Текст книги "Путь к себе"
Автор книги: Франц Таурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Часть четвертая
ТО, ЧЕМ ЗАВЕРШИЛОСЬ
Глава двадцатая
СПАСИТЕЛЬНЫЙ КАТЕР
Головным поставили катер Романа Храмцова. Так посоветовал старый лоцман Степан Корнеич, потому что у Романа, сказал он, мотор понадежнее. Конечно, Алексей понял, что дело не в моторе. На катере Василия Вяткина тоже новый двигатель, – Григорий Маркович сам отбирал катера для рейса на Порожную, а он хорошо знал свое хозяйство. Просто старый лоцман не хотел обидеть Василия, отдавая предпочтение Роману.
Когда остались вдвоем, Степан Корнеич сказал Алексею:
– Василий – он тоже парень с понятием и на реке бывалый, однако против Романа не дюжит. Роман – он рисковый, в беде не сробеет и опять же на смекалку скорый.
– Понятно! – сказал Алексей.
Пока расчаливали воз «Алдана» и собирали свой, Варька успела сбегать на буксир. Пробыла она там недолго, но все это время Алексей, забыв о катерах, суетившихся около барж, не спускал глаз с пароходного трапа.
Когда Варька поднялась на палубу баржи, спросил ее как мог равнодушнее:
– Куда ходила?
– На «Алдан» бегала. Перцу выпросила два пакетика.
Перцу!… Своего у нее перцу мало!..
– У кого же выпросила? Сама говорила, поварихи нет у них.
– Поварихи нет… зато… – Варька подмигнула озорно, – поваренок есть. Симпатичный мальчик!
Алексей только зубами скрипнул… Ведьма… как есть ведьма!.. А сам, дурак!.. Чего присосался к ней, как клещ? Видно ведь: нужен ей, как собаке пятая нога… Для такой дом бросил, сына…
И как только вспомнил о доме, о сыне, стало на душе муторно.
Кого обманываешь?.. Опять сам себя… Когда на душе петухи поют, нет заботы о доме. Как наступили на мозоль, дом вспоминаешь… Чужие люди больше заботы имеют…
Алексей достал из нагрудного кармана гимнастерки телеграмму Кравчука. Служебную телеграмму. Но в конце, после многих распоряжений и указаний, Кравчук счел нужным добавить: «Семья тебя ждет».
Откуда ему знать? Что он, спрашивал? И спросит, не скажут… Написал, чтобы подбодрить, чтобы совесть пошевелить. А совесть-то, где она? Варька – весь свет в окошке… Заскоблило по сердцу, когда утром пришел с «Алдана» боцман, снова звать в поварихи. Отказалась… а вот что-то побежала туда вприпрыжку. Ну и черт с ней! Век за ней хвостом волочиться!.. Клином свет сошелся!..
Алексей снял висевший на стенке каютки рупор и громче, чем надо было (катер был совсем рядом), рявкнул:
– Храмцов! Подай катер к барже!
Степан Корнеич был заметно недоволен тем, что Алексей перебрался на головной катер.
– Аль без тебя не управимся? Ты сколь раз по этому фарватеру прошел? Ни разу. А я еще в твои годы бессчетно раз ходил. И чего тесниться? Две койки всего. Одна мотористу подсменному, другая мне, старику.
– Поучиться хочу, – ответил Алексей. – А насчет койки – не огорчайся. Мне на палубе места хватит.
– Ишь ты, на палубе! – ворчливо повторил Степан Корнеич и добавил с ехидцей: – А краля твоя как?
– Перебьется.
– Место свято не бывает пусто, – весело подхватил сидевший за штурвалом Роман. – Позаботимся. Поможем, если начальство притомилось.
Алексей с трудом сдержался, чтобы не взять его за грудки.
И подумал с горькой досадой, что Роман вполне может перехватить у него Варьку. И моложе, и ростом удался, и красивее. А главное – холостой. Отчего бы Варьке не присмотреть его всерьез…
Нерадостные мысли распирали голову и заслоняли весь белый свет. Алексей и не заметил, как его маленький караван выбрался из ковша гавани на фарватер ходовой протоки.
