Текст книги "Партизанская богородица"
Автор книги: Франц Таурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
– Робеет, – также вполголоса ответил Вепрев, пожимая плечами. – Молодо-зелено...
– Сразу в дом не пойдет?
– Самое верное – прогулка при луне, – усмехнулся Вепрев. – Ночь-то какая!
– Значит, вариант номер два?
– Верное дело!
– Действуйте, подпоручик!
Вепрев откозырнул, снова взял Катю под руку и повел ее проулочком к берегу Ангары.
И почти тут же Малаев снова окликнул.
– Подпоручик, что же вы не познакомили меня с вашей дамой?
– Не бойтесь! Я не оставлю вас одну, – шепнул Вепрев и оглянулся.
Малаев торопливо шел к ним. Следом, шагов на десять отступя, оба телохранителя.
«Паршивый трус!» – подумал Вепрев.
И, словно услышав его, Малаев через плечо бросил что-то своим провожатым. Те сходу сделали «налево кругом» и вернулись на завалинку. Туда же подошли еще два солдата. Вепрев не мог в сумерках разглядеть их лиц, но он знал, что это Трофим Бороздин и Аниська.
– Нехорошо, подпоручик! – с наигранным смешком произнес Малаев. Он слегка запыхался от быстрой ходьбы. – Не вижу почтения к старшему чином. Исправляйте ошибку.
И, не дожидаясь ответа Вепрева, как-то по-петушиному заскочил вперед, прищелкнул каблуками:
– Поручик Малаев!
Катя неловко протянула ему руку.
– Смородинова.
– Мало, милая девушка, мало! У женщины главное – имя.
– Екатерина Васильевна.
– Очень приятно!
Он еще раз шаркнул ножкой, предложил Кате руку. Катя опасливо коснулась его руки кончиками пальцев.
– Ах, какая вы, право! – воскликнул Малаев и сам плотно ухватил Катю под руку. – Позвольте мне разделить ваше общество. Сама природа настраивает на романтический лад. Такая теплая, почти летняя ночь!
Он повернул голову к Вепреву и подмигнул ему. Вепрев ответил кивком и замедлил шаг.
– Вы дрожите? Вам холодно? – шептал Малаев Кате. – А я, напротив, весь горю!.. Как в огне!.. Я согрею вас... вот так!..
Катя отшатнулась, силясь вырваться.
– Ну что вы, что вы... – бормотал поручик, хватая Катю за плечи.
– Пустите! – Катя сильно толкнула Малаева в грудь.
– Ах, ты так! – и он заломил ей руку.
Катя отчаянно вскрикнула.
Ее крик слился со звуком выстрела. Вепрев почти в упор выстрелил Малаеву в затылок.
И тут же, словно эхо, где-то совсем близко, один за другим, хлопнули еще два выстрела.
Брумис отдает часы
1
Весь август стояла необычная для этих мест жара.
Короткая щетинистая травка проступала на буграх желтыми проплешинами. От сухости и зноя рвало землю, и трещины, словно глубокие морщины, прорезали ее лицо. На пригорке, неподалеку от кручи высокого берега, будто задумавшиеся подружки, неподвижно застыли три молоденькие березки. Увешанные безмолвными листьями, бессильно поникли их ветви.
Сухой перегретый воздух, пропитанный не видимой глазу пылью, першил в горле. Сюда, на гору, не достигало свежее дыхание реки.
Алеха Перфильев, сморенный зноем, лежал ничком в жидкой тени, широко раскинув длинные ноги, обутые в старые солдатские ботинки с выцветшими обмотками.
Азат Григорян, сидевший без рубахи на самом солнцепеке, посмотрел на проношенные до стелек подошвы Алехиных обувок, потрогал свои еще более неказистые и сказал ленивым голосом:
– Скоро на своих подметках ходить будем.
Алеха ничего не ответил.
– Ты спишь, друг?
