Текст книги "Партизанская богородица"
Автор книги: Франц Таурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Нам своя власть нужна
1
Палашка тоже просилась поехать в Коноплево.
Но Семен Денисыч, при котором она обратилась к Сергею, решительно возразил:
– Вовсе ни к чему! И так про партизанов слух пущают, что они только с бабами забавляются.
– Что, святые они! – огрызнулась было Палашка.
Но Сергей посмотрел на нее строго, по-командирски и сказал, что Денисыч прав, проку от нее в поездке никакого, а раскатываться без дела никому не положено, хоть и командирской сестре.
– Эх, братка! – обиделась Палашка. – На словах-то все вы горазды, а чуть что, все на старый лад. Курица не птица, баба не человек!
И ушла, в досаде махнув рукой.
И теперь, сидя на тряской телеге, Сергей думал, что вправе была Палашка обидеться. Действительно, на словах равенство, а как до дела, то баба или девка – человек, конечно, но вроде второго сорту... И еще подумал, что как раз Палашка и могла бы пригодиться. Прошла бы по избам, поговорила с бабами, рассказала им, как беляки изголяются над ихним братом. Когда все бабы нашу правду поймут, и с мужиками разговаривать легче. А то сколько хочешь такого примеру: пошел бы мужик в отряд, да баба уцепится мертвой хваткой, хоть по кускам отрывай. Глядишь, и остался мужик на печи, а был бы боец в отряде... Нет, зазря Денисыча послушался. Видно, не всегда, кто сед, тот и умен...
Семей Денисыч, прикорнув на охапке соломы, дремал, покряхтывая при особо резких толчках, и Сергей поделился своими сомнениями с Переваловым, который сидел, свеся ноги, в задке телеги.
– Однако зря я Палашку шуганул. С нами просилась.
– С нами? – удивился Санька. – Вот еще, не хватало заботы, – Покрутил головой и сказал с усмешкой: – Ох, уж эти девки!..
«И ты хорош гусь! – подумал Сергей. – Тебе девка только что для забавы!..»
– У меня другая забота, – сказал Санька. – Надо было верхами. Вполне можно на беляков наскочить, Продадут нас тогда эти клячи.
– Коней ты, паря, знать, сроду не видал, – обиделся подводчик, молчаливый мужик, всю дорогу не выпускавший из зубов коротенькой, до черноты обкуренной трубки.
– Хоть тебя припряги – не угонишь, если за тобой верхами вдарят, – возразил Санька и, снова обращаясь к Сергею, повторил: – Нет, верхами надо было!
– Куда же ты Денисыча верхом? – сказал Сергей,
– Ну и сидел бы в тепле. Не управились бы без него?
– Денисыч очень даже нужен. Пускай посмотрят, какие старики за винтовку взялись. Тогда молодых скорее заест... А насчет того, что придется отбиваться, в такой чащобе пешему способнее.
Санька, хоть и не любил отступаться от своего, вынужден был согласиться.
Узкая проселочная дорога, огибая матерые лиственницы, петлями вилась среди обступившей ее непролазной тайги. Тут и пешему не пройти, а продираться. А конному – шагу не ступить в сторону.
Припряженная справа соловая пристяжная то и дело тыкалась мордой в нависавшие на дорогу ветви, сбивалась с ноги и жалась к оглобле, больше мешая, нежели помогая гривастому гнедому кореннику.
Деревья уже наполовину сбросили листву, но теснившиеся к дороге расцвеченные осенью березы и осины сочно выделялись на темной зелени сосен. Густой подшерсток из багульника, жимолости и шиповника не давал заглянуть в глубь тайги. И только по торчавшим из их зелени сухим вершинам давно поваленных и полуистлевших деревьев угадывались неизбежные таежные завалы.
Длинная тряская дорога надоела Саньке.
– Далеко еще? – спросил он у подводчика.
– До Коноплевой? Однако верст восемь будет, – ответил мужик. Подумал и добавил: – К обеду добежим.
– Понужай веселей! А то и к ночи не обернемся.
– Куда понужать-то! – с неудовольствием возразил подводчик, – Не наше. И так колесы стонут...
Телега еще раз запнулась на корневищах, переползавших дорогу. Подводчик соскочил с облучка, взял коренного под уздцы. Начинался крутой спуск. Сергей и Санька тоже слезли. Один Денисыч привольно посапывал в кузове.
