Текст книги "Французская повесть XVIII века"

Автор книги: Франсуа Мари Аруэ Вольтер

Соавторы: Дени Дидро,Жан-Жак Руссо,Ален Лесаж,Франсуа Фенелон,Шарль Монтескье,Жак Казот,Клод Кребийон-сын
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

Каждое мгновение тщилась Мелани бороться с собой. Как беспощадный враг, подавляла она в глубине сердца самую слабую искорку, стоило той вспыхнуть, и делала все возможное, дабы задушить ее там. Д’Эстиваль послал ей несколько писем, но она упорно отказывалась их принимать. Измученная его неустанным преследованием, готовая сдаться, влюбленная в графа более чем когда-либо, она собирает наконец все свои силы и покидает родительский кров. С ее исчезновением семья погружается в глубокую скорбь. Безутешная Люси предается отчаянию, и вот ей нанесен последний удар: она получает следующее письмо:

Побег мой, сестра, не может вас удивить. Все велит мне бежать вас, скрыться от света; молю небо, чтобы я смогла оторваться от себя самой! Я приняла решение, единственно возможное. Я вас люблю, я страстно влюблена в д’Эстиваля; я не могу стать его женой, и только вам, вам одной надлежит носить это звание. Итак, я выбрала того супруга, коего мне еще дозволено любить. Я посвящу себя богу, ему будут отданы все мои чувства. Какие слова! В то время как я столькими узами привязана к земле! Сможет ли господь порвать эти узы, столь дорогие и в то же время столь ненавистные мне?

Ему откроется душа моя, он сжалится над ней, он вернет ей покой; сердца наши – его творение, он изменит мое сердце; он укротит несчастную любовь, влачимую мной к подножию алтаря, любовь, которая сейчас, когда я пишу вам, вспыхивает в слезах моих, разгорается от моего отчаяния и более чем когда-либо, мучит и терзает меня чувством вины. Быть может, господь принесет мне утешение в потере человека, более всех достойного любви! Да, нет сомнений, д’Эстиваль достоин любви более всех других; душа моя слишком исполнена этой убийственной мыслью! Но что я говорю! Будьте счастливы, дорогая сестра, и любите меня. Да станет и граф другом мне; я могу, не обижая вас, не оскорбляя ваших чувств, содействовать его счастью, оно же осчастливит и вас. Я отдаю вам обоим мое состояние; оно позволит вам занять место, коего вы достойны по своему роду и званию. Тешу себя мыслью, что отец мой не станет противиться моим намерениям. Не старайтесь узнать, где находится мое новое пристанище, вы его не найдете. Я скрыла свое имя и звание, прибегла ко всем средствам, дабы воздвигнуть преграду, непреодолимую для ваших молений, для любви вашей и отца моего, доброту которого я вечно буду помнить, для себя самой, наконец, ибо себя я опасаюсь еще более, чем других. Я знаю, как мало сил у меня, и потому сделала все, дабы лишить себя возможности возврата, унизительного для моего достоинства; я умру хотя бы с сознанием, что выполнила свой долг и содействовала вашему счастью. Прощайте, сестра, прости, мирская жизнь, простите и вы, человеческие страсти; навеки прости… Нет, я не должна называть его имени, надо забыть его, надо; взору моему должен представляться только гроб мой – вот где скроются все мои страдания, слабости, заблуждения; вот где… Ах, сестра, сестра, я пишу вам, и заливаюсь слезами, и умираю тысячью смертей… больше вы от меня не получите ни одного письма.

Это безмерное великодушие стрелой пронзило сердце Люси; мысль о том, что она обрекла сестру на вечные страдания, сначала подавила ее дух, но вскоре она опомнилась с криком отчаяния:

– Нет, дорогая моя Мелани, я не слабее тебя! Я не свяжу себя этими узами, я должна возненавидеть и отбросить их, коль скоро в них твое несчастье. Ты не скроешься от моих поисков, я найду убежище, где ты прячешься от моих слез; я отыщу его, я вырву тебя оттуда, я верну тебя в родные места, в лоно твоей семьи; ты увидишь д’Эстиваля, ты будешь любить его. Ах! Если так суждено, стань его супругой: это мне следует умереть.

Внезапно граф предстал перед ней.

