Текст книги "Партизанская богородица"
Автор книги: Франц Таурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Как же человеку не верить
1
Рубцов умело расположил оба своих пулемета. И патронов, видать, у него было в достатке. Как только партизанская цепь поднималась в бросок, ее тут же ружейным и пулеметным огнем прижимали к земле.
Трофим Бороздин уже третий раз подымал бойцов в атаку, но ни разу, ни одному не удавалось добраться до кривой березы с оголенной сухой вершиной, за которой пролегала небольшая ложбина, где можно было скопиться для следующего броска.
Вепрев, внешне спокойный, почти не отрываясь от бинокля, следил за ходом боя.
– Шибко не высовывайся! – предостерег Петруха Перфильев. – У них, поди, бинокль тоже есть. Высмотрят и снимут, как глухаря на току.
Вепрев ничего не ответил.
Он был зол сам на себя, что послушался Бороздина. Надо было всем до единого в атаку. И ему – командиру – впереди! На кой черт остался он с одним взводом в этой яме?.. Резерв?.. Стратегия!..
– Пошли, опять пошли! – закричал Петруха и, позабыв о своих советах, до пояса высунулся из-за укрывавшей его глыбы песчаника.
И опять откуда-то сверху, с левого фланга, из кустов, лепившихся по крутому склону горы, застрекотал пулемет, и темная рваная цепочка атакующих откатилась назад.
– Вижу его! – сказал Петруха Вепреву. – Вон промеж двух кустов сосна, а за ей камень. Пойду сымать его, товарищ комадир!
– Возьми первое отделение! – сказал Вепрев.
– Нет! – отмахнулся Петруха. – Мешкотно эдак. Одного возьму, который помоложе, на ногу легче, – и, оглядев бойцов, распорядился: – Травкин, пошли! Винтовку оставь. Бери нож и гранату!
– Нету ножа, – сказал Аниська и потянулся к винтовке, снять плоский японский штык.
– Нет, паря, не то, – остановил его Петруха. – Али ножа нет ни у кого?
Выбрал из нескольких предложенных узкий охотничий нож, подал Аниське.
– Прячь за голенище. Когда подползать к нему станем, в зубы возьми. Пошли!
Когда Петруха и Аниська скрылись в кустах, Вепрев скомандовал:
– За мной, по-пластунски!
Первым осторожно выбрался из ямы и пополз, приминая траву, по кочковатой луговине.
Даже один Аниська – и то задерживал. Не было у парня той сноровки, как у опытного таежника Петрухи Перфильева. Петруха строго наказал, чтобы двигаться бесшумно. Но и бесшумно, и быстро не получалось. Попытался Аниська не отрываться от Петрухи и как будто и ногу ставил след в след, но тут же вниз по склону посыпались камешки. Петруха оглянулся, молча показал темный кулак. Но пошел медленнее. Чего возьмешь с парня – не таежник...
Поднялись по склону до самой вершины. Петруха отыскал взглядом сосну возле голого обломка скалы, примерился, до какого места спускаться по каменистому распадку, с тем чтобы выйти пулеметчику в тыл. Приметил осинку со сломанной верхушкой, махнул рукой Аниське и побежал вниз, ловко перепрыгивая с валуна на валун. Здесь можно было не таиться. Под камнями звенел ручей, заглушая шаги. Вся ложбина распадка заросла кустами черной смородины. Высокие и густые, они теснились к ручью. Под широкими лапчатыми листьями чернели гроздья крупных перезревших ягод.
Аниську давно мучила жажда. Но нельзя было отставать. Он изловчился на бегу ухватить вескую кисть, но, перестав смотреть под ноги, оступился и едва не упал. Выругался про себя, отшвырнул в сердцах ягоды и побежал, уже не озираясь по сторонам.
Петруха ждал его у осинки.
– Теперь гляди в оба! – предостерег Петруха. – И от меня не отрывайся.
Придерживаясь за тонкие стволики березок и осинок, выбрались из распадка. Вниз к реке уходил пологий скат, густо поросший березняком. Приметного камня и сосны возле него не было видно. Петруха зло выматерился, но тут совсем близко короткими очередями забил пулемет.
Петруха ощупал нож на поясе, перехватил гранату-лимонку из правой руки в левую, кивнул Аниське.
– Не отставай!