– Подержи пристяжную! – попросил подводчик Саньку. – А то сволокет под гору.
– Ну ты, блондиночка! – сказал Санька, наматывая повод на руку. – Не озоруй, не балуй!
Спустившись в распадок, уткнулись в болотистый кочкарник. В давно наезженных колеях стояла ржавая вода.
Санька встал на зыбкую кочку, потянул за повод пристяжную. Лошадь нехотя ступила, провалилась и отпрянула назад, обрызгав Саньку жидкой грязью.
– Ну ты, окаянная! – выругался Санька и попрекнул подводчика, – Куда ты, борода, нас завел!
– Ездют тут, – оправдывался мужик, – сам проезжал, сухо было. Надо быть, опосля дождей натекло. А другой дороги на Коноплево нету. Разве что через Братский острог.
– Та дорога нам пока не годится, – сказал Санька.
И стал разуваться.
– Поищу броду.
– Какой тут брод? Болота она и есть болота... Завязим телегу... – сказал подводчик.
Видно было, что ему не хочется ехать дальше.
Санька снял ичиги, засучил штаны. Встал между кочек, и нога сразу ушла по колено в холодную жижу. Санька вытащил ногу, обтер травой и стал снимать штаны.
– Прибор застудишь! – засмеялся мужик. – А чего, ей богу! Осталось до Коноплевой всего ничего. Верст пять, не боле... Идите, я вас здесь обожду...
Санька, не утруждая себя возражениями швырнул штаны в телегу и, поблескивая белыми ягодицами, снова полез обратно в болото. Перебрел его в нескольких местах.
– Больше разговору, – сказал он, выбравшись на сухое. – Сажени четыре, а дальше сухо. Топор есть?
– Как же без топора! – ответил мужик и достал топор, спрятанный в кузове под соломой.
– Вымостим гать, – сказал Санька. – На полчаса делов.
2
В Коноплево добрались только к вечеру.
У околицы встретили пожилого крестьянина с уздечкой в руках. Завидев людей в солдатской одежде, крестьянин повернул обратно.
– Обожди, отец! – окликнул его Санька.
Крестьянин остановился. Поравнявшись с ним, Санька, Сергей и Денисыч слезли с телеги.
Сергей поздоровался с крестьянином за руку и, чувствуя его настороженность, сказал успокоительно:
– Мы свои, партизаны.
Незаметно было, чтобы крестьянин обрадовался этому известию. Сергею даже показалось, что в медвежьих, глубоко запавших глазах мужика, словно из норы, выглядывавших из-под нависших лохматых бровей, промелькнула угрюмая усмешка.
– Бывайте здоровы! – сказал крестьянин. – Нонеча везде партизаны. У нас тоже стоят.
– Партизанский отряд организовали? – обрадованно спросил Сергей.
– Сказывают, из Шиткинской волости пришли, – хмуро, словно нехотя, ответил крестьянин.
– Сколько их?
– Надо быть, десятка три.
– Давно пришли?
– Втора неделя доходит, – ответил мужик еще более хмуро.
Санька подмигнул Сергею и спросил крестьянина:
– А ты, отец, видать, не шибко им рад?
– Кому это?
– Партизанам, говорю, не шибко рад. Чего-то огорчаешься.
Крестьянин насупился.
– Мне чего огорчаться? Мое дело сторона. Я не баба и не девка, меня за подол не словишь.
– Охальничают? – спросил Семен Денисыч.
– Всяко бывает...
– Кто командир отряда? – спросил Сергей.
– Не знаю.
Сергей обменялся взглядами с Денисычем и Санькой. Те, без слов поняв его, согласно кивнули.
– Где штаб ихний? – спросил Сергей.
Мужик посмотрел на него с недоумением.
Сергей спросил более понятно:
– Начальник ихний где стоит?
– В поповом доме, – ответил мужик.
– Доведи нас туда.
– Чего вести-то? – возразил мужик. – Дом пятистенный, железом крытый, возля церкви. Сразу увидите... А мне недосуг, – он потряс уздечкой, – коня имать надо.
И не по годам расторопно пошагал за околицу.
– Поняли? – спросил Сергей, проводив его глазами.
– Опасается, – сказал Денисыч.
Санька был другого мнения.
– Наводит тень на плетень. Хитер, кулачина.
