Текст книги "Одинокие женщины"
Автор книги: Фреда Брайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
– Так заставь его интересоваться. Пофлиртуй немножко. Начни с ним заигрывать. Ты ведь на этом собаку съела. Я затащила его сюда только ради тебя. Господь свидетель, – с плохо скрываемым самодовольством добавила она, – мне никогда и в голову бы не пришло, что в один прекрасный день я буду искать тебе компаньона на уик-энд. Подумать только, как время все меняет!
Ах ты, сука!
Флер поперхнулась от злости. Да, совершенно очевидно, что Розмари над ней издевается! Месть, вот что было истинной целью этого уик-энда, решила Флер. Месть за одиночество на вечеринках в колледже, за толпу поклонников, отвергнутых Флер. За те полузабытые и по большей части надуманные обиды! Теперь они поменялись ролями – так считает Розмари.
Сука, сука!
Подумать только, Флер чуть было не кинулась вымаливать у нее прощение! Ха, одного взгляда на самодовольную физиономию Розмари достаточно, чтобы развеять последние сомнения!
Да, она приложит все силы, чтобы прибрать к рукам Алекса Маршалла. Нынче же вечером. Под самым носом у его жены. В качестве миссис Маршалл номер один у Розмари останется достаточно времени, чтобы раскаяться в сегодняшней мелкой мести.
– Тебе пора пойти переодеться, – заметила Розмари, глянув на стенные часы. – Сегодня ты должна выглядеть неотразимой!
– Спасибо тебе, Розмари, – пропела Флер.
– За что? За то, что пригласила Ллойда?
– За то, что напомнила мне о самом важном.
К восьми часам, когда должен был начаться обед, появились еще две супружеские пары, жившие по соседству, – чтобы Ллойд не заподозрил, что именно он является мишенью нынешним вечером.
Флер усердно трудилась целый час, прежде чем спустилась в гостиную, овеянная облаками легчайшего шелка и аромата «Безымянных» духов. Если судить по реакции Криса, эффект превзошел все ожидания. На миг все ошеломленно замерли, а потом…
– Ням!!! – Мальчик с разбегу врезался головой в складки шелка. – Ты как конфетка! – Он обхватил ее ноги руками, а носом ткнулся прямо в пах. – А пахнешь-то как! Ням-ням-ням!
Розмари что-то смущенно забормотала, в то время как Алекс отпустил некую двусмысленность по поводу детской вседозволенности.
– Ну, а теперь скажи всем «пока-пока», – торопливо велела Розмари, – и отправляйся баиньки.
За обедом Флер сидела между Ллойдом и соседом, которого звали не то Уильям, не то Уилсон, не то Уиллард. Алекс находился всего в нескольких футах – и был совершенно недосягаем. Ах, если бы он сжалился и дал знак, малейший намек на ту близость, что была между ними. Вместо этого он целиком ушел в роль хлебосольного хозяина: подливал вино, равномерно делил свое внимание между всеми гостями, исправно улыбался в ответ даже на самые тупые шутки.
Кормежка была потрясающей – чего нельзя было сказать про застольную беседу, которая крутилась то вокруг цены на земельные участки, то вокруг местных сплетен, то вокруг достоинств и недостатков разных начальных школ. Наконец эти темы иссякли, и им на смену пришли недавние политические события.
– Все знают, как я люблю нашего президента, – горячо начал Уильям-Уилсон-Уиллард, – но любому терпению приходит конец! Вести переговоры с террористами недопустимо. По-моему, нам не следует плясать под их дудку, а взять да перестрелять как можно больше. Как ты думаешь, Алекс?
Алекс посмотрел Флер в глаза.
– Я думаю, пора устроить вторжение, – с чувством сказал он.
– Вторжение в Иран? – уточнил кто-то.
– Вторжение. Единым рывком, – продолжал он. – Напором и штурмом. Ворваться и положить их на обе лопатки.
– Обманным маневром? – У Флер екнуло сердце.
– Подсечкой и рывком, – последовал ответ. – Не миндальничать с ними. Я готов штурмовать хоть сегодня.
– Сегодня!.. – вторила она.
– Да, сегодня, пока все спят, мы проникнем сквозь их укрепления. Захватим врасплох, тепленькими – и «огонь»! В конце-то концов, мужчины мы или нет!