Алеха приподнялся на локте, повернул к товарищу лицо, чуть не до самых глаз заросшее светлой курчавой бородой.
– Ты не пятки мои разглядывай, а за тем берегом смотри. Да укройся от глаз за деревом. Сидишь, как кобель на бугре, за три версты видно.
– Здесь солнце греет. Хорошо! Совсем не знал, какой отличный климат в Сибири! Очень хорошо!
– Мало хорошего, – проворчал Алеха. – Озимя сеять надо, а земля – что зола.
– Сеять некому, все воюют, – возразил Григорян.
– Воюют, нет ли, а хлеб все едят, – строго сказал Алеха и снова перевел взгляд на реку.
Поделили они с Азатом службу. Алеха смотрит за рекой и за дорогой, что внизу под горой прижалась к самой воде. Азат следит за дорогой на противоположном берегу. Та идет поверху, вдоль подступившего к реке леса.
Так что смотрит на реку Алеха вроде не по охоте, а по нужде. И все равно любо душе смотреть на нее.
На этой реке Алеха Перфильев родился и вырос. Уже пора бы приглядеться к ней. Сейчас, опять же, и время не то, чтобы речным привольем любоваться. Но уж больно она хороша, Ангара-сибирячка.
Отсюда, с высокого берега, она видна далеко, на многие версты. Яркая голубизна неба опрокинулась в реку и загустела, сжатая темными берегами. По сверкающей синеве разостланы продолговатые зеленые острова. У самого горизонта, куда едва хватает глаз, река сворачивает влево и прячется за черным лобастым мысом.
– Друг, ты еще не уснул? – окликает Азат своего товарища, который недвижим, как покойник.
– Тебя спать в дозор послали? – отвечает вопросом Алеха.
Григорян пожимает плечами.
– Конечно, спать можно и в другом месте. Только результат один. Сам видишь, кругом ни души. Смотри не смотри.
– Не туда смотришь.
– Куда надо смотреть?
– На реку посмотри.
В голосе Алехи пренебрежительная снисходительность.
Азат догадывается, что попал впросак, и вскакивает, хотя с места, где он сидел, вся река видна, как на ладони.
Конечно, Алеха прав.
На протоке, между дальним островом и коренным берегом, чернеет крохотная на таком расстоянии лодка. Возле нее, то справа, то слева, вспыхивают светлые искорки.
– Видишь? – все так же снисходительно спрашивает Алеха.
– Вижу.
– Ну и он тебя видит. Укройся.
– Почему он? Может быть, в лодке не один человек?
– Один. Кормовиком подгребается. Сюда плывет.
– Ты даже это видишь? – удивляется Азат.
Сам он, как ни всматривается, не может определить, куда движется лодка, кажется, что она неподвижна, как неподвижна и сама застывшая в безмолвии река.
Алеху забавляет недоумение товарища.
– Понимать надо, – поясняет он. – Посередь протоки плывет, значит, на пониз. Кабы против воды, шел бы под берегом.
Мало погодя стало заметно, что лодка приближается. С каждой минутой видимая се скорость увеличивалась, так же как увеличивались и размеры лодки. Теперь и Азат убедился, что в лодке нет никого, кроме гребца, который, сидя на корме, размашисто работал веслом на обе стороны.
Когда лодка поравнялась с укрывшимися за березками дозорными, Алеха поднялся и окликнул плывущего:
– Эй, на лодке! Поворачивай к берегу!
Гребец послушно повернул лодку поперек течения.
Алеха велел Григоряну наблюдать за обеими дорогами, а сам, захватив винтовку, побежал вниз по откосу навстречу пристающей к берегу лодке.
2
Курили все, и сизый дым не успевал уходить в настежь раскрытые окна.
В небогатой крестьянской избе заседал совет Приангарского партизанского отряда.
Командир отряда Бугров сидел за добела выскобленным столом в красном углу и окуривал едким самосадом и без того закопченного Николая угодника, чья медная риза тускло поблескивала в волнах дыма, ходивших под потолком.