– Поехали к попу в гости, – решительно сказал Сергей, усаживаясь на облучок.
В просторной горнице поповского дома было людно и шумно.
Первое, что бросилось в глаза остановившемуся на пороге Сергею, – странная троица, восседавшая за обильно накрытым столом.
Посреди, как бог-отец, возвышался рыжий бородатый детина, лет сорока с виду. Из-под низко свесившихся темно-русых кудрей настырно смотрели круглые ястребиные глаза. Он был заметно навеселе и, покачиваясь в такт песне, напевал приятным, чуть сиповатым баском про бродягу, бежавшего звериной узкою тропой...
Одесную[4]4
По правую руку от него.
[Закрыть] его помещался сухонький старичок, седоватый и лысоватый, вполне соответствующий богу духу святому. Он, привстав, чтобы дотянуться до уха рослого соседа, что-то доказывал ему.
Ошуюю[5]5
По левую руку от него.
[Закрыть], откинувшись на спинку стула, вместо бога-сына, сидела матерь божья, разбитная круглолицая бабенка. Она, прищурив темные, слегка раскосые глаза, пьяненько похохатывала и поеживалась под тяжелой рукой бога-отца, небрежно брошенной на ее налитые плечи.
На дальнем конце стола примостились архангелы – два дюжих молодца с воловьими затылками. Эти, не теряя времени на пустопорожние разговоры, старательно работали челюстями.
Прислуживала за столом дородная, уже в годах женщина. Судя по одежде (на ней была шелковая кофта и длинная, тонкой шерсти юбка) и по кольцам, нанизанным на толстые пальцы, – не кухарка или горничная, а сама хозяйка дома.
Она, выйдя из кухни с дымящейся жаровней в руках, первая заметила пришельцев и испуганно вскрикнула.
Бог-отец вскинул кудлатую голову и, оборвав на полуслове песню, спросил строго:
– Кто такие?
Сергей полез в карман за мандатом.
Денисыч, стремясь разрядить обстановку, шагнул вперед и, сняв картуз, поклонился.
– Хлеб да соль!
– Едим, да не свой! – отозвался один из архангелов и захохотал во все горло, показывая добрые молодые зубы.
– Ершов? Васька! – воскликнул с удивлением Сергей.
– Кому Васька, а кому начальник штаба, товарищ председатель, – с достоинством ответил Васька.
– Знакомые тебе? – удивился бородатый.
– Заводские ребята. Свои в доску, товарищ командир! – заверил Васька.
– Коли свои, давай к столу! – радушно пригласил бородатый и, обернувшись к настороженно притихшему седенькому старичку, прикрикнул: – Посторонись, кутья! Дай гостям место.
Старичок поспешно вскочил и начал кланяться, приговаривая:
– Милости просим! Проходите, дорогие гости! Милости просим!
– Порядок! – сказал Санька. – В самый раз с дороги.
Сергей придержал его за локоть.
Денисыч торопливо зашептал:
– Негоже отказываться, Сергей Прокопьич. По-хорошему завсегда скорее договоримся.
– Ты, председатель, давай сюда, – бородатый указал Сергею место, освобожденное хозяином дома. – А ты, матушка, давай, что есть в печи, все на стол мечи!
Попадья, удерживая на лице вымученную улыбку, молча поклонилась и пошла на кухню. Тут же вернулась, принесла тарелки, вилки, стаканы. Поставила перед нежданными гостями.
– Будем знакомы! – сказал бородатый, протягивая Сергею здоровенную жесткую ладонь. – Командир партизанского отряда Ефим Чебаков.
Сам налил стаканы из пузатого хрустального графина и, подняв свой, повторил:
– Будем знакомы!
– Спасибо за угощенье, – сказал Сергей. – Не пью!
Чебаков, сдвинув брови, уставился на него.
– Брезгуют они нашей компанией, Ефим Терентьич, – неожиданно тонким голоском нараспев вымолвила бабенка, – али, может, скопцы?.. – и визгливо засмеялась.
– Гнушаешься, значит!.. – мрачно произнес Чебаков.
– Не время, – сказал Сергей. – За делом приехал.
– За делом... – все более мрачнея, повторил Чебаков, не спуская с Набатова тяжелого взгляда.
– Председатель – мужик шибко деловой, – с издевкой ввернул Васька Ершов.
