Текст книги "Путь к себе"
Автор книги: Франц Таурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
Глава семнадцатая
ИДИ САМ!
В доме Груздевых садились ужинать. Садились позднее обычного.
Полина вынула из самодельной электродуховки противень с разогретыми, вкусно пахнущими беляшами и сказала мужу сердито:
– Пересохли.
Анатолий посмотрел на жену и улыбнулся. Полина не умела сердиться. Ее кукольно красивому лицу с большими васильковыми глазами и неправдоподобно крошечным носиком очень трудно было придать сколько-нибудь строгое выражение.
– Чего обрадовался! Раз в год достала свежего мяса и то загубила по твоей милости!
– Так уж и загубила, – весело возразил Анатолий. – Министра кормить такими беляшами. Подвигай ближе сковородку! Посмотрим, много ли на ней останется!
– Не подмазывайся! – сказала Полина, тщетно пытаясь спрятать довольную улыбку.
До чего он смешной, этот Толя!.. Виноват в чем, так уж и не знает, как подольститься. А и вины-то!.. К ужину запоздал…
Нет, ей определенно повезло в жизни. Сумела выбрать мужа. Выбирать было из кого. Так ведь то и дело, что выбрать надо… Все прочили ее за Витальку Лукашина. Уж как он за ней вился. По правде сказать, такого парня поискать надо. Все говорили: «Пара!» Анатолия Груздева она тогда и не замечала. Ну, не то чтобы не замечала. Парень он тоже видный, не заметить нельзя. Но Анатолий хвостом таскался за Фисой Семицветовой, а Полина не имела привычки, тем более нужды, у других перебивать. А потом Лешка Ломов неожиданно, словно с лету, выхватил Фису у Анатолия Груздева… Подруги не одобряли Полину. Предостерегали: «За Тольку не выходи! На что тебе чужие обсоски. Он на тебя глядит, а Фиску видит».
И хорошо, что никого не слушала. Вышла, ни разу не пожалела. Не сглазить бы, а пока все завидуют. А с тех пор, как родила Юрика и Наташку, Анатолий только что не молится на нее.
Правду сказать, когда узнала, что Ломовы тоже едут на Порожную, в первую минуту стало не по себе. Чуть было не сказала Анатолию: «Не поедем!» Но сдержалась. Не захотела, чтобы угадал ее мысли, чтобы подумал, что страшится она Фисы.
И опять не ошиблась. Толя сам, как видно, остерегался даже случайной встречи. Квартиру попросил не в нарядном коттедже (ему бы дали – лучший экскаваторщик на стройке), а в одном из восьмиквартирных домов на другом краю поселка. И хотя поселок еще был очень невелик, Полина встречалась с Фисой только в магазине и то совсем редко. Анатолий же, наверно, и ни разу не видел Фисы здесь, на Порожной.
Когда беляшей на противне заметно убыло, Анатолий спросил:
– Спят?
– Конечно! – удивилась Полина. – Больше часу, как уложила.
– Да, конечно, – согласился Анатолий и спросил неожиданно: – Ты Анфису давно видела?
Это было так неожиданно, что Полина, не успев удивиться, ответила машинально:
– Давно не видала.
И, только ответив, подумала: к чему это он спросил? О семействе Ломовых никогда у них разговора не было.
– Беда у них большая, – сказал Анатолий, – посадили Алексея.
Полина вскинула на него глаза, ждала, что скажет дальше, но Анатолий молчал, уставясь в стол невидящим взглядом.
Наступившая тишина щемящим звоном отдалась в голове. Угрюмое молчание Анатолия встревожило и испугало Полину.
И как-то сразу она поняла, даже не поняла, а почувствовала, сколь зыбким, ненадежным было ее спокойное, уверенное в своей прочности счастье…
Не надо было ни о чем спрашивать его. Все понятно без слов. Беду Анфисы Ломовой воспринял он, как свою беду, потому что для него Анфиса Ломова была и оставалась Семицветовой Фисой… Теперь корит себя: женился со зла, связал себе руки…
Но тут же пристыдила себя: «Баба, баба и есть. Беда у человека, горе такое, а я…»
– За что его посадили?
– За золотом потянулся.
– За золотом!… – испуганно выдохнула Полина. – Он что, обезумел!.. Как же теперь Фиса одна с ребенком?..
– Плохо ей будет… – тихо, как бы про себя, произнес Анатолий.
– Это она тебе сказала?
Анатолий не заметил тревоги в ее голосе.
– Нет. Елисей Назарыч сказал.
