Текст книги "Партизанская богородица"
Автор книги: Франц Таурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Ф. Таурин
Партизанская богородица
Роман[1]1
Печатается с сокращениями.
[Закрыть]
Мастеровые люди
1
Под берегом, в омуте, гулко плеснула рыба.
Сергей зажмурил натруженные глаза и отложил в сторону ручные тисочки с зажатой в них крохотной пружиной. Глянул на догоравшие в закатном пламени облака, проворчал:
– Не работа – грех один. Ни матерьялу, ни инструменту...
– Ни харчей, – добавил Корнюха.
Он сидел напротив Сергея, только не как тот на стесанном сверху сосновом кряже, заменявшем лавку, а прямо на земле, по-бурятски поджав ноги, и острым, косо сточенным сапожным ножом отделывал начисто шейку берданочной ложи.
– За такую работу не стоит и хлебом кормить, – с усмешкой возразил Сергей. Усмехнулся он одними губами и как-то мельком. Глубоко запавшие серые глаза были серьезны. Видать, думал о чем-то совсем другом.
И Корнюха понимал это, но он устал молчать.
– Да его и нет, хлеба-то. В обед остатний съели.
– И про это говорил, – заметил Сергей и вроде поморщился.
Корнюха обиженно шмыгнул ядреным носом, насупился и еще проворнее заработал ножом.
– Да ты, брат, обидчивый, – сказал Сергей.
Корнюха промолчал.
Сергей встал, потянулся, разминая одеревеневшую от долгого сиденья спину, подошел к откосу берега.
Только узкая багровая полоска напоминала об ушедшем солнце. В речную долину заползали сумерки, вода потемнела и загустела. Частые заросли тальника на острове за протокой слились с темной грядой дальнего леса, и казалось, что никакого острова и нет, а лесистый коренной берег подымался сразу за неширокой протокой. Ясную тишину теплого вечера дробило чуть слышное журчанье быстро бегущей воды да временами короткий плеск срывающихся с подмытого берега комьев сухой земли.
Далекий выстрел прозвучал громко и близко.
– Винтовка, – сказал Сергей и оглянулся на Корнюху.
Тот вскочил и с ножом в руке, с ложею в другой подошел к Сергею.
– Ну-ка, давай наведем порядок, – сказал Сергей.
Высокий крытый сеном шалаш заслонен от реки таловыми и смородиновыми кустами. Сергей с ходу, проворно пригнувшись, шагнул в шалаш. Корнюхе такой маневр был не по росту, да и ловкости Сергеевой у него не было. Он прополз в шалаш на коленках.
Разобрали постель – пласт кошмы, под ней полкопны сена. Под постелью западня. Сергей спрыгнул в яму.
– Подавай!
У Корнюхи руки длинные. Стал на колени посередке между лазом и сложенной у стенки шалаша грудкой берданок и шомполок и закачался, как маятник. Склонился вправо, взял из грудки ружье, перехватил в другую руку и, склонясь влево, осторожно, прикладом вниз, в яму его. За ним второе, третье... последнее.
– Остатнее.
– Считал. Давай сумку и весь прибор!
Корнюха, не вставая с колен, выбрался из шалаша, собрал инструмент в сумку, протянул Сергею.
– Всё.
– Не всё. Ложу забыл.
– Я ее вечером доделаю.
– Не вовремя приспичило. Давай сюда!
Корнюха невразумительно проворчал что-то себе под нос, но ложу отдал.
Сергей выбрался из тайника, опустил западню. Разостлали постель, как было. Корнюха покатался по ней, чтобы примять разворошенное сено.
– Чудак ты, – сказал Сергей, видя, что парень хмуро отводит глаза в сторону. – Ружье найдут, легче отбрехаться. К тому же дело есть. Сходи сети перебери. А то что за рыбаки, коли рыбы в запасе нет.
– И эту поставить?
На кустах, за шалашом, развешена для просушки сеть. Понимающий человек, глянув на нее, сразу определит, что владелец сети не деревенщина, а мастеровой из заводской слободы. Вместо каменных, завернутых в бересто грузил, по низу сети проволочные кольца, вершков полутора в поперечнике.
