятеж в его жалких владениях, совершенно очевидно: Вальдек должен держаться подальше от моих актеров.
Епископ. Я распустил мою труппу, ваше преосвященство.
Кардинал. Это вы сделали для того, чтобы на ее месте создать гораздо лучшую труппу! Вы ведь беседовали с моим ведущим исполнителем острохарактерных ролей. Да или нет?
Ландграф. А моя исполнительница ролей пожилых светских дам? Она ведь появлялась у вас. Да или нет?
Епископ. Фельдштифельша, на мой взгляд, не обладает должным дарованием.
Ландграф. Что? Карел, ты слышишь, она, оказывается, не обладает должным дарованием.
Курфюрст. Типичная провинциалка.
Ландграф. Ты заплатишь за свои слова, курфюрст. Карел, я займу Эйзенах.
Курфюрст. Тогда я вторгнусь в Гисен.
Император. Я думал, спор между немецкими князьями разгорелся из-за какого-то щекотливого дела, а они, оказывается, спорят из-за Фельдштифельши.
Курфюрст. Еще пива.
Паж приносит пиво.
Кардинал. Я восхищался в вашем театре самой лучшей постановкой Плавта[42]42
Плавт Тит Макций (сер. 3 в. до н. э. – ок. 184) – римский комедиограф, тяготевший к карикатуре и буффонаде.
[Закрыть] в моей жизни, Вальдек, но что касается вашей оценки актеров… Вы ведь и этому Яну Бокельзону отказали в таланте. Одна из моих племянниц пребывает сейчас при его… как бы это сказать… ну да, при дворе – она написала моей сестре, что он изумительно декламирует Сенеку.
Епископ. У него слишком много патетики. Это ужасно.
Ландграф. У тебя ужасный вкус, Вальдек.
Кардинал. Ваша оценка анабаптистов также оказалась ошибочной.
Император. Анабаптисты?
Кардинал. Безобидные людишки, сын мой, трудолюбивые и благочестивые. В твоей империи их можно повсюду встретить.
Епископ. Ваше преосвященство!
Кардинал. Без возражений, епископ Мюнстерский. Если анабаптисты требуют крещения взрослых, Бог мой, да это же исконно христианская идея. Немцы вообще благочестивый, склонный к раздумьям народ, каждый из них в душе мистик.
Курфюрст. Еще пива!
Кардинал. Главное, что анабаптисты настроены против Лютера. Как я слышал, они подчеркивают, что блаженство достигается не верой единой. Отрадно, мне это чрезвычайно нравится, истинно христианский подход. Готов держать пари, что, в сущности, они, сами того не зная, католики, правда, придерживаются далеко не всех канонов, но ведь мы же не ортодоксы. Вальдек просто неверно обращался со своими подопечными и не сумел использовать склонность этих людей к фантазии для возвращения их в лоно церкви. Разумный доминиканец уже давно навел бы порядок и мирно уладил бы это дело в интересах Рима.
Епископ. У вашего преосвященства неверные сведения.
Кардинал. Неверные сведения? Эти глупости меня не интересуют, пусть даже сейчас они вошли в моду. Я не собираю сведений, ибо как кардинал вовсе в них не нуждаюсь, я целиком полагаюсь на собственную интуицию.
Епископ. Ваше преосвященство! Эти, по вашим словам, безобидные анабаптисты в Мюнстере ежедневно рубят людям головы!
Кардинал. Как и мы!
Епископ. Они ввели многоженство!
Кардинал. Епископ! А кто сейчас не грешит этим? Каждого из нас обвиняют в многоженстве, протестанты приводят в своих трактатах список моих любовниц, католики не устают повторять, что у ландграфа две жены, курфюрст спит чуть ли не с каждой скотницей, любовные похождения нашего Карла получили гораздо более широкую известность, чем события римской истории, а вы, Вальдек, никак не расстанетесь с Анной Польман.
Епископ. Мне уже больше ста лет, ваше преосвященство.