И нырнул в чащу березника.
Аниська поспешил за ним. Без винтовки он чувствовал себя неуверенно, и эта неуверенность тяготила хуже прямой опасности. Скорей бы уж хоть!.. И он крепче стиснул жесткую рукоять ножа, готовый биться насмерть даже этим малосподручным оружием.
Потом, когда короткая схватка закончилась, Аниська, вспоминая все промелькнувшее перед его глазами, не мог понять, почему же он остался только немым свидетелем?.. Он не оробел. Он просто не успел...
Плечистый солдат саженного роста лежал за пулеметом, раскинув длинные ноги. Дужки каблучных подковок блестели на солнце.
Камень ли хрустнул под ногой Петрухи или почуял пулеметчик беду за спиной – оглянулся. Рывком вскочил на ноги, успел выхватить наган и выстрелить.
Петруха с разбегу кинулся ему под ноги, свалил и верным охотничьим взмахом всадил нож в горло.
Когда Аниська подбежал и помог Петрухе подняться, рослый пулеметчик был уже мертв.
Петруха, вытирая нож о гимнастерку убитого, разглядел его и узнал фельдфебеля Барсукова.
– Ах, сука! Живьем тебя взять было...
– Почему живьем? – недоумевая, спросил Аниська.
Петруха глянул на него побелевшими от ярости глазами.
– Я бы из него по кускам душу вынул!
– Ранило тебя, перевязать бы надо, – сказал Аниська.
И тут только Петруха почуял, что по щеке и шее струйкой стекает кровь.
– Царапнуло малость...
– Чего царапнуло. Пол-уха оборвало.
Петруха схватился за левое ухо и скрипнул зубами от боли.
– На полвершка ошибся, гад!.. А что, Анисим, кабы не промахнулся он?.. Убил бы... ты его?
Аниська насупился и, помолчав, сказал:
– Или он меня, или я его.
Вепрев повел свой резерв – двенадцать бойцов – на правый фланг к реке, где на береговом откосе укрылся за кустами второй пулемет белых. Скрытый подход обеспечила узкая рытвина, промытая скатывающимися с горы вешними водами. Под низко посаженным мостом пришлось проползать на брюхе, обдирая ладони и локти о шершавые потрескавшиеся доски старого деревянного лотка. Зато после моста рытвина стала глубже и можно было встать на ноги и идти, пригнувшись. Сажен через двести рытвина уперлась в узкий залив.
До злого куста оставалось шагов полтораста.
Вепрев приказал разомкнуться на три шага и по команде подниматься разом.
– Одним чтобы броском! Хоть один остановится – всем могила. Возьмем с ходу! Всех не скосит!
Пулемет, бивший с горы, дав несколько коротких очередей, смолк. Трофим Бороздин снова поднял своих бойцов. Неровная цепь темных фигурок поравнялась с суховерхой березой, скатилась в лощину и через минуту-две снова поползла по пологому склону.
Пулемет на горе молчал.
«Сняли! – подумал Вепрев. – Молодцы!»
Зато, почти не смолкая, бил ближний пулемет.
– За мной! Ура!
Вепрев быстро бежал хорошо тренированным солдатским бегом и не слышал своего голоса, словно ветер, бивший в лицо, отбрасывал звук. Не слышал и других голосов. Слышал только, как из куста брызнула смерть дробным звуком торопливо бившего пулемета.
Он ни разу не оглянулся, но необъяснимым чувством, которое появляется у человека лишь в минуту предельного напряжения, знал – бойцы бегут за ним.
Пуля ударила, как хлыстом, по руке, за спиной раздались стоны – их он услышал, хотя они были менее громки, чем не слышный ему боевой клич, – но он все так же быстро бежал, взметнув наган в правой нераненой руке, и знал, не надеялся, а знал, что враг не выдержит, дрогнет, не приняв прямого удара.
Пулемет смолк. Два солдата – один большелобый крепыш среднего роста, второй длинный и тощий, как жердь, – вышли из-за куста с поднятыми руками.
– Ах, гады! – плачущим голосом выкрикнул догнавший Вепрева боец и с винтовкой наперевес кинулся на долговязого, стоявшего неподвижно, как учебное чучело.
– Отставить! – резко крикнул Вепрев. – Не тронь!
Боец оглянулся. Его худое, с глубокими продольными морщинами на впалых щеках лицо было перекошено от ярости.