Вот оно! Она затрепетала от предвкушения. Это был сигнал! Ее тело отвечало немедленно, даже сейчас, отделенная обеденным столом, она чувствует его страсть, его напористость. И в то же время лицо Алекса оставалось совершенно спокойным.
– Но разве это разумно? – Флер решила подыграть его невозмутимости. – Такое вот вторжение. По-моему, оно может спровоцировать третью мировую войну.
– К черту разумность, – отчеканил Алекс. – Настало время действий. Ворваться и вышибить из них дух! – И он набросился на свой кусок пирога.
– Успокойся, милый! – всполошилась Розмари. – Вот уж не думала, что ты такой хищник.
– Ого! – Флер с трудом переводила дух. – Я прямо вне себя! Но скажи мне, Алекс, у нас… у нас хватит на это сил?
– Ха, еще бы! – Алекс смачно облизал губы, измазанные сладкой начинкой. – Господь хранит Америку!
Гости разошлись примерно к полуночи, весело перешучиваясь и благодаря за отличный вечер, но при этом Ллойд Хейджман и не подумал взять у Флер номер телефона.
– Ступай отдохни, Флер, – настаивала Розмари. – Наверное, ты с ног валишься от свежего воздуха. Мы с Алексом только загрузим посуду в моечную машину, и все. Остальное подождет до утра.
Комната для гостей была очень уютной, декорированной всякими яблочками и цветочками. Просто сад радостей земных: от обоев с растительным орнаментом до деревянных расписных фруктов в майоликовой вазе и виноградных кистей, вырезанных на массивной кровати.
Продуманная до мелочей обстановка должна была удовлетворить все возможные нужды гостя. На ночном столике красовалась стопка новейших бестселлеров, будильник и гроздь свежего винограда. В ванной комнате наготове ждали пушистые полотенца, подобранные в тон персиковорозовой ванне. Французское туалетное мыло, крем для рук, крем для тела, дезодорант и присыпки. В дубовом шкафчике – богатый выбор шампуней. На крючке за дверью – махровый халат, тоже розового цвета. А еще несколько новых зубных щеток для особенно забывчивых гостей.
Флер не могла не признать, что у Розмари есть талант. В комнате удивительным образом сочетались удобства высококлассного отеля и печать вкуса и индивидуальности хозяйки. Никакого пластика – все натуральное, прочное и удобное. Даже аляповатые на первый взгляд фрукты, подумала Флер, вытащив из вазы расписное яблоко. Оно оказалось весьма приятным на ощупь. Теплым. Гладким. Ласкающим.
Молодая женщина потерлась о яблоко щекой и вздрогнула. Ах, ну что за райскую жизнь она могла бы иметь: обеспеченную, спокойную, в окружении земных даров…
Стук в дверь заставил ее встрепенуться.
– Зашла заглянуть, все ли в порядке. Тебе ничего не нужно?
– Спасибо, ничего.
Розмари сунулась было усесться на краю постели, чтобы напоследок вволю посплетничать обо всем, и особенно о Ллойде Хейджмане, но Флер нарочито громко зевнула.
– Ну, похоже, ты засыпаешь на ходу, – заметила Розмари, – но все же не забудь запереть дверь. Шелби любит слоняться по ночам.
– Кто-кто?
– Ну, наша спаниелька, Шелби. – И Розмари хихикнула. – Ты ведь не хочешь проснуться ночью и обнаружить, что у тебя в кровати пыхтит огромный комок шерсти!
– Нет уж, уволь меня от таких шуточек. Надеюсь, он хоть лаять ночью не будет. Ну ладно, пока!
Флер приняла душ и, не надевая ночную сорочку, забралась в постель. Через пять минут она уже спала.
– Только пискни, и я тебя придушу.
Флер чуть не умерла – не столько от страха, сколько от неожиданности. В комнате было темно – хоть глаз выколи. Да где это она? И вдруг ее рот закрыла широкая ладонь, прижимая голову к подушке. О Господи! Она сейчас станет жертвой маньяка. Какого-нибудь насильника, блуждающего по ночам. И тут она опомнилась.