Кардинал. Но прыти вам по-прежнему не занимать.
Епископ. Бокельзон взял в жены шестнадцать женщин.
Император. Шестнадцать?
Ландграф. Гениально.
Курфюрст. Бог мой, да этот тип – настоящий сладострастник.
Кардинал. Великолепно, скажу вам, великолепно. Этот парень настоящий актер – играя комедию, он ни в чем удержу не знает. Он словно бросает нам вызов, заставляя изумиться мастерским исполнением роли. Шестнадцать жен – да неужели мы должны воспринимать сей факт трагически? Не следует возмущаться там, где нужно лишь ухмыляться. Нет, нет, никаких возражений. Как только положение нормализуется, в его гареме никого не останется. И посему: ни одного ландскнехта на осаду Мюнстера.
Епископ. Курфюрст! Вы должны мне помочь!
Курфюрст. И не подумаю.
Епископ. Ландграф Гессенский! Я взываю к вашему политическому чутью.
Ландграф. Мой дорогой Вальдек, должен признаться, что из-за анабаптистов мы, протестанты, оказались в довольно напряженном положении. Ведь они пародируют нашу веру в Евангелие. Но мое политическое чутье, к которому ты взываешь, подсказывает мне: то, что затевается здесь, гораздо опаснее. Речь идет о заговоре католиков против князей-протестантов.
Епископ. Ландграф, я даю вам слово…
Ландграф. Не стоит, епископ, я знаю Карла и его кардинала и знаю, что ты также примешь в этом участие. В моих владениях я вешаю анабаптистов на деревьях, впрочем, точно так же я поступал с мятежными крестьянами, но не требуй от меня помощи. Все, что ослабляет князей-католиков, усиливает меня. Ни одного ландскнехта на осаду Мюнстера.
Курфюрст. Ни одной пули.
Епископ. Мне нужны деньги, я разорен. Если я не заплачу наемникам, они разорят мои владения.
Кардинал. Денег у нас нет.
Курфюрст. Еще пива.
Епископ. Мне нужно как можно скорее закончить войну. Подумайте о невиновных! Подумайте о женщинах и детях!
Кардинал. Это не наша война.
Епископ. Подумайте о народе.
Ландграф. Ты начинаешь мне надоедать, Вальдек.
Курфюрст. Ты становишься вульгарным.
Кардинал. Я вынужден задать себе вопрос: в каких кругах вы, собственно говоря, вращаетесь?
Ландграф. Народ обязан повиноваться, и мы позаботимся об этом, а о спасении души позаботится евангелическая или католическая церковь – таков порядок в христианском мире. Я не понимаю, почему мы вообще должны думать о народе?
Епископ. Тогда хотя бы подумайте о самих себе, о ваших владениях, ваших замках, ваших крепостных, ваших богатствах. Анабаптисты ввели общность имущества.
Всеобщее молчание.
Император. Ваше преосвященство, их никак нельзя назвать истинными католиками.
Кардинал. Сын мой, я поражен этим известием.
Курфюрст. Еще пива.
Ландграф. Общность имущества! Отвратительно!
Кардинал. А все потому, что Лютер перевел Библию. Народу совершенно незачем читать ее. Мы выделяем тысячу ландскнехтов.
Курфюрст. Мы также.
Ландграф. Мы – две тысячи.
Кардинал. Пажи!
Пажи входят и поднимают носилки с князьями.
Ландграф. Мы увидимся за обедом, Карел.
Курфюрст. Я иду спать, Карлхен.
Кардинал. Сын мой!
Жестом останавливает носильщиков.
Кардинал. Теперь у вас есть ландскнехты, Вальдек, однако Бокельзона вы должны взять в свою труппу.
Епископ. Я искренне раскаиваюсь, ваше преосвященство, ведь содеянное им теперь зло во много раз превышает то зло, которое он мог бы причинить на театральных подмостках.