– Поставь, – согласился Сергей, но тут же спохватился. – Не надо. Пущай висит. Она нам заместо паспорта.
Корнюха, не прекословя, достал из шалаша белую плетенку, сработанную из ошкуренных таловых прутьев. Провел по ней ладонью, счищая присохшие блестки рыбьей чешуи. И вдруг, отшвырнув корзину, побежал к берегу.
– Едут!
– Не ори! – одернул Сергей. – Еще не знамо, кто едет.
– Кому еще? Роман. Хлеба везет.
Лодка уже отделилась от темени острова, и видна была фигура гребца, стоя работавшего веслом.
– Это не Роман, – сказал Сергей.
И в ту же минуту донеслись хорошо слышные в привольной тишине слова развеселой частушки:
Мой миленочек пригожий,
Только ростом маловат.
Целоваться несподручно...
– Палаша! – закричал Корнюха, заглушая певунью.
А она продолжала также звонко и голосисто, с чуть приметным привизгом на верхах:
Поменяла я миленка,
Выбрала высокого.
Да самой не дотянуться,
Что же тут хорошего.
– В твой огород камушек, – сказал Сергей.
Но Корнюха, не слушая его, побежал вдоль берега встречать лодку.
«Взметнулся... – подумал Сергей, – однако я за Палашкой ничего не примечал. Похоже, пустой номер у парня...»
И тут же вернулся к своим тревожным мыслям. Почему не Роман?.. Неспроста это. Девку пришлось посылать...
За кустами, где-то совсем близко, захохотала Палашка. Смех у нее задорный, рассыпчатый, словно горох по полу. А Корнюха бубнил что-то, видимо, оправдываясь.
«Ну девка! – усмехнулся Сергей. – На боку дыру вертит. Совсем стреножила парня».
Палашка показалась из-за кустов, степенно вышагивая, с длинным веслом на плече. Корнюха шел чуть позади с холщовой котомкой в руках.
Завидев Сергея, Палашка бросила весло и с разбегу кинулась на шею сродному брату.
– Ой, братка, соскучилась я по тебе. А уж Лиза-то! Только нас таится, а как одна, все плачет. И Кузька все донимает: где папаня?
– Ну ладно. Ты про дело сперва. Пошто Роман не приехал?
– Ой, братка, забрали его. Вчера увели в каталажку. А седни с утра по слободе рыщут. На дорогах постовые. Я по задам ушла. И то, кажись, заметили...
– По тебе стреляли?
Палашка дернула плечиком.
– Не знай. Мимо уха пролетела, не успела спросить. Пес ее знает... А дедушка Семен Денисыч велел тебе сказать, чтобы ехал седни в завод. Слышь, – она понизила голос, хотя, кроме их троих, на много верст кругом не было ни одной живой души, – партизаны должны подойти. Отряд... вот забыла, кажись Бурова...
– Бугрова, – поправил Сергей.
– Вот-вот, Бугрова. Семен Денисыч и велел: скажи ему, что надо ему быть в заводе. Только сказал, чтобы домой не ходил, а к нему прямо.
Лицо Сергея построжело.
– Лиза знает?
– Что ты, братка! Или я не понимаю! – обидчиво воскликнула Палашка. И тут же спросила с обычной живостью: – Сейчас поедете?
Сергей, чуть сдвинув рыжеватые брови, пристально посмотрел на Корнюху.
– Тебе, парень, однако, остаться надо.
– Сергей Прокопьич! – взмолился Корнюха. – Неужто я там не сгожусь! – рывком поднял двухаршинный сосновый кряж и с силой шваркнул его о землю.
Сергею и самому не хотелось обижать товарища.
– Опять же, оружие негоже без догляду бросать.
– Сергей Прокопьич, – еще жалобнее повторил Корнюха, хотя уже понял, что не хватит совести у Сергея оставить его здесь, – кто станет в пустом шалаше шариться!
– Да и ветка[2]2
Ветка – местное название мелкой лодки в Сибири.
[Закрыть] троих не подымет, – продолжал Сергей, сам прикидывая, сколько времени займет двойная переправа.
– Подымет! – сказала Палашка решительно.
Корнюха готов был ей в ноги пасть.