Эх, черт!.. Хотел вернуться на баржу, захватить брезентуху. Тепло, тепло, а встречный ветерок прошивает насквозь. Ладно, пойду на обед, захвачу…
Старый лоцман, стоя рядом с Романом, что-то оживленно рассказывал. Еще не войдя в рубку, Алексей понял: разговор не служебный. Лоцманские свои указания Степан Корнеич выдавал строго и медлительно. Да и нужды не было сейчас в его подсказке: шли по глубокому и широкому пароходному фарватеру, по самому его стрежню.
Пестрая корова, которая шла по самому обрыву берега, лениво переставляя ноги, пронеслась мимо на скорости призового скакуна, и Алексей подумал даже, что не очень-то и нужен был им пароход «Алдан».
Ходовая протока, ширины которой хватило бы на три Ангары и на добрый десяток Порожных, рассекая пополам сорокакилометровую пойму реки, уходила за горизонт. Вдали, справа и слева, четко выделяясь на густо-синем небе, высились отвесные скалы материкового берега. Они словно стремились друг к другу и, где-то очень далеко впереди, за горизонтом, почти смыкались, тесня реку и оставляя ей чуть заметный проран.
«Вот бы где поставить гидростанцию! – подумалось Алексею. – Это тебе не Порожная. Да и не Ангара. Силища!»
И он уже стал прикидывать, какой мощности могла бы быть эта примечтавшаяся ему станция. Получалось что-то такое грандиозное, что не жалко было и города, который они только что оставили и который придется убирать из поймы и переносить куда-нибудь на коренной берег.
Вот бы на такой стройке он поработал!
Степан Корнеич все продолжал рассказывать, и Алексей спустился в штурвальную рубку.
– На этом самом острове, – Степан Корнеич протянул руку в сторону левого берега, заросшего кустарником, поверх которого виднелись темные вершины густого леса, – ну, прямо скажу тебе, райские места…
– На острове? – удивился Алексей.
Впереди, сколько глаз хватал, не было видно ничего похожего.
– Говорю, на острове! – сердито произнес Степан Корнеич. Он не любил когда его перебивали. – Остров это! – он еще раз ткнул рукой влево. – От городу почти протянулся до самой Кангаласской горловины. Верст, почитай, на сорок. А в ширину верст десять, а может, пятнадцать, кто его мерял. За ним протока, поуже этой малость, а там – еще остров, а за ним уже береговая протока и коренной, стало быть, берег.
– Вот это да… – изумился Алексей.
– Матушка Лена! Всем рекам река! – с гордостью воскликнул старый лоцман. И добавил убежденно: – Второй такой по всему свету не сыскать!
– Давай, давай, старик, про райские места, – напомнил Роман, посмеиваясь.
– Этот остров всю пристанскую слободку кормит. Как сойдешь на берег, поляны. На полянах лук растет. Сочный да густой, хоть литовкой коси. Бабы пристанские кулями на базар возят. А мало погодя смородина поспеет красная.
– Тоже мне ягода! – пренебрежительно буркнул Роман. – Кислятина!
– Много ты понимаешь! – обиделся Степан Корнеич. – Ты вовек такой ягоды не видал. Куст каждый поболе твоего росту. И не зеленый он, а красный. Весь усыпанный, под ягодой листа не видать. С одного куста по два конных ведра набирают. А в лесу, по опушкам, смородина черная, как виноград. Сплошной витамин!.. Руки у начальства не доходят. Эту бы всю ягоду собирать и на Север. Никакой бы тебе цинги не было. А то привозят в банках всякую преснятину. Да откуда? С Черного моря волокут. А свое добро пропадает.
– А бабы пристанские на что? – снова вставил Роман.