Кардинал. Вальдек! Если Бокельзон окажется именно таким актером, каким его считает моя племянница, церковь и германская нация никогда не простят вам такой потери.
Пажи выносят носилки с кардиналом.
Император. Что вам нужно еще, епископ Мюнстерский?
Епископ. Еще ландскнехтов, ваше величество.
Император. Это невозможно.
Епископ. Четырех тысяч недостаточно.
Император. Мы повелеваем мировой империей. И нас волнуют гораздо более важные вещи, чем смута на немецкой земле.
Епископ. Князья слепы.
Император. А вы – старик, глубокий старик.
Епископ. А вы, ваше величество, слишком молоды, в этом-то вся трагедия.
Император. Мы боремся с анабаптистами тем, что не замечаем их.
Епископ. Иоанн Бокельзон приказал публично сжечь портрет вашего величества.
Император. Публично?
Епископ. Именно так, ваше величество.
Император. Я ожидаю от вас, епископ, что вы, будучи моим владетельным князем, отдадите этого злодея под суд Нашего величества и затем, как того требует закон, приговорите нечестивца к казни путем колесования, чтобы потом положить его труп в железную клетку и вывесить ее на вершине лютеранского собора. Дабы вы, ваше преосвященство, смогли исполнить Нашу волю и одержать победу в борьбе с мятежниками, Мы согласились предоставить в ваше распоряжение сто пятьдесят ландскнехтов. Императорских ландскнехтов.
Епископ. Умирающий от жажды готов благодарить за каждую каплю и слишком слаб для того, чтобы отвергнуть даже запоздалую помощь.
Император. Выкатите епископа из зала.
Пажи выкатывают кресло с епископом со сцены.
Император. Канцлер!
Канцлер. Ваше величество!
Император. Немыслимо упрямый старик.
Канцлер. Он на пути к гибели, ваше величество.
Император. Подберите сто пятьдесят ландскнехтов, самых жалких, дураков, отягощенных всеми болезнями – ну там желваки, недуги, да такие, от которых страшно делается, безруких, безногих. Пошлите их в Мюнстер.
Канцлер. Слушаюсь, ваше величество.
Император. В остальном же актер весьма импонирует Нам своим сумасбродством.
Канцлер. Настоящий талант, ваше величество.
Император. Крошечное царство этого паршивого комедианта, хотя и вызывает у Нас смех, все же кажется Нам символом Нашей собственной державы, поскольку положение Нашей империи представляется Нам не менее шатким.
Канцлер. Хорошо сказано, ваше величество.
Канцлер хлопает в ладоши, пажи несут носилки с ним к выходу, но император жестом останавливает их.
Император. Что же касается этого бездарного дилетанта из Вены…
Канцлер. Художник Хагельмайер вычеркнут из списка членов Академии, ваше величество.
Император. Это ошибка, канцлер. Смилуйтесь над ним. Как член Императорской академии художеств, он может причинить ущерб только животным.
13. Отречение тетрарха
Рыночная площадь. Входят Книппердоллинк и Юдифь.
Книппердоллинк. Графиня Гильгаль.
Юдифь. Тетрарх?
Книппердоллинк. Ты застала меня, доченька, в очень жалком состоянии; в одной рубашке я шагаю по рыночной площади.
Юдифь. Мой отец не может быть в жалком состоянии.
Книппердоллинк. Может, графиня Гильгаль, может. Я привыкаю к нищете. О, это великое искусство – быть нищим. Я все глубже и глубже постигаю его изысканность, ибо чудеснейшим образом сложилось так, что у нищеты множество разрядов: возможно ли описать, как прекрасны муки голода и жажды, великолепие холода и сырости. Я обнаруживаю все новые и новые чудеса: страшные пропасти отчаянья, болота скорби и моря нужды. Но самое изумительное – это паразиты! Эти чудные клопы, эти изумительные блохи! Хвала Господу, я теперь все время чешусь. (Настораживается.) Что это за меч в моих руках?
Юдифь. Это меч справедливости.
