Текст книги "Партизанская богородица"
Автор книги: Франц Таурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
– Говорил я тебе, – сказал Красноштанов Брумису, когда Митрофан Рудых, раскланиваясь на все стороны и внимательно оглядывая всех маленькими, глубоко запавшими глазами, прошел к столу.
– Пока ничего страшного, – ответил Брумис, но с этой минуты уже не спускал глаз с председателя.
Заняв председательское место, Митрофан Рудых заметно преобразился. Развернулись плечи, и сутулая фигура стала представительней и словно даже выше. На широкоскулом лице с жидкими вислыми усиками утвердилось выражение особой значительности. И только быстро бегающие монгольского типа глаза выдавали его взволнованное состояние.
5
Красноштанов, настораживая Брумиса против усатого председателя съезда, вряд ли предвидел, что его слова оправдаются так скоро, и уж, конечно, не предполагал, что первый удар будет нанесен ему самому.
Митрофан Рудых обратился к съезду с неочередным заявлением.
– Хотя мы только что утвердили полномочия делегатов, – сказал он, – есть надобность вернуться к этому вопросу. На мое имя, как председательствующего на съезде, – эти слова Митрофан Рудых произнес подчеркнуто значительно – поступило ходатайство. В этом ходатайстве изложено о незаконных, корыстных действиях одного из делегатов нашего съезда...
– Кого?
– Кто такой?
– Про кого изложено? – загудели нетерпеливо.
– Позвольте зачесть.
Ходатайство начиналось с покорнейшей просьбы защитить волостное общество от притеснений председателя Совета Красноштанова Григория Кузьмича. Дальше излагались его вины. После того как он стал председателем, сводил личные счеты с уважаемыми односельчанами. Производил незаконные реквизиции. Сам же Красноштанов использовал свое положение для незаконного обогащения. Получил от начальника партизанского отряда шесть мешков муки, двадцать четыре аршина мануфактуры и двадцать фунтов мыла. Да кто знает, сколько еще прилипло к рукам от незаконных реквизиций. Вот как борется Красноштанов Григорий Кузьмич за рабочее дело.
Красноштанов подошел к столу.
– Прошу слова!
– Пожалуйста, товарищ Красноштанов, – произнес председатель с язвительной вежливостью.
Все уставились на Красноштанова, столбом стоящего возле стола. Только Брумис по-прежнему не спускал глаз с председателя. Митрофан Рудых, откинувшись назад на своем председательском стуле, со снисходительной и какой-то ленивой улыбкой смотрел искоса на Красноштанова. Как кот, выпустивший на минутку пойманную и уже полузадушенную мышь.
«Рано торжествуешь, – подумал Брумис. – Только бы Григорий не вздумал оправдываться».
– Слагаю полномочия, – сказал Красноштанов. – Слагаю, пока не закончится следствие по этой кляузе. Требую немедленного следствия!
Сказал веско. Каждое слово глыбой падало в настороженную тишину. И не торопясь, гулкими шагами прошел к прежнему своему месту и сел рядом с Брумисом.
– Зачем так? – сказал ему Сергей. – Им только того и надо, вытеснить нас.
– Григорий прав! – возразил Брумис. – А теперь дело за нами.
Он резко встал и, не успел опешивший председатель раскрыть рта, как Брумис уже стоял возле него.
Призвать бы его к порядку за неуважение, но... Митрофан Рудых оглядел построжавшие лица партизан и не осмелился.
– От имени военных делегатов поддерживаю! – сказал Брумис. – Требуем немедленного следствия! Правильно, товарищи?
Дружный гул голосов поддержал его.
– Кто обвиняет большевика Красноштанова? – резко спросил Брумис оторопевшего председателя.
– Жители села Мухина...
– Конкретно. Фамилии?
Митрофан Рудых уже успел оправиться от минутного замешательства.
– Опасаясь преследований от Красноштанова, пожелали остаться неизвестными.
– Анонимка! А кто передал бумагу?
– Я уже доложил съезду, – Рудых старался держаться как можно солиднее, – податели пожелали остаться неизвестными, и я полагаю...
Брумис хватил кулаком по столу.
– Не выйдет! Сами проведем следствие. Здесь, на съезде. Верно я говорю, товарищи?
Его поддержали так же дружно.
– Пусть Красноштанов скажет нам, своим товарищам, что в этой бумаге правда и что ложь.