– Баба, она баба и есть. Себе наберет, ну сколь-нибудь на базар вынесет, стаканами продаст. А тут не стаканами, бочками заготовлять надо!.. В лесу озера. Карась знаешь какой! Положишь на сковороду, хвост за бортом висит. Сколь добра пропадает!.. Про грибы уже не говорю. Их здесь и брать-то не умеют. А гриба тут…
– Все! – решительно оборвал Роман. – Уговорил! Делаю разворот, пристаем к берегу. Тебя с Алексеем наряжаю карасей ловить, порты у тебя широкие. А мы с Варюшей в лес, по грибы, по ягоды.
Для виду Алексей тоже посмеялся. Хотя шутка была ему неприятна.
И Степан Корнеич, которого только что слушал он с интересом, показался ему просто-напросто одержимым никчемной старческой болтливостью. Не дослушав рассказ об изобилии грибов на острове, Алексей вышел на палубу. Разгуляться на ней негде: пять шагов вперед, пять шагов назад… Так и мотался, как заводной…
Злиться, конечно, можно сколько влезет, но все-таки самое верное для него: вернуться домой к Фисе и Толику… А для Варьки самое лучшее выйти замуж за Романа.
Но только представил себе Романа обнимающим прильнувшую к нему Варьку, потемнело в глазах и такая злая тоска взяла, что хоть сейчас за борт…
И вовсе кстати – как есть ко времени! – на барже ударили в колокол. Варька просигналила сбор на обед.
Роман крикнул напарнику:
– Переведи на самый малый и езжай обедать. – Потом сказал Алексею: – Василий пусть глушит мотор и пусть оба едут.
– Поезжай сам, – возразил Алексей, – я посижу за штурвалом.
Роман энергично крутанул головой:
– Не положено! – И окликнул напарника: – Гриш! Привези мне чего-нибудь укусить.
Гриша поскреб рыжую щетину на впалых щеках и предложил Роману:
– Ехал бы да пообедал.
– Долго я вас буду упрашивать? – притворно рассердился Роман. – А ну отчаливайте! А то щи прокиснут, пока вы доедете.
– Да в эту лодку впятером и не сядешь, – усомнился Гриша.
– Э-э, милок – успокоил его Степан Корнеич. – Это лодка ленская, подъемная. Она и больше подымет.
Когда все уселись на палубе вокруг длинного ящика, заменявшего стол, Варька, разливая похлебку по мискам, спросила:
– А Роман где?
Алексей пристально посмотрел на нее. Варька не отвела глаз.
Степан Корнеич пояснил:
– Сказал, деньгами получать буду. Видать, тебя робеет, Варюха.
– Видали мы таких робких, – сказала Варька.
После сытного обеда уселись на солнышке, привалясь спинами к стенке каюты, и перекурили. Степан Корнеич не дал поблаженствовать, заторопил: скоро горловина, всем быть по местам.
– Надо обед послать мотористу, – сказал Алексей, зайдя в каюту к Варьке.
– Ты опять на катер? – вместо ответа спросила Варька.
– Я начальник каравана. Мое место там, – резко ответил Алексей.
Варька недобро сузила глаза.
– Понятно! – сказала она, и ноздри ее ладного короткого носа нервно вздрогнули. – Нет у меня посуды по катерам рассылать. Сам приедет, не переломится.
«Договорились!..» – хлестнула Алексея догадка. И такое зло взяло: водят за нос, как маленького. Когда только успели!..
Круто повернулся. Чуть не бегом к борту и не спустился, а спрыгнул в лодку. Хорошо, устойчива ленская посудина.
– Полегче, милок! Этак и днище проломить запросто, – укоризненно заметил Степан Корнеич.
Алексей ничего не ответил, сел в греби и рванул так, что стоявший на корме долговязый Семен, напарник Василия Вяткина, едва не вывалился из лодки.
– Весла сломаешь, начальник, – предостерег Василий Вяткин журчащим баском.
