Текст книги "Одинокие женщины"
Автор книги: Фреда Брайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)
– Или до него, – пробормотал Алекс.
– Пожалуйста. – Она пыталась овладеть собой. – Пожалуйста, выслушай меня, Алекс! Я хочу только того, что сделает нас обоих счастливыми! Обещаю, что буду хорошей женой, чудесной матерью. – Она снова заплакала. – Мы бросим этот цыганский образ жизни – осядем, купим дом, построим совместную жизнь. Я буду предана тебе, милый. Телом и душой. И я устрою тебе такую жизнь, буду так о тебе заботиться, что все станут умирать от зависти. У нас будет собственный мир, милый, в который не проникнут никакие непрошеные гости, – счастливый, мирный и безопасный. А твой ребенок – наш ребенок – будет только первым перед… перед столькими, сколько ты захочешь. Представь себе, Алекс! Дружная семья, крепкий дом. И я научусь водить машину. Знаешь, я уже беру уроки. И кулинарные уроки тоже буду брать – по-моему, это отличная идея. Я ведь очень умелая женщина… – И пошло-поехало. Флер, едва успевая переводить дух, рисовала картину домашнего рая, а Алекс, скрестив руки, безмолвно слушал. Посторонний наблюдатель сказал бы, что у него был вид бизнесмена, слушавшего заезжего коммивояжера.
– …вот я и подумала, – говорила Флер, – что, когда кончится срок аренды этой квартиры, мы обзаведемся чем-то своим. И кстати, почему бы не начать подыскивать дом уже сейчас? Как тебе нравится район Шот-Хиллз, милый? Насколько мне известно, там отличный мужской клуб. И отличные коммуникации. Алекс? – Она сжала руки, чтобы не показывать, как они дрожат. – Что ты думаешь?
– Шот-Хиллз, – задумчиво повторил он. – Мы с Розмари чуть не переехали туда. Милый городок. Кстати, ты угадала насчет мужского клуба. Видимо, успела навести справки. Потрясно!
– Что именно? – спросила она, затаив дыхание.
– Именно ты. Смотрю на тебя, Флер, и вижу перед собой Розмари. Слушаю, что ты говоришь, – и начинаю думать, что никогда не уходил из дому.
– О Господи, Алекс, – взорвалась она, – да я даже близко к Розма…
– Я выслушал тебя, не перебивая? – резко прервал ее Алекс. – Выслушал. Ты высказала свои предложения, а теперь позволь ответить. Первое. – И он глянул ей в самую душу. Флер первая отвела глаза. – Если бы я хотел жить на картинке из журнала «Дом и сад», я по-прежнему оставался бы в Вестпорте. Второе. Я никогда не просил тебя забеременеть. Третье. Ты с самого начала знала, что я женат. Четвертое. В тот первый раз в Питсбурге именно ты делала заходы, а не я. Пятое. Мы ездили в Спрингстин в конце марта. Я помню это абсолютно точно.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что я лгу?! – взвизгнула Флер, меняясь в лице. – Черт побери, я беременна! Клянусь Богом, это правда! И если ты мне не поверишь – я наложу на себя руки! Не сомневайся, я так и сделаю! Я перережу вены, я прыгну из окна. Сделаю что-нибудь ужасное, чтобы ты каялся до конца своих дней! А почему бы и нет? Ради чего мне жить, если у меня не будет ни тебя, ни ребенка? Ты должен на мне жениться, Алекс! Должен!