– Ну, коли так, тогда уху варить! – распорядился Сергей. – С пустым брюхом в дорогу скучно. Хлеба-то привезла?
– А то нет, – с достоинством ответила Палашка и ткнула в бок повеселевшего Корнюху: – Ну, рыбак, где твоя рыба?
– Рыба будет! – Корнюха подхватил с земли плетенку, подбросил ее вверх, поймал на лету и, вконец осмелев, кивнул Палашке:
– Пошли!
– Сети все сыми, – сказал вдогонку Сергей.
Корнюха обернулся.
– Поди, в одной на уху достанет.
– Сколь уж там будет. А сыми все!
– Там и развесить? – спросил Корнюха.
– Сюда неси.
Корнюха хотел еще что-то сказать, но понял: не зря заставляют его тащить мокрые сети, – и согласно мотнул головой. Шагнул к Палашке, намереваясь обнять ее, но она, прыснув, увернулась и побежала от него.
– Чего кинулась? Не там сети-то! – рассердился Корнюха.
– А ты не балуй!
Но, видно, не очень она боялась его. Подошла и усмехнулась:
– Чего встал-то? Пошли!
В одиночестве легче собраться с мыслями... А мысли разбегаются надвое. И не знает Сергей, то ли радоваться вестям, привезенным Палашкой, то ли тревожиться...
Партизаны подходят... стало быть добрался до них Санька Перевалов. Насилу дождались... Да, видно, не одни мы ждем. И господин штабс-капитан дознался. Романа-то забрали. Может, и не одного... Хорошо, что старик известил... Рана уже поджила. Плясать еще нельзя, а ходить можно...
Рыбы было столько, что Палашке одной бы и не донести. И несли они наполненную с верхом плетенку вдвоем. Другой рукой Корнюха придерживал перекинутые через плечо мокрые сети.
– Добрый улов! – похвалил Сергей, когда Палашка высыпала рыбу на траву, неподалеку от едва курившегося костерка.
Серебристые сорожки и ельцы, которых было больше всего, уже уснули. Нарядные полосатые окуни топорщились и подпрыгивали. Изогнувшаяся полукольцом пятнистая щука судорожно заглатывала воздух.
– Сети развесить? – спросил Корнюха.
– Неси в лодку, – ответил Сергей, – и рыбу туда же. Ты, сеструха, отбери на уху окуньков покрупнее, а остальную сложи в плетенку. Он за одним в лодку отнесет.
– Потом и унесем, – возразил Корнюха.
– Неси, пока светло. Потом темень будет. Месяц еще не народился. Да уложь там как следует. Сети в нос, рыбу в корму.
Пока Корнюха ходил к лодке, Сергей принес хворосту, взбодрил костер, а Палашка примостилась на сосновом сутунке чистить рыбу.
Уколола руку и сказала с досадой:
– До чего же этих окуней скрести муторно!
– Зато уха хороша, – заметил Сергей, достал из шалаша ведерко и пошел по воду.
Уха – круто посоленная, заправленная пером полевого лука и молодой картошкой – удалась на славу.
– Эх, ушица! – крякнул Корнюха, хватив с пылу горячей. – К этой ушице бы стакашек первачу!
– Может, спиртику? – подсказал Сергей.
Корнюха только вздохнул.
– Молодец, сеструха! – похвалил и Сергей. – Муженька наживешь, за таку стряпню на руках носить будет.
– Только за стряпню? – скромно спросила Палашка.
– Я бы... – начал было Корнюха, но Палашка тут же строго цыкнула на него:
– Ну, ты! Скажу вот Варьке, что на меня глаза пялишь, она тебе даст выволочку.
– Что мне Варька? – возмутился Корнюха. – Что есть, что нет!
– Знаем мы вас. Все такие. «Что есть, что нет!» – передразнила Палашка. – A при ней про меня так же скажешь.
– Палаша! Да я...
– Помолчи! – оборвала Палашка. – А то костью подавишься. Возись тогда с тобой.
Корнюха, наконец, догадался, что словом эту языкастую не перешибешь. Сплюнул сердито в сторону и еще старательнее заработал ложкой.
2
Ночь выдалась темная, как по заказу.