– Сударь, – сказала она, – присядьте, я должна поговорить с вами. Надеюсь, сударь, что не обольщусь, почитая, будто внушила вам какие-то чувства; быть может, вы знаете, что я отвечаю вам тем же; я же, со своей стороны, могла бы только радоваться возможности такого союза, но я оскорбила бы вас и пошла бы наперекор природе, чести, самой себе и даже вам, если бы не раскрыла вам сейчас весь ужас своего положения. Вам известно, сколь сильно люблю я сестру; она питает ко мне не менее нежное чувство; да, нет сомнений, она любит меня… И вот сестра моя, сударь, – продолжала Люси, залившись слезами, – навсегда погребла себя в каком-то неведомом нам монастыре; она завещала мне свое достояние; она заботится только обо мне; она уговаривает меня соединиться с вами. Но это еще не все: знайте же, граф, Мелани любит вас. Это признание не причинит ей зла; она поступается своим счастьем ради моего; она жертвует собой, уничтожает себя ради сестры. Судите об ужасной скорби, в которой я нахожусь; сердце мое изранено, смерть проникает в него отовсюду… Я была бы счастлива стать вашей женой, способствовать вашему благополучию, д’Эстиваль… Но сестра… сестра…

– О, боже! Что за пленительные души! Что за божественные души! Мелани любит меня! – воскликнул граф. – Счастье мое приносит мне величайшую муку! Нет, я не могу купить блаженства ценой двух сердец, достойных чистейшего поклонения; я скорее умру от горя, нежели соглашусь обладать вами на таком условии… Ужели! Мелани навеки несчастна, и я виновен в ее страданиях! И ее нельзя спасти из темницы, где она погибает!

Д’Эстиваль предпринял, как и маркиз де Рюминьи, всевозможные поиски: они были тщетными. Убитый горем маркиз поведал о случившемся отцу графа; в письмах своих он настойчиво просил его приехать, дабы ускорить свадьбу Люси с д’Эстивалем; он надеется, писал он, что замужество единственной оставшейся у него дочери несколько облегчит его горе. Хотя состояние графа и было вовсе не значительно, он представлял выгодную партию по своей родовитости и высокому положению, какое мог занять. Отец его уступает просьбам маркиза; он приезжает, находит сына, погруженного в глубокую печаль, сжигаемого страстью тем более мучительной, что долг, честь и даже жалость ему предписывают скрывать ее. И впрямь, мог ли он совершить такой неслыханно жестокий поступок, открыть всю правду достойной девушке, почитающей себя любимой? Люси не знала, как дорога Мелани сердцу д’Эстиваля; слезы, исторгаемые пылким жаром страсти, она принимала за слезы сострадания, слезы доброты. И все же граф уже готов был открыться Люси во всем, как внезапно перед ним предстал отец.

То был один из тех непреклонных вояк, что считают одинаково легким делом борьбу со страстями и борьбу с врагами государства. В нем полностью иссякла сама память о любви; либо, смутно вспоминая это чувство, он видел в нем лишь обманчивое безумие юности; кровь его вскипала только чести ради. В письме он дал слово маркизу де Рюминьи, что сын его женится на Люси: он помнил только свое обещание и жаждал его исполнения. Тщетно д’Эстиваль раскрывает перед ним свое истерзанное сердце, бедствие, постигшее Мелани, нежность свою к несчастной деве.

– Сын мой, – твердо отвечает старик, – вы довольно показали мне свою слабость; я хорошо вижу, что Мелани полностью захватила над вами власть; да, слишком хорошо я это вижу; я сожалею о ее участи и о вашей тоже; я охотно раскрою вам объятия, чтобы вы излили слезы у меня на груди, но пусть только отец будет свидетелем этих слез; берегитесь, как бы ваше малодушие не стало известно всем. Вы обязаны жениться на Люси, выполнить обещание, данное мною, утешить маркиза – заняться, одним словом, счастьем вашей семьи, чье возвышение связано с этим браком. Ваш долг подчиниться мне; идите же к алтарю по моему велению и покажетесь мне на глаза только тогда, когда станете зятем маркиза де Рюминьи.

– Но, отец мой…

– Довольно слов.

– Любовь…

– Любовь? Что такое любовь в сравнении с честью? Вы женитесь на Люси, или вы не сын мне.