Полина поняла: правду говорит, не был он у Фисы. Не пошел, потому что знал, жене больно будет… Теперь совесть корит: не решился на доброе дело… Он ведь добрый… Случись такая беда с кем другим, не с Фисой, первый бы побежал… А к Фисе не пошел…
Можно бы и торжествовать – какой женщине не лестна такая власть над мужем, – но и в Полинином сердце доброго было больше, чем алчного, и не отрадно ей стало, а горько.
«Как ты обо мне думаешь, Толя!..»
Но, к чести своей, поняла, что если кого и упрекать, так самое себя: не легко было бы услышать, что встретился он с Фисой.
И, наперекор себе, сказала:
– Надо было тебе зайти к ней, Толя. Очень ей тяжело сейчас.
Анатолий встал, обнял жену.
– Хорошая ты у меня, Полинка!
Конечно, хорошая, а только где-то там на самом донышке шевельнулось: не меня, ее обнимаешь…
А ночью обнимала и ласкала его, как после долгой разлуки. И Толя был очень ласков с ней… Утром, собирая мужу завтрак, Полина ждала: снова заговорит о Фисе. Но Анатолий ничего не сказал. И сама Полина не стала возвращаться к вчерашнему разговору.
А когда Анатолий ушел на работу, Полина села у окна, и, попустившись хозяйственными хлопотами, задумалась.
Как теперь быть Фисе?.. Что она заработает?.. После Лешкиных-то тысяч… Да ничего не заработает, мальчонку куда девать?..
Полина на миг представила, что вот сама она осталась так, одна с ребятами… Подумать и то страшно… Так ведь родители есть, приютят с внучатами. А Фиса вовсе одна. Ни отца, ни матери… Мальчишка ее по рукам, по ногам свяжет… Сказать ей, чтобы пока приводила?.. Мальчик уже большой, по третьему году. Присмотреть за ним невелик труд. Где двое, там и трое… Толя был бы рад. Очень он огорчается Фисиной бедой… Но когда представила, как будет Фиса каждый день заходить в ее дом, как своя, и будут обе они рядом перед глазами Анатолия, ее мужа, поняла: нет, только не это! На такое сил не хватит!..
И Фису было жалко… А себя разве не жалко?.. Своя-то жизнь тоже одна. И хорошо заладилась. Как же такую жизнь не поберечь?.. От кого поберечь-то? Неужели Фиса такая?.. Она честная, совестливая. За чужим руку не протянет… И Толя такой же… От кого же оберегать-то? От кого напасти ждать?.. Только от самой себя. Разве хватит сил по самому краю ходить и не оступиться? Ходить рядом с бедой и виду не подать. Чтобы по сердцу кошки скребли, а слова говорить ласковые…
Нет, такая ноша невмоготу!..
Но еще не один раз за весь длинный день возвращалась мыслями к Фисе. И от всей души, по-женски, жалела ее.
Вечером Анатолий сказал Полине:
– Помочь ей надо. Клава мне сейчас в магазине сказала: она уж копейки считает, видать последние. Сходила бы ты к ней, Поля… Может, без куска сидят?..
«Теперь только о ней! – вспыхнула Полина. – Голову бы оторвать этому Лешке! Озолотить свою Фиску захотел, а мне расхлебывать!»
Чуть было не возразила: «Так уж без куска!» Но удержалась. Еще подумает, жадность заела.
Согласилась вполне спокойно:
– Конечно, надо помочь.
Анатолий обрадовался.
– Верно, сходи, Поля!
Рассердилась: «Так вот сейчас брошу все и побегу по сугробам!»
И сказала с усмешкой:
– А самому боязно?.. Иди сам!
Глава восемнадцатая
ПРИХОДИ, ХОТЬ НЕ ЧАСТО, ТОЛЯ…
На этой улочке Анатолий Груздев не бывал с тех пор, как поселился тут Алексей Ломов с молодой женой.
Анатолий не задавался вопросом, чей покой он оберегает: ее или свой? Понимал и знал – так надо, так лучше.
Были и у него минуты малодушия, когда тянуло хоть мимо пройти. Может быть, наудачу, на счастье, выйдет на голубое крылечко, – хоть издали взглянуть.
Но воли себе не давал. Особо строго стал следить за собой с тех пор, как Алексей уехал на золотые прииски и Фиса осталась одна. И так приучил себя к мысли, что и думать ему о Фисе не годится, что теперь, когда уже надо было пойти, не мог сразу решиться.
Всю смену просидел за рычагами задумчивый и хмурый.