– Они нас жалели!
И, продолжая целить штыком в долговязого, мотнул головой:
– Пятерых скосил, гад!
Вепрев сказал громко и строго:
– Красная Армия пленных не убивает! – и добавил тихо, слышно только ему одному: – Ты боец революции, Липатов! Зачем тебе быть палачом?
Липатов принял на себя винтовку, сказал с досадой:
– Доиграемся мы с этой добротой, товарищ командир...
На левом фланге потери были меньше.
– Двое убитых, четверо раненых, – доложил командиру Трофим Бороздин.
– Сколько пленных? – спросил Вепрев. Бороздин посмотрел на него угрюмо, исподлобья.
– Нету пленных... не сдавались беляки...
Вепрев, морщась не то от боли, не то от досады, отвел Бороздина в сторону.
– Плохо поступил, Трофим. Не исполнил приказ.
Бороздин ответил с глухой яростью:
– Стреляй меня, коли виноват! Не могу я в поддавки играть!.. А ну меня или тебя возьмут? Лимониться станут? Живьем шкуру спустят!!
Вепрев убеждал терпеливо:
– То они, а то мы. С них разве пример брать? Что мне? Их жалко?.. Вред делу нашему. Пускай сдаются в плен. Скорее Колчака кончим.
– Когда он сдался?
Бороздин с ненавистью посмотрел на долговязого, который, еще не совсем уверясь в своем избавлении от неминучей смерти, то пытался изобразить на узком рябоватом лице угодливую улыбку, то испуганно озирался и прислушивался, стараясь понять, как оборачивается дело.
– Когда он руки поднял? – повторил Бороздин. И сам ответил: – Когда штык к горлу приставили. Пятерых наших уложил, а сам руки поднял! Знает, сука, руки поднял – цел. – Трофим скрипнул зубами. – Не лимониться с ними! Нагнать такого страху, чтобы...
– И я про то, – поддержал Липатов, внимательно прислушивавшийся к разговору командиров, – а то мы, выходит, навроде христосиков. Нам в ухо, а мы – другое подставляй!
– Товарищи!.. – начал Вепрев тем тоном, каким говорят с малыми капризными детьми, но остановился, удивленный странным зрелищем.
В лощине, саженях в полутораста от них, к дороге прижалось длинное серое здание, сарай с широкими дверями-воротами. Из темного проема раскрытых ворот вышел высокий человек в светлом сюртуке и широкополой соломенной шляпе. В руках он держал шест, на конце которого трепыхалось по ветру что-то белое.
Когда человек в соломенной шляпе подошел ближе, все разглядели, что к шесту рукавами привязана белая сорочка.
– Ах, язви тебя! – закричал Петруха. – Сообразительный господин!
Человек в соломенной шляпе безошибочно определил командира и приблизился к Вепреву.
– Производитель работ на строительстве Илимского тракта техник Преображенский! – представился он.
И, не получив ответа, продолжал:
– Строго говоря, я не имел права выходить с белым флагом. Во-первых, меня никто не уполномочивал. Во-вторых, и в данном случае это самое главное, я не являюсь воюющей стороной и поэтому не правомочен капитулировать.
При этом на его удивительно несуразном лице – высокий лоб, очень крупный горбатый и мясистый нос и почти полное отсутствие подбородка – застыло мало подобающее обстановке выражение такого невозмутимого достоинства, что Вепрев никак не мог понять: издевается ли странный парламентер над ним или сам над собой или просто у техника Преображенского не все дома.
– Откуда ты сорвался, господин хороший? – спросил Петруха.
Преображенский, приставив к ноге древко своего импровизированного флага, доложил Вепреву:
– Как имеющий чин прапорщика царской армии, был мобилизован капитаном Рубцовым. Однако, не сочувствуя его политическим устремлениям, воспользовался поспешным отступлением отряда и уклонился от следования за ним, дабы осуществить давно намеченную цель – перейти на сторону войск восставшего против тирании угнетателей народа.
– Где Рубцов? – сухо спросил Вепрев.
– Капитан Рубцов со своими солдатами, не считая взятых в плен и... – техник запнулся, встретив тяжелый взгляд Бороздина... – и погибших в сражении, поспешно отступил но Илимскому тракту в направлении села Усть-Кут на верхней Лене.