– Отец мой, вам ли так мучить меня? Да, я сын ваш, я чувствую это по своему уважению и нежности к вам. Позвольте мне хотя бы подготовить сердце мое к этой ужасной жертве.

– Оттяжка! Никаких промедлений!.. Д’Эстиваль, ты хочешь моей смерти! Еще раз говорю: повинуйся… Склонись перед необходимостью выполнить мое и твое обещание, твой долг… Сын мой, ты видишь мои слезы, ужели ты хочешь убить отца?

– Ах, отец мой! Я буду вам послушен.

Мелани, запершись в своей мрачной обители, оказалась еще более во власти бури, от которой спасалась. Она мнила обрести некое подобие покоя в святом убежище, но увы! Сердце ее осталось при ней, любовь преследовала ее даже у ступеней алтаря; в неистовом порыве приникала она к этим ступеням, поливая их слезами, но видела только д’Эстиваля, только его любила, только он наполнял ее душу. Тщетно взывала она к богу, принося ему слезы свои и отчаяние: «О господь, не оставь меня, порази меня гневом своим, обрушь все свои кары на несчастную, предавшую тебя, отвергшую тебя ради преступной любви! Порою я уже готова бежать сих мест, умчаться туда, где живет д'Эстиваль, сказать ему о любви моей… умереть у его ног. Что сталось с моей добродетелью, где помощь небес, тщетно ожидаемая мною? О боже, боже, прости меня!.. Нет, сестра, нет, я не стану мешать вашему счастью, любите же д’Эстиваля, пусть он любит вас; да соединят вас пленительные узы, а я снесу мое страшное бремя… я подчинюсь ему… О боже, боже, я бросаюсь в твои объятия, прочь от мирской жизни, прочь от себя самой! А ты, преследующий меня все более, будешь ли ты вечно стоять между небом и мною? Ах, д’Эстиваль, дай же мне хотя бы умереть в добродетели!»

Люси пребывала в не меньшем смятении; то она призывала Мелани в свое сердце и просила у нее прощения, то она гнала прочь даже память о сопернице; порой она как бы страшилась своей любви, она не могла скрыть от себя, что сестра станет жертвой этого чувства; она оплакивала ее; но как слаба природа рядом с любовью! Люси пылко любила графа и вскоре ничего так не желала, как обвенчаться с ним.

Наконец настал день свадьбы; родные жениха и невесты проводили их в церковь. Отец графа по дороге делился с ним выгодами, которые сулит этот брак, радостью, охватившей всю их семью.

– Какие выгоды! – отвечал д’Эстиваль угасшим голосом. – Вы приказали, отец! Этого довольно… Я влачусь навстречу смерти.

– Но разве Люси, сын мой, вовсе лишена прелестей, совершенств?

– Люси достойна самой горячей любви, но… она не Мелани, – добавил он с глубоким вздохом. – Нужды нет! Вы узнаете, отец, насколько я подчиняюсь вашей воле, насколько вы мне дороги! Уже не время отступать. Я повинуюсь вам, я иду к алтарю, я соединюсь там узами… Это дело ваших рук; я приношу себя в жертву вам; да будет только мне позволено подарить моей скорби недолгие дни, оставшиеся мне в удел.

Едва договорив, д’Эстиваль стал перед алтарем, ожидая мгновения, когда вечные узы соединят его с другой, а не с Мелани. Люси, охваченная таким же волнением, произносит клятву верности, будто смертный приговор; ее оставляют наедине с возлюбленным, ставшим ныне ее супругом. Потрясенная мучительной мыслью, что ее счастье будет стоить свободы, а возможно, и жизни ее сестре, она погрузилась в глубокое отчаяние: д’Эстиваль слишком разделяет ее скорбь; на какие-то мгновения ей даже хотелось бы, чтобы несчастная судьба Мелани не так сильно волновала его. Но как мало могла Люси, при всей своей печали, предвидеть страшные удары, грозящие ей! Ведь ей неведомо было, что граф любит ее соперницу, и соперница эта – ее сестра!