Алекс! Слава Богу! Тот бестолковый треп за обедом – и вот он явился! Практически мгновенно холод отчаяния сменил пожар страсти. Она лизнула его ладонь. Соленая. В темноте почувствовала, как он шевельнулся, и затрепетала от возбуждения.
– Наконец-то. – Его губы щекотали ей ухо, а шепот пронизывал до самых печенок. – Ты вспомнила, где находишься? – Она кивнула, чувствуя, как кровь зашумела в ушах. – Отлично. Теперь слушай. Ты – партизанка из французского Сопротивления, захваченная врагами. Тебе известны важнейшие тайны, однако ни за что на свете ты не имеешь права их выдавать. Твоя единственная надежда – прикинуться немой, бессловесной. Издай хоть звук, и все пропало. Они явятся и замучают тебя до смерти. А теперь зажмурься и не дергайся.
Сотрясаясь от возбуждения, Флер терпеливо позволила завязать себе глаза и связать по рукам и ногам.
– Не жмет?
Она молча кивнула. Путы были слабыми, из чего-то теплого и мягкого. Наверное, ее же белье.
– Итак, – продолжал он, – ты лежишь здесь и гадаешь, что же с тобою будет. В комнату входит красавец офицер, которому поручено тебя допрашивать. Он поражен твоей красотой, но не верит, что ты немая. И он знает, как заставить тебя говорить. – И Алекс довольно рассмеялся, найдя новую интерпретацию старой темы. – Вместо того чтобы пытать тебя, он займется любовью, чтобы ты кричала и стонала от страсти. Но если он услышит твой голос – все потеряно. Значит… что бы он ни делал, как бы восхитительно тебя ни ласкал, ты должна хранить молчание. Пискни хоть раз, и он добьется своего. Понятно, детка? Отлично.
Тело покрылось гусиной кожей, сердце было готово выскочить из груди: она лежала, ожидая, с чего же он начнет. В кромешной тьме каждая минута тянулась вечность. Ночь обещала быть долгой, полной утех. Она знала, что Алекс не позволит себе грубостей и насилия.
Флер попыталась представить, где он. Руки были связаны, и она невольно пошевелила пальцами. Пустота. Постепенно молодая женщина утрачивала ощущение времени и пространства. В какой-то миг ее пронзил страх: а вдруг он бросил ее здесь, нагую и беспомощную?
И вдруг, словно удар тока, пальцы ног ощутили что-то влажное. Язык? Нет, не язык, язык в другом месте, он ласкает ей пупок. Значит, пальцы. Алекс намазывал маслом один ее палец за другим, не спеша, ласково касаясь каждого сустава, каждой впадинки, иногда легонько пощипывал, методично передвигался вдоль ступней, не нарушая волшебного ритма своих движений. Вот он поднялся к щиколоткам, икрам…
Она лежала, не чуя под собой кровати, мысленно подгоняя его руки: вот, вот бедра, вот мягкие завитки на лобке. Его пальцы уверенно раздвинули нежные складки кожи, коснувшись самых интимных мест. Сейчас одним сильным рывком он мог бы вызвать у нее оргазм, а после этого войти в нее – неумолимо, глубоко, – войти и трахать ее до изнеможения. Ей хотелось закричать. Ох, да он и так отлично знает, что ей нужно. Она давно разогрелась и повлажнела, готовая принять его. Флер призывно раздвинула ноги. Он погладил ей бедра, ягодицы, живот… и все.
Ничего!.. Ни ласк, ни прикосновений. Она услышала, как он отодвигается подальше. «О Господи! – чуть не закричала она. – Алекс!!! Не делай этого! Не бросай меня вот так!» Но стоит ей пискнуть, и он выиграет. Она затаила дыхание, выжидая.
Он вернулся, судя по усилившемуся запаху крема для бритья, мужского пота и одного из тех дезодорантов, что стояли в ванной, и нежно припал к ее губам, к шее, к груди. Посасывая то один сосок, то другой, рукой снова ласкал ее между ног. Стиснув зубы, она подчинялась заданному им ритму. «Господи, только не останавливайся!» – молилась Флер. Любая пора на ее коже, казалось, была готова принять его. Неожиданно он снова оставил ее.