– Надо преследовать! – сказал Бороздин Вепреву.
– Позволю заметить, – вмешался Преображенский, – в данный момент вряд ли это осуществимо. – И, предупреждая вопрос, пояснил: – Предвидя пагубный для себя исход сражения, капитан Рубцов еще с утра приказал старосте села подготовить подводы.
– Не всех же коней забрал! – оборвал его Бороздин.
– Приказано было всех, – ответил Преображенский. – И, кроме того, распорядился сжечь мост, дабы обезопасить себя от преследования. Так что если и удастся обнаружить какое-то количество подвод...
Бороздин стремительно подошел к нему и взял за грудки.
– Ты, шляпа! Рубцова спасаешь! Душу вытрясу!
Преображенский выронил свой флаг. Клювастая его голова мотнулась на тонкой шее под рывком могучей Трофимовой руки. И все же он постарался не уронить своего достоинства.
– В моем положении пытаться ввести вас в заблуждение равносильно гибели, – сказал он. – Я же преследую одну цель – оказать вам посильную помощь, поскольку являюсь вашим единомышленником и вижу себя бойцом вашего революционного отряда.
– Шибко скоро увидел! – проворчал Бороздин, неохотно выпуская лацкан его сюртука.
– До села далеко? – спросил Вепрев.
– Село Больше-Илимское сразу за перевалом, – ответил Преображенский, – расстояние менее версты.
– Занимаем село! – сказал Вепрев Бороздину.
– Вперед разведку.
– Само собой.
– Перфильев! – распорядился Бороздин. – Твое отделение в разведку. Осмотри все село, с края до края. Ждем твоего сигнала: три одиночных выстрела.
2
– Я принес вам письмо, – сказал Преображенский, подавая Вепреву запечатанный пакет. – И, кроме того, что, надеюсь, вас больше обрадует, подыскал вам прехорошенькую сиделку.
Вепрев подумал, что напрасно техник сменил гражданскую одежду на солдатское обмундирование. Цивильное одеяние несколько скрашивало несуразную его внешность, военное – наоборот подчеркивало. Длинная, торчавшая из ворота гимнастерки шея и клювастый нос заставили Вепрева вспомнить виденного в самарском зверинце попугая-какаду.
– Сиделку зачем? – сказал он, принимая пакет. – Что я, при смерти?
– Нелогично, Демид Евстигнеевич, – возразил Преображенский, – Будь вы при смерти, какое значение имела бы наружность сиделки.
Он обернулся к двери и крикнул:
– Сонечка, войдите!
Вепрев сердито отмахнулся, но дверь скрипнула, и в комнате появилась – не вошла, а будто проскользнула, – кудрявая девица в темном платье с длинными рукавами и высоким глухим воротом. Она молча поклонилась и скромно потупила глазки, успев, однако, метнуть на Вепрева быстрый и, как ему показалось, оценивающий взгляд.
– Ну к чему это! – с досадой упрекнул Вепрев Преображенского.
– Вам надо перевязку сделать, – сказала Сонечка. – Вы не беспокойтесь. Я умею. Сделаю аккуратно и не больно.
Она так же проворно выскользнула из комнаты – только длинная юбка зашуршала, задев косяк двери, – и тут же снова вернулась с походной аптечкой в руках.
Встретив недовольный взгляд Вепрева, она виновато улыбнулась.
– Это не отнимет у вас много времени. Я быстро.
– Сходите пока за Бороздиным! – сказал Вепрев Преображенскому.
Тот, по-своему истолковав поручение, усмехнулся про себя и вышел.
Оставшись наедине со своим пациентом, Сонечка мгновенно преобразилась. От подчеркнутой ее застенчивости не осталось и следа. Она смотрела на него не только без смущения, но даже чуточку лукаво.
– Мужчины все ужасные неженки, не переносят боли. Вы тоже?
– Очевидно, как все, – ответил Вепрев и сам удивился тому, что не решился ответить ей так резко, как ему хотелось.
– Надо снять китель. Позвольте, я помогу вам.
Она подошла к нему, проворными и осторожными движениями высвободила раненую руку из рукава. Повязка, наспех наложенная Бороздиным, задубела от пропитавшей ее и засохшей крови.
– А вы еще противились, – мягко упрекнула Сонечка. – У вас серьезная рана.