Известие о свадьбе д’Эстиваля и Люси достигло уединенного убежища Мелани. Нет слов, могущих выразить обуявшие ее чувства; в сих ужасных обстоятельствах она могла опереться только на свою добродетель; она бежит к алтарю, бросается ниц, всецело предавшись своему горю, замирает в слезах; голос ее, прерываемый рыданиями, звучит глубоким отчаянием: «Стало быть, свершилось оно, свершилось; выпал мой несчастный жребий; граф стал супругом сестры моей, моим братом! Мне должно навеки отказаться от него… забыть его! Увы, могу ли я?! Ах, жестокий д’Эстиваль, ужели захотел ты связать себя этими узами? Бессердечная сестра моя! Ужели ты могла нанести мне такой удар? Но что я говорю, злополучная! Куда завела меня роковая страсть! Люси, д ’Эстиваль, простите меня, простите мне этот последний взрыв чувств, им придет конец вместе с несчастной Мелани. Вы узнаете, где найти мою могилу, вы придете пролить над ней слезу, прах мой почувствует это. Ужели вы мне в том откажете? Боже мой! Боже мой! Есть ли на земле испытания, более суровые?»

Несчастную жертву злой судьбы обуревали неистовые страсти: ненависть, ярость, жажда мести, весь яд и все жгучее пламя, коими живет ревность, – все, одна за другой, пожирали ее, а любовь опять и опять возвращалась в ее смятенное сердце или, вернее, никогда не покидала его. Вот делает она несколько шагов, дабы бежать из своего убежища, потом возвращается, разразившись рыданиями; душа ее находится во власти тысячи противоречивых решений; наконец приходит она к мрачному замыслу избавиться от этой скорби жизни, выбирает самую ужасную смерть, и роковая веревка уже в ее руках. «Вот, – говорит она себе, – вот средство, единственное средство укротить злосчастную любовь, бывшую не чем иным, как слабостью, и ныне ставшую преступлением. Все на этой земле отступилось от меня, все! Само небо от меня отвратилось! Увы! Я молила его со слезами, стонами, криками, и оно не вняло мне! Я люблю, я горю любовью сильнее, чем когда-либо. Кто избавит меня от столь тяжкого гнета?

Только смерть. Смерть! Чем может это слово устрашить меня? Разве это не конец, уготованный всем живым? Смерть есть отдых от жизни. А что же такое сама жизнь, если она обречена на подобные муки? Сестра моя! Подруга моя! – добавляет она скорбным голосом… – Она знала мое сердце, мои чувства, отчаяние мое; как могла она выйти за д’Эстиваля, когда я так страстно любила его и принесла себя в жертву! Итак, она его жена! Скорее, скорее покончить с этой жизнью, ставшей для меня несносной… Но что же это я? Отнять у себя жизнь? Но разве жизнь моя принадлежит мне? Я заперта в ужасной темнице. Имею ли я право вырваться из нее? Кто заточил меня сюда? Кто держит меня здесь, закованной в цепи? Властитель, который не отчитывается перед нами в своей воле, всевышний господь, единственный, кому дано решить мою участь. Нет сомнений, ему угодно, чтобы лились мои слезы, чтобы разрывалась грудь моя, чтобы я умирала в муках».

Она бросается на колени, горько рыдая:

– О господи, я повинуюсь твоей неисповедимой воле, я буду жить, буду жить; иссохну в слезах и отчаянии, жизнь моя станет вечной смертью; я оскорбила тебя, желая приблизить мгновение, уготованное всем людям. Увы! Жизнь довольно отомстит мне за тебя, я буду довольно наказана: сердце мое ты мне оставил!

Радости замужества не рассеяли печали Люси. Как ни сильна была любовь ее, она с невольным трепетом предавалась объятиям супруга: образ сестры преследовал ее. Граф оказывал ей бесчисленные знаки внимания, стараясь искупить ими отсутствие нежных чувств, коим не было места в его неверном сердце. Он жалел и почитал ее, но любил ее только как сестру Мелани. Когда его супруге случалось вымолвить это имя, ласки графа становились более пылкими, чувства его оживали. Как могла женщина пребывать в подобном ослеплении, в то время как обычно ревность помогает узреть истину?