Позднее (хотелось бы знать, насколько позднее?) она тревожно вздрогнула. Что-то легко, едва уловимо коснулось ее щеки. Флер чувствовала тепло его тела близко, совсем близко, но не могла понять, где он. Впору рехнуться. Она вытянулась, насколько позволяли путы, надеясь хоть что-то нащупать, но он отодвинулся. Ей хотелось закричать, что это нечестно. У него все преимущества: зрение, сила, подвижность. Ах, вот, вот, наконец-то: пальцы, скользящие по чувствительному бугорку, проникающие глубже, глубже, обещающие близкую разрядку… Под нее подложили подушку – видимо, для последней атаки. «Скорее! – мысленно кричала она, выгибаясь навстречу. – Скорее же, возьми меня!» Ну, вот сейчас, сейчас… Она закусила губы, чтобы не завизжать. Он остановился. В спальне царила тишина.
Флер подумала, что нынче ночью либо умрет, либо свихнется. Ему угодно было так играть с нею: доводить до самой грани экстаза и бросать. Ах, как жестоко, как возбуждающе! Снова и снова она чувствовала себя сгоравшей от похоти самкой дикого зверя, тогда как ее тело ласкали неизвестные части тела Алекса, не пропуская ни одного дюйма кожи, ни одной ложбинки и складочки. В конце концов все ее тело превратилось в эрогенную зону, впитывая всеми порами огонь возбуждения и сгорая в сладкой агонии. И ни разу он не довел дело до конца. И ни разу она не издала ни звука.
Но вот почему-то (наверное, ночь была уже на исходе) он наконец-то решил развязать ее и поцеловал запястья. Флер услыхала, как он вышел в ванную и пустил воду, чтобы умыться. Она лежала, не имея сил даже думать.
Алекс вернулся и снял повязку с глаз.
– Ну, хватит играть, – сказал он. – Пора трахаться.
Воскресным утром Розмари нарвала для Флер пышный букет.
– Ты не обидишься, если я подам завтрак пораньше? – спросила она. – У меня еще куча дел.
Насытившись, Алекс отправился копаться в саду, а Розмари повезла Флер на вокзал.
– Спасибо за прекрасный уик-энд, – сказала Флер. – Я давно так не отдыхала, в полном согласии с собой.
– Я очень рада, милочка, вот только мне немножко обидно, что вы с Ллойдом так и не сошлись. Мне казалось, он вполне тебе подходит.
– Ну, что поделаешь, – невнятно отвечала Флер, подавив зевок. – Кто-то теряет, а кто-то находит.
– Тебе понравилась твоя комната? Ты хорошо спала?
– Как младенец.
– Вот и хорошо. Я боялась, что ты можешь проснуться.
– Из-за шума моечной машины внизу?
– Не совсем. – Розмари хихикнула. – Я имела в виду нас с Алексом. После вечеринок он бывает слегка… более романтичным, чем всегда, – наверное, из-за выпивки. Ну, и когда он кончает… ого-го! Его слышно за милю!
Флер стало тошно. Уж не врет ли Розмари? Может, нарочно ее провоцирует? Уж не сошла ли она с ума? Или Алекс на самом деле явился к ней, даже не смыв следы любовных утех с Розмари? О нет, он не мог это сделать! Господи, ведь Алекс ее обожает! Должно же у него быть понятие о порядочности наконец!
Алекс с Розмари. Алекс с Флер.
«Да разве такое физически возможно?» – спрашивала она себя. Тот, кто знал Алекса, мог ответить только «да».
А возможно ли это в моральном плане? Естественно, нет. Ах, как бы ей хотелось так думать. Однако при воспоминании о неуемных фантазиях Алекса, о его пристрастии ко всяким играм и выкрутасам ее уверенность поколебалась.
Вполне возможно, что Алекс возбудился сверх меры именно из-за возможности овладеть и женой, и любовницей в одну ночь, в одном доме. Скорее всего он именно этого и добивался. Мужчины – себялюбивые твари. И даже лучшие из них понятия не имеют, что такое верность.
Розмари беззвучно что-то напевала, крутя баранку. В закрытой наглухо машине стало душно, на Флер накатила тошнота.
На особенно крутом повороте ее чуть не вывернуло наизнанку.
Алекс с Розмари. Алекс с Флер. Алекс с Розмари и Флер.