Книппердоллинк. Я целую тебя, меч! Я целую тебя, справедливость! это ведь священный меч, не правда ли, дочь моя?
Юдифь. Да, отец.
Книппердоллинк. Верно! Совершенно верно! Я должен обратить меч справедливости против людей! Но разве я это сделал, дочь моя? Разве я пролил кровь?
Юдифь. Да, отец.
Книппердоллинк. И многих я казнил?
Юдифь. Многих, отец.
Книппердоллинк. Но почему?
Юдифь. Чтобы спасти их бессмертные души.
Книппердоллинк. И я действительно спас их бессмертные души?
Юдифь. Не знаю.
Книппердоллинк. Ты не знаешь, а я – тем более. Что же такое справедливость, графиня, кто вообще справедлив на земном шаре?
Юдифь. Людям не подобает быть справедливыми.
На сцену выходят жители Мюнстера в черных, изодранных одеждах. Лангерман и Фризе вводят мясника.
Книппердоллинк. Мудро! Очень мудро! Слушайте, люди, что говорит моя дочь, графиня Гильгаль! Это вам не подобает! Несправедливость и заблуждение – вот ваша участь, люди. Взгляните на мой окровавленный меч высшего судьи! Анабаптисты, взгляните на людскую справедливость! Она кромсает без разбора, она рубит головы не глядя. Да будь она проклята, людская справедливость!
Фризе. Наместник царя!
Книппердоллинк. Кто вы?
Фризе. Граф де Гильбоа, прежде сапожник Фризе.
Лангерман. Котельщик Лангерман, ныне князь Зихетский.
Фризе. Мы обвиняем виконта де Же-Хиннома.
Книппердоллинк. Обвиняйте.
Вероника фон дер Реке. Он усомнился в доброте Господней перед всем народом.
Книппердоллинк. Выйдите вперед, виконт, содрогнитесь и выйдите вперед.
Мясник. Смилуйтесь, ваше величество, смилуйтесь, тетрарх Галилейский! Я самый обычный честный анабаптист, подобно всем раздавший свое имущество и заведший четырех жен. Смилуйтесь!
Книппердоллинк. Разве вы не великий герцог Бетсайды, что возле Генисаретского озера, тот самый, которого я два дня назад разжаловал в виконты де Же-Хиннома – долины вонючей падали – за сомнение в мудрости Господней?
Мясник. Я, о солнце справедливости, луна милосердия и молния мести.
Книппердоллинк. Вы вновь согрешили, виконт.
Мясник. Лишь одну секунду сомневался я в доброте Господней, благороднейший тетрарх, лишь одну секунду.
Книппердоллинк. Одна грешная секунда – и человек разом теряет надежду на спасение души, виконт.
Мясник. От отчаянья, наместник царя, я согрешил от отчаянья. Так как жители Нового Иерусалима поедают от голода вместо обещанной манны небесной собак, кошек и крыс!
Книппердоллинк. Я вынужден одним мощным ударом отделить вашу мерзкую голову от вашего порочного тела.
Мясник. Тетрарх Галилейский! Дайте мне искупить свой грех. Смилуйтесь! Не хватайтесь за меч, подобно гневу Господню нависающий сейчас надо мной! Просто с радостным сердцем разжалуйте меня, и я буду вполне удовлетворен.
Книппердоллинк. Мне некуда вас больше разжаловать, виконт. Я не могу лишить вас природного аристократизма.
Мясник. Назначьте меня маркизом нужников или шевалье навозной кучи, только не рубите меня мечом, о солнце справедливости.
Книппердоллинк. Вы так низко пали, виконт, что стали самой ничтожной личностью среди анабаптистов.
Мясник. Я это знаю, о тетрарх.
Книппердоллинк. В Писании сказано: «Многие же будут первые последними, и последние первыми». Возьмите меч! Мне достаточно рубашки, нищеты и моей дочери, графини Гильгаль. Я назначаю вас тетрархом Галилейским, наместником царя и верховным судьей анабаптистов.