– Я ничего никому не должен, – отчеканил он. – Так что не пытайся брать меня на мушку! И себя тоже, кстати. Если тебе так угодно верить, что беременна, ничего страшного в этом нет. Ты можешь избавиться от ребенка в любой момент. Ты же взрослая женщина. А я никогда не просил взваливать на меня еще и эту ношу – вполне достаточно того, что имею. Теперь насчет этих прыжков из окна и прочих штук. – Тут он позволил себе ехидно улыбнуться. – Флер, радость моя, из всех женщин на свете ты менее всего склонна к суициду – можешь считать это комплиментом. Ты из тех, кто выживает. Но не забывай, что и я тоже. Вот и не пытайся пудрить мне мозги. Потому что могу дать тебе гарантию, – тут его голос угрожающе понизился, – что не позволю себя шантажировать. Ни сейчас, ни впредь. Я выразился достаточно ясно? Честно говоря, мне казалось, что мы кончим на более веселой ноте. – С этими словами он поднялся, поставил на поднос пустые чашки и заговорил более мирным тоном: – У нас с тобой было много хорошего, Флер, и я очень к тебе привязался. Ты и сейчас мне дорога. Но ты изменилась, стала какой-то прилипчивой, беспомощной в последнее время. Это совсем не смешно – по крайней мере для меня. Сияние угасло. Мне казалось, мы могли бы подольше быть вместе – остаться друзьями, может быть, иногда заниматься любовью. И я хочу, чтобы ты знала: что бы ни случилось, ты останешься мне дорога. Но от жизни не спрячешься, милая, такое случается с кем угодно. Мне казалось, что, когда я купил шубу, ты поняла, что тем самым я хотел как бы извиниться перед тобой. Флер, я согласен признать, что не ты одна виновата во всем.
– Ну что ж, огромное вам спасибо, мистер Маршалл! – выкрикнула Флер, сама не зная, что страшнее: когда Алекс рвал и метал или когда напускал на себя цивилизованный сдержанный вид. Пожалуй, последнее хуже. Гораздо хуже. Ведь здесь и не пахло чувствами. Ах, если бы он разозлился! Даже разъярился! У них еще оставалась бы надежда вернуться друг к другу в объятия. Такие ссоры сами по себе утихают в постели, и удержать Алекса она могла только в постели.
Кое-как Флер поплелась следом за ним на кухню. Он поставил поднос и принялся мыть чашки. Она следила за ним, не в силах шевельнуться: Алекс Маршалл – примерный муж, не забывает про домашние обязанности. Поставив чашки на сушилку, он направился в гостиную, чтобы собрать одежду.
– И это все? – не веря своим глазам, спросила она. – Ты хочешь сейчас уйти? Просто закрыть за собой дверь, словно ничего и не случилось?!
– Это не обязательно должно было случиться сегодня, – заметил Алекс, зашнуровав ботинки и завязав галстук. – Вполне возможно, мы смогли бы пробыть вместе еще недельку-другую. – Он уже надел пиджак и был готов уйти.
Флер вернулась к дивану, наклонилась и подобрала с пола фарфоровый банан. Халат распахнулся, обнажая те самые пышные груди, которые так обожал Алекс.
Прикинув на ладони тяжелую игрушку, Флер приложила ее к груди. Темно-алый сосок и ярко-желтый фарфор. Их взгляды встретились, и она успела заметить в его изжелта-серых кошачьих глазах новый всплеск похоти.
– Я предложила тебе свою жизнь, – тщательно выговаривая каждый слог, сказала Флер. – Я предложила тебе свое сердце, свое доверие, свою любовь, свою верность. А ты ответил мне: «Валяй, трахайся с вонючим бананом!»
Похоть моментально сменилась испугом.
– Черт побери! – Алекс отшатнулся, но недостаточно ловко. Банан со свистом рассек воздух. И на какую-то долю дюйма не попал ему в глаз, прочертив алую полосу на виске.
– Ты взбесилась! – взревел он. Его рука непроизвольно прижалась к ране. И тут же стала липкой от крови. – Ты, долбаная дура! Ты же чуть меня не убила!
– Как ты только что убил меня, драный ублюдок! – взвизгнула она и рванулась вперед. Однако ни проклятия, ни кулаки не достигли цели – Алекс Маршалл уже успел захлопнуть дверь да и был таков.
Глава 29
Каждое утро Берни просыпалась с первыми лучами солнца, надевала купальник и отправлялась на пляж до самого завтрака. Насколько хватало глаз, вокруг были лишь небо и море, а уши улавливали только крики чаек да мычание коров на дальнем лугу. В воздухе висел медовый аромат цветов. Нью-Йорк остался в далеком прошлом.