– Пожалуйста, останови машину, пока не поздно!
Секундой позже содержимое ее желудка украшало аккуратно подстриженную живую изгородь вокруг «Весеннего сада».
– Тебе лучше? – спросила Розмари, ждавшая в машине.
– Извини. – Флер, утирая губы, уселась на место. – Это все от запаха мимоз. – И она принялась искать в сумочке успокоительное. – Какая неприятность. Ну, растениям это должно быть даже полезно – вместо навоза.
Позже, когда Алекс, растянувшись на диване, смотрел футбол в ожидании обеда, сверху спустилась Розмари.
– Я сейчас убиралась наверху и… кое-что обнаружила, – многозначительно сообщила она.
У Алекса в мозгу моментально сработал сигнал тревоги. Уж не оставила ли Флер какую-нибудь улику? Или, хуже того, он сам? Он едва не подскочил на месте, старательно делая вид, что поглощен игрой, на шее бешено забилась жилка. Розмари пристроилась рядом на ручке кресла.
– Помнишь ту вазу с фруктами в комнате для гостей? Хотя с какой стати тебе ее помнить… – ответила она сама себе. – Ты же туда и не заглядывал. В общем, в прошлом году в Пенсильвании я купила несколько деревянных расписных фруктов. Два апельсина, три яблока и банан. Они удивительно подходили к новым обоям. И были сделаны со вкусом. Ну, эти фрукты. Обои обошлись недешево: то ли пять, то ли шесть баксов за рулон. Насколько я помню, банан был самым дорогим. Словом, одного из них я не нашла.
– Чего одного? Розмари, у меня голова кругом!
– Одного из фруктов, Алекс. Деревянного яблока. Флер прихватила его с собой. Ну скажи на милость, зачем оно ей?
– О Господи. – Трясущимися руками он потер утомленные глаза. Ничего серьезного. – Тебе что, делать нечего, кроме как устраивать инвентаризацию верхних комнат после приема гостей? Почему бы заодно не пересчитать и столовое серебро?
– Ты в последнее время стал ужасным грубияном.
Алекс с преувеличенным вниманием воззрился на экран.
– Да, настоящим грубияном, – настаивала Розмари.
– Вечно ты все придумываешь, Рози.
Да так оно и было.
Глава 17
Утром в понедельник Диана уединилась у себя в кабинете, заперев дверь и отключив телефон. Перед ней лежал чистый блокнот.
Посредине страницы она провела линию, деля ее на две колонки: «за» и «против». Справа, та, что «против», была до половины заполнена ее четким, ровным почерком. Левая оставалась пустой.
Этому приему она научилась у отца и прибегала к нему всякий раз, когда надо было навести порядок в чековой книжке, составить планы на будущее или список покупок.
Том Саммерфильд был невероятно удачливым человеком. Наследник одной из самых почтенных бостонских семей, он с рождения был наделен не только общественным статусом и богатством, еще во время учения в Гарварде стало ясно, что он вполне достоин звания финансового гения. «Палец в рот не клади», – говорили про него на Стейт-стрит. Он же сам предпочитал определение: «Строгий, но справедливый».
Женился он на молоденькой («неравный брак») дочери рыжеволосого доктора из Вэлтема. С самого начала Фрэнсис Саммерфильд отдавала себе отчет в том, что ей привалило незаслуженное счастье, и приложила все силы к тому, чтобы уяснить, что принято и чего не принято в высших слоях общества настоящих янки. Прежде всего, конечно, она освоила местный акцент. И была принята в ряды бостонской элиты.
– В тебе больше королевского, чем в самом короле, – говаривал ее супруг, на что она отвечала:
– Мы должны соблюдать условности, милый. Я делаю это ради клана.
Как бы там ни было, они являлись явно счастливой парой, и в доме на Ореховых холмах царили покой и уют. А из трех чудесных отпрысков Тома Саммерфильда (два мальчика и девочка) Диана была любимицей. От матери ей досталась огненная шевелюра (увы, без потрясающей способности вживаться в общество), а от отца – идеально правильное лицо и острый ум. Том обожал ее до безумия, хотя постоянно одергивал себя, стараясь уделять поровну родительского внимания всем троим.