Нехорошо Полина отнеслась, по-бабьи. Лучше бы ей пойти самой… Опять же, можно и ее понять. Не хочет домами знаться… Может, и права… И сказать: «Иди сам!» – ей тоже было совсем не легко…
Окончив смену, не заходя домой, пошел к Ломовым. По выщербленной тракторными гусеницами дороге спустился к центру поселка, пересек распадок и поднялся к «ихней» улочке.
За три дня, что прошли после запоздалого бурана, по улочке ни разу не проехали. Немятые сугробы подпирали крылечки коттеджей. Вдоль домов хозяева расчистили узкую и глубокую тропку.
Анатолий ступал, как по канаве, сминая снег полами длинной борчатки. Поднялся на голубое крылечко и не сразу осмелился постучать.
Он никогда не думал, что Фиса сможет так ему обрадоваться. Сам он не обрадовался, увидев ее. А огорчился и почувствовал себя виноватым. Сразу надо было прийти…
У Фисы было лицо ребенка, который в чем-то нечаянно провинился, обреченно ждал неминуемого наказания и вдруг понял, что наказывать его не будут, а, напротив, хотят ободрить и поддержать.
– Спасибо, Толя! – сказала она и отвернулась.
Анатолий подумал, что Полина умнее и душевнее его. Она, по-женски, правильнее все понимала.
Сказал бережно:
– Не надо убиваться… Анфиса Степановна.
Фиса посмотрела на него, виновато улыбнулась.
– Так уж и Степановна?..
У Анатолия слова комом застряли в горле. Черт его знает, как оно в жизни все получается!.. Мудрим друг перед другом, все боимся: не так поймут… Людям не верим или себе не верим?..
Фиса первая взяла себя в руки:
– Раздевайся, Толя. Садись. Давно я тебя не видела.
Анатолий снял свою борчатку, вернулся в прихожую, повесил подальше от Фисиной шубки. И тут только сообразил: надо же было зайти домой переодеться.
– Садись, Толя! – повторила Фиса.
Анатолий отставил стул подальше от стола, чтобы не коснуться опрятной белой скатерти, и сел.
Фиса тоже села. Молча смотрела на него. А он упер глаза в пол. Когда шел сюда, думал – самое трудное войти, а вот сказать еще труднее. Слов нет тех, какие надо сказать. Так получается: и доброе сделать нелегко.
Наконец осмелился:
– Не прими за обиду, Фиса… Советовались мы с Полиной. Вот, велела она тебе передать…
Боясь встретиться с Фисой глазами, подал ей завернутый в бумагу пакетик.
Увидел, как у Фисы задрожали губы.
«Говорил Полине… Поплакали бы вместе… все легче… А я что могу…»
– Фиса!.. Ведь мы от всей души…
Она улыбнулась сквозь слезы.
– Разве я от обиды… Беспонятный ты, Толя!..
Что хотела сказать?.. От догадки будто оборвалось в груди и сразу в жар кинуло…
И тут же выместил себе: где совесть?.. Она Алексея и мертвого любить будет…
И сказал вовсе невпопад:
– У тебя, наверно, и дрова кончились? А весна еще не греет…
Фиса отвела глаза, словно и смотреть на него больно. Встала, шагнула к нему, положила руки на плечи.
– Толя ты, Толя!..
И поцеловала ласково, как ребенка.
Он это понял, что как ребенка. И все равно невмоготу.
Весь задрожал и отшатнулся.
– Фиса!.. Фиса!.. Что ты, Фиса!..
И кинулся к двери.
Не удержать бы его. Но сам остановился. На крылечке грузно топали ногами, сбивая снег. Видно, много людей пришло.
Постучали смело.
– Есть кто дома?
Анатолий узнал по голосу Федора Шмелева.
Фиса вышла в коридорчик. Анатолий посторонился, пропуская ее.
Фиса приоткрыла дверь:
– Заходите!
Шмелев вошел первым, за ним Ленька Соколок, позади всех Семен Семенович Глазырин.
«Как люди пришли, – подумал Анатолий, – переоделись с работы, умылись».
– Здравствуй, Анфиса Степановна. Принимай гостей, – сказал Шмелев и обернулся к товарищам. – А нас уж опередили.
– Не ты один человек, – возразил Семен Семеныч.
Фиса пригласила гостей садиться и улыбнулась через силу. С этими, малознакомыми, было труднее, чем с Толей.