– Экой ты, право, поперешный!.. – встревоженно зашептал Семен Денисыч.
Чебаков перевел взгляд на спутников Сергея. И понял, что те не одобряют щепетильности своего начальника. Санька, тот даже плечами пожал.
Тогда Чебаков встал во весь свой завидный рост.
– Ну, вот что, председатель! Сейчас я тебе все печенки разворошу. Пьем за полный конец Колчака и всей мировой гидры!
И, поднеся стакан к губам, впился взглядом в Сергея.
– Не иначе, у попа хитрости учился, – сказал Сергей.
Поднял стакан, налитый вровень с краями желтоватым, резко пахнущим самогоном, привстав, чокнулся через стол с Чебаковым и выпил до дна.
– Вот это по-нашему, по-рабоче-крестьянскому! – похвалил Чебаков и опрокинул стакан в широко открытый рот, как в воронку.
Смахнув капли с усов и бороды, крякнул:
– Хорош первачок! – и снова потянулся к графину. – Первую не закусывают!
– Точка! – сказал Сергей. – Конец у гидры один.
Чебаков понял, что настаивать бесполезно.
– Дело хозяйское, что царское. Я ведь что, хорошего человека уважить. Сам-то я вполне ублаготворился... – и, словно вспомнив о своей подружке, повернулся к ней: – Ты чего, Васенка, пристыла? Пей и... шагай. Недосуг мне сейчас. Председатель, вишь, за делом приехал.
– Все недосуг да недосуг... – проворчала явно разобиженная Васенка. – Чего было звать? Самостоятельной женщине с вами одна только морока!
– Стыда в тебе нет, девка! – строго сказал Денисыч. – Али не зазорно при народе самой набиваться?
Этого Васенка не могла стерпеть.
– Ты что, старый пень, встрял не в свое дело? Ежели у тебя все мохом заросло, так и не привязывайся к женщине!
Денисыч укоризненно покачал головой:
– Постыдилась бы!
Васенка вскочила из-за стола. Выпрямилась, выкатив тугую грудь.
– А чего мне стыдиться! – уже в голос закричала она. – Три года, как мужика на германской убили. Зиму одну всего с ним прожила... – и вдруг всхлипнула: – А я-то живая!.. – и уже с холодной злостью: – Развелось вас, указчиков!..
Рывком сняла со спинки стула серый полушалок, накинула на крутые плечи, стрельнула глазами в сторону Васьки Ершова.
– Пойдем, Вася! Пособишь мне корзину донести.
Васька покосился на Чебакова и встретил его неласковый взгляд.
– Никак невозможно, Василиса Кузьминишна. Служба не позволяет.
Васенка презрительно усмехнулась.
– Обробел, сосунок! А ну вас всех!..
И быстро вышла, хлопнув дверью.
На некоторое время в горнице установилось неловкое молчание.
– Своевольны стали бабы... – сказал наконец Денисыч.
– Бога забыли, добра не жди, – подхватил попик.– Истинно сказано в Писании, прийдут времена Содома и Гоморры...
– Не разводи агитацию, кутья! – прикрикнул Чебаков. – И вообще освободи помещение. Не принюхивайся к чужим делам.
– Далек я от мирских дел, – смиренно возразил попик. – И помыслы мои обращены к царству небесному.
– Ну и шагай в свое царство, – добродушно усмехнулся Чебаков.
– А попадью оставь! – крикнул вдогонку Васька Ершов. – Пущай еще принесет закуски.
– Какое же у тебя дело ко мне, товарищ председатель? – спросил Чебаков, когда поповская чета удалилась на кухню.
Сергей предъявил свой мандат.
Чебаков передал его Ваське Ершову.
– Читай!
– Предъявитель сего товарищ Набатов Сергей Прокопьевич является помощником командира Приангарского партизанского отряда и командируется в село Коноплево для разъяснения задач текущего момента и пополнения партизанского отряда за счет местного населёния, – прочел Васька и, подмигнув Сергею, добавил: – Опять в начальниках ходишь.
– Насчет населения местного не шибко обрыбишься, – сказал Чебаков, нахмурясь. – Вторую неделю стоим здесь, в Коноплево, а один подпасок бездомный записался в отряд. Понятно? Пустой номер – твоя командировка.
– Почему пусгой? – возразил Сергей. – Сколько бойцов в вашем отряде?