– Правильно! – закричал с места Петруха Перфильев. – Пущай скажет по совести!
Митрофан Рудых предпринял последнюю попытку перехватить инициативу.
– Товарищи делегаты! Съезд – не судебная камера и не трибунал. Какая надобность отвлекаться нам от важных государственных дел...
Его не стали слушать.
Громче всех бушевал Васька Ершов.
– Не препятствуй! Облепил человека дерьмом, а обмыть не даешь!
– К порядку, товарищи! – призвал Брумис. – Слово товарищу Красноштанову.
Красноштанов вышел к столу и теперь, когда он стоял рядом с Брумисом, особенно бросались в глаза его стать и богатырский рост. Митрофан Рудых подвинулся со своим стулом в сторону, как бы показывая этим, что он временно уступает свои председательские права.
– Поясняю по порядку, – начал Красноштанов. – Насчет реквизиций. Применял реквизиции. По постановлению совета. Брали у богатеев хлеб. По списку, под роспись. Для обеспечения партизанского отряда. И ихнему представителю сдали. Здесь он, пускай скажет.
– Действительно, – встав с места, подтвердил Петруха Перфильев. – Я принимал. Все, как есть, по списку. Девятнадцать мешков. Шесть мешков раздали в ихнем же селе солдатским семьям, а тринадцать мешков доставил в отряд.
– Ясно о реквизициях? – спросил Брумис.
Первым, к его удивлению, отозвался Митрофан Рудых.
– Ясно. А вот относительно личного присвоения? Тут значится, муки шесть мешков, двадцать шесть аршин мануфактуры и мыла двадцать фунтов, полпуда, значит!
– Дело так было, товарищи, – спокойно ответил Красноштанов. – Еще до того, как в Совет выбрали. Я только из Енисейской тюрьмы вернулся. Полгода просидел, как за сочувствие партизанам. Каратели посадили. Семья у меня – шестеро. Разуты и раздеты. За куском побирались. В те поры остановился в селе отряд партизан Шиткинского фронта. Командир посмотрел на мое житье и приказал выдать мешок муки и, не упомню, сейчас, сколько-то аршин ситцу. Не мог отказаться. Взял для семьи.
– А мыло? – спросил Никодим Липатов.
– Мыла не брал.
– Ежели и брал, так что такого. Скажи прямо.
– Не брал, говорю, – рассердился Красноштанов. – Кого стирать-то? На всех шестерых одна маломальная лопатина.
– Ясно о присвоении? – снова спросил Брумис.
Собравшийся, наконец, с духом Митрофан Рудых перебил его.
– Позвольте! Это не следствие, а черт знает что! Почему мы должны верить на слово обвиняемому?
– Это не обвиняемый, – оборвал его Брумис, – а наш товарищ, делегат, избранный волостным съездом! Он в колчаковской тюрьме за советскую власть сидел. И сейчас на боевом посту. Как же такому человеку не верить!
– Хватит разговору! – закричал Васька Ершов. – Не то базар, не то ярмарка. Голосуй!
Все проголосовали за полное доверие делегату съезда Григорию Красноштанову. Даже Митрофан Рудых, опасаясь остаться в одиночестве, поспешил поднять руку.
6
Едва успели разжевать красноштановское дело, как снова возник конфликт.
Слова потребовал Петруха Перфильев.
– От имени Военно-революционного совета отряда товарища Вепрева предъявляю! – заявил Петруха и выложил на стол председателю запечатанный пакет.
Сергей, недоумевая, оглянулся на Брумиса. Но Брумис сам был удивлен не меньше.
Митрофан Рудых вскрыл пакет, быстро пробежал бумагу. Стрельнул глазами в сторону Брумиса.
– Товарищи делегаты! Нам, избранникам народа, выражают недоверие! – голос председателя до предела налился наигранным возмущением! – На нашу свободную волю пытаются оказать давление!
– Ты не темни, читай бумагу! – потребовал Никодим Липатов.
И опять не посмел Митрофан Рудых оборвать непочтительного делегата. С этими горлопанами лучше не спорить... Пусть выкричатся, авось сорвут глотку. А там, бог милостив, найдется способ потихоньку прибрать к рукам...