Узкими блестящими ножницами она разрезала хрустевший под лезвиями заскорузлый холст.
– Придется потерпеть немножко, – сказала Сонечка, осторожно отмачивая присохшую к ране ткань, – совсем чуточку, совсем чуточку...
– Хватит нянчиться! – обозлился Вепрев, отвел ее бережные руки и, рывком сдернув побуревшую холстину, скрипнул зубами.
Сонечка, к его удивлению, не ойкнула, не вздрогнула. Только пристально и даже едва ли не с насмешкой посмотрела ему в глаза.
– Какой вы... нетерпеливый. А впрочем, разом всегда лучше... Потерпите еще, пока я рану обработаю.
Когда вошли Трофим Бороздин и Преображенский, Сонечка уже заканчивала перевязку.
– Это его работа? – Сонечка указала на валявшуюся на полу холстину, которая свернулась трубкой, как пласт снятой со ствола таловой коры.
– А что, плохо? – спросил Бороздин. – Не по медицине?
– Почему плохо? – возразила Сонечка. – Кровотечение остановили. Это главное. А остальное... – она пожала плечами.
Потом сказала уже Вепреву:
– Отказывались, а к вечеру уже загноилось бы.
– Спасибо! – сказал Вепрев.
– Вечером приду, смеряю вам температуру.
Она опять пристально посмотрела ему в глаза и произнесла как-то с нажимом:
– До свидания!
И вышла мелкими неслышными шагами.
Вепрев разорвал пакет, прочел вложенную в него бумагу сперва про себя. Потом вслух.
Письмо было подписано Бугровым и Брумисом.
В нем сообщалось о поездке Сергея Набатова в Коноплево, о встрече там с самостийным отрядом Чебакова и подробно передавался разговор с представителем Мухинской волости Красноштановым.
Бугров и Брумис считали, что Красноштанов правильно ставит вопрос. Нужна единая революционная власть, которой подчинялись бы все партизанские отряды и все местное население.
Свои предложения Бугров и Брумис излагали так:
«В интересах революции необходимо образовать свою военно-революционную власть. Предлагаем созвать съезд представителей, делегатов от всех партизанских отрядов и освобожденных от колчаковского гнета волостей для организации краевой власти. Созвать съезд предлагаем в ближайшее время в селе Больше-Илимском, как занимающем центральное положение в крае. Сообщаем, что в нашем отряде проведены выборы делегатов на съезд, каковыми избраны Брумис Владимир и Набатов Сергей. Предложение о созыве съезда и выборах делегатов на него посланы нами также отряду Чебакова и всем волостным советам».
– Что скажешь? – спросил Вепрев внимательно слушавшего Трофима Бороздина.
Бороздин по обыкновению отвечал немногословно:
– Что скажу? Дело пишут мужики!
Неожиданно вмешался Преображенский:
– На мой взгляд, излишняя это затея. Мне кажется...
– Когда кажется, креститься надо! – оборвал его Бороздин. – Дураку понятно, во всяком деле должен быть порядок. Стало быть, власть нужна!
– Извольте выслушать, – не уступал Преображенский. – Власть, конечно, нужна. Но к чему эти разговорчики, заседания, митинги? Какая еще власть нужна в Больше-Илимском? Отряд товарища Вепрева с боями занял село? Занял! Время военное. Следовательно, верховная власть в Больше-Илимском – начальник гарнизона, то есть командир отряда товарищ Вепрев!
– Министерская у тебя голова! – усмехнулся Бороздин. – А в Перфильевой, значит, власть Бугрова? В Коноплевой власть Чебакова?
Преображенский заносчиво вскинул голову. Вепреву показалось, что сейчас он клюнет Бороздина в макушку.
– Мелко мыслите. Поверхностно. Поскольку Больше-Илимское занимает центральное положение в крае, как это признают и авторы послания, то, естественно, власть, установленная в Больше-Илимском, будет и центральной властью в крае. Такой вариант вас устраивает?
– Не устраивает! – резко сказал Вепрев.
Преображенский опешил и в недоумении уставился на него растерянными округлившимися глазками.
– Не устраивает! – повторил Вепрев. – Нам эти атаманские замашки не подходят. Мы воюем за Советскую власть! Товарищи правильно предлагают созвать краевой съезд. Поддержим их. Сегодня на совете отряда выделим делегатов. Оставим их здесь, а сами – догонять Рубцова.