Потянувший с низовьев реки не по-летнему стылый ветер пригнал облака и погасил звезды.
В лодку усаживались ощупью.
– Проходи в нос! – сказал Сергей Палашке.
– Нет, братка. И я в греби. Скорей доедем, – и уже строго Корнюхе: – А ну подвинься! Ишь, разлегся!
Сергей уселся в корму, оттолкнулся гребком. Черная вода казалась вровень с бортами. Коснулся кончиками пальцев теплой воды, сказал:
– Гребите ровнее, без озорства. Запасу всего на ладонь.
Гребцы не сразу приноровились друг к другу. Потом Корнюха убавил замах, и лодка пошла ровно.
Палашка с Корнюхой переговаривались вполголоса, а Сергей, не слушая их, ушел в свои думы.
И даже не о том, как миновать выставленные карателями посты и благополучно пробраться в слободу, – это дело не так хитрое, – о том, что сейчас в слободе... и как завтра дело повернется... Один ли Роман в каталажку попал или всю рабочую дружину взяли?.. Много ли партизан подходит и хватит ли сил выбить из завода карателей?..
А Палашка с Корнюхой уже не береглись, разговаривали в полный голос.
– Хорошо на большой воде ночью, – говорила Палашка. – И страшно, и хорошо. Вот как есть в книжке читала я. «Тамань» называется.
– Что за атамань, – не понял Корнюха.
– Не атамань. «Тамань». Сочинение Лермонтова.
– Не русский?
– Русский.
– Где же русский! – заспорил Корнюха. – Всяко фамилие от прозвища. У тебя, к примеру, Набатова, от слова, значит, набат. А мое – Рожнов, от слова, стало быть, рожон. А что такое лермон?
– А что такое рожон? – не уступала Палашка.
– Ну вот... – замялся Корнюха, – говорят еще: супротив рожна попер.
Палашка фыркнула.
– Вот отчего ты такой супротивный да поперешный.
– Хватит! – тихо, но строго сказал Сергей. – Ночью по воде далеко слышно. И гребите аккуратнее.
Двое на скамье переходят на шепот. Корнюха бубнит, как потревоженный шершень. Палашкин торопливый шепоток нет-нет да и прорвется в голос.
Молодежь!.. Не обучила еще жизнь опаске...
И, подумав так, вспомнил Сергей, что и сам не стар еще, только вот успел отвоевать сполна четыре года... А один окопный за семь домашних поверстан... Уж вроде досыта навоевался, и в Мазурских болотах, и в Карпатских горах, нет, довелось еще... не отходя от дому. Только и разницы, там по нужде, здесь по своей охоте... Поди-ка по охоте. И тут по нужде. Тогда воинский начальник лоб забрил. Теперь своя совесть, злость своя человечья посылает. А это штука такая – постарше воинского начальника... Тяжело вот только, что семья рядом...
И вспомнилось, как тогда весной, когда уходил в тайгу с заводскими ребятами, страшно, не своим голосом закричала Лиза: «Убей! Убей меня! И Кузьку! Не могу я больше одна!.. Не хочу!» Ухватила руку, и пальцы ровно окостенели у него на запястье... Припала губами к руке. «Не оставляй нас!»... Гладил ее по голове, по плечам – плечи дрожь бьет, – уговаривал. Ничего не слушала. «Четыре года у смерти вымаливала! Не пущу, не отдам!»... Рванулся, а идти не посмел. По полу за ним поволоклась. Старик Денисыч подошел, молча пальцы разжал. У него в руках билась и кричала. Долго стоял в ушах ее крик...
...Выбили беляков с завода, пришел домой раненый, на костыле. Всю ночь не спала, глотала слезы. С той поры куда веселье ушло, тихая стала, молчаливая... Когда про карателей слух прошел, сама торопила уходить. Просила: «Кузьку пожалей. Не вертайся, покуда беляки здесь». Хорошо, что Палашка ничего ей не сказала...
Хорошо... а вот руку бы дал отрубить, чтобы зайти к ней, успокоить, приласкать... Нельзя!.. Бог даст, придет и наше время...