– Спокойствие, товарищи! Сейчас зачту, сами увидите, насколь оскорбительна эта директива. Вот слушайте: «Руководствуясь высшими интересами революции, Военно-революционный совет предлагает краевому съезду... обратите внимание, товарищи, предлагает, значит, в подчинение ставит... предлагает краевому съезду, в целях выяснения его политической физиономии, выработать конституцию прав и обязанностей и выработанный проект без промедления выслать на утверждение Военно-революционному совету. Председатель Совета Вепрев, за секретаря Совета Преображенский».
– Это еще что за птица? – спросил Брумис у Петрухи Перфильева.
– Как тебе сказать, ну, вроде адъютанта при командире. Он же и за писаря.
– Он и писал эту бумагу?
– Надо быть. Окромя, грамотеев-то у нас...
– ...Вепреву, стало быть, мало власти над своим отрядом, хочет краевым съездом командовать! – продолжал раскалять атмосферу Митрофан Рудых.
– Обман! Провокация! – вопил Васька Ершов. – Зажимают комиссары...
– Зачем тогда собирали представителев, ежели им доверия нету? – сказал сидевший неподалеку от Брумиса высокий худощавый мужик с резко выдающимися скулами на темном задубелом лице.
Сказал негромко, но с обидой и горечью, и это произвело на Брумиса тем более сильное впечатление, что до того скуластый худощавый мужик ни разу не раскрыл рта, а только внимательно, временами настороженно вслушивался в кипящие вокруг него споры.
– ...Съезд наш, как представляющий всю массу трудового населения края, есть высшая власть! – продолжал вещать ободренный поддержкой Митрофан Рудых. – Военная власть должна подчиняться гражданской, а не наоборот. И выбранный съездом краевой Совет будет осуществлять всю полноту власти!
– Да разве такому Совету можно доверить власть? – сказал Красноштанов Брумису и Набатову. – Всю полноту власти?
– А мы с тобой на что? – возразил Сергей.
– Ты прав, Сергей! – сказал Брумис. – Всю. Именно всю! Иначе незачем было огород городить. А чтобы была власть, какая надо, это наша забота и наша обязанность добиться, чтобы было, как надо.
Но, говоря так, Брумис с трудом подавил в себе горькую усмешку, вызванную мыслью, что приходится блокироваться с явно не заслуживающим политического доверия Митрофаном Рудых... Но иначе нельзя. Краевой Совет только тогда сможет выполнить свою задачу, собрать в кулак все революционные силы, если будет – не на словах, а на деле – обладать всей полнотой власти.
Когда Брумис вышел к столу, Васька Ершов кинул:
– Сейчас комиссар наведет тень на ясный день!
– Тебе от того темнее не станет. Ты ведь слепой. – В голосе Брумиса не было ни горячности, ни гнева, и это озадачило Ваську Ершова, выбило почву из-под его ног. – Кидаешься без разбору то на чужих, а чаще на своих. Почему тревожатся бойцы отряда товарища Вепрева? Они сейчас, пока мы с тобой разговорами занимаемся, бьются насмерть с бандой карателя Рубцова! Им нужен надежный тыл. Потому и тревожатся. Они ведь не знают всех, кто собрался на съезд. А мы знаем. Друг друга проверили. И верим друг другу. Имеем право сказать нашим славным бойцам: «Будьте в надежде, дорогие товарищи революционные бойцы! Съезд твердо стоит на платформе Советской власти!» Поэтому предлагаю, независимо от постановления военсовета отряда Вепрева, выработать положение о краевом Совете и избрать краевой Совет, которому передать всю полноту власти.
Все делегаты волостей шумно выразили свое одобрение.
Даже молчаливый скуластый мужик высказал свое мнение:
– Вот это правильно. По справедливости, значит!
Никодим Липатов ткнул в бок Петруху Перфильева.
– Ты чего молчишь! Похерят наше постановление. Латыш подсевает и нашим и вашим.
– Нет, паря, – возразил Петруха. – Этот мужик зря не скажет. Стало быть, так надо. Он башковитее нас с тобой.
– То-то, башковитей!.. Сдрейфил перед кулацким прихвостнем!
– Этот не сдрейфит! Он, хочешь знать, на моих глазах со смертью за ручку здоровался. Ты меня на его не натравливай.
Предложение Брумиса поставили на голосование и приняли единогласно. На этом закончился первый день работы съезда.