– Допускаете ошибку, – возразил Преображенский. – Пусть бы уж этот съезд при вас прошел.
– Нельзя время терять. Рубцов может закрепиться. Больше крови прольем.
– И, кроме того, вы ранены!
– Довезут на телеге. Хоть одна подвода осталась же в селе после Рубцова.
Трофим Бороздин ничего не сказал, только одобрительно мотнул кудлатой головой.
Вечером на совете отряда выбрали делегатов на краевой съезд.
Вепрев предложил кандидатуру Трофима Бороздина. Но тот решительно отказался, сказав: «От меня в отряде проку больше будет».
С ним согласились. Делегатами выбрали Петруху Перфильева и бойца из его же отделения Никодима Липатова.
3
Брумис и Набатов приехали в Больше-Илимское вскоре после того, как выступил отряд Вепрева.
Улицы большого села далеко разбежались по берегу реки и по распадкам двух впадавших в нее ручьев. Главная улица протянулась вдоль тракта.
На завалинке третьей с краю избы сидел ветхий старик в пестрой собачьей дохе.
– Отец! – окликнул его Сергей. – Где тут штаб отряда?
Старик вынул изо рта коротенькую трубку-носогрейку, обвел обоих верховых равнодушным взглядом и ничего не ответил.
Сергей поспешил успокоить его:
– Ты не опасайся, отец. Мы свои, красные.
– Теперича все свои, – вяло произнес старик и закашлялся. – Вчерась белы, седни красны...
– Эх ты, Фома неверующий! – попрекнул Сергей. – Да ты пойми: свои мы, красные партизаны.
– Оставь его в покое, – сказал Брумис, – сами найдем.
Проехав до угла, они увидели в глубине боковой улицы длинный одноэтажный дом с палисадником. И над высоким с балясинами крыльцом небольшой красный флаг.
Петруха Перфильев и Липатов вышли навстречу приехавшим.
Брумис и Сергей спешились, привязали коней к балясинам крылечка.
– Самую малость опоздали, – сказал Петруха Брумису. – Часу не будет, как выступил отряд.
Сергей нахмурился.
– Разве не получили нашего письма?
– Получили. И делегатов выбрали, – ответил Петруха. – Меня вот и Никодима Липатова.
– Вепрев поступил верно, – сказал Брумис Сергею. – Судьба революции решается прежде всего в боях. Не так ли?
Сергей ничего не возразил.
Брумис снова обратился к Петрухе Перфильеву:
– Больше никто из делегатов не прибыл?
Петруха покрутил головой.
– Вы первые.
– Вепрев где квартировал? – спросил Брумис.
Петруха кивнул:
– Здесь, в школе.
– В школе не годится, – сказал Брумис. – В школе должны учиться дети.
Подумал немного и спросил:
– А кто здесь главный буржуй?
Петруха засмеялся.
– А черт его знат!
Его товарищ, Никодим Липатов, оказался более осведомленным.
– Сказывают мужики, самый толстосум – кожевенный заводчик Иннокентий Рудых.
– А где его дом?
– Тут, невдале.
– У него и остановимся, – решил Брумис.
– У буржуя-то? – усмехнулся Сергей.
Усмехнулся и Брумис.
– Я думаю, ни тебя, ни меня в свою веру не перетянет. А сам у нас на глазах будет.
– Почти как у Чебакова с попом выходит, – подковырнул Сергей.
– Я с ним водку пить не стану! – жестко сказал Брумис.
Дом заводчика Иннокентия Рудых можно было найти без долгих расспросов.
Двухэтажный, полукаменный, встроенный заподлицо с фасадом в несокрушимую ограду из толстых, потемневших от времени плах, – он выделялся среди прочих и величиной, и добротной основательностью постройки. Смотревшие на улицу окна нижнего этажа перекрыты решеткой из толстых железных прутьев, намертво заделанных концами в кирпичную кладку. Тяжелая двухстворчатая дверь перепоясана тремя навесами, замкнутыми на пудовые замки.
– Здесь, однако, не шибко ждут гостей, – сказал Набатов и, прищурясь, посмотрел на Брумиса.
– Мы не гости, а хозяева, – возразил Брумис, подошел к узкой калитке, врезанной в полотнище широких ворот, и постучал настойчиво и громко.