Примерно в течение часа она наслаждалась плаванием, затем завтракала на террасе и удалялась в бунгало, где дремала и читала в ожидании, когда спадет дневная жара. Ближе к вечеру, приносившему свежесть и прохладу, гуляла по пляжу, собирая ракушки, чтобы вернуться к началу обеда. В девять часов вечера Берни уже отправлялась спать. Она ни с кем не общалась, кроме персонала отеля. Будь ее воля – даже не просыпалась бы всю эту неделю.
– Коралловый рай, – так описывал Антигуа агент из бюро путешествий в те счастливые дни, когда они с Роджером планировали отпуск. Отель «Хоуксбилл» был рекомендован как один из самых элегантных и уединенных. – Настоящий сказочный остров, – разливался соловьем агент, – для медового месяца лучше и не придумаешь. Идеальный приют для влюбленных парочек.
И для беглецов, пожалуй, тоже.
Берни не сомневалась, что именно здесь ее никто не станет искать. Да и кому она понадобится – разве что для того, чтобы пристрелить в отместку.
– А где же мистер Ноланд? – поинтересовался менеджер, когда она приехала в воскресенье.
– К несчастью, – отвечала Берни, – он не смог вырваться. Я надеюсь, что смогу обрести здесь полный покой и вы последите, чтобы никто не нарушал мое одиночество.
Напрасное беспокойство. В межсезонье на этот курорт ездили одни обитатели Брайтона, и Берни с облегчением обнаружила, что здесь нет никого из ее круга. А в холле даже не стояло телевизора. Отличное убежище для серьезных размышлений.
Бернадетта Хонг была деятельной особой. Она верила, что мир делится на тех, кто мыслит, и тех, кто действует. И себя причисляла к последним.
Еще девчонкой предпочитала тех, кто скор на расправу, кто сначала пускает в ход кулаки, а уж потом спрашивает, если он вообще умеет это делать.
Она восхищалась Александром Македонским за то, что разрубил гордиев узел, Генри Фордом – что обозвал историю брехней, и Наполеоном, потому что маленький капрал – совсем как она сама – нуждался всего в пяти часах сна. В то время как все остальные дрыхли, он был на ногах и творил свою судьбу. И когда позже, в десятом классе, Берни впервые узнала про Гамлета, бедняга принц не снискал ее уважения.
– Гамлет все прошляпил, – заявила она в классе.
– Но разве ты не сочувствуешь его страданиям? – спросила учительница английского.
– А с какой стати? Ваш Гамлет – просто размазня.
По мнению Берни, он олицетворял самый никчемный тип мужчин. Таких, которые вечно о чем-то думают и связаны по рукам и ногам своими сомнениями. Вот если бы принц в тот же миг, как узнал о злодействе дяди, подчинился импульсу, схватил меч и учинил скорую расправу над Клавдием – не случилось бы и остальной трагедии. Одним ударом Гамлет избавил бы и себя, и других от кучи неприятностей. А он вместо этого весь пятый акт только и знает что думает да сомневается и позволяет завариться жуткой каше. Ведь на протяжении драмы трупов становится все больше и больше – просто целая гора. Невинные люди гибнут один за другим из-за нерешительности принца. Видно, только в конце до Шекспира дошло, что справедливость должна восторжествовать – лучше поздно, чем никогда. А вот Берни всегда считала, что лучше рано, чем поздно.
Однако сейчас, когда драма приключилась в ее собственной жизни, Берни впала в сомнения. Оказавшись лицом к лицу с трудным выбором, она струсила и стала тянуть время, не решаясь сделать то, чего на самом деле желала. Как Гамлет, она смалодушничала и дотянула до самого последнего акта. И, как он, тем самым породила хаос.
Сидя на песчаном пляже Антигуа, она мысленно вела подсчет жертв.
Роджер – уязвленный и злой. Еще бы – подвергнуться такому публичному унижению! Этот человек не сделал ей ничего плохого – кроме разве того, что предложил выйти замуж. А ведь они могли остаться просто друзьями.