– Двадцать восемь штыков и шесть сабель, – важно ответил Васька.
– Помолчи! – оборвал его Чебаков. – К чему это ты спросил?
– Не понял?
– Ты мне загадки не загадывай. Молод еще!
Сергей словно не заметил его вспышки. Сказал убежденно:
– Объединяться надо, Ефим Терентьич. Враг у нас один. Вместе и бить его.
Чебаков молчал, сбычившись. Грузно положил на стол пудовые кулаки.
– Скажу по-стариковски байку, – вступил в разговор Денисыч. – Свяжи веник – не переломишь. А по прутику и дите малое переломит.
– Объединяться, значит?.. – Чебаков в упор посмотрел на Сергея. – А верх чей?
– В корень смотришь. Ефим Терентьич! – закричал Васька. – Знаем мы эту механику! Просунь шею в хомут, враз засупонят!
– Командиры у нас выборные. Выбираем по боевым заслугам, по опыту, по уму, – ответил Сергей Чебакову. – А насчет хомута, это глупый разговор. Интерес у нас один. Дело общее.
– Посадят на загорбок комиссара, – не унимался Васька, – будешь ходить по одной половичке!
– Дисциплины испугался! Так и скажи, что кишка тонка! – Сергей тоже взорвался наконец. – Самогон глушить да баб лапать, за этим ты в партизаны пошел? А дураки пущай за тебя воюют? Я как узнал, что в поповском доме прижились, понял, какого поля ягода.
Странное дело, Чебаков как будто и не обиделся.
– Постой, браток, постой, – неторопливо возразил он, удерживая жестом порывисто вскочившего Ваську. – За попа не заступайся. Нашел, чем попрекать. Мне сказали, он летось исправника дюже сладко угощал. И с офицерами дружбу водит. Вот я ему и определил на постой штаб отряда. Пущай опосля господ нам, мужикам, прислуживает. Он у меня за неделю ручной стал. Цыкну, на брюхе ползет. Понял?
– Я другое понял, – жестко возразил Сергей. – Зажирел ты на сладких поповских харчах, как кладеный боров. Больше я тебя совестить и уговаривать не буду. Собирай отряд на собрание!
– А ежели не соберу?
– Сами соберем!
– А ежели тебе по шее?
– По моей ударишь, своя заболит.
– А ты, председатель, не робкого десятка, – с видимым удовольствием сказал Чебаков. – Я таких уважаю. Ты мне скажи, на кой тебе ляд собрание?
– Передам приказ Военно-революционного совета.
– Какой приказ?
– Присоединиться к Приангарскому партизанскому отряду и совместно выступать на Братский острог. Немедленно.
– Еще не запрет, а кнутом машешь! – выкрикнул Васька. – Пошли ты его, Ефим Терентьич, к такой матери! Сами знаем, куда выступать.
Сергей встал.
– Если не выполните приказ, разоружим. И будем судить, как дезертиров и изменников революции!
– Я с тобой по-хорошему, а ты опять грозишься, – упрекнул Чебаков. – Ты одно в толк возьми. У тебя отряд, у меня отряд. Ежели я тебе приказывать буду, ты выполнишь? Нет. А почему я твой приказ исполнять должон?
Семен Денисыч, внимательно следивший за Чебаковым, понял, что тот озабочен больше всего тем, чтобы не уронить своего престижа, и поторопился помочь ему.
– Вот мы тебе и толкуем. Ефим Терентьич, – сказал он уважительно, – надо заодно, объединяться, значит. Тогда никто никому приказывать не станет, а все будем решать сообща. А ты все не вдоль, а поперек. А тебе, орел, скажу, – он обернулся к Ваське, – вовсе не туды гнешь. Нешто память у тебя коротка? Забыл, как летом понужнули вас из Братского острога? Стало быть, надо на ихнюю силу свою силу собрать.
И Чебаков понял старика. Васька, которому очень не понравилось, когда Денисыч помянул про жестокий разгром бывшего смолинского отряда, хотел что-то возразить, но Чебаков остановил его.
– Обмозгуем ваше предложение, – пообещал Чебаков Сергею, – и дадим ответ по всей форме.
– Я же говорю, собирай отряд.
Чебаков усмехнулся.
– Вот проводим дорогих гостей и соберем.