Несколькими ровными и сильными взмахами Алексей подогнал лодку к катеру Вяткина и, щеголяя умением управляться на воде, круто затабанив правым веслом, подвел ее кормой к борту, точно в том месте, где свисала маленькая железная стремянка.
Долговязый Семен первым проворно поднялся на катер, подал руку низенькому плотному Василию и рывком вытянул его наверх.
– Полный вперед, Сеня! – скомандовал Василий.
И тут же лодку догнал ровный гул ритмично заработавшего мотора.
«Хорошие катера выделил Григорий Маркович», – подумал Алексей и дальше греб уже без злости, а просто играл силой, просившей выхода.
– Эх, Роман, Роман! – сказал Степан Корнеич, поднявшись на палубу катера. – Каким борщом нас Варюха потчевала! У своей старухи отродясь такого не едал.
– Он не прогадал, Степан Корнеич, – возразил Гриша, достал из котомки объемистую кастрюлю и подал Роману. – Она ему одной свинины набуровила. Глянь, ложка стоит.
Алексей только головой покрутил: «Ну, Варька! Ну, Варька!.. А я опять дурак…» Когда проходили Кангаласскую горловину, Алексей, задрав голову, смотрел на сдавившие реку темные скалы и снова думал о великой стройке, которой неминуемо быть здесь.
Доживу! Года мои еще не ушли. Такую построить – и помирать можно. Есть чего перед смертью вспомнить… До смерти далеко. Всю жизнь еще прожить надо… Об этом думать… Как ее прожить?.. Пока что неладно живешь, Алексей Ломов… Пора за ум браться.
И опять нелегкие путаные мысли рвали душу в клочья…
Варька перемыла посуду, отчистила золой до блеска большую артельную кастрюлю, постирала белье свое и Лешино, накалила чугунный утюжок и погладила белье. Вспомнила, что, перебирая чулки, заметила дырочку на пятке, разыскала драный чулок и заштопала. Долго раздумывала, что еще надо сделать, и наконец поняла: никакой работой не спрячешься от давно уже одолевающих мыслей.
И когда поняла, то испугалась.
Давно уже отвыкла она прятаться от себя. Была подсознательно уверена в своем бесстрашии и, тоже подсознательно, гордилась этим. Давно уже твердо положила себе за правило: не обманывать себя. Все ничтожное и жалкое, дурное и преступное в жизни человека начинается с того, что человек пытается обмануть самого себя. Очень часто это удается. И в ее жизни было такое. Но чем слаще сон, тем горше пробуждение. Все это она испытала, через это прошла…
Положив для себя правилом безоговорочную прямоту в любых взаимоотношениях, такой же прямоты требовала и от других. Если замечала неискренность, человек переставал существовать для нее, как бы до этого ни был ей дорог. Так было до сих пор. В поступках своих была решительна до резкости и никогда не терзалась сомнениями.
Но вот вторая встреча с Алексеем выбила ее из привычной колеи.
Сходясь с ним, она не испытывала угрызений совести. И не потому, что поверила письму, порочащему жену Алексея. Она была искренне убеждена, что когда двое устраивают свою жизнь, то важно лишь то, чтобы они, эти двое, шли один к другому с открытой душой. Никакой третий в расчет не брался. Третий – лишний. Ее тянуло к Алексею. Его тянуло к ней. Она это чувствовала, и этого для нее было достаточно. Но она была по-хорошему горда, чтобы не навязываться ему. И как только заметила, что он тяготится ею, круто все оборвала.
И если бы, когда судьба вторично свела их, Алексей сумел сдержать свою взволнованную радость, Варька бы и пальцем не шевельнула, чтобы вернуть его себе.
Но он по-прежнему желал ее. Он не мог этого скрыть, да и не хотел скрывать. И она снова пришла к нему. Но едва только пришла, снова увидела, что душа у него расколота надвое.
И вот уже несколько дней – для нее срок очень долгий – она в необычном для нее и потому особенно мучительном состоянии нерешительности.