Ее мать в отчаянии. Пожалуй, тут вполне подойдет «разбитое сердце» – ведь Берни разбила самую сокровенную ее мечту. Ах, как Адди Хонг хвасталась напропалую: «У моей дочки просто чудесный жених». И вот теперь она осталась ни с чем.
Родственники с двух сторон, коллеги и друзья с двух сторон – растерянные, рассерженные, разочарованные. Особенно стыдно перед Дианой. Милая старушка Ди! Взвалила на ее плечи такую докуку – стоять перед толпой гостей и сообщать им ошеломительную новость! Однако только Диана из всех знакомых Берни обладала для этого достаточной отвагой и силой. Да и к тому же адвокат, а значит, сумеет подать дело Берни в самых мягких тонах.
Сидя на пляже, Берни снова и снова спрашивала себя: как могло все это произойти? Как могло случиться, что именно она, Берни, так ценившая независимость и одиночество, поддалась дьявольскому искушению семейного рая, вплоть до последней минуты ни разу не пожелав вслушаться в голос рассудка?
Это все соревнование! Дурацкий вызов Розмари, перед которым не устояла ее натура. Ибо хотя объявленная Розмари охота на мужей и была шуткой, подобные скачки – разве что не с такими глупыми условиями – происходят постоянно. Это норма жизни.
Конечно, Берни понимала, что женщина идет замуж по тысяче иных причин, но не последняя среди них – жажда соревнования, один из самых проверенных способов самоутверждения, некий женский эквивалент посвящения в мужчины. Какая женщина устоит перед возможностью удивить (а при случае и подавить) соперниц, хвастаясь своими трофеями? «Поглядите на меня! Я помолвлена! Тра-ля-ля! Разве я не умница? Разве не красавица? Разве меня не обожают? Уж, во всяком случае, не так, как вас, бедняжек!»
Теперь Берни было ясно, что именно это ее и подстегивало: желание первой прийти к финишу. Вот только нельзя забывать, что теряет тот, кто выигрывает гонки.
Жена. Мать. Опора. Традиционные женские роли. К которым Берни прибавила Пленницу. Она считала, что, думая о браке, неизбежно приходится выбирать между близостью и свободой. В ее сознании это были несовместимые вещи. А брак представлялся как смесь обязанностей и несправедливостей. И, что самое важное, как полная утрата контроля над ситуацией. Всю сознательную жизнь Берни избегала сильных привязанностей из страха стать вечной пленницей чьих-то чужих переживаний. Она не желала жить ни в чьей чужой шкуре – как не желала, чтобы кто-то влезал в ее. Это была слишком высокая цена за любовь.
С самого дня помолвки на нее то и дело накатывали волны паники. «Дурных предчувствий», как сказала бы Флер. Но Берни всякий раз подавляла страх, убеждая себя, что в любом случае всегда сможет развестись. Но с другой стороны – не будет ли развод признанием собственной неудачи? А Берни не желала выглядеть неудачницей.
Всю неделю перед свадьбой они с Роджером встречались реже обычного. Вечера были заняты то пирушкой с коллегами, то «мальчишником», то «девичником» – словом, всем, что всегда делают люди, прощающиеся с одинокой жизнью.
– Мы еще успеем побыть вместе, – говорил Роджер, в очередной раз извиняясь за отсутствие.
– Все до одной ночи, – мурлыкала она.
– Точно.
Таким образом, Берни получила хоть и краткую, но передышку. А ведь работа Роджера не была связана с командировками, как у Стива. Стало быть, он вечно будет если не болтаться «под ногами», то по крайней мере поблизости – все семь дней в неделю.
Более того, у него свои вкусы и привычки. Волос, не смытый в раковине, раздражает его не меньше, чем крошки от печенья в постели или ноги на журнальном столике. Она едва сдержалась, чтобы не заявить, что это ее дом и она вольна ставить ноги куда захочет. Но ведь скоро дом станет их общим!
Ее забывчивость (к примеру, Берни то и дело оставляла без колпачка тюбик с зубной пастой) была постоянным источником недовольства.