– Нам еще надо в сельский совет, – сказал Сергей.
– Нету здесь совета, – уточнил Васька, – здесь староста.
Сергей даже сплюнул в досаде.
– Староста! Вторую неделю здесь жируете. Партизаны!
– Какая разница? – возразил Васька. – Староста здешний мужик трудовой. И сноха у него молодая.
– Пошли к старосте, – сказал Сергей.
Старостой оказался крестьянин, встреченный ими у околицы.
Разговор с ним был короткий. Староста напрямки заявил, что к партизанам в селе уважения нету и никто из мужиков не станет записываться в отряд.
– Вот ежели вы этих ухорезов укоротите, – добавил он напоследок, – тогда поглядим...
3
Палашка и Катя с самого обеда то поочередно, то обе вместе выбегали на крыльцо посмотреть, не едут ли. Уже начало смеркаться, а Сергей, Санька и Денисыч еще не вернулись...
У Брумиса иссякли запасы бумаги, и Катя не была занята своим обычным делом, переписыванием листовок. Чтобы быстрее скоротать время, она напросилась помогать Палашке в стряпне. В другое время Палашка наверняка отвергла бы ее помощь, но сегодня общая тревога сблизила обоих, и приглушила настороженную отчужденность, какая установилась в их отношениях после памятной обоим и огорчившей обоих танцевальной вечеринки.
Катя не обладала Палашкиной душевной стойкостью и не умела скрывать своих чувств. Палашка, видя ее волнение, даже пожалела ее: томится девка, переживает... Созорничал верченый, приворожил девку, а теперь смеется над ней...
Палашка была искренна в своем сочувствии, хотя первое время вероломное поведение Саньки вызывало у нее злорадную усмешку. На чужой каравай рот не разевай!.. Но Катя и не пыталась соперничать, она даже не подходила к Саньке, а лишь робко смотрела на него издали и страдала молча. И в Палашкиной душе взяло верх великодушие счастливого человека.
А сейчас и ее счастье висело на волоске. Уехали в незнакомое место всего втроем... да из троих один только для счету, из него уж песок сыпется... Сказывают, у Белоголового казачья сотня дозоры несет. Конные разъезды все время рыщут по дорогам... Высматривают, кого бы своими шашками засечь...
Палашка вспомнила страшную смерть Романа Незлобина, валявшееся на конторском дворе изуродованное сабельными ударами тело старого мастера Василия Михалыча... И представилось, вот так же лежат где-то на неведомой лесной дороге порубанные два самых близких и дорогих ей человека...
Всю ровно ознобом хватило...
А тут еще подошел этот черномазый Азат. «Зачем грустишь? Молодой девушке нельзя грустить. Спой лучше про богородицу!»
Шуганула его так, что отскочил, как ошпаренный. До чего же настырные эти мужики, покружилась с ним раз под гармошку, теперь липнет, как банный лист...
И у Кати не выходил из памяти недавний вечер, когда Санька был так ласков с нею... Страшно было подумать, может быть, и взглянуть на него ей больше не суждено...
Когда перемыли посуду после обеда, Палашка насмелилась подойти к сидевшим в штабной избе Бугрову и Брумису.
– Долго нету наших-то... Послать бы кого за имя?..
Бугров, внимательно слушавший Брумиса, строго посмотрел на встревоженную Палашку.
Брумис успокоил.
– Не близко до Коноплева. К ночи вернутся.
– Я пойду навстречу? – попросилась Палашка. – Может, лежат где раненые...
– Надо будет, пошлем, – сказал Бугров.
Палашка ушла в запечье, легла ничком на лавку. Катя накинула полушалок, уселась с книжкой на крыльце. Пыталась заставить себя читать.
Прошел еще один неимоверно длинный час. Нежаркое сентябрьское солнце заметно склонилось к закату. Катины мысли прервал глухой размеренный конский топот.
На легкой рыси подъехал верховой в крестьянской одежде.
– Здесь штаб Приангарского отряда?
Получив утвердительный ответ, спрыгнул с лошади. И по тому, как ловко он это проделал, Катя поняла, что обманулась, приняв его по окладистой русой бороде за пожилого человека.
Бородач привязал коня за скобу, вбитую в притворный столб.
Оглядел Катю внимательно, не шибко ласковым взглядом.
– Командир отряда Бугров здесь? – И вперед Кати прошел в избу.