– Ну вот что, Анфиса, – хмурясь сам на себя, сказал Семен Семенович, – мы тебе долго докучать не станем. Первое дело, не убивайся. Над кем беда не рассыпалась.
Семен Семеныч, все продолжая хмуриться, оглядел товарищей, как бы ожидая, что кто-то из них подхватит разговор. Товарищи молчали. Шмелев сосредоточенно смотрел куда-то в угол. Ленька Соколок, потерявший всю прыть, не находил, куда пристроить длинные свои руки.
Семен Семеныч вздохнул и продолжал:
– Второе дело, опять не убивайся. На миру не пропадешь. Мы ведь тоже люди. Поможем. Пока Алексей грех свой отработает.
– Спасибо! – сказала Фиса. – Спасибо вам за доброе слово, за вашу заботу…
Голос у нее перехватило. Анатолия резануло по сердцу: сейчас заплачет.
Но Фиса уже совладела с собой.
– Спасибо вам… Не надо ничего… пока… Нет у меня нужды… Толя вот помог…
– И мы не рыжие, – сказал Ленька Соколок. – Так что ты в панику не кидайся. Я не про это, – он показал на белый пакет. – Я насчет Алексея. Он ведь понял все. Сам заявил. Значит, человеком будет.
И вот тут у Фисы не хватило сил.
Закрыла руками мокрое лицо. Зашептала исступленно:
– Лешенька!.. Зачем ты это?.. Зачем?.. Как жили хорошо!.. Зачем ты это, Лешенька… милый мой… родной…
Все, помрачнев, опустили головы.
Семен Семеныч подошел к Фисе. По-отцовски погладил по голове большой своей рукой с толстыми узловатыми пальцами.
– Поплачь, дочка, поплачь… Боль слезой отойдет… Поплачь, не гляди на нас. Не чужие… На Алексея своего зла не держи. Оступился он, поправится…
У Анатолия зябкой дрожью стучали зубы. Застонал, чтобы не закричать.
Неправда!.. Неправда! Подлец он!.. Загубил твою жизнь, Фиса!..
Убил бы его сейчас. Не помиловал.
– Мы пошли, дочка, – сказал Семен Семеныч и махнул рукой ребятам: пора, нечего рассиживаться.
Пропустил вперед Шмелева и Соколка, у самой двери обернулся.
– Если мальца оставить, старуха моя всегда дома. Так что не сомневайся.
Фиса вряд ли чего слышала. Так и сидела, закрыв лицо руками.
Анатолий, кусая губы, смотрел на ее вздрагивающие плечи. Услышал, как хлопнула дверь за уходящими, очнулся и, стараясь ступать бесшумно, медленно пошел из комнаты.
– Останься, Толя, – сказала Фиса.
Анатолий вздрогнул от неожиданности. Когда обернулся, лицо у него было почти испуганное.
– Скажи правду, Толя. Полина знает, что ты ко мне пошел?
– К чему это ты спросила?
– Не смеешь сказать?
– Сама послала. Я тебе говорил.
– Правду?
– Никогда я тебя не обманывал… – понурился и вполголоса, словно себе: – Может, потому и…
– Толя… милый, не сердись на меня… Сама не знаю, что говорю. Или не знаю я тебя… Ты никого не обманешь. Ни меня… ни Полину… Ладно, иди, Толя…
Уже в дверях окликнула:
– Толя!.. Очень мне тяжело одной… Ты… хоть не часто, приходи…
Шилишперов, как всегда после обеда, подошел к окну, подсыпал в клетку синицам корму и взгромоздился на трон. Серафима Ивановна – такая же долговязая и костистая, как ее супруг, – троном называла кресло, самолично сооруженное Шилишперовым. Тимофей Романыч сработал кресло специально для того, чтобы удобно было смотреть из окна.
А смотреть в окно было любимым домашним занятием Шилишперова. С женой он разговаривал мало. Она обманула его надежды. Всем было известно, что у отца ее, старого вдовца, большие деньги. Всю жизнь старался на золотишке. А жил старик скромно: видать, остерегался выдать себя. Все должно было отойти единственной дочери, Серафиме. Шилишперов махнул рукой на неказистое ее обличье и женился. В свое время старик умер. А денег не оказалось.
Шилишперов даже не побил жену. Но разговаривать с ней почти перестал.
С тех пор и пристрастился смотреть в окно. Разлюбезное занятие. Никаких хлопот, дармовая радость. Люди, когда они не чуют, что за ними глаз, раскрываются начисто. Никто по всей улице не знает столько о своих соседях, как Тимофей Романыч Шилишперов.