– Ну что ты потеряешь, если привинтишь ее на место? – выговаривал он. – Две секунды времени?
Конечно, его претензии были абсолютно оправданны, и, конечно, ей тоже было к чему придраться. Не мог бы он перестать хрустеть пальцами, когда устает? От этого хруста Берни готова была на стенку лезть! Или его обожаемый лимбургский сыр, которым провоняла морозилка. Все это были мелочи, но из каждой мелочи могли образоваться семена войны.
Компромисс, твердили все вокруг. Брак всегда основан на компромиссах, на том, что даешь и берешь. Но за долгие годы Берни привыкла ни в чем себя не ограничивать – по крайней мере в мелочах. Насколько она понимала, К тому же привык и Роджер. Холостяцкий образ жизни не очень-то хороший учитель для жизни семейной, а Роджер оказался упрямее и злопамятнее, чем Стив, не обращавший на мелочи особого внимания.
В прошлую пятницу они с Роджером ходили в Ситибанк, чтобы оформить покупку квартиры. Дело было уже на мази. Они станут владельцами квартиры со дня, когда вернутся из свадебного путешествия. Служащий банка протянул ей пухлую стопку бумаг.
– Тридцать лет! – ахнула Берни. – Рассрочка на тридцать лет! Господи, да к тому времени, как мы расплатимся, я стану старухой!
И служащий, и Роджер в два голоса принялись утешать ее, что долгосрочный кредит в их же интересах. И совершенно не будет высасывать из них все силы и деньги.
– Я имею смелость надеяться, – лукаво улыбнулся Роджер, – что, разменяв Шестой десяток, мы будем владеть не только этой квартиркой в Ривердейле.
Эти слова потрясли ее до глубины души. Берни в шестьдесят лет. Берни и Роджер в шестьдесят лет… вместе. На пенсии. И им нечем занять время, кроме как друг другом. Он будет сидеть дома не только каждый вечер, но и каждый день. И она тоже. Тридцатилетнее заключение. Делить пищу, отдых и постель с одним и тем же мужчиной. Если у них и будут дети – к тому времени они повырастут и оставят их. Берни и Роджер. Наконец-то наедине. Навечно.
И что же, все тридцать лет подряд Роджер будет хрустеть пальцами?.. Будет зудеть про колпачок от зубной пасты? Или же они так погрязнут в семейной рутине, что им даже спорить друг с другом станет неинтересно.
Тридцать лет они будут сидеть все на том же кожаном бразильском диване, который прикупили в тот день, когда ходили в банк. («Он слишком дорогой», – протестовала Берни. «Зато прослужит целую жизнь», – возражал Роджер.) Итак, седая Берни и лысый Роджер будут сидеть рядышком на этом диване – усталые, молчаливые, с выросшими детьми, с угасшими чувствами, с разбитыми иллюзиями, прикованные один к другому до того дня, когда смерть разлучит их.
Тридцать лет. Ничего себе срок. За предумышленное убийство и то дают меньше.
Берни решительно встала, стряхнула с колен коралловый песок и зашагала к управляющему отелем.
– Я уезжаю в воскресенье.
– Но ведь у вас оплачена и следующая неделя, – напомнил он. – Может быть, вам что-то не понравилось?
– У вас отличный отель, – резко возразила она. – Замечательный уголок для новобрачных. Но, к несчастью, нет телевизора.
Глава 30
Алекс ушел!..
Флер не могла в это поверить. Невозможно! Однако на полу желтели осколки фарфора, словно забытые конфетти, безжалостно свидетельствуя об утрате всего, что было дорого.
Мужчины никогда не подавляли Флер Чемберлен. Она всегда правила ими и отделывалась по своему усмотрению, как только начинало казаться, что накал страсти ослаб. Она всегда первая говорила «прощай», эту прерогативу давала ее красота.
Однако нельзя было не признать, что прежние правила больше не действуют. По крайней мере в отношении единственного мужчины, с которым она бы желала связать будущее. Она любила его. А он ее бросил. Она доверилась ему. А он предал. И Флер пополнила собой ряды покинутых женщин.