В такой духоте у окна было бы способнее, но старшему начальнику подобало заглавное место.
Бугров был в заношенной полотняной рубахе, расстегнутой на все пуговицы. На белом ее фоне резко выделялась окладистая темная борода. Такие же темные и волнистые волосы были подстрижены коротко и очень неумело.
С другого конца стола сидел секретарь совета Брумис. Перед ним лежал лист бумаги. Брумис вел протокол.
Впрочем, пока на листе не было ни одной строки. Совет еще не принял решения. Мнения резко разошлись.
– Кого дожидаться! – возбужденно выкрикнул Петруха Перфильев. – Сиднем сидеть можно и дома, возля бабы! – тут он вспомнил, как в ночь перед уходом из родного села побил жену, вымещая на ней злобу против опозорившего ее фельдфебеля, увидел ее провалившиеся от горя глаза и, уже не помня себя, подошел к столу и грохнул кулаком по лежащему перед Брумисом чистому листу бумаги, так что подпрыгнула стоявшая рядом ученическая чернилка.
– Развели канцелярию! Бить их надо, гадов! Часу жизни не давать! А мы разговорами себя тешим. Чего уставился, командир! Ждешь, пока сами, не споря, уйдем? Сиди тогда в обнимку со своим писарем!
Бугров смотрел невозмутимо, как будто обидные слова относились не к нему, а к кому-то постороннему, положение и авторитет которого ему – начальнику партизанского отряда Бугрову – были глубоко безразличны.
Илья Федосеевич Голованов, сидевший на лавке возле двери, нахмурился. Он тоже высказался за немедленное выступление, но не одобрял Петрухиной дерзости. Непорядок – на командира лаять.
– Сядь! Ты не на базаре! – строго сказал Брумис, убирая Петрухину руку с листа бумаги. – Чего раскричался? Ты за советскую власть? А мы все против? Ты пойми: у Малаева солдат вдвое больше. И пулеметы. И патронов не по пятку на винтовку...
– Зубами горло порвем! – прохрипел Петруха.
– Голову сложить и дурак может! А надо бить наверняка! Предлагаю послать в штаб Шиткинского фронта, просить подкрепления.
– Подмога не помеха, – веско вставил Голованов, – только пока шиткинцы подойдут, считай неделя, а то и все десять ден. Малаев – он тоже ждать не будет.
– А что ему делать? – возразил Брумис. – Давайте, товарищи, не будем горячку пороть. Рассудим спокойно. Если бы Малаев за собой силу знал, давно бы ударил. Три дня, как он Перфильево занял. Сидит, затаился. А до этого нигде даже дневки не делал. Ходом шел. Почему он нас не тревожит?..
– Тебя боится, – зло бросил Петруха.
– Меня, пожалуй, и не боится, а меня, тебя и всех нас – очень даже боится! Как ему нас не бояться? Каратель привык безоружных пороть и расстреливать, а в бой идти нет у него охоты. Ты сам и рассуди: за что он на смерть пойдет? За Колчака? Нужен Колчак ему, как заднице чирей...
– Ты ишо уговоришь меня, что они за советскую власть, – съязвил Петруха.
– Нет, дорогой товарищ, – серьезно и твердо сказал Брумис, – вся эта свора – лютые враги советской власти. Власть рабочих и крестьян – это мир и порядок, а им надо, чтобы войне и разрухе конца не было, чтобы можно было безнаказанно грабить, пороть и насильничать...
Денис Ширков, помощник Бугрова, – его в отряде именуют начальником штаба, – худощавый, болезненного вида человек в выцветшей солдатской гимнастерке, хмурится, покусывая кончики жидких усиков мочального цвета, и смотрит на Бугрова: пора кончать разговорчики и принимать решение.
Но Бугров не торопится обрывать спорящих: говорят о деле.