Подчинившись отцу, а также долгу и чести, д’Эстиваль скрывал сердечные муки, но душа человеческая, в особенности в несчастье, всегда жаждет излиться. Слезы, пролитые на груди ближнего, теряют горечь и даже обретают сладость, приносящую известного рода отраду. У графа в Париже был близкий друг, кому он до сей поры поверял все свои тайны; намереваясь найти облегчение от принуды, взятой им на себя, он начал письмо в таких словах:

Да, друг мой, я женился; я богат; у меня есть надежды на самое блестящее положение в свете, и я самый несчастный из людей. Моя супруга наделена всеми качествами, способными внушить любовь: красою, прелестями, благородством, талантами, добродетелью… Но разве можно повелевать сердцу своему? У моей жены есть соперница…

На этом письмо обрывалось. Люси, по жестокой игре случая, который никогда не предвидишь, входит в кабинет мужа, находит забытое им письмо, читает и падает без чувств, дочитав последнюю строку. В этом ужасном виде застает ее д’Эстиваль; молния, его пронзившая, если возможно так сказать, в то же время озаряет его: письмо все еще в руке Люси. Она устремляет на мужа помертвелый взор.

– Я нелюбима! Ах, граф, я бросаюсь к ногам вашим, я орошаю их слезами. У меня есть соперница, счастливая соперница! Кто же она, сия соперница? Кто она? Говорите!

Граф, вне себя от изумления, от горя, хочет помочь жене подняться.

– Нет, я не встану, пока вы не назовете ее. Кто сия жестокая женщина, посмевшая отнять ваше сердце у меня, у меня, любящей вас безмерно? Неблагодарный! Пусть явится она, пусть пронзит, растерзает мое сердце… Соперница! О, небо! Возможно ли такое? Умираю… Ужели мне предназначен был удел сей? Нет, я не ошиблась, я слишком уверена… Мелани… Сестра моя…

Услышав это имя, граф падает к ногам Люси, словно громом пораженный.

– Ужели вы любите сестру мою? Да, я все вижу, не скрывайте…

– Да, – отвечает он голосом, приглушенным слезами, – да, вот что я хотел утаить от вас, от вас и от самого себя. Да, такова моя страшная участь! Я понимаю, сколь ценны ваши совершенства, ваши достоинства; вы заслуживаете поклонения более других женщин, вас должно уважать и восхищаться вами… но…

– Договаривайте, жестокий, договаривайте до конца.

– Нежные чувства мои принадлежали Мелани еще до того, как вы отдали мне свою руку. Я навеки схоронил бы в глубокой тайне эту роковую страсть, но по жестокому стечению всех моих несчастий тайна сия стала вам известна; будьте милосердны ко мне; могу ли я надеяться хотя бы на жалость вашу?.. Тень смерти пала на твое чело, дорогая Люси; взгляни на супруга, умирающего у ног твоих; он победит оскорбительное для тебя чувство, он полюбит тебя.

Люси приходит в себя, только чтобы сказать, устремив потухший взор на д’Эстиваля:

– Вы любите сестру мою! – и снова падает без чувств.

Вскоре у нее открывается горячка, грозящая прервать ее дни. Она упорно молчит о причине болезни; ей недостает сил, чтобы говорить с мужем, она только нежно пожимает ему руку и то и дело бросает на него пронзительные взгляды, исполненные горя и любви и приносящие его сердцу отчаяние и смерть.

– Ах, какое безмерное великодушие! – говорит д’Эстиваль. – О несравненная женщина! Как?! Я убийца твой, а ты еще не решаешься поведать о моем злодеянии твоему отцу и моему, и всему свету! Да станет же это известно им, да узнают они все! Пусть вся земля обвинит меня и осудит!

Маркиз де Рюминьи и отец графа входят в сопровождении врача.

– Сударь и вы, отец мой, бесполезно прибегать к помощи науки, дабы узнать, с чего началась болезнь графини: пред вами ее виновник.

– Как!..

– Да, это я пронзил ей грудь кинжалом. Знайте же обо всех моих бедах, – продолжает он со слезами. – Да, я несчастнейший из людей! Я любил сестру ее до того еще, как мы соединились; я пытался подавить это страстное влечение; оно предстало глазам Люси, и вот она умирает по вине моей! Нет, дорогая супруга, ты не умрешь, ты будешь жить ради любящего, горячо любящего тебя мужа. Обещай, что простишь меня, обещай, что будешь меня любить!