Оголовье острова осталось позади. Выплыли на главное русло. Здесь ветер гулял привольнее. Глаза привыкли к темноте, и различимы стали гуляющие по гребням беляки.
Сергей направил лодку в разрез волны. С бортов перестало заплескивать, но с носу все чаще залетали крупные брызги. В корме заплескалась вода.
– Худо дело, ребятишки, – сказал Сергей. – Купаться нам недосуг.
– Котелок есть, – вспомнила Палашка, – достань, братка!
Сергей подал ей котелок. Она осторожно встала, освобождая Корнюхе место, подобрала подол сарафана и, присев на корточки, принялась вычерпывать воду.
– Напугалась...
– За тебя, – огрызнулась Палашка. – Один красавец в заводе и тот утопнет.
– Еще и тебя вытащу!
– Были бы одни, показала б тебе, кто кого вытащит, – пригрозила Палашка.
Корнюха вместо ответа так рванул весла, что Палашка едва не опрокинулась навзничь.
– Полегче, парень! – предупредил Сергей. – Воды в реке много.
Перевалили стрежень. Укрылись от ветра под береговым откосом. Волна утихла.
– Теперь навались, – Сергей направил лодку вдоль берега, вверх по реке.
– Не туда, однако, плывем, – заметил Корнюха, – взвоз-то ниже.
– По дороге далеко, ногу поберечь надо, – возразил Сергей, – подберемся по речке до камышей.
Он не стал объяснять, что так надежнее: если лодку проводили выстрелом, вполне могли и встретить. Да и входить ночью в слободу надо не по большой дороге. По речке Камышовке можно подняться почти до заводской запруды, а там кустами и огородами пробраться к избенке Семена Денисыча.
3
Задами, по огородам, пробирались гуськом: впереди Сергей, за ним Палашка с тяжелой сумкой в руках, замыкающим – Корнюха с топором наготове. Уже начало светать, и Сергей корил себя, что плохо рассчитал время. Выручали высокие кусты смородины. В огороде Семена Денисыча они росли особенно густо.
«Сейчас залает, проклятущий!» – вспомнил Сергей про свирепого дедова кобеля.
Но, видно, дед догадался с вечера прибрать пса. Окно открылось сразу, после первого стука. Их ждали. Дед свесил за окно окладистую серую бороду.
– Влезешь? – спросил Сергея и, разглядев Корнюху, сказал: – Подсоби!
– И вы тоже! – махнул рукой, когда Сергей, бережно перенеся ногу через подоконник, уселся на лавку.
– Я домой, дедуня, – отозвалась Палашка.
– Говорю, влезайте! – строго сказал дед.
– Я сама. – Палашка оттолкнула Корнюху и проворно юркнула в окно.
Труднее всех пришлось Корнюхе, но и он забрался.
– Бабы наши на повети спят. Ступай к ним. – Семен Денисыч пропустил Палашку вперед и вышел за ней.
Немного погодя лязгнул засов и послышался радостный лай ластящейся собаки.
– Кобеля спустил, – сказал дед, входя в избу. – Теперь никто не подкрадется.
Но все же отвел гостей в дальний от окна угол.
– Теперь, поди, можно закурить? – спросил Корнюха жалобно.
– Кури, – смилостивился Сергей.
– Кисет потерял, – голос Корнюхи стал еще жалобнее.
– Пользуйся! – Дед протянул ему кисет и сам набил трубку. – А дело, стало быть, так повернулось. Прислал Санька весточку. Роману. Что придут, стало быть, партизаны. Отряд небольшой у них и оружие простое, крестьянское. Шомполки да берданы. Им, стало быть, помога наша нужна. Роман стал дружину собирать. Из тех, кто в заводе остался. За тобой посылать не велел. У него, говорит, рана, да и на примете он. К Лизавете-то твоей наведывались: «Где мужик?» Ну, она, как велено было, объяснила, дескать уехал к родне в Шаманову... Да, стало быть, ждали мы партизан и не дождались. А беляки ждать не стали. Или продал кто, или про партизан прознали, только вчерась ночью забрали Романа. Ивашку Стрельникова тоже и латыша, длинного рыжего, с тобой в литейке работал...
– Яна! – с изумлением воскликнул Сергей. – Так он вернулся?