Поднявшись к себе наверх, Брумис сел к столу набрасывать проект положения о краевом Совете. Красноштанов, по просьбе Брумиса, пошел поговорить с крестьянскими делегатами и подготовить их к завтрашнему заседанию.
Сергей, чтобы не мешать товарищу, спустился по лесенке на выходящее во двор крылечко и присел там. Закурил, но что-то табак показался ему горек. Цигарка, исходя сизым дымком, прогорела, а он забыл о ней, углубясь в свои думы.
Надо бы письмо написать в Вороновку. Не знают Лиза и Кузька, где он, случись нужда, и сообщить некуда... Может, Палашка отписала ей... да нет, не больно охотница она письма писать... Написать не штука, отослать как? Какая почта в теперешнее смутное время?.. Брумис говорит: установим власть, наведем во всем порядок, и почта будет ходить, и ребятишки в школе учиться... Кузька второй год без школы. Самое время науку постигать. Парнишка смышленый... недаром этот старик инженер, что реку промеряет, приметил его... В отряд бы хоть съездить, там, может, есть какая весточка...
– Скучаете? – певуче произнесла Сонечка, неслышно подошедшая сзади.
– Скучать некогда, на службе, – безразлично ответил Сергей.
Сонечка аккуратно рассмеялась.
– Я наблюдала за вами из окна. У вас папироса в руке вся сгорела, а вы даже позабыли про нее. Значит, размечтались.
Сергей посмотрел на погасший окурок в руке, швырнул его в сторону.
– Отчего вы такой, не по годам ужасно серьезный? – допытывалась Сонечка.
– Что же мне, плясать в одиночку?
– И сердитый... Нет, вы просто сосредоточенный. Вы, наверно, книжки читать любите? – она уселась рядом с ним. – У меня много интересных. Пойдемте, я вам покажу. Выберете, какая понравится.
– Спасибо. Пока не требуется.
– А может быть... – Сонечка подвинулась ближе и задышала ему прямо в ухо. – У меня сохранилась бутылка чудесного коньяка. Из папиных запасов. Мигом грусть-тоска пройдет. А может быть, – она тронула его за плечо, – может быть, я вас развеселю?
«Вот привязалась!» – Сергей резко отодвинулся.
– Не для нас ваши вина.
– Ой, право, какой... стеснительный. А еще военный! Да ну, пойдем же!
– Вот что, девушка! Катись ты от меня. Не там ищешь. У меня жена есть.
– Жена! Венчаная! Верность до гроба! – Сонечка нервно захохотала. – Эх, ты! Старый быт тебя заедает!
– Сказал бы я, кто тебя заедает, да... материть баб не привык!..
– Тюфяк!
Сонечкины каблучки процокали вверх по лестнице, хлопнула дверь, и снова стало тихо.
– Ровно сцепи сорвалась... – сказал Сергей про себя и задумался.
«Ошалели девки... Вот и в заводской слободе сколь хошь таких... Но не все же такие. Палашка вон в каком котле, а соблюдает себя.. И вторая с ней девушка, тихая такая, Катерина... Васильевна, кажись... Сказывали, Вепреву она шибко полюбилась, с собой хотел взять ее. Не согласилась... Не такой, стало быть, жизни ищет... Так оно, в одном поле и рожь растет, и лебеда... Однако лебеды что-то шибко много... Видишь ты, старым бытом попрекнула. А под каждого стелиться – это, значит, новый быт!..»
Брумис оборвал его размышления.
– Дело есть, Сергей!
Он сел рядом, минуту помолчал и спросил:
– Вытерпишь ночь без сна?
Сергей удивился.
– Чудной вопрос. Ежели надо...
– Надо. Очень надо. Больше некому. Пойдем объясню.
Поднялись наверх. Брумис плотно прикрыл дверь и рассказал Сергею, что завтра съезду предстоит решить самый важный вопрос: назначить главнокомандующего всеми боевыми силами Северо-Восточного фронта и утвердить состав главного штаба. Брумис считал, что единственная кандидатура – Бугров. У него и опыт партизанской борьбы, и авторитет среди бойцов. О преданности его делу революции и говорить нечего.
– Согласен?
– Лучше не найти, – подтвердил Сергей.
– Поедешь к Бугрову. Убедишь его, если станет отказываться. Согласуешь состав главного штаба. До отряда верст не менее полсотни. Ты, как я заметил, верхом ездить можешь?