Маркиз и отец графа плачут вместе с ним; они раскрывают Люси свои объятия; они жаждут утешить ее; они прибегают ко всем средствам, дабы смягчить черную ревность, чей всепожирающий яд грозит ее жизни.

– Сестра ее, – твердят они ей, – добровольно укрылась в своем убежище, и есть все основания полагать, что она не явится более в свет. Как же Люси не питать надежд? Ее прелести, добродетель, постоянство помогут ей взять над сердцем супруга власть, оспариваемую ранее Мелани; благородство ее поведения и время окончательно вернут ей д’Эстиваля.

– Ах, – восклицает несчастная Люси, – сколь ничтожны эти лекарства по сравнению с лезвием, пронзившим мне грудь! Вот где мой недуг (кладет она руку себе на сердце), и этот недуг не поддается исцелению. Нет, я не могу более жить. Я проливала слезы над участью сестры! Безумная! Я не ведала, что оплакиваю счастливую соперницу!.. Незачем обольщаться: граф не станет иным; любовь нельзя укротить, я это слишком чувствую. Если бы я слушалась только рассудка, он, быть может, вернул бы меня к жизни, но любовь моя влечет меня к погибели; все уже решено.

Нельзя даже представить себе всех чувств, волновавших умирающую; она осыпала упреками Мелани, будто та находилась сейчас перед нею, молила простить ей неистовую ревность, заверяла ее в вечной дружбе и снова винила; она призывала мужа в свои объятия, отталкивала его в досаде своей, умоляла любить ее, уговаривала забыть. Все эти столь разные меж собой сцены отчаяния кончались потоками слез и обмираниями.

Внимание графа, его отца и маркиза, их мольбы, ласковости, искренняя нежность не могли исцелить Люси и вернуть ей здоровье; все усилия медицины были тщетны. Болезни души еще труднее излечить, чем недуг телесный. Графиня с твердостью встретила приближающуюся смерть; именно в эти мгновения и проявились вся ее безмерная любовь и благородство.

– Я скоро умру, – обратилась она к отцу своему, к отцу графа и к самому д’Эстивалю, стоявшим возле ее ложа и напрасно старавшимся скрыть свои слезы. – Не надо таить от меня эти знаки добрых чувств; я льщу себя надеждой, что все еще дорога вам; это будут последние слезы, пролитые вами из-за обездоленной женщины. Отец мой, любите дочь вашу, благоволите вспоминать ее изредка, дабы пожалеть; вы найдете утешение от этой потери, ведь у вас остается еще одна дочь… Пусть Мелани тоже поплачет обо мне, пусть она простит меня. Ей известно, что такое любовь: она простит меня, надежду на это я уношу с собой в могилу. Отец мой, позволите ли вы мне подарить графу ничтожный знак моей несчастной любви?

Маркиз, крепко прижав ее к сердцу своему, только и может вымолвить имя дочери, дорогой своей дочери. Она же продолжает:

– Я оставляю вам, граф, все имение, коим располагаю…

– Зачем говорите вы о достоянии, дорогая Люси? Вы печетесь о моем благе! Ужели оно возможно для меня, для несчастного супруга, если он вас лишится? Все потеряет он тогда, все…

– Нет, граф, Мелани…

– Не говори далее, достойнейшая моя супруга, высокие твои совершенства вновь влекут меня к тебе, и ты одна царишь в моем сердце. Обожаемая моя Люси, ты будешь навек его единственной владычицей. Какая страсть не отступит пред этим законным чувством, столь чистым и горячим!

– Дорогой супруг мой, – прерывает д’Эстиваля Люси, протягивая ему руку, которую он сжимает в своих, осыпая поцелуями и обливая слезами, – вот самое сладостное мгновение моей жизни, я высоко ценю такой великодушный порыв, но… я знаю, что такое любовь, моя сестра вам всегда будет дорога.