Брумиса снова перебивает Петруха Перфильев.
– Ты, конечно, человек партейный, лучше нашего все понимаешь. Одно не возьму в толк, когда же им полный укорот будет?
– Сколько у вас в деревне мужчин? – в упор спросил Брумис.
Петруха удивлен неожиданным вопросом.
– Однако, до сотни будет.
– А во всей волости? – продолжал допытываться Брумис.
– Откудова мне знать... Поди, вся тыща наберется.
– Скостим половину на престарелых, больных, искалеченных. Сколько останется? Пятьсот?
– А в отряде у нас крестьян вашей волости шестьдесят четыре человека. Остальные, видать, еще злости не накопили. Когда накопят и возьмутся, как ты, за оружие, тогда всем карателям и самому Колчаку – конец.
Петруха сплюнул и зло выматерился.
– Долго ждать!
– Не долго. К нам каждый день идут, а к Малаеву?..
Петруха снова хочет что-то возразить, но на пороге открытой двери появляется потный и запыхавшийся Азат Григорян. Пропускает вперед пожилого сутулого мужика в длинной до колен рубахе, подпоясанной сыромятным ремешком, и, вытянувшись в струнку, рапортует:
– Товарищ командир! Доставил задержанного. Разрешите вернуться в дозор?
– Погоди! – говорит Бугров. – Где задержали?
– Ково задержали? – сердито говорит мужик. – Из Перфильева я, с пакетом. Который тут начальник Бугров?
– Я Бугров.
Он встает, и теперь видно, какого он великолепного роста. Голова его приходится вровень с ликом Николая угодника, примостившегося на божнице под самым потолком избенки.
Мужик не спеша достает из-за пазухи завернутый в тряпицу пакет. Тряпицу прячет в карман штанов, пакет подает Бугрову.
– Можно идти? – напоминает Азат.
Ему, конечно, любопытно узнать, что за пакет. Но Алеха сказал, не задерживаться. Да он и сам понимает: может, этот посыльный с письмом только для отвода глаз.
– Иди, товарищ Григорян! – говорит Бугров. Передает пакет Брумису. – Читай, что там?
Брумис быстро пробегает глазами рукописный текст, говорит взволнованно:
– Товарищи, слушайте! – И читает громко, торжественно: – «Товарищу военному комиссару и начальнику отряда Красной Армии Приангарского края. Сообщаю, что село Перфильево взято мною и моими товарищами, восставшими против Сибирского контрреволюционного правительства и перешедшими на сторону Советской власти. Прошу немедленно прибыть в село Перфильево. Со мной сорок один человек. Жду вас. Привет всем товарищам вашим». Подписано: «Временно исполняющий должность начальника отряда Красной Армии военный комиссар Вепрев».
– Ах, мать твою!.. – в буйном восторге кричит Петруха Перфильев. – Теперь и Рубцов от нас не уйдет!
Брумис с веселой улыбкой хлопает Петруху по плечу.
– А ты торопился!
Но Бугров по-прежнему сосредоточенно невозмутим.
– Весной так же вот позвали нас в гости на станцию Тайшет. Изо всего отряда нашего четверо живыми ушли, – жестко говорит он. И строго спрашивает мужика: – Кто тебе пакет дал?
Мужик заметно обескуражен.
– Это начальник, стало быть, ихний... как тут прописано, Вепрев, стало быть. Отдал, значит, пакет и велел сказать, что мы, это они, то есть, офицера убили и перешли, стало быть, в Красную Армию...
– Ты сам видел убитого офицера? – все так же строго спрашивает Бугров.
Мужик поспешно мотает головой.
– Не видал. Говорили, мертвяков всех в воду покидали, – поясняет: – На высоком яру у нас село, возля самой реки... Однако, с вечера стреляли. Это я сам слышал.
– Кто стрелял? В кого?