На первый стук никто не отозвался. Брумис постучал еще громче.
Послышались медленные шаркающие шаги, лязгнул засов, и калитка приоткрылась ладони на две – больше не дозволяла предосторожная цепь.
В щель можно было разглядеть половину заросшего сивым волосом старческого лица.
– Кого надо? – неприветливо спросил старик.
– Открывай, дед! – приказал Брумис.
– Кому открывать-то... пошто?... Хозяина нету. Пускать никого не велено.
– Открывай, пока добром просят! – прикрикнул Петруха.
– Обожди, – остановил его Брумис. – Я комиссар партизанского отряда, – сказал он старику. – Приказываю открыть!
Старик, видимо, раздумывал, как поступить...
Брумис начал уже терять терпение.
– Открой, дядя Хрисанф! – распорядилась какая-то женщина.
Голос, молодой и звонкий, прозвучал откуда-то сверху.
Когда калитка распахнулась, Брумис и стоявшие за ним Сергей, Петруха и Липатов увидели в раскрытом окне второго этажа девушку в светлых кудряшках.
Она тут же скрылась и через минуту выбежала на крыльцо.
– Проходите! – сказала она.
Но старик, словно стараясь исправить свою промашку, стоял у самой калитки, как бы загораживая дорогу, и угрюмо глядел на непрошеных гостей.
– Ты кто тут, дед? – спросил Сергей.
Старик перевел на него мутные глаза.
– Знамо кто, работник.
– Какой уж там работник, – сказала девушка с кудряшками, – так живет, из милости.
– Из милости... – проворчал старик, – ваша милость... – и, махнув рукой, удалился, сердито бормоча себе под нос.
– А вас как звать, дамочка или барышня, не знаю, кто будете? – спросил Липатов.
– Крестили Софией, – бойко ответила Сонечка и премило улыбнулась Брумису, точно определив, что он здесь самый главный.
– Нам нужен владелец этого дома, – сухо сказал Брумис, не обращая внимания на Сонечкины авансы.
– Папы нет дома.
– С Рубцовым, поди, пятки смазал! – заметил Петруха.
Сонечка вспыхнула.
– Вовсе нет! Он... в Иркутске... в клинике, у него тяжелая операция. И мама с ним. И вообще он в политику никогда не вмешивался.
– А вы, барышня?
Сонечка твердо выдержала насмешливый взгляд Сергея.
– А я вмешалась. Вчера и сегодня утром делала перевязку вашему командиру.
Сергей посмотрел на Петруху.
Тот утвердительно кивнул.
– Это действительно. Перевязывала.
Сонечка могла бы еще сказать этому недоверчивому и насмешливому блондину, что она собиралась следовать с отрядом и даже просила командира Вепрева взять ее с собой, но предпочла не упоминать об этом.
Пренебрежительный отказ Вепрева ее оскорбил. Точнее сказать, Вепрев, отказавшись от общества и услуг столь милой девушки и заботливой сиделки (вот уж Рубцов так не поступил бы!), настолько упал в глазах Сонечки, что она дала себе слово не только не сожалеть о нем, но решила просто вычеркнуть его из памяти.
Этот блондин – Сонечка, конечно, успела тщательно всех рассмотреть – определенно недурен собой и, наверное, окажется более культурным и внимательным.
– Следовательно, сейчас владелица этого дома вы? – уточнил Брумис.
Сонечка пожала плечиками.
– Если хотите, да.
– В таком случае предлагаю освободить дом. Он нам нужен.
– Пожалуйста, пожалуйста, – испуганно заторопилась Сонечка, – только, товарищ комиссар... – пухлые ее губки мелко задрожали, – куда же я... мне некуда деться... неужели я вам помешаю... Я училась на курсах сестер милосердия... и может быть...
– Пусть живет, – сказал Сергей, испугавшись, что сейчас она заплачет.
4
К вечеру следующего дня прибыли все делегированные на съезд представители отрядов и волостей. Последним приехал делегат от партизанского отряда Чебакова. Как и предполагал Сергей, делегатом этим был Васька Ершов.
Состав съезда оказался несколько разнородным.
Вечером, накануне открытия съезда, к Брумису пришел делегат Мухинской волости Красноштанов.