Мясник (застыв в изумлении). Меня, паршивого виконта долины вонючей падали, вы хотите назначить верховным судьей? Подумайте о моей подлой душе, о моих грешных мыслях.
Книппердоллинк. Кто может быть справедливым? Только первый и последний, Бог или вы, наместник! (Целует его.) Пойдемте, графиня Гильгаль! Я попрошу царя разжаловать меня в виконты де Же-Хиннома.
Уходят.
Вероника фон дер Реке. Я горжусь тем, что я анабаптистка, Генрих.
Мясник. Я стал наместником, анабаптисты! И я жестоко покараю каждого, кто усомнится в справедливости нашего дела. Да здравствует Иоанн Бокельзон, царь Нового Иерусалима, Града Божьего!
14. Царь Бокельзон
Во дворце епископа. Бокельзон восседает на троне.
Бокельзон.
Я только что отменно покушал.
Проглотил множество котлет, антрекотов и кровавых ростбифов.
Мне кажется, что я набил желудок едва ли не всем животным миром.
Он погребен под горами кукурузы, кислой капусты и бобов, а также под целыми коробами салатов,
На которых опять же громоздятся круги сыра,
И все это залито морем шнапса
И океаном пива.
Прошли те голодные годы,
Когда я влачил жалкое существование
На крохотной сцене,
Актер-неудачник, повсюду освистанный
И получавший грошовое жалованье.
Искусством я никогда не мог прокормиться.
Лишь содержание публичного дома
Позволило мне кое-как продержаться.
Теперь меня кормят религия и политика,
Но я попал в ловушку.
Я стал анабаптистом,
Поскольку ничего не добился на профессиональном поприще.
Оказавшись безработным, я преподавал риторику
Пекарям, сапожникам и портным,
У которых царил сумбур в головах.
И, видя, как они своими религиозными идеями,
Словно грязь, взрыхляют мир,
Позволил им наконец развязать войну
И даже вдруг, по наитию, сделался их царем.
Теперь, черт побери, они верят в меня,
Осыпают титулами и смешными званиями,
Просят занимать всевозможные должности.
И разгневанные князья засуетились,
Поскольку пошатнулись устои
Их издавна установленного порядка.
Они путают меня с моими ролями,
Принимают меня за неистового Геракла,
За кровожадного Нерона и угрюмого Тамерлана.
Пока я не вижу выхода и предпочитаю плыть по течению
Туда, куда несет меня моя игра,
Окруженный благочестивыми людьми и жутким хламом.
Участвуют все. И это поистине чудо.
Входят анабаптистки.
Одиннадцать женщин (хором). Слава Всевышнему.
Бокельзон. Нет, нет, нет, нет. Как вы входите! Гуськом! (Вскакивает и начинает показывать, как нужно входить.) Сперва царица Дивара, а уже за ней остальные, все время по двое в ряд, царственной походкой, свободно, естественно, словно вы рождены царицами. Тот, кто обладает царственной походкой, не входит, а как бы проскальзывает в зал, а вы попросту входите, вы не вышагиваете, а ковыляете, словно крестьянские лошади после долгой пахоты. А ну, все назад! Многоженство – это проблема власти.
Анабаптистки выстраиваются на сцене.
Бокельзон. Я хлопаю в ладоши, а вы еще раз выходите вперед. Вы ведь не при дворе какого-нибудь захудалого князя и не в каком-нибудь разорившемся имперском городе, вы в моем Иерусалиме. Это ко многому обязывает. Мир вокруг нас ужасен, перед порталом нашего дворца громоздятся горы трупов, люди пожирают совершенно немыслимые вещи, лишь бы остаться в живых, в сердцах воцарились отчаяние и самые безумные надежды, люди убивают и пытают друг друга, но перед кем вы стоите здесь, в этом зале? Вы стоите передо мной, царем народа и князем мира. И посему вам надлежит выглядеть величественно и торжественно, не правда ли? Шаг вперед! (Хлопает в ладоши.)