Алекс ушел! Действительно, это был конец привычного ей мира, конец ее власти, ее неотразимости. Для чего ей теперь жить? Алекса нет! Ну хорошо же. Он еще пожалеет. Пришло время исполнить угрозы. Она покончит с собой не отходя от кассы. Сегодня же. Во всяком случае, это лучше, чем в одиночестве дожидаться рассвета.
Сегодня же она приведет в порядок лицо, надушится, вскроет вены бритвой Алекса и опустится в ласковую теплую воду, истекая горячей кровью. А утром найдут ее тело – свежее и прекрасное, и пряди темных волос будут качаться под водой, как у Офелии в ее водяной могилке.
Не забыть только сначала написать письмо. Прощальное послание, трогательное и красноречивое. Каждое слово будет ранить, разить, терзать виной и не давать покоя неверному возлюбленному до конца дней.
О да, уж она-то знает, какую боль могут причинить слова. Не далее как сегодня Алекс преподнес краткий, но ошеломляющий урок. Он все пустил в ход: издевку, цинизм, жестокость и надменность. Ну что ж, завтра она станет недосягаема для его слов, тогда как он будет страдать так, как страдает она сейчас!
Флер рухнула на диван с карандашом и блокнотом и принялась сочинять письмо.
«Дорогой Алекс», – начала она.
Нет! Неверное начало. «Дорогой» предназначается для тех, кого любят, или же для совершенно чужих людей. Алекс не подходит ни к одной категории.
«К Алексу Маршаллу…»
Нет. И вообще, с какой стати обращаться именно к нему? Не много ли чести? Пусть узнает обо всем от других.
«Бедняжка не обращалась ни к кому конкретно. Она лишь упомянула про какого-то „гнусного гада“…» Да, вот так-то лучше! А еще лучше – «одного гнусного гада с извращенными сексуальными потребностями». И уж совсем хорошо: «одного гнусного гада-импотента»… Ух! Он прямо взовьется от злости! Тогда всем станет ясно, кого имела в виду Флер.
Она вырвала листок и начала снова:
«Дорогая Диана!» – И задумалась.
Диана на нее наверняка очень сильно рассердится. И обидится тоже. И скорее всего припомнит, как Флер игнорировала ее советы составить завещание – ведь это «долг каждого взрослого гражданина».
Значит, вполне возможно, это письмо послужит двум целям. Не то чтобы ей было что завещать – на счету в банке давно ни гроша. «Красота была ее богатством» – вот как будут ее оплакивать. «Бедняжка! Ничем более ценным она не обладала».
Ну, конечно, кроме роскошной норковой шубы. «Подойдет ли она Ди? – гадала Флер. – Наверное, рукава окажутся коротки».
«Дорогая Диана!
Алекс бросил меня, и я хочу умереть…»
Флер отложила ручку и уставилась в ночную тьму. Пожалуй, к этому ничего и не добавишь. Вполне определенное утверждение, краткое, завершенное во всех смыслах. Отличный слепок с натуры. Алекс ушел – и ничем не заполнить оставшуюся пустоту.
Господи Иисусе! Неужто и Розмари испытала такое же горе, такое же отчаяние после того, как он ушел из дому, – то есть в те самые чудесные ночи, когда она, Флер, нежилась в его объятиях? От этой мысли стало ужасно больно, ибо впервые за все эти месяцы Флер ощутила некую связь с Розмари. Они обе оказались жертвами Алекса.
Ох уж эта способность мужчин разбивать женские сердца! И пресловутая покорность женщин, позволяющих им это! История стара как мир…
Флер выдрала и эту страничку и начала другую:
«Дорогая Диана!
Я понимаю, что тебе вечно приходится разгребать дерьмо за других, но больше мне не к кому обратиться…»
Тут Флер ударилась в слезы. Слишком жестоко, слишком точно.
Она снова и снова начинала письмо, и все рвала на клочки. К трем часам утра, окончательно сдавшись, отправилась спать. Сон решал все проблемы. Алекс прав. Она не склонна к суициду. Более того, ей становится дурно от одного вида крови.