– Верхом – не пешком.
Брумис улыбнулся.
– Это кому как. Мне, пожалуй, пешком легче. Пятьдесят верст. К рассвету доберешься, если лошадь не будешь жалеть и себя. На обратный путь дадут в отряде другого коня... ну, а седло, конечно, останется то же самое.
Не за чины воюем
1
Палашка всегда спала до самого подъема, как убитая, а тут что-то проснулась, едва забрезжил рассвет. Наверно, от духоты. Вчера пекла хлебы, и добрая русская печь всю ночь исправно отдавала тепло.
Катя, спящая на лавке у стенки, тоже вся разметалась, сбросила одеяло и лежала в рубашке, открывавшей до колен стройные ноги с полными тугими икрами, положив голову на ладонь и сладко, по-детски причмокивая во сне пухлыми губами.
Палашка одела ее и приоткрыла створку окна. Свежий воздух обдал приятной прохладой разгоряченное тело. Катя облегченно вздохнула, повернулась на спину и закинула руки за голову. Одеяло приподнялось горбиком, обозначив высокую, ровно дышавшую грудь. Палашка легла, тоже закинула руки за голову. Закрыла глаза, но сон не шел. Шли одна за другой мысли, все чаще одолевавшие ее.
Не такой представлялась ей жизнь в партизанском отряде. Совсем не такой... Кто она?.. Стряпуха и судомойка... Катя, та хоть то бумагу какую перепишет, то книжку почитает бойцам. А ей, Палашке, одна забота: щи варить, потом котлы скрести... Насмелилась, сказала Бугрову Николаю Михалычу, чтобы записал во взвод разведчиков, а то надоело день-деньской мотаться с поварешкой. Отругал командир, да еще как обидно сказал: «Надоело – шагай домой! За косу не держим». А Санька, заместо того чтобы поддержать, на смех поднял: «Тоже мне разведчица!.. Владимир Яныч сказал: «Вы у нас сестры милосердия». Достал где-то книжку. Велел по ней учиться перевязки делать. Почитай, неделю перевязывали с Катей друг другу руки, ноги, голову... Больше-то кого перевязывать? Сколько уж стоим в этом селе? Все, вишь, готовятся, новобранцев обучают. Понаделали из соломы чучелов и колют их штыками. Да еще братка смастерил какую-то штуковину, зажмут в нее винтовку, один целится, а другой круглой жестянкой по стене водит... А то уйдут всем отрядом за околицу и ползают по оврагам, скрадывают друг друга... Санька, как братка уехал, в командиры вышел. А ума не прибыло, такой же верченый. Опять стал Катерине голову морочить. Только раскусила она его бесстыжие повадки, сразу отшила... Да и он-то ведь с тоски озорует. Не по его характеру сиднем сидеть. Братка говорил: «К зиме всю контру выведем...» Вот она, зима-то, – не седни, завтра. А конца не видно. Когда же будет настоящая жизнь?
Но когда Палашка попыталась представить себе, какая же должна быть эта будущая настоящая жизнь, которую она так нетерпеливо ждет, которую так ждут все окружающие ее люди, за которую многие из них положат свои головы, – не смогла сразу ответить себе...
Какая она будет, эта настоящая жизнь? Что в ней будет? Легче осознавалось, чего не будет.
Не будет диких, наводящих ужас набегов карателей. Не будут расстреливать, вешать, засекать шашками людей. Не будут так мучить людей, как мучили Романа Незлобина, проволочив живого привязанным к хвосту лошади. Не будут грабить и сжигать села и деревни. Не будет пристава и урядников в заводской слободе. Не будет хитрого и жадного немца управляющего... А будет жизнь справедливая. Начальниками будут хорошие, справедливые люди. Такие, как Владимир Янович и братка Сергей... и Николай Михалыч... он тоже справедливый человек, хоть и обидел ее... И кончится война. Перестанут убивать друг друга. Перестанет изнывать сердце в тревоге. Никто не убьет тогда ее Саньку. Тогда он будет совсем ее. Тогда они будут все время вместе...
Нет, она знала, чего ждет от будущей, настоящей жизни!..
Рассвет все еще не утвердился в окне, а Палашке казалось, что она уже долгие часы проводит без сна со своими думами.
Хоть бы уж скорей рассвело. Все равно не уснешь.