Особенно по ночам интересно смотреть. Летом ночи светлые, видно, как днем. Кто с кем, кто к кому, кто за кем – все как на ладони.
С тех пор как Алексей Ломов уехал на золото, строгий доклад у Шилишперова за Анфисиным крыльцом. Особенно как известно стало, что посадили Алексея.
Потому как два года не два дня. Любила не любила, а живой человек. Каждый день хлеб ест. Тут недолго и до озорства. А бабе озоровать не положено. Мужик – из дому, а баба – все в дом.
Много вечеров просидел Тимофей Романыч на своем скрипучем троне без пользы. Сегодня в первый раз был вознагражден за свое завидное упорство.
Когда вошли в дом к Анфисе Ломовой, Тимофей Романыч не заметил. Видно, вошли, пока он обедал. Зато, когда выходили, всех пересчитал. Сперва вышли трое. Одного из них сразу признал: Ленька Соколок. Этот уховерт зря не станет ходить.
На радостях чуть было не упустил главного. Но не упустил. И даже в точности разглядел. Последним, много спустя после первых трех, наособицу, вышел Анатолий Груздев.
Теперь все. На сегодня хватит. Да уже и смеркаться стало. Тимофей Романыч записал в книжечку для памяти: кто вышел, какого числа и во сколько часов. В таком деле полная справедливость нужна.
С того дня каждый вечер Шилишперов неослабно наблюдал за Фисиным крыльцом.
Через неделю примерно Анатолий Груздев снова зашел в дом Ломовых и пробыл там почитай что полчаса.
Проводив его взглядом, Тимофей Романыч оставил свой пост и, довольно потирая руки, сказал супруге:
– Засек я его! Смирен, смирен, а проторил дорожку. Видно, правду говорят: в чужую жену черт ложку меду кладет.
– Однако ты пальцем в небо, Тимофей Романыч, – возразила обычно во всем согласная Серафима. – Не такая Анфиса, чтобы подолом вертеть.
– Не знаю я вашего брата! – ощерился Шилишперов. – Было время, сам таскался!
«Ты и сейчас, кобелина, не прочь…» – хотела сказать Серафима, но поостереглась.
Тимофей Романыч не одобрял таких вольностей.
Глава девятнадцатая
ОН ДО НЕВОЗМОЖНОСТИ ГОРДЫЙ
Появилась надежда, что должны успеть. Нет, пожалуй, даже уверенность. Определенная доля надежды была с самого начала, иначе зачем бы затевать такое рисковое дело. Нет, все было сложнее. Когда он принял решение приступать к сооружению потерны, долгосрочные гидрометеопрогнозы обещали поздний паводок. Потому он и решился. Хотя отлично понимал, что ему, как минеру, ошибаться позволено только один раз.
Конечно, начинать потерну следовало сразу после того, как осушили котлован, то есть в конце ноября. Но группа проектирования не выдавала рабочим чертежей. Она и не могла их выдать. Утверждение проекта затянулось. Он, как мог, торопил события. Обращался за помощью в обком, писал докладные в Госкомитет и Госплан.
Не помогало.
– Они там никак не могут решить, как ставить плотину: поперек реки или вдоль, – сказал он в сердцах и распорядился своему техотделу срочно изготовить рабочие чертежи.
Потом чертежей оказалось в избытке: проектировщики выдали и свои поспели. Но время ушло. Ни по каким расчетам до паводка не успеть. Пообещали позднюю весну. Решился. Вгрызлись в дно. Начали бетонить. А весна передумала, заторопилась…
Работенка, черт побери! Круглый год оглядывайся да оберегайся: то зимы, то лета!..
Кравчук только что вернулся из котлована, где пробыл почти целые сутки.
Уже рассветало, но в кабинете с зашторенными окнами было почти темно. Кравчук качнулся в кресле, собираясь встать и отдернуть шторы, но передумал. Посидеть так, подремать, пока придут в контору и начнется рабочий день. Но почему-то не дремалось. Хотя он чувствовал усталость, обволакивающую все его большое тело, голова бодрствовала, словно была свежей, вовсе не утомленной. Тревога гонит сон, это понятно. Но он уже утвердился в мысли, что удастся обогнать наступающую весну и закончить потерну до паводка.