Злокозненный, хладнокровный Алекс! Он с самого начала расставил точки над «i». Он сказал: «Ты из тех, кто выживает». Черта с два – смотря как истолковать это слово.
Если выжить – значит исправно дышать в две дырочки, что ж, стало быть, она выжила. Но если подразумевать нечто более общее – мыслить, чувствовать, чем-то интересоваться, – тогда она может умереть. Суицид физический снимался с повестки дня, но ведь есть и иные способы самоуничтожения. К примеру, влюбиться в женатого мужчину.
Ах, если бы… тут Флер зажмурилась и суеверно скрестила пальцы… если бы только прокрутить стрелки часов, проскочить ближайшие несколько месяцев боли и отчаяния и оказаться в том времени, когда жизнь снова обретет в ее глазах свою прелесть: чтобы боль утихла, раны затянулись, а впереди ждало предвкушение новой любви. Пока Флер даже подумать не могла о другом мужчине, и тем не менее знала, что только так может спасти себя. Хотя, конечно, к тому моменту она постареет еще на несколько месяцев. Станет менее привлекательной. Более «потрепанной».
Суровая правда состояла в том, что она, такая умница, рискнула поставить все на мужчину, который пресытился ею и смылся. Недопустимое расточительство. Флер разбазарила красоту, любовь, страсть и интеллект так, как будто завтра никогда не наступит. Ан нет, завтра уже стучится в дверь.
Перед рассветом бедняжка забылась неспокойным, тяжелым сном. Очнулась, когда было уже больше десяти. Конечно, служба сегодня исключается. Она не в состоянии работать. Да и зачем? Ее все равно вот-вот вышвырнут из агентства. И даже если бы она была в состоянии ворочать мозгами – ни за что не позволила бы себе в таком ужасном виде показаться коллегам.
Взгляд в зеркало подтвердил самые худшие опасения. Кожа изжелта-бледная, глаза опухли, еще несколько новых седых волос. Ничего удивительного, если вспомнить, через что она прошла. Флер ужаснулась, что начинает седеть все быстрее и быстрее. Очень скоро с этим надо будет справляться не посредством щипцов, а краской.
Пожалуй, при дневном свете ей можно будет дать и все сорок. Ничего не скажешь, у Господа есть способы добить вас окончательно.
– Ты отвратительно выглядишь, – сказала она отражению.
На что ей ответили: «Я выгляжу так, как чувствую».
Флер поплелась на кухню, приготовила кофе и вплотную приступила к решению проблемы: как провести день. Можно пойти в кино. На какую-нибудь милую комедию Мела Брукса, или что-нибудь новенькое с Вуди Алленом. Темный зал – это то, что нужно. Заглянем-ка в газету: похоже, ничего настоящего по соседству – обычные махаловки, боевики и шварценеггеровские штучки. В таком расстройстве чувств она не вынесет вида мощных плеч Арнольда. А кроме этого, шла одна иностранная нудятина. Похоже, даже Вуди Аллен стал серьезным в наши дни.
Флер могла бы, как классическая покинутая душа, закатиться в какой-нибудь не очень освещенный бар и поискать утешения в спиртном – вот только пугало неизбежное похмелье. Нет, это ей не по вкусу.
Был лишь один безошибочный способ поднять настроение, исцелить раны. Она тащится от этого сильнее, чем от наркотика.
– Вы действительно считаете, что эта юбка достаточно длинная? – спрашивала Флер у продавщицы в «Модельном платье».
– Несомненно, – отвечала та. – А теперь посмотрите это платье от Оскара де ла Рента, оно более сексуально, даже драматично. Вы могли бы надевать его на важные свидания, чтобы потом провести всю ночь в городе.
– Ах, какая прелесть! – восклицала Флер, щупая ярко-синий креп. – А вам не кажется, что для меня это… несколько ярко? Ведь это молодежный цвет.
Продавщица отступила на несколько шагов, уперев руки в бока, и окинула ее профессиональным взглядом.