Слышно было, как за окном, смотревшим на улицу, прохаживался взад-вперед часовой. Когда он приближался к окну, шаги становились слышнее, удалялся – звук шагов словно растворялся в предрассветной тишине... Вот уже долго не слышно шагов. Наверно, присел на крыльце...
И вдруг резкий окрик:
– Стой! Кто идет?
Что ответили, Палашка не расслышала.
– Стой, говорю!
– Своих не признаешь!
Этот голос Палашка признала бы из тысячи других. Братка! Вот радость-то! Вовсе не чаяла увидеть так быстро.
Надела на бегу сарафан, выскочила босая на крыльцо, изукрашенное инеем.
Мешковатый парень в пестрой телячьей полудошке, перепоясанной ремнем, взяв ружье на изготовку, вел недружелюбные переговоры с приезжим.
– Ты что, рехнулся! – накинулась Палашка на парня. – Это помощник командира нашего.
Помощника командира парень не знал. Но уж, конечно, знал Палашку, два раза в день наполнявшую его котелок щами и кашей.
Закинув ружье за спину, парень проворчал:
– На лбу у ево не написано!
– Здравствуй, товарищ боец! – сказал Сергей.
– Здорово, стало быть... – все еще не очень приветливо отозвался парень.
– Насовсем, братка? – радостно спросила Палашка.
– Нет. А ты чего босая на снег выскочила! Иди в избу. Я сейчас, только коня привяжу, – и повернулся к парню: – Товарищ боец, позови мне командира отряда.
Парень хмуро возразил:
– Не велено с поста уходить.
И снова Палашка напустилась на него.
– Не убежит твой пост! Через дом отсюдова Бугров. Стукни в окно, скажи: Набатов приехал.
– Иди в избу! – повторил Сергей. – Без тебя договоримся.
Но Палашка не умела сразу уступать. Шагнула в избу, но дверь не прикрыла и выглядывала, дожидаясь, пока Сергей привяжет коня.
– Ой, братка, вчера бы тебе приехать!
– А сегодня нельзя? – пошутил Сергей, устало и осторожно опускаясь на лавку.
– Вчера Кузьма Прокопьич был. Письмо тебе привез.
– Чего ж ты молчишь? Давай скорей!
Палашка принесла свернутое треугольником письмо. Сказала со вздохом:
– Письмо-то худое, братка...
Лиза была плохим грамотеем. Неровные большие буквы раскачивались во все стороны, подпрыгивая над строками письма. Видать, написание его стоило Лизе немалых трудов, и оттого письмо было предельно коротким.
«Сережа. Христом-богом прошу приезжай. Кузька тяжело больной. Не знаю выживет. Сама плохая. По все дни в тоске. Кузька в жару тебя все кличет. Приезжай приголубь нас. Жена твоя Лиза».
– По все дни в тоске... – прошептал Сергей.
Лиза – бледная, исхудавшая, с глубоко запавшими, лихорадочно блестящими глазами встала перед его взором и, как бы в укор ему, тут же преобразилась такою, какой была в те, теперь так далеко отодвинувшиеся, словно их и не было никогда, предвоенные годы... Не на счастье встретила она его... Да нет, было и счастье, только уж больно короткое... словно сухая сосновая ветка прополыхнула полымем... и нет ее...
– Кузьма Прокопьич что сказал?
– Сказал, надо тебе приехать. Убивается Лиза.
– С Кузькой-то что?
– Катался с ребятами на лодке. Опрокинулась лодка. Пока увидели да вытащили, зазяб. Воспаление легких у него, сказывал Кузьма Прокопьич... Седни поедешь, братка?
Сергей мрачно покачал головой.
– Нельзя сегодня...
Палашка посмотрела на него с недоумением, почти гневно.
– Сердце задубело!
– Нет, сеструха, не задубело. Сегодня к обеду должен обратно поспеть. Дело такое, не терпит.
Палашка только вздохнула.
Вошел Бугров. Гулко хлопнул дверью. Крепко тряхнул руку Сергея. Пристально глянул чуть подпухшими со сна, но, как всегда, твердыми глазами.
– Что стряслось? За подмогой пригнал?
– Не угадал.
– Тогда что так торопко?
– Садись, расскажу всю обстановку.
Бугров сел к столу, вытащил кисет, свернул собачью ножку. Хватил полную затяжку, закашлялся.