Одиннадцать женщин (хором). Слава Всевышнему!
Бокельзон. Герцогиня фон Эфраим, марш-марш, не вертите задом, марш-марш, скользите, скользите. Вы ведь теперь царствующая особа, а не нахальная шлюха из Лейдена! Прекрасно. Сгруппируйтесь. Живей, живей! Странно. Вас ведь только одиннадцать. Верно? Четыре томятся в подвале за непокорство, а великую герцогиню Синайскую, прекрасную царицу банщиков, цирюльников, Мы собственноручно казнили на Соборной площади:
Царь еще раз, молча, осмотрел окровавленную главу,
Наложницы танцуют, а на плахе
Нетерпеливо ждут стервятники.
«Император Тиберий». Давно забытая пьеса, тем более выяснилось, что автор ее вовсе не Сенека. Правее, графиня фон Эндор. Еще правее. Вот теперь хорошо. (Садится.) Знайте, женщины, стать режиссером всегда было моим самым сокровенным желанием. Актер я хороший, но режиссер – гениальный. Итак, выход анабаптистов.
На сцену выходят члены Совета анабаптистов во главе с новым наместником, мясником.
Анабаптисты (хором). Слава Всевышнему.
Бокельзон. Анабаптисты, апостолы Господа нашего, не будь мы христиане, мы впали бы в отчаяние, ибо против нас поднялся весь преисполненный скверны мир. Наступил конец всему, наша борьба за истинную веру не имеет себе равных, один спектакль как бы противостоит другому. И если нашей режиссурой поддерживаем Святой Дух, его власть над нами в свете Священного писания, то император и епископ с их зачастую грандиозными театральными фантазиями поддерживают силы тьмы, власть князей и попов, крепостное право. Мы в очень трудном положении, братья, но должны выстоять, подобно актерам, когда из зала раздается свист и летят тухлые яйца. Под звон колоколов отправили мы за помощью двадцать семь апостолов, вручив им наше ходатайство и благословив их на дорогу. Все они попали в руки ландскнехтов, из-за костров у наших ворот ночами было светло, как днем, и молитвы мучеников смешивались с нашими молитвами. Но не только это тяжкое испытание выпало на нашу долю. Первосвященник Иоанн, о грядущем прибытии которого из глубин Азии возвестил мне архангел Гавриил, до сих пор так и не появился вместе со своим бесчисленным воинством у стен нашего города, дабы освободить нас и истребить наших врагов. Воистину, братья, Бог безжалостен к нам. Хвала Ему за Его суровость. Мы все еще не заслужили Его милости, ибо не до конца очистились. Поэтому мы призываем вас: не будьте высокомерны, не будьте недоверчивы, молитесь и не забывайте о чудесных деяниях Господних! Ведь хотя мы ничтожные людишки, но правим землей то тайно, то явно, пусть даже мы не в состоянии понять, как такое возможно благодаря силе веры и Божьему провидению. (Настораживается при виде Юдифи.)
Сенека. Что привело вас к вашему царю, графиня фон Гильгаль?
Юдифь. Ваши солдаты арестовали моего отца, царь анабаптистов.
Бокельзон. Мы знаем об этом, графиня фон Гильгаль. Мы назначили вашего отца своим наместником в присутствии всего народа, однако он все более и более не знал удержу в своем недостойном и глупом поведении, пока мы наконец с глубоким прискорбием не оказались вынуждены приказать тому самому виконту де Же-Хиннома, которого он сам же назначил судьей и имя которого он сам носит, приговорить его к смерти.
Юдифь. Будь милостив, царь анабаптистов, будь милосерден.
Бокельзон.
Агамемнона сердце любовь твоя трогает.
И младая Невинность твоя распаляет вождя ахейцев.
Красотой он твоей потрясен.