– Итак, принцесса, – наставлял он Диану, – когда вырастешь, сможешь делать все, что тебе заблагорассудится. И стать тем, кем заблагорассудится. Не давай себя одурачить тем, кто готов отпихнуть тебя на второе место только потому, что ты девочка. Ты не меньше значишь как личность, чем братья. А потому не забывай: тебя достоин лишь лучший из лучших!
Тому Саммерфильду палец в рот не клади.
Диана просмотрела правую колонку – «против»:
Разница в возрасте.
Разница в вероисповедании.
Разница в происхождении.
Разница в национальности.
Разница в положении.
Разница в перспективах на будущее.
И так можно писать до бесконечности. Тяжело вздохнув, она оттолкнула блокнот подальше.
Ее до глубины души потрясло сделанное Аврамом предложение. Вчера утром они валялись в постели, посреди крошек от пирожного и изжеванных листов свежего выпуска «Таймс», наслаждаясь «шмузингом» (так Аврам называл милую, ни к чему не обязывающую болтовню, в которой был непревзойденным мастером), друг другом и всем миром, когда грянул гром.
– Через пару месяцев я, пожалуй, кончу учебу, – заявил он. – С кузеном я уже посоветовался насчет работы, и к июню он придержит для меня место – конечно, вряд ли такое, что я смогу прокормить жену, но, слава Богу, наверняка смогу прокормиться сам. И полагаю, что ты все равно не захочешь бросать на полпути карьеру. Значит, уже сейчас мы могли бы всерьез обдумать условия нашей свадьбы и даже попытаться спланировать семью.
– Но… но… – обескураженно залопотала она.
– Разница в возрасте? – подсказал он. – Я знаю, это тебя беспокоит. И почему-то смущает. Но подумай, разве это так уж важно? Ну, исполнится мне девяносто, а тебе тогда будет девяносто шесть… Это ерунда по сравнению с тем, сколько у нас общего. Музыка, книги, да практически вся система ценностей. И потом, поколение-то у нас одно. А что самое важное – мы любим друг друга. Мы счастливы вдвоем. И почему бы нам не остаться вдвоем навсегда? Ведь это так просто, не правда ли? – убеждал он, гладя ее по щеке.
– Аврам! – оттолкнула она его руку. – По-моему, это не совсем подходящее время и место для подобных… споров.
– Это оттого, что мы в постели? – рассмеялся он. – Что ж, хотя на свете существует масса мест гораздо менее подходящих для обсуждения и принятия решений, я готов отнестись с уважением к твоим запросам. И не буду настаивать на немедленном ответе. Просто пообещай, что обдумаешь его.
Она пообещала, хотя всякий раз, как начинала об этом думать, впадала в некую смесь паники и вины.
Этот мезальянс, это любовное помешательство – а как еще прикажете называть? – наверняка станет причиной дальнейших несчастий. И виновата во всем она сама. Ни в коем случае нельзя было давать Авраму повод смотреть на их связь иначе как на краткий флирт. Как на романтическую и счастливую интерлюдию, которая завершится сама собой, стоит им повстречать достойных партнеров.
А она струсила, поощрила его, завлекла, добилась его любви и доверия – отдавая взамен свои – и все это время старательно избегала смотреть правде в глаза. И вот как гром среди ясного неба – извольте видеть, предложение.
Диана мучилась, понимая, что поступает нечестно. Вот и Том Саммерфильд не только не признает Аврама достойным звания собственного зятя, но наверняка разочаруется в самой Диане. За то, что позволила себе играть человеческими чувствами, а этому милому юноше – лелеять заведомо несбыточные мечты.
Ну что ж, во всяком случае, она честно обдумает предложение Аврама со всей возможной серьезностью.
И она снова критическим оком пробежалась по правой колонке.
Пожалуй, Аврам прав. Возраст – дело десятое. Так же как и вероисповедание, и национальность. Ни он, ни она не придавали этим вещам первостепенной важности, и при равенстве прочих условий на них можно было бы вообще не обращать внимания. Гораздо серьезнее беспокоила принадлежность к различным социальным слоям. И хотя Диана старалась убедить себя, что никогда в жизни не была снобом, нельзя было не признать: классовые различия имели место. Но и это можно было бы преодолеть, будь Аврам чуточку активнее, не поленись он приложить свои многочисленные таланты к достижению хоть какой-нибудь стоящей, с точки зрения Дианы, цели.