– Ну и табачище у вас, Николай Михалыч, – отмахнулась Палашка, морщась от едкого дыма.
Бугров будто только заметил ее.
– Ты, Пелагея, поди спроворь завтрак брату, – и повернулся к Сергею. – Давай, рассказывай!
Сергей подробно рассказал, как прошел первый день съезда. Как пытался опорочить Красноштанова Митрофан Рудых.
– Это, видать, стреляный волк, – заметил Бугров, – сразу сообразил, что Красноштанов для него опаснее всех.
Сергей не понял.
– Почему опаснее всех?
– Красноштанов – местный крестьянин, ему от мужиков веры больше, чем тебе или Брумису. Потому и старался сковырнуть его Митрофан.
Узнав о письме Военно-революционного совета вепревского отряда, Бугров ничего не сказал, но по довольному выражению его лица Сергей понял, что Бугров одобряет осмотрительную предосторожность Вепрева.
– Но съезд не согласился с письмом, – подчеркнул Сергей.
– И это правильно. Ежели твердо уверены, что ваш верх будет, а не Митрофанов.
– Сегодня главный вопрос, – продолжал Сергей. – Съезд утвердит главное командование.
– Это дело! – одобрил Бугров.
– За этим я к тебе и приехал.
Сергей пристально посмотрел Бугрову в глаза. Догадывается или нет, о чем речь пойдет? Но ничего не прочел в невозмутимом бугровском взгляде.
– Брумис считает, и я с ним согласен, – сказал Сергей, – тебе, Николай Михалыч, быть главнокомандующим. Мне поручено получить твое согласие и спросить, кого назовешь в главный штаб и также командирами отрядов?
Бугров глубоко затянулся, медленно выдул прямую сизую струйку дыма и задумался, сдвинув густые брови.
– С кем решили?
– Пока промежь себя.
– Неправильно решили! Отряды растут. Ко мне только уж опосля вашего отъезду сорок человек пришло. Ежели по всем отрядам штыки сосчитать, уже дивизия. А ежели взять по территории фронта – корпус, а то и армия. Такой махиной командовать – надо хоть маломальную военную грамоту. – И заключил просто, без тени рисовки: – Мне не по плечу.
Подождал, не возразит ли чего Набатов, и сказал убежденно:
– Кроме Вепрева, некому быть главнокомандующим.
Опять подождал возражения и добавил:
– Он германскую войну прошел. В больших сражениях бывал. Как там ни говори, а в царской армии зазря офицерами не назначали. Особо из нашего брата.
Сергей не мог не признать в душе, что доводы достаточно вески. Но Брумис поручил ему убедить Бугрова. И Сергей попытался:
– Вепрев уже против съезда пошел. Рисково ему всю власть в руки отдать.
– Пустое! – возразил резко Бугров. – Я к Вепреву присмотрелся. Головой за него поручусь! А что бумагу такую съезду послал, правильно сделал! Не затем, чтобы свою власть показать, а чтобы Митрофаны к власти не присосались!
Сергей прибегнул к последнему доводу, хотя и сознавал, что этот довод не для Бугрова.
– Ты, Николай Михалыч, первый организовал отряд в этих местах. Положил начало партизанской борьбе. Тебя знают и примут с полным доверием. У Вепрева нет таких заслуг. Попросту сказать, несправедливо его ставить над тобой начальником.
В первый раз за все время разговора, Бугров улыбнулся.
– Не туда гнешь, парень! Нашел время заслугами считаться. Не за чины воюем! А то хрен бы нам всем цена!
На обратный путь Бугров дал Сергею своего гнедого с подпалинами жеребца.
– Добрый конь! – сказал Бугров, ласково потрепав жеребца по черной лоснящейся гриве. – Домчит тебя часа за четыре, ежели задницы своей не пожалеешь.
2
Бугров дал Сергею письмо на имя краевого съезда.
– Я хоть и не делегат, но в совещательном голосе, поди, не откажете, – сказал он по-простецки и в то же время необыкновенно хитро подмигнул Сергею.
Позвал Катю и продиктовал ей:
«Краевому съезду Советов, – Советов пиши с большой буквы! – От имени бойцов Приангарского партизанского отряда и лично сам вношу предложение: Главнокомандующим всеми военными силами Северо-Восточного фронта поставить товарища Вепрева Демида Евстигнеевича – как заслуженного боевого командира и преданного делу революции. Командир Приангарского партизанского отряда Бугров».