– Не знаю. Нешто пойдешь спрашивать?.. Тем рад, что не тебя стреляли. По нонешним временам дела такие, вечером ляжешь живой, утром проснешься мертвый.
– Перфильев! – приказывает Бугров Петрухе. – Скажи часовому, чтобы присмотрел за ним.
Мужик встревожен.
– Товарищи командиры! Да вить я...
– Шагай, шагай, отец, – говорит Петруха. – Разберемся. Не виноват – не тронут.
Когда Петруха возвращается в избу, Бугров говорит, обращаясь сразу ко всем.
– Теперь надо решать.
– Ежели не мешкать, засветло дойдем в Перфильеву, – быстро отвечает Петруха.
Для него вопрос решен.
Денис Ширков, поджав тонкие губы, качает головой:
– Темное дело.
– Всем отрядом нельзя, – спокойно, но веско произносит Голованов. – Не разведав броду, не суйся в воду.
– Правильно, Иван Федосеевич, – подтверждает Бугров. – Пошлем в разведку. Двоих будет достаточно.
– Парламентеров, – уточняет Ширков. – Посмотрят на этого Вепрева, чем он дышит, и договорятся о встрече отрядов.
– Ловко у вас получается! – возмущается Петруха. – Всем отрядом боязно, а двоим можно. Это значит, волку в зубы! Кто же это пойдет?
– Я пойду, – говорит Брумис.
Пристально смотрит на Петруху и добавляет:
– И ты!
Петруха смотрит на него исподлобья.
– Разве твоя и моя жизнь дороже, чем жизни сотни товарищей! – говорит Брумис.
– Эх, язви твою душу! Против тебя рази выспоришь!..
– Других предложений нет? – спрашивает Бугров. – Пиши себе мандат, Владимир Яныч!
Петруха достает из кармана штанов круглую гранату-лимонку, подбрасывает на ладони.
– Еще бы парочку. Случаем, неустойка – всех к богу в рай!
– Оружие не берем, – говорит Брумис. – Не за тем идем.
Отстегивает кобуру нагана и кладет на стол.
– Точно, – подтверждает Бугров. – Оружие оставить!
Брумиса и Петруху провожает весь отряд.
Мужик, доставивший пакет, первым ступает в лодку.
– Грести-то кто может из вас?
– Не лыком шиты, – отвечает Петруха.
Мужик берет весло и садится в корму. Петруха садится в греби. Брумису остается место в носу лодки.
Загруженную лодку не стронуть с места.
Бородатый партизан, стоящий ближе всех, подходит, берется за нос.
Заметив на руке Брумиса подаренные Вагановым часы, говорит:
– Ты, друг, может, и не вернешься. Оставь нам часы.
– Где у тебя совесть! – попрекает Петруха.
Но Брумис, промедлив всего одно мгновение, – дорогой подарок, память о товарище! – снимает часы, отдает бородатому.
– Он прав, – говорит Брумис Петрухе, – в отряде часы нужны.
Петруха гребет размашисто и сильно. С каждым ударом весел лодка рывком подается вперед.
– Греби не сломай! – остерегает мужик.
Он ведет лодку впритирку к берегу, здесь течение много слабее. Скоро люди, стоящие на берегу, сливаются в одно серое пятно, а затем и совсем скрываются, заслоненные изгибом берега.
– Эх, навались! – командует сам себе Петруха. – Может, последний раз довелось пробежать по матушке Ангаре...
Об этом же думает и Брумис.
– Ты Вепрева самого видел? – спрашивает он мужика.
– Самолично мне пакет вручал.
– Как он с виду?
– Фасонистый мужик. Росту хорошего и с лица чистый.
– Не про то. Нам с ним не целоваться. Верить-то ему можно, что он за Советскую власть?
– А кто ж его знает? – малость подумав, отвечает мужик, – На лбу не написано, чо у него в мыслях.
И этот неопределенный ответ почему-то успокаивает Брумиса.