Граф хочет заговорить, но она продолжает:

– Простите меня, я еще живу, я еще люблю вас… и жестокая ревность обуревает меня. Мне должно ее побороть. Я не только прошу вас, с согласия отца моего, принять мое состояние; постарайтесь узнать, где скрывается сестра моя, женитесь на ней, женитесь на моей сопернице… во мне больше нет ненависти к ней. Живите и будьте счастливы, почитайте меня, коль скоро я не могла заслужить любви вашей, пролейте хотя бы слезу над моим прахом, только этой награды прошу я за любовь, стоившую мне жизни. Прощайте, отец мой. – Затем она обращается к отцу графа: – Прощайте, сударь, вы были так добры ко мне. Итак, все кончено! Все узы наши порваны. Подойдите ближе, дорогой д’Эстиваль. Вы плачете!.. Но Мелани осушит ваши слезы…

Это были последние слова, сказанные Люси. Верно говорят, что ревность кончается только с жизнью. Маркиз подтвердил дар, принесенный Люси своему супругу.

Д’Эстиваль впал в уныние неизъяснимое. Скорбь его и впрямь была очень глубока, коль скоро ему порой случалось даже забывать о Мелани. Взоры его, вся его душа были устремлены на гроб, где покоилась супруга; мрачная эта картина завладела всеми его чувствами; он обвинял себя в бесчеловечной жестокости, он во всеуслышание называл себя убийцей Люси. Сам маркиз был тронут его состоянием. Несчастный отец, оплакивая дочь, надеялся, что Мелани когда-нибудь вернется в мир и послужит ему утешением в старости и поддержкой на последнем пути к жизненному пределу. Проносится неясный слух, будто Мелани, вслед за сестрой своей, сошла в могилу. Несчастный отец, поддавшийся горю, умирает немного времени спустя на руках у графа, именуя его сыном и объявляя наследником. Д’Эстиваль, перенесший столько ударов, готов проститься с жизнью. Роковое известие о смерти Мелани с новой силой пробудило в нем любовь; он плачет о жене своей и о возлюбленной; он сам не может разобраться в охватившем его смятении. Отец прижимает его к груди своей; и вот уже близко подступает мгновение, когда душа его, измученная столькими несчастьями, расстанется с телом.

Некая монахиня, связанная узами дружбы с Мелани, извещает ее о плачевной кончине сестры, не упустив ни одной из подробностей, придающих этой смерти особую трогательность. Короче говоря, Мелани знает, что последние вздохи Люси разделял д’Эстиваль, что эта великодушная женщина, вознесясь над всеми законами природы, уговаривала мужа жениться на ее сопернице, когда ее самой уже не станет. Это проявление высшего благородства вовсе подавило несчастную, без конца винившую себя за жестокую участь сестры.

Несколько дней пребывала она в каком-то летаргическом оцепенении; она не вымолвила ни единого слова, не пролила ни одной слезы. Наконец отчаяние ее прорывается сквозь этот подобный смерти сон: за потоком слез и взрывом рыданий следуют такие слова ее:

– Нет, бедная Люси, нет, я не уступлю вам в великодушии; убила вас я, одна я… я же и отомщу за вас; я хочу жить, дабы вечно помнить ваши совершенства, узы дружбы, нас соединявшие и преданные мною; пусть сердце мое терзают тысячи ран, пусть его раздирает вечное раскаяние, да пребуду я вечной жертвой, принесенной вам; такое приношение заслужено вами, великодушная сестра, сведенная мной в могилу, заслужено вами. Ах, достигнут ли тебя мои слезы? Горю моему не дано вернуть тебя к жизни! Я готова была бы сто раз умереть, лишь бы вернуть тебе один день на сей земле; ты бы узнала тогда, как ты дорога мне. Я покидаю эти края, чтобы искать смерти на твоей могиле. Пусть похоронят меня рядом с тобой! Пусть сердца наши будут одно возле другого! Тебя уже нет более… А я могла бы… Не страшись ничего, дорогая Люси, я знаю сердце свое, свои слабости; я сумею доказать тебе, что сестра достойна тебя, Люси… Я не умру, я совершу нечто большее!

Она бросается на колени:

– Боже мой! Не оставь меня, я нуждаюсь в твоей помощи, в поддержке небес; о покровитель мой, один-единственный друг мой, сжалься над несчастной, ищущей прибежища в лоне твоем, молящей подарить ей твердость, обновленную душу, дабы она могла выполнить свой долг!

Мелани произносит последнее слово с уверенностью, говорящей о непреложном решении. Смерть отца, о которой она узнает в этих тяжких обстоятельствах, наносит ей новый удар.