А решать надо. Решать самой. Ему… не по силам…
Больнее всего то, что она знала, как надо решить. Знала… и медлила. Неужели она так устала душой?.. Или просто обабилась?..
К ночи русло реки внезапно заволокло туманом. Сперва задымилось над самой водой, потом серой завесой прикрыло звездочку, повисшую над горизонтом, а через несколько минут и Большая Медведица, только что проступившая в тусклом зените, скрылась из глаз.
– Давай к берегу! – распорядился Степан Корнеич.
Алексея задело, что лоцман даже не спросил его согласия. Все-таки начальник каравана, к тому же и стоит рядом. Не говоря уже о том, что каждый час промедления может оказаться роковым для экспедиции. Алексею даже подумалось, что старик излишне осторожен, прямо сказать – трусоват. И он попытался возразить:
– Зачем к берегу? Прожектор у нас сильный. Плесо чистое. Можно сигналить почаще, чтобы не столкнуться.
– Кому сигналить-то? – рассердился Степан Корнеич. – Кто в такой туман ходит? Все к берегу приткнулись. Роман! Говорю, к берегу!
– А я что делаю! – тоже с сердцем отозвался Роман.
Он был раздосадован непредвиденной задержкой. Пропадала надежда на белые ночи. Вода на Порожной уходит. Каждая минута дорога. Придется караван по камням волочить.
На малом ходу развернул караван и стал осторожно подводить к берегу.
– Что же, ночевать здесь будем? – спросил Алексей.
– Может, развеет, – вздохнул Семен Корнеич и ворчливо добавил: – Погода, скажи, стала непутевая! Прежде никогда в это время с вечера тумана не было. Разворошили небесную канцелярию! Ракеты, спутники…
– Спутники-то при чем? – возразил Алексей.
– Ну, бомбы. Одна маета…
– И бомба в нашем хозяйстве нужна, – сказал Алексей.
– В нашем куда ни шло, – согласился Степан Корнеич, – а в ихнем лучше бы не было. Тут ведь до греха недолго. Найдется такая горячая голова, вроде твоей. Швырнет одну… и пошла писать губерния.
– Это почему же вроде моей? – спросил Алексей, притворяясь обиженным.
– Потому. Тоже норовишь на рожон переть. Погляди, далеко ли баржа, а огня ходового не видно. Это еще вверх по течению можно рискнуть. Ткнешься в берег или в мель, застопоришь. Течением обратно стянет. А мы на пониз идем. Да еще с возом. Тут уж, коли ткнулся, задние все на тебя. Собирай щепки!.. Или в неходовую протоку заскочить. Вода на убыль, обсохнешь и кукуй до самой зимы… В нашем деле, Алексей, опаздывать нельзя, а торопиться вовсе…
На берегу развели костер. Не говоря, что приятно в сырой туман посидеть у огонька, была и другая, вовсе основательная причина. Баржевой с хвостовой двухсотки, хромой и молчаливый мужик, которого за угрюмость и не по годам длинную бороду все звали на стариковский лад Митричем, добыл на блесну молодого таймешонка, килограммов на пять.
Все оживились, когда Митрич принес рыбину и положил на траву у костра со словами:
– Вот как сгодился!
Таймешонок, только что вытащенный из воды, где он гулял на надежном кукане, бил хвостом по траве и судорожно заглатывал воздух. На широкой его спинке, покрытой мелкой темно-сизой чешуей, светлыми бликами отражалось пламя костра.
– Хорош жигаленок! – сказал Степан Корнеич.
Гриша достал из ножен подвешенный к бедру длинный якутский нож и пошел к воде потрошить тайменя.
– Смотри не упусти! – крикнул вдогонку Алексей.
– А то самого в котел! – добавил Роман.
Сеня сбегал за топором, вырубил в тальнике две рогулины и стал налаживать таган. Варька, присев на корточки, чистила картошку.
Когда уха сказалась готовой терпким и по-особому пряным запахом, Степан Корнеич, хитро прищурясь, посмотрел на Алексея и выразительно крякнул.