3
– Мы пурламетеры! – гордо заявил Вепреву Петруха Перфильев.
– Парламентеры, – догадался Вепрев и весело, раскатисто расхохотался. – Эта должность вроде теперь ни к чему. – И пояснил: – Парламентеров посылает одна воюющая сторона к другой. А мы друг с другом воевать не собираемся. Мы не враги, а друзья!
– Давно ли подружились... – проворчал Петруха.
Его задело, что этот подтянутый и, как ему показалось, щеголеватый офицер, едва успевший спороть погоны, уже подсмеивается над ним – красным партизаном.
– Он прав, – урезонивая ощетинившегося Петруху, спокойно сказал Брумис и показал на красный флаг, укрепленный на коньке избы. – Кто под красным знаменем, все наши друзья.
– Вот я и говорю, давно ли! – упорствовал Петруха.
– Не пойми, друг, что допрашиваю, – сказал Вепрев Петрухе, – но хочу спросить: ты сам давно в партизанах?
– Да уж как-нибудь поболе твово! – все так же недружелюбно отрезал Петруха.
Вепрев улыбнулся.
– Вряд ли. – И уже серьезно, с достоинством: – я в Красной Армии с февраля восемнадцатого, а в партии большевиков с августа тысяча девятьсот семнадцатого года.
Петруха был озадачен.
– Как же ты в каратели подался?
Вепрев снова улыбнулся.
– Разве плохо?
И тогда Петруха понял.
– Ах, язви твою душу! – закричал он и кинулся обнимать Вепрева.
Вошли в избу, сели за стол.
По одну сторону Брумис и Петруха, по другую – Вепрев и его помощник Трофим Бороздин.
Брумис предъявил мандат.
– С печатью! – удивился Вепрев и, поднеся к глазам листок, прочел: – Военно-революционный штаб фронта Приангарского края. Здорово!
– Есть у нас один мастер, – сказал Брумис.
– А мы вас ждали только к ночи.
– И всем отрядом, – добавил Трофим Бороздин.
Голос у него был по фигуре – густой, низкий бас.
– Отряду надо время на сборы, а мы поторопились, – пояснил Брумис.
– Понятно! – сказал Вепрев. – Когда же ждать ваших?
– Завтра к обеду, – ответил Брумис и, предупреждая возражения Петрухи, ткнул его под столом ногой.
– Отлично! – сказал Вепрев, от которого не укрылось недоумение Петрухи. – Что ж, Трофим Васильич, – обратился он к помощнику, – надо покормить гостей. Проголодались с дороги.
– Потом, – остановил его Брумис. – Прошу собрать отряд!
– Это зачем же? – насторожился Бороздин.
– Передать приветствие Военно-революционного совета новому отряду бойцов Красной Армии, – торжественно произнес Брумис.
Встреча с бойцами окончательно рассеяла все подозрения Брумиса. Их радость и воодушевление были неподдельными. Брумиса засыпали вопросами, и он до хрипоты рассказывал о положении на фронтах и ближних, и дальних, хотя и у него сведения были далеко не самые свежие.
– Товарищи! – сказал наконец Бороздин. – Время к вечеру, а гости не кормлены.
После обеда Вепрев спросил Брумиса:
– Значит, не очень-то поверили нашему письму?
– Теперь могу сказать: сомневались, – ответил Брумис.
– Ты лично тоже сомневался? – спросил Бороздин.
– И я сомневался.
– Стало быть, на смерть шел?
Брумис в ответ пожал плечами.
– Вас сколько всех?
– С командиром сорок два.
– Хватило бы за двоих рассчитаться.
– Это как же понимать? – спросил Трофим Бороздин.
– Понимать надо так. Если в отряде к вечеру не будет от нас вестей, то ночью... всем вам амба.
– Ты же говорил, отряд подойдет завтра к обеду?
– Для того и говорил.
4
Такой манифестации крестьяне старинного приангарского села Перфильево еще не видывали.