В первые мгновения, когда стало известно о печальной кончине Люси, все опасались, как бы Мелани не постигла та же участь: ведь целых три дня ее оплакивали, как мертвую. Видимо, эта злосчастная ошибка ввела в заблуждение родственницу Мелани и дошла до маркиза де Рюминьи.

Страдания графа были не менее жестокими. Отец его лишился былой суровости; то был теперь старик, исполненный чувствительности, волнуемый родительскими заботами, плачущий на груди умирающего сына.

Вбегает слуга.

– Сударь, она не умерла!..

– Мелани!

Одно лишь это слово может вымолвить д’Эстиваль, и он вырывается из отцовских объятий.

– Да, она жива, – продолжает слуга, – и убежище ее стало нам известно, вас туда проводят.

– Друг мой… отец мой… я увижу Мелани… Я скажу ей… Пустите меня, отец, я упаду к ногам ее, я вернусь к жизни, дабы любить ее, поклоняться ей.

Отец пытается удержать сына, молит его помедлить хотя бы несколько дней, один день, час один. Но нетерпение графа не знает преград, его несут в экипаж в сопровождении отца.

Свершилось все: д’Эстиваль уже не видит гробницы несчастной Люси. Опьяненный обольстительной надеждой, он вернулся к жизни; он видит только алтарь, перед которым он соединится с Мелани нерасторжимыми узами; душа его летит к ногам повелительницы его жизни; сердцем он уже говорит с ней, вновь и вновь клянется ей в любви, еще укрепившейся в разлуке и горе.

Д’Эстиваль проклинает слишком медленный бег лошадей, но, если бы мчали его крылатые кони, он их так же бранил бы за медлительность. Наконец прибывают они в монастырь Мелани, просят позвать ее. Мелани велит передать графу и отцу его, что ждет их через три дня. Целая мучительная вечность для д’Эстиваля! Что думать о столь жестоком приговоре? Ужели Мелани забыла его? Ужели разлюбила, а он жаждет упасть к ее ногам, горит желанием скрепить любовь свою священной клятвой! Он все упорнее домогается встречи, молит сказать, что близок его последний вздох, но ему непреклонно дают все тот же ответ.

Истекает поставленный срок, и д’Эстиваль с отцом подбегают к вратам. Мелани выходит к ним.

– О, небо! – восклицает граф. – Что значит это одеяние?

– Что я более не вольна распоряжаться судьбой своей…

– Что вы говорите?! – восклицают в один голос д’Эстиваль и отец его.

– Вчера я дала монашеский обет.

– Обет!

Граф более ничего не может вымолвить и падает на руки отца.

– Да, все кончено, – с тою же твердостью продолжает Мелани, – я навеки предалась богу, и другого супруга у меня не будет.

– Обет! – повторяет д’Эстиваль, силясь заговорить.

– От меня не скрыли печальной кончины сестры моей и отца; я исполнила свой долг и предалась церкви; родственница моя поддержала меня в этом замысле. Я наконец узнала… Ах, сударь, какими упреками я осыпала себя!.. Узнала, что сестра моя умерла ради меня… а я ради нее навеки погребла себя в сей могиле.

– Мелани потеряна для меня навеки!

– Негоже мне, сударь, носить имя жены вашей после того, как я принесла смерть несчастной моей сестре. Я приняла решение увидеть вас только после того, как воздвигну между нами непреодолимую, вечную преграду… Д’Эстиваль, судите же о моих усилиях и моем смятении: я вас любила, признаюсь в том, не краснея, ибо сердце мое более не может принадлежать ни вам, ни мне самой! Я прошу вас только о дружеских чувствах, вернее, о сострадании. Мы оба будем плакать над судьбой бедной Люси, да почувствует она слезы наши в своей могиле! Увы! Эти слезы – наш долг перед ней. Я с радостью подтверждаю желание Люси и отца моего передать вам в дар наше достояние. Пожалейте об участи нашей, не забывайте о двух несчастных, умерших от любви к вам, ибо смерть моя вскоре последует за кончиной дорогой моей Люси и бедного отца нашего. Прощайте, сударь; прощайте, д’Эстиваль… И особо прошу не искать более встреч со мной.