Алексей понял и распорядился Варьке:
– Принеси по сто!
Чарку выпили за Митрича, добывшего добрую рыбку, за Варьку, изготовившую вкусную уху, и за хорошего начальника, уважившего работяг.
– Хороший по две подает! – возразил заметно повеселевший Гриша.
Алексей решил быть безусловно хорошим и поманил было Варьку, но Степан Корнеич остановил его:
– Однако, скоро развиднеет. А опосля второй вас не добудишься.
Гриша заметно огорчился, но Роман решительно поддержал старика:
– Доживем, и по третьей поднесут. А пока в самый раз.
– Для аппетиту! – жалобно протянул Гриша.
– То-то у тебя его не хватает.
Аппетита хватило. Впрочем, и ухи тоже.
– Наелся, как дурак на поминках, – сказал Роман, с трудом опрастывая вторую миску. – В следующий раз, Митрич, такого крупного не лови!
Варька унесла посуду. Мужики закурили. Степан Корнеич отсылал всех отдыхать, но никому не хотелось уходить от костра.
– Пожить бы так привольно хоть недельку, другую… – мечтательно произнес Гриша.
Он растянулся навзничь на траве, раскинув руки и ноги. Рыжая щетина на его худом длинном лице стала совершенно огненной.
– Так нет, – продолжал Гриша, – все торопимся, все куда-то спешим. Все выполняем, перевыполняем. Все скорей, скорей, срочно, досрочно… И так всю жизнь, пешком на ероплане!.. Я вот пятый год работаю, ни разу летом отпуска не дали…
– Тебе одному, что ли? – флегматично заметил Сеня, подгребая в костер рассыпавшиеся головешки. – Где работаем? На водном транспорте.
Гриша рывком поднялся и сел, скрестив под себя ноги.
– Не учи ты меня. Сам грамотный. Ну и что, на водном транспорте? Я, может, тоже хочу летом в белых штанах по Кавказам гулять! Или на водном транспорте, значит, мне всю жизнь не видать красивой жизни!
– Что ты понимаешь в жизни, сосунок! – глухо и строго произнес Митрич, сидевший поодаль с цигаркой в руке.
Все обернулись к нему. Если бы давеча таймень, принесенный им, заговорил вдруг, наверно, удивились бы меньше.
– Что ты понимаешь в жизни? – повторил Митрич, уставясь на опешившего парня тяжелым и гневным взглядом. – Ты на готовое пришел. Тебя жареный петух в ж. . . не клевал… Вот я тебе расскажу… про красивую жизнь…
Он не заметил, как сломал цигарку, долго вертел другую трясущимися пальцами, прикурил от тлеющей головешки, затянулся несколько раз и заговорил:
– Вот, после войны вскорости, линию высоковольтную тянули через тайгу. Провода навешивали. Торопились к Октябрьской ток пустить по проводам. Трасса тяжелая: как низина, как топь. Гнус, мошка – свету белого не видать. Морды у всех распухли – глядеть страшно. Спать ляжешь – не уснешь, все тело зудит, ровно в крапиву улегся… Где по сухому, куда ни шло. Зацепил трактором всю связку проводов – и волочи от опоры к опоре. А через болото сам, заместо трактора, по одному проводу вытягиваешь. Обвяжут тебя веревкой для страховки – и пошел. Вода в зыбуне холодная, пока перебредешь, кишки к хребтине пристынут… Пятеро нас было в бригаде. Четверо, вот, выдюжили, а брательник мой меньшой вовсе застудился…
Митрич примолк, потом снова вскинул глаза на Григория и глухо закончил:
– И такой Кавказ не день, не два, а с весны до осени… И заметь, никто не заставлял, сами понимали…
Варька спросила участливо:
– А брательник-то как, долго болел?
– Умер, – сказал Митрич. – Там возле опоры и похоронили… А он, между прочим, тоже вместе мог по Кавказам в белых штанах…