Он утвердился… Как раз от него тут меньше всего зависело… Работали как… даже слов не придумано для такой работы… Как звери!.. Да разве звери могут так работать!.. Они вообще не могут работать… До чего же глупые слова говорим мы зачастую…
И это он, именно он, виноват в том, что люди принуждены работать не как люди, а как звери…
Потом будут речи. Выполнили! Одержали очередную победу! Он будет говорить речь. Другие будут говорить. И кто-то из тех, что все эти дни и ночи работают… как звери, Митрохин скорей всего, у него язык хорошо подвешен, тоже будет говорить… Митрохину можно. Заработал. А вот ему, начальнику стройки, если по совести, так снять шапку, поклониться в ноги и сказать: «Простите меня, добрые люди! Для того поставлен, для того меня советская власть хлебом кормит, чтобы люди работали, как люди, и жили, как люди…»
Только не скажет он так. И никто про это не скажет… Не принято омрачать радость победы. Трудности для того и существуют, чтобы их преодолевать!.. Как еще никто не додумался, что надо их специально создавать, чтобы было что преодолевать?..
А ты хотел без трудностей?.. По асфальту в коммунизм въехать?.. Так надо дорожку строить. Вот и строим! Трудно людям? А для кого труд этот? Для кого строим? Для чего живем, черт побери!..
Нет, не уходи, не уходи в сторону! Это Митрохин так может понимать. Он, кровь из-под ногтей, весь выложился, чтобы трудности эти преодолеть. Не он их создал, он их преодолевает. Не один Митрохин. Таких тысячи, миллионы… Ночью в котловане домохозяйки работали. Эта беленькая, непутевого Лешки Ломова жена, носилки на ногу уронила. В глазах слезы, а не ушла. Отсылал, не ушла… К людям только с открытой душой. Только правду, одну правду. Во всем, в большом и малом…
Раздумья оборвала секретарь Тоня.
– К вам лейтенант из милиции.
Кравчук поднял голову. Да, за окнами день. Подошел, отдернул шторы. Провел ладонями по лицу, сказал Тоне:
– Пусть войдет.
Молоденький лейтенант в ладно подогнанной шинели четко откозырял и представился. Кравчук попросил его сесть.
– Извините, не мог найти ни помощника вашего, ни председателя постройкома. Пришлось вас побеспокоить.
– Слушаю вас.
– У вас работал экскаваторщиком Ломов Алексей Иванович. Арестован за хищение золота. Следствие не закончено, но в отношении его полная ясность. Признал соучастие. По этой статье предусматривается конфискация имущества. Прошу распорядиться в части понятых. Опись придется составить.
– У него семья, – вполголоса, как бы для себя, произнес Кравчук. Поднял глаза на лейтенанта. – Семья в чем виновата?
По свежему, румяному лицу лейтенанта скользнула тень.
– Положено.
– Да, конечно, – согласился Кравчук и неожиданно для самого себя сказал: – Только что там описывать? Квартира казенная. Обстановка в ней тоже.
– Но как же… – Лейтенант несколько замялся. – У меня и протокол заготовлен.
– Документ требуется! – резко сказал Кравчук. – Пришлем справку. Сегодня же. А вас попрошу: не тревожьте по пустякам семью. Ей и без того…
– Слушаюсь! – сказал лейтенант и снова откозырял так же четко.
На звонок вошла Тоня.
– Пошлите к жене экскаваторщика Ломова. Скажите, прошу зайти ко мне. Сейчас!
И почти тут же спохватился: Фисе-то зачем знать, что приезжали описывать имущество? И не все ли равно, от милиционера узнала бы или теперь он ей скажет?.. Тоже мне, проявил чуткость!
Фиса вошла в кабинет настороженная, почти испуганная.
– Как нога? – спросил Кравчук.
Фиса не сразу поняла. Потом улыбнулась смущенно:
– Ничего. Отошла.
И еще более встревожилась. Не затем же ее вызвали, чтобы спросить о пустяках.
Кравчук заметил это и еще раз мысленно обругал себя.
– Хотел я к вам подойти в котловане, да не успел. Хотел спросить, куда вас определить на работу и вообще как живете? Не стесняйтесь, скажите прямо.
– Спасибо, ничего мне сейчас не нужно, – ответила Фиса. – Взяли меня кладовщиком в столовую. И товарищи Лешины мне помогают.
– Помогают, говорите, – повторил Кравчук. – Так… Вы ему пишете?
Фиса даже растерялась.
– Конечно. А как же?..
– Написали, что товарищи его вас не оставили?
– Об этом не писала.
– Почему же? Он будет беспокоиться.
Фиса покачала головой.
– Нет… вы его не знаете… – Она вздохнула. – Он до невозможности гордый. Узнает про это… ему еще тяжелее будет…