Столь абсолютное равнодушие Аврама к карьере можно было извинить только молодостью, однако в то же время он не раз поражал чрезвычайно трезвым взглядом на жизнь. И как, скажите на милость, сможет она объяснить окружающим то, что с трудом понимает сама?
Однажды она попробовала дразнить его «мальчиком в розовых очках». Аврам не поддался на провокацию: было ясно, что это сравнение совершенно беспочвенно. Ему были чужды идеализм и наивность юных бунтарей шестидесятых. Он был наделен острым, изощренным умом. Более того, любил и ценил комфортное, обеспеченное существование. Но тогда более удивительным казалось полное отсутствие амбиций. Пустые карманы были бы извинительны какому-нибудь увлеченному своим делом писателю или художнику – словом, человеку искусства. По крайней мере он бы считался чудаковатым представителем богемы, и тогда, нимало не смущаясь затрапезным костюмом и прочими несуразностями, Диана могла бы представить его в опере Портеру как подающего надежды молодого гения, будущего Беллоу или Стравинского. А себя – этакой меценаткой, покровительницей искусства. Такая роль была бы вполне приемлема в их обществе – и даже браке – в противоположность союзу с бесперспективным водителем такси.
Аврам был полностью лишен азарта. В этом все дело. На днях они бегали наперегонки в Центральном парке: тот, кто первым два раза обежит вокруг пруда, будет победителем. День выдался на удивление морозным. Не пробежав и половины круга, Аврам остановился. Она остановилась тоже, решив, что он замерз.
– Что это? – кивнул он в сторону деревьев.
– Голубая сойка, – отвечала она, запыхавшись. – Аврам, ведь мы собрались бежать наперегонки!
– Какой пронзительный оттенок синего! – невпопад отвечал он. – Никогда такого не встречал.
– Аврам, ты сбиваешь нас с ритма. – Она потянула его за рукав.
– Ничего страшного, – возразил Аврам, догоняя ее. – Мы всего лишь бегаем вокруг пруда, и только.
И через несколько шагов остановился поболтать с человеком, прогуливавшимся с собакой. Небрежно взмахнув рукой, он сказал:
– Беги вперед, я догоню. Или просто жди меня дома.
Он появился минут на сорок позже нее, с букетом цветов и с непередаваемым выражением лица. Про того малого с собакой он сказал:
– Забавный тип. Уверял меня, что Ева Перон осталась жива и теперь скрывается в Испании и содержит там бордель. Надо же до такого додуматься!
– Классно, – отвечала Диана. – Что же ты не притащил его сюда, чтобы вместе обсудить эту новость?
– Ну, не сердись, право, он ужасно смешной.
– Я сержусь на то, – фыркнула она в ответ, – что ты тратишь свое время на ерунду. Ведь мы отправились бегать наперегонки! Чтобы чего-то достичь. Договорились два раза обежать вокруг пруда…
– Кажется, мы по-разному понимаем слово «достижение». Хотя, скорее, это вопрос семантики. О'кей, если тебе завтра снова захочется чего-то «достигать», я безропотно подчинюсь.
– Аврам, а ведь ты на самом деле сноб. Я только сейчас это поняла. Судя по всему, ты убежден, что твои принципы вернее и выше, чем… – она запнулась, едва не выпалив «мои», это дало бы Авраму преимущество в споре, – чем моральные устои того общества добросовестных работяг, которые создали эту страну.
– Вовсе нет, – спокойно парировал Аврам, и не подумав обижаться. – Моя система ценностей ничем не отличается от той, которую исповедует большинство людей. Я хотел бы жить в мире, обзавестись семьей и друзьями и приносить пользу, наслаждаясь возможностью жить, не вредя другим. Разве это снобистские установки? Скорее, общечеловеческая мораль. Твоя проблема, Диана, состоит в том…
– Вот уж не думала, что у меня вообще есть проблемы!
– Ладно, ладно. – Он задумчиво поскреб подбородок. – Скажем тогда по-иному. Большинство людей, живущих, к примеру, в этом здании (кажется, вы называете их «юппи» [11]11
Молодой, подающий надежды специалист (амер. сленг).