Не доходя три шага до вставших ему навстречу Бугрова и Брумиса, доложил:
– Делегат Мухинской волости Красноштанов.
– Получили наше обращение? – спросил Брумис, когда все трое уселись за стол.
– По этому делу и приехал, – ответил Красноштанов.
– Что же один? – спросил Брумис. – Или перевелись мужики в Мухинской волости?
– Об этом и надо поговорить.
– Поговорить... – проворчал Бугров. – Однако, пора разговоры кончать, за дело браться!
– Не понужай, товарищ командир, – спокойно, но твердо возразил Красноштанов. – Разговор у меня сурьезный. Тут надо разобраться. Начальников шибко много развелось. Слыхал, поди, пословицу: на одних подметках двум царям не услужишь...
Бугров грубо перебил его:
– Царя давно порешили, а советская власть одна!
– Вот нам одну и надо! – Красноштанов расстегнул верхнюю пуговицу кафтана, достал из-за пазухи несколько бумаг. Отыскал нужную, положил на стол: – Ваша?
Брумис кивнул:
– Наша.
– ...Вот из штаба Шиткинского фронта. Вот приказ капитана Белоголового. Ну, это не в счет. А вот седни получили. Написано тоже от штаба вашего отряда, а подпись другая: Вепрев. И место указано другое. Вот и рассуди, какую бумагу исполнять?
– Как же вы рассудили? – спросил Брумис.
– А ты как бы рассудил? Ни одну не исполнять. Пока порядку не будет. На сходе так порешили. Организовать свой отряд. Оборонять свою волость.
– На фронте был? – резко спросил Бугров.
– Два года.
– Так какого ты черта хреновину порешь! – вскипел Бугров, – Надолго твоего отряда в одиночку хватит! Беляков надо одним кулаком бить, а не на усобицу.
– А я что говорю! У белых своя власть. По Сибири – Колчак, в Иркутске – губернатор, здесь, на Ангаре, – капитан Белоголовый. А у нас? – он сплюнул в досаде. – Никто никого не признает. В каждой деревне свои порядки. В каждом отряде свой начальник. – И решительно, словно отрубил: – Нам своя власть нужна!
4
Бугров за вечер выкурил полный кисет самосада. По горнице, тускло освещенной мигающим пламенем коптилки, ходили волны сизого вонючего дыма.
– Хоть девок пожалей, – говорил Брумис, кашляя с надсадой и отмахиваясь обеими руками.
– Пущай привыкают к солдатской жизни, – отвечал Бугров и заряжал наново свою трубку.
Сергей, Санька и Семен Денисыч вернулись в отряд далеко за полночь.
Палашка и Катя, конечно, только делали вид, что спали, но выбежать навстречу не решились – застеснялись Брумиса и особенно Бугрова.
– Загуляли вы, однако, ребята, – сказал Бугров. – Я уже наутро конную разведку отрядил, выручать вас.
– Загуляешь с таким игуменом! – кивнул Санька в сторону Сергея, – Повстречался ласковый хозяин, да и то без проку.
Сергей рассказал подробно про то, как их принял Чебаков, и про то, как жаловался на партизан коноплевский староста.
– Одно к одному, – сказал Бугров, выслушав Сергея. – Ну, добро, отдыхайте. Мы с Владимиром Янычем еще малость потолкуем.
– Выходит, правильно мы с тобой решили, – сказал Бугров Брумису, когда они остались вдвоем. – Только так, а не иначе. До Москвы не достанешь. Колчак загородил. А без советской власти нам нельзя. Чего молчишь, вроде засомневался?
– Какие могут быть сомнения? Решили правильно.
Но Бугров почувствовал, что какая-то невысказанная мысль тревожит Брумиса.
– Нет, ты скажи, что у тебя на уме.
– Откровенно?
– А то как? Еще мы с тобой в прятки станем играть!
Брумис пристально посмотрел прямо в глаза Бугрову.
– Скажи... по совести... Сам ты сможешь подчиняться власти, которую мы создадим?
– Своей-то власти!
– В том и дело, что своей. А что если в трудную минуту скажешь: «Моя власть. Сам ставил, сам сниму...»
Бугров помрачнел.
– Обидно говоришь!.. Нет, Владимир Яныч, зря подумал. Я за то и воюю, чтобы своей власти подчиняться!