Брумис не сразу признал его. Красноштанов снял свою не по годам роскошную бороду, и резко обозначившийся подбородок придавал его строгому лицу твердое, даже жесткое выражение.
– Ты тут, как я понимаю, самый партейный, – сказал он Брумису. – Вот, значит, давай соображать. Со всеми делегатами познакомился?
– Познакомился, – ответил Брумис, не догадываясь еще, куда клонит мухинский делегат.
– Ну и как?
– Пока могу сказать одно, – осторожно ответил Брумис, – на словах все за советскую власть.
– А на деле?
– А на деле увидим.
– Вот то-то, что увидим, – с неудовольствием повторил Красноштанов. – Не поздно ли?
Видно было, что невозмутимость Брумиса ему не по душе.
– Не заходи сбоку, – сказал Брумис. – Говори прямо, что тебя тревожит?
– С Митрофаном Рудых разговаривал?
– Больше, чем с другими. Это местный товарищ.
– Не торопись товарищем признавать.
– Что ты меня, как охотник зверя, скрадываешь! – рассердился наконец Брумис. – Вот уж сибирская таежная привычка, вокруг да около! Известны тебе враждебные дела Митрофана Рудых – выкладывай прямо!
– Кабы известны были!
– В чем же дело?
– А в том, что волк – зверь и лиса – зверь. Так вот, Митрофан Рудых – это лиса. Любой след хвостом заметет. Он при всех властях хорош. При колчаковской власти председателем волостной управы был, а сейчас в волостном исполкоме членом состоит. И вот видишь, на краевой съезд попал.
Брумис задумался.
– А это ты точно проверил, насчет председателя управы?
– Надо мне проверять! – зло усмехнулся Красноштанов. – Он меня самолично материл и в холодную посадить грозился.
– За что?
– Недоволен был моим поведением.
– А точнее?
– За распространение вредных слухов. Каких? Про шиткинских партизан знакомым мужикам рассказывал.
– Так это скорее говорит в его пользу, – возразил Брумис. – Он мог не материться, а просто выдать тебя карателям.
– Я же тебе поясняю: не волк, а лиса. У нее из норы всегда два выхода.
– Возможно, ты и прав, – согласился Брумис. – Но у нас нет никаких оснований дать ему отвод. Те, кто доверил ему быть делегатом, прежде нас с тобой знали, что он бывший председатель управы.
– Я не про отвод. А к тому, что за ним строгий глаз нужен.
Брумис улыбнулся.
– И у тебя, и у меня даже по два глаза. А ты знаешь, – сказал он после короткого молчания, – меня, пожалуй, больше беспокоит чебаковский делегат.
– Это в папахе с красной лентой который?
Брумис кивнул.
– Нет! – Красноштанов пренебрежительно махнул рукой. – Гром от него может быть, а молонья не ударит. От кого если будет беспокойство – это от Митрофана. Все эти Рудыхи одного корня, буржуйского. Этому дому хозяин тоже Рудых. Это тебе известно?
– Известно. Такой дом и выбирал.
Красноштанов глянул на него с недоумением.
– Как же это понимать?
– Очень просто. Сила есть – бери быка за рога!
Первый, каменный этаж своего дома Иннокентий Рудых приспособил под лавку. Судя по не выветрившимся еще запахам, торговали здесь самыми разнообразными товарами, начиная от бакалеи и гастрономии и кончая шорными изделиями и колесной мазью. Остались только запахи – товары хозяин предусмотрительно вывез загодя.
– Об нас позаботился, – сказал Петруха Перфильев, – чтобы не таскать, не ломать хребтину.
Полки и прилавок выдрали и вынесли на задворки. В опустевшей просторной комнате поставили стол, застлали его кумачовой скатертью, занесли несколько длинных лавок.
Брумис от имени и по уполномочию Военно-революционных советов партизанских отрядов Бугрова и Вепрева объявил краевой съезд открытым.
Согласно решили избрать президиум в составе председателя, его товарища и двух секретарей.
Но когда стали называть кандидатов в председатели, сразу обозначился разнобой. Почти у каждого была своя кандидатура. На пост председателя выдвинули восемь человек, половину от числа всех присутствующих делегатов. И хотя за Брумиса голосовали представители всех партизанских отрядов, больше голосов получил член Больше-Илимского исполкома Митрофан Рудых.