[Закрыть]?), уверены, что у них все нормально. А это не так. Они не производят на свет ничего полезного или хотя бы красивого – если только не предположить, что под эти определения подходят деньги. Но в то же время им, судя по всему, эти деньги не так-то нужны! Ну скажи на милость, что может быть нормального в работе до седьмого пота ради неизвестно чего? Это же просто безумие! Возьми, к примеру, малого из номера 29N. Он служит аналитиком инвестиций – что-то в этом роде. По его словам, он каждое утро встает в четыре часа, чтобы узнать последние новости с Лондонской биржи. Якобы от этого в нем просыпается бойцовский дух еще до того, как он перешагнет порог своего офиса. Он почти каждый день возвращается домой после десяти – когда закрывается биржа в Гонконге, – только чтобы назавтра снова бежать по тому же кругу. Разве такой человек может позволить себе жениться, воспитывать детей? Да у него нет времени, чтобы познакомиться с девушкой! Он не старше меня, Ди, но у него глаза старой больной собаки. И ради чего так убиваться? Чем это отличается от бесконечного бега по кругу? Ведь больше всего он похож на змею, пожирающую собственный хвост!
Диана надолго замолкла, изо всех сил стараясь подавить подступившие к горлу рыдания. Авраму удалось задеть одну из самых болезненных струн в ее душе. Она и сама боялась превратиться во что-то подобное тому, что так красочно описал Аврам. И была уже близка к этому.
– Похоже, – пробормотала она наконец, пытаясь уйти от болезненной темы, – завтра мы не побежим, не так ли?
– Да нет, я сделаю все, чтобы тебе было приятно, – отозвался он, целуя Диану. – И буду бежать молча и ни на что не отвлекаться.
Ах, как много этих «против». Диана нерешительно занесла карандаш над левой колонкой. Ну что она могла бы туда вписать? Какие доводы, способные перевесить правую сторону?
То, как он гладит ее волосы. Слова, произнесенные в минуты страсти, и признания, нашептанные за чашкой полночного кофе. Маленькие открытия, детские шалости, ласковые взгляды, доверенные друг другу тайны, их собственный язык, понятный только двоим. Безошибочное чутье Аврама на все ложное, наигранное.
Пару недель назад они смотрели на Бродвее новую постановку «Андромахи», якобы посвященную войне во Вьетнаме. Все актеры, кроме тех, кто был занят в массовках, были одеты в белые маски.
«Ты не можешь убить меня, потому что я мертв душою!» – восклицал в какой-то сцене Орест. Из оркестровой ямы ему вторило многоголосое: «…мертв, мертв, мертв…»
Аврам мигом учуял фальшь и не удержался от смеха. Сначала он фыркнул, потом захихикал, а под конец захохотал во весь голос. Диана вторила ему. Оказавшись на улице, куда их выставил разъяренный менеджер, они все еще смеялись.
– Тебя нельзя пускать в приличные заведения, – простонала Диана, утирая слезы с глаз. И выражение «мертв душою» надолго стало у них обозначением всего напыщенного, ложного.
А на деле действительно выходило, что Аврама нельзя пускать в приличные заведения – кроме немногих мест, где они обычно бывали. Бог с ним, с Бродвеем, но привести его в ресторан Валдорфа, где происходило празднование юбилея фирмы «Слайтер Блэйни», или на уик-энд к Маршаллам, или в родительский дом в Бостоне на годовщину свадьбы…
Не то чтобы Аврам не умел себя вести. Он был вполне воспитан, обаятелен, и Диана могла бы присмотреть за тем, чтобы его костюм соответствовал обстановке. Нет, с Аврамом было бы все в порядке. А с ней – нет. Мысль о том, что ее могут при этом унизить, была невыносима.
Ведь первым делом окружающие заметили бы разницу в положении, возрасте и происхождении, что в их глазах сделало бы Аврама немногим лучше какого-нибудь платного компаньона. Уж не сочтут ли они, что Диана настолько озабочена сексуально, что ее потянуло на молоденьких? Та самая Диана, которая считает недостойным перешагнуть порог клуба для одиноких! Она так и слышала за своей спиной: «Так-так-так! Чем выше вознесешься, тем глубже упадешь!»