Софокл. Пусть будет по-вашему, графиня фон Гильгаль. Он свободен, мы назначаем вас эрцгерцогиней Синая. (Обращаясь к остальным.) А мы, мои дорогие жены и верные соратники, отправимся в бывший дворец епископа. Я сочинил библейскую трагедию «Юдифь и Олоферн» и намерен продекламировать ее и исполнить все роли. Пойдемте, мои княгини, пойдемте, мои князья, пойдемте!
Бледней, Иерусалим, Олоферн у ворот твоих.
Уже пошатнулись стены твои и поколеблена вера твоя!
И тут выходит бесстрашная героиня.
Она положила себе на колени голову демона.
Она губит его и спасает тебя.
Все уходят.
15. Юдифь
Лагерь. Зима. Епископ греет руки над жаровней. Входит ландскнехт.
1-й ландскнехт. Трое перебежчиков, ваше преосвященство. Они хотят поговорить с вами.
Епископ. Первый?
1-й ландскнехт. Генрих Гресбек, ваш бывший секретарь.
Епископ. Введи его.
1-й ландскнехт. Шаг вперед!
Гресбек выходит на сцену и падает на колени.
Епископ. Если бы Мы не оказались в таком жалком положении, если бы не обнищали и не оказались ограбленными ландскнехтами до нитки, Мы бы сказали: «Убирайся к черту, Генрих Гресбек!»
Гресбек. Я вновь стал верным сыном церкви, ваше преосвященство.
Епископ. Пожалуйста, пожалуйста!
Гресбек. Я искренне раскаиваюсь. Вы же, как епископ, просто обязаны простить мне переход на сторону анабаптистов.
Епископ. Пусть это сделает другой священник. Мы ему не препятствуем. От Нас же прощения не жди. Мы отказываемся от исполнения своих обязанностей.
Гресбек. Имперская графиня оказалась ужасной особой.
Епископ. Аббатиса будет сражаться за новую веру до последней капли крови.
Гресбек. Мне ни разу не дали слова сказать.
Епископ. И тем не менее Мы не прощаем тебя.
Гресбек. Если Вы этого не сделаете, ландскнехты казнят меня.
Епископ. Гуманизм вынуждает Меня скрепя сердце явить милость. Ты снова будешь Нашим секретарем. Твоя рожа будет ежедневно напоминать о Нашем позорном бессилии.
1-й ландскнехт. Увести.
Епископ. Ну, а кто второй?
1-й ландскнехт. Старая баба, ваше преосвященство!
Епископ. Сюда ее!
1-й ландскнехт. Шаг вперед!
На сцену выходит Элизабет Рёде.
Епископ. Лизхен! Я удивлен! Как же ты смогла вырваться из города и каким образом тебя пропустили ко мне?
Элизабет Рёде. Я соблазнила нескольких ландскнехтов, ваше преосвященство.
Епископ. Не придумывай, Лизхен, не придумывай! Главное, что ты сумела убежать.
Элизабет Рёде. С христианским образом жизни покончено. Я вновь поступаю в вашу труппу, ваше преосвященство.
Епископ. У меня больше нет труппы, Лизхен.
Элизабет Рёде. Никакой?
Епископ. Никакой.
Элизабет Рёде. Вы до такой степени разорены?
Епископ. Истинно так.
Элизабет Рёде. Я всегда знала, что с вами, ваше преосвященство, лучше не связываться, – ничем хорошим не кончится. Архиепископ без собственной труппы – это уже запредел.
Епископ. Я знаю, Лизхен.
Элизабет Рёде. Я ухожу к вашим соперникам, ваше преосвященство, в труппу кардинала. (Уходит с оскорбленным видом.)
Епископ. Это была великая Элизабет Рёде, ландскнехт. Она была чертовски очаровательной стервой.
1-й ландскнехт. Так точно, ваше преосвященство.
Епископ. Ты присутствовал при ее последнем главном выходе. Я знаю, в каком жалком состоянии находится труппа кардинала, он ее никогда не возьмет.
1-й ландскнехт. Так точно, ваше преосвященство.