Впереди с полыхавшим на ветру красным знаменем шел Петруха. За ним в ряд трое: Бугров, почти такой же высокий Вепрев и Брумис, рядом с ним выглядевший коротышкой.
Партизанская колонна была расчленена на три подразделения. Передом шли ветераны-бугровцы, их вел помощник командира сухопарый и сутуловатый Денис Ширков. Следом шел отряд подымахинских крестьян во главе с Ильей Федосеевичем Головановым. Замыкал колонну взвод солдат бывшего малаевского отряда. Их возглавлял Трофим Бороздин.
Внимание сельчан, особенно женской их половины, было приковано к замыкающему взводу, который выделялся строевой четкостью шага, безукоризненным равнением в рядах и форменным обмундированием. Солдаты шли с вскинутыми на плечо винтовками, и тщательно отчищенные штыки блестели на солнце.
Высокий, стройный Аниська Травкин шагал правофланговым в первом ряду взвода.
– Какой молоденький да хорошенький! – ласково говорили бабы, провожая глазами тонкую Аниськину фигуру.
Босоногие мальчишки и девчонки бежали за гулко ступавшим взводом, а старики и старухи, сбившись небольшими кучками, обсуждали диковинное событие.
– Вот, гляди-ка ты, солдаты, каратели, а теперь, значит, с крестьянами заодно! – подивилась древняя старуха и перекрестилась дрожавшей от волнения и немощи рукой.
– А солдаты-то кто? – рассудительно произнес высокий старик в черном картузе с широкой тульей. – Те же крестьяны. Кому внуки, кому сыны, кому братья.
– То-то братья! – возразил другой, уперший в березовый дрын длинную сивую бороду. – Слыхал, поди, в Подымахиной всю деревню перепороли? А смертоубивста кругом скоко!
– Последние времена! – прошамкал третий, самый древний. – Сказано в писании, брат на брата!..
– Ты бы, Финогоныч, не напущал туману, – возразил старик в черном картузе. – Было так, брат на брата, а теперь, видишь сам, как дело повертывается. Вместях, стало быть, солдат с мужиком отыщут правду, укоротят буржуя.
Финогоныч в досаде махнул темной и заскорузлой, как пласт лиственничной коры, рукой и продолжал сердито бормотать что-то свое...
Партизанская колонна проследовала из конца в конец села и вернулась к зданию школы, где размещался отряд Вепрева.
По сигналу Бугрова начальники подразделений скомандовали: «Вольно! Разойдись!», и партизаны смешались с солдатами в пеструю живописную толпу.
К Брумису подошел бородатый партизан, протянул ему взятые вчера вагановские часы.
Брумис засмеялся.
– Ты что? Носи на здоровье!
– Никак невозможно, – решительно отказался бородатый. – Я ведь, чтобы сберечь для отряда, а не для корысти.
Бугров и Вепрев поднялись на высокое школьное крыльцо. Бугров объявил митинг открытым, предоставил первое слово Брумису.
Не в первый раз выступал Брумис на митинге. Было у него, что сказать людям. Была выстраданная всей нелегкой жизнью правда, была радость от сознания того, что к правде этой тянутся люди и готовы идти за нее на смертный бой.
...Закончился митинг избранием Военно-революционного Совета нового объединенного отряда.
Председателем Военно-революционного Совета и начальником отряда выбрали Бугрова, его помощником – Вепрева, секретарем Совета – Владимира Брумиса.
– Всех членов Совета прошу после митинга в штаб, – сказал Бугров.
И, обернувшись к стоящему позади Вепреву, заметил в одном из окон девичье лицо.
– При твоей особе состоит? – спросил у Вепрева, кивнув на окно.
– Учительница здешняя, – ответил Вепрев. – Между прочим, очень помогла нам в ликвидации Малаева.
Бугров еще раз, но уже уважительно, посмотрел на Катю Смородинову.