Подписал и сказал Кате, у которой после отъезда Брумиса хранилась самодельная печать отряда:
– Припечатай для верности!
Сергей велел Палашке под нагрудным карманом гимнастерки пришить еще один – изнутри – и спрятал туда письмо.
– Ежели понадобится, – добавил Бугров, передавая письмо, – скажи там прямо: бугровский отряд другого главнокомандующего не примет. Это я на случай говорю, ежели вдруг Митрофаны забузят.
– Не позволим!
– Будем в надеже. Еще вот что скажи Брумису. Пущай, как кончится съезд, отпустит тебя в отряд. Ширков не жилец. Не сегодня, так завтра. Без помощника нельзя. Отряд растет. Пора за Белоголового браться.
Палашка обрадовалась. Братка насовсем приедет. Вот спасибо Николаю Михалычу!
И спросила у Сергея:
– К Лизе съездишь?
– Съезжу, сеструха, обязательно, – успокоил ее Сергей.
– Ну, в добрый час! – сказал Бугров, протягивая руку Сергею, и вдруг прервал сам себя. – Нет, погоди! А гнедого-то как же?.. Пелагея! Беги за Корнюхой Рожновым. Срочно ко мне! В полной боевой!
И, отвечая на недоуменный взгляд Сергея, пояснил:
– Жеребца обратно приведет. И ехать вдвоем веселее.
Сергей улыбнулся, вспомнив Корнюхину рану.
– А доедет он верхом?
Бугров, не знавший о деликатном ранении Корнюхи Рожнова, удивился.
– Ты что, забыл? Он у Перевалова в конной разведке.
Только вернулась Палашка, как следом за ней прискакал Корнюха. Грузно спрыгнул со своего рослого мышастого мерина и отчеканил:
– Прибыл по вашему приказанию!
Сергей только подивился его расторопности. Видать, в пользу пошла парню служба во взводе конных разведчиков.
– Поедешь с Сергеем в Больше-Илимское, – сказал Бугров. – Дождешься там, покуда съезд пройдет. Пущай Брумис мне все отпишет в подробности. И жеребца приведешь. Пелагея, дай им хлеба на дорогу.
3
Кони были добрые. Корнюха – вынослив и еще более терпелив. И Сергею пришлось туго.
Он крепился, сколько мог. Не отдохнувшая от ночного марша поясница ныла все сильнее, и Сергей, кося глазом на Корнюху, стал уже незаметно опираться рукой на переднюю луку.
Но и это не шибко помогало.
– Запалим коней! – сказал он и первый придержал своего ходко рысившего жеребца.
Корнюха не стал спорить. Остановил мышастого и спешился.
– Шагом, а потом уж в поводу, – заметил Сергей.
– Сказал тебе Николай Михалыч, – возразил Корнюха. – Слезай, конь скорее отдохнет, потом опять на рысях пойдем. Эдак-то быстрей будет.
Гнедой жеребец отличался сварливым нравом, и Корнюхе пришлось идти не рядом, а в нескольких шагах позади Сергея. Получался не разговор, а перекликанье. К тому же Сергей был занят своими мыслями.
Сердце щемило сознание, что он с каждым шагом удаляется от Лизы и Кузьки, которые так ждут его и которым он так необходим. «По все дни в тоске....» Он знал, что это не пустые слова... Довез бы Корнюха пакет, а самому скакать в Вороновку... «Кузька в жару, все тебя кличет....»
И словно вьявь увидел перед собой разметавшегося в горячечном бреду сына, услышал слабый невнятный стон, сорвавшийся с пересохших потрескавшихся губ...
Сынок... кровинка моя!.. Доведется ли увидеть?..
– Седай, Сергей Прокопьич. А то прошагаем всю дорогу. Зачем было командирова жеребца брать?
Да, ехать, ехать быстрей! Может, сегодня решится все на съезде. Попросить на отлучку дня три и сегодня же в ночь... Кажись, есть там короткая дорога через перевал...
Ехали крупной рысью с короткими разминками, и Сергей даже глазам не поверил, когда, поднявшись на очередной взлобок, увидел черневшую в лощине гать. За два часа с небольшим одолели половину пути.