– Это с вашим-то лицом? – Она убежденно затрясла головой. – С вашей фигурой? Вовсе нет, вы просто созданы для этого платья, милочка. Ну же, не стесняйтесь. Примерьте.
«На мне оно еще лучше, чем на прилавке!» Флер покрутилась перед зеркалом, ощущая, что снова начинает верить в себя. «Однако надо бы посмотреть и на цену!» Посмотрела. Скривилась. Отложила платье. Взяла снова.
Какого черта! Ей придется беспокоиться об оплате только в конце месяца. И Флер выпалила свою любимую фразу:
– Я это беру.
– Наличными или чеком?
Она протянула кредитную карточку, прекрасно зная, что вот-вот исчерпает лимит. После чего отправилась в салон красоты, где сделала маску на лицо и новую прическу, а потом пустилась на поиски аксессуаров.
Как всегда, надо было побеспокоиться о том, чтобы довести начатое до конца. Обновить внешность – это не только прическа, теперь надо подобрать новые туфли с более короткими, массивными каблуками, ремешок, бижутерию, которая бы подчеркивала веселый, шутливый дух. И только тогда можно будет считать, что она приобрела все для замечательного синего платья.
Часом позже она вышла на улицу, готовая вновь сразиться с жизнью. По крайней мере она уже не похожа на прачку, и это было немалым утешением.
Весьма привлекательный молодой человек поймал ее взгляд и направился в сторону Флер. О Боже! Да он собирается подцепить ее! Безусловно, Флер Чемберлен не позволит незнакомцу клеить себя посреди улицы. По крайней мере не позволяла до сих пор. Хотя, пожалуй, грубый флирт мог бы подействовать на нее освежающе.
– Извините, мисс, – вежливо начал молодой человек. Она повернулась к нему и ослепительно улыбнулась. Он сунул ей под нос пластиковую карточку. – Служба безопасности, – сказал он. – Пожалуйста, пройдите со мной.
У Флер душа ушла в пятки.
– Это какая-то ужасная ошибка, – пыталась она улыбаться трясущимися губами. «Флиртуй! – приказывал инстинкт. – Прикинься беспомощной!» Несколько женских уловок должны избавить ее от этого кошмара. Ведь он мужчина, верно? А мужчины никогда не остаются к ней равнодушны.
– Ошибки здесь нет, мисс, – с непробиваемой учтивостью продолжал юноша. – Мы наблюдали за вами через скрытую камеру, все записано на пленку. Один шелковый шарфик, три пары трусиков и швейцарские часы и серьги в ювелирном.
Совершенно растерянная, она позволила отконвоировать себя обратно в магазин, вверх по эскалатору, в отвратительно желтый офис.
– Присядьте, пожалуйста.
Она пристроилась на краешке твердого дубового стула, пока он рылся в ее сумочке. Куча украденных мелочей рассыпалась по столу.
– За всю свою жизнь, – взмолилась Флер, – за все сознательные годы я ни разу не делала ничего подобного. – И она уставилась на вещи, прикидывая, сколько они могут стоить. Самое большее – сотни две долларов. – Я возмещу убытки, клянусь вам, как только смогу. Будьте же милосердны! Я уважаемая женщина, я служащая, а не воровка, пожалуйста, поверьте! Просто у меня временное помутнение рассудка. Дело в том, что я только что порвала со своим другом…
– Прошу прощения, мисс, – он проявил поразительную тупость, – но вам придется все это рассказать судье.
– Судье!.. – Флер едва не грохнулась в обморок. – Не может быть, чтобы магазин настаивал дать делу ход! Господи! Да за все эти годы я потратила в вашем магазине целое состояние!
– Боюсь, что именно так мы и поступим.
Флер возвела очи горе и взмолилась, чтобы пол под ней разверзся и поглотил ее. Зря она все-таки не покончила с собой нынче ночью!
– Могу я хотя бы позвонить? – дрожащим голосом спросила она.
Юный О'Райан протянул ей телефон.
Флер набрала номер. Дождалась, пока ей ответят.
– Диана, – прорыдала она, – я в ужасном положении! Скорее вызволи меня!