– То-то вернулся. На свою голову. Вот, стало-быть, их забрали... Да... – Дед снова подпалил свою вонючую трубку и, причмокивая, раскурил ее.
Сергеи закашлялся.
– Табачок у тебя. Клопов морить!
Дед обрадовался, словно похвале.
– Жуковский! Вторая гряда от бани.
– Троих, значит, взяли? – спросил Сергей, отодвигаясь от дедовой трубки.
Денисыч покрутил головой.
– Больше, однако. В холостежном бараке живой души не осталось... Може, попрятались... Хошь так, хошь этак, без головы остались.
– Когда ждешь партизан, Денисыч?
– Не о них речь, Серега. Под вечер, как Палашка уплыла, известили меня. На площади два столба с перекладиной поставили.
– Виселицу!
– Ну. И еще известили: в обед седни вешать будут. Так что партизан дожидать нам недосуг.
Сергей раздумывал недолго.
– Буди, Денисыч, Палашку.
Корнюха схватил Сергея за руку.
– Куда ее ночью! Солдаты, как кобели, рыщут. Я пойду!
– И ты! – и кивнул старику. – Иди, Денисыч.
Палашке смерть как хотелось подкусить сродного братца, что вот, мол, таитесь от меня, а не обошлись, позвали, – но она не посмела.
Голос Сергея был строг и сух.
– Позвать надо сюда Синицына Федьку и мастера Василия Михалыча. Знаешь, где живут?
Палашка поспешно кивнула.
– Знаю.
– Если дома нет, узнай, где. Найди. Очень это важно, сеструха. По пустякам не погнал бы тебя в такое время. Корнюха с тобой пойдет.
– На что он мне! – отмахнулась Палашка по привычке насмешливо, но в душе поблагодарила брата. Широкие плечи Корнюхи и пудовые его кулаки в такой рисковой прогулке были очень даже кстати.
– Идите по улице, не таясь, – напутствовал Сергей Корнюху. – Встретится кто, приголубь девку. Сумеешь, поди. А если что, бери удар на себя. Она должна дойти!
– Небось дойдет! – сказал Корнюха и отвернул полу молескиновой куртки.
Слабый отсвет дедовой носогрейки тускло блеснул на стылом лезвии широкого Корнюхина топора.
4
Дощаной короб, доверху наполненный хрустким древесным углем, провезли на вагонетке прямо в ваграночное отделение.
Литейный мастер Василий Михалыч остановил идущих мимо с порожними носилками рослых парней. Сказал им что-то коротко.
– Понятно! – ответил шедший передним, лохматый, с озорными, светлыми навыкате глазами и, словно отряхивая руки, бросил носилки.
– Ну, ты, поаккуратнее! – проворчал Корнюха. Поднял носилки, отнес и положил на кучу формовочной земли.
Василий Михалыч, сохраняя озабоченное выражение на закопченном усатом лице, обождал, пока Корнюха присоединится к ним, и повел парней в ваграночную.
Проходя мимо Сергея, склонившегося над опокой, сказал вполголоса:
– Лишних гони!
Сергей молча кивнул, с натугой приподнял опоку и поставил ее в дверях, загораживая проход.
И вовремя. К дверям уже метнулся юркий, вечно ухмыляющийся Степка Куцавейкин.
– Тебя куда черти несут! – с неожиданной яростью рявкнул Сергей. – Не видишь, опока!
– Василий Михалыч настрого наказал... – с виноватой ухмылкой оправдывался Степка, сам примеряясь, как бы проскочить мимо заслонившего проход Сергея.
Но мастер уже заметил Степку и подошел сам.
– Тебе чего?
Степка ляпнул первое, что на ум пришло:
– Песок тамо привезли, дак куда сваливать?
– У тебя что, свово дела нет! – прикрикнул на него мастер.
Степка отошел с обиженным видом.
Василий Михалыч усмехнулся в вислые усы.
– Обожди! – поманил к себе Степку, написал несколько слов в крохотной книжечке, вырвал листок. – Беги на главный склад. Да побыстрей. Одна нога там, другая здесь!
Степка заглянул в листок.
– Дак не донести!
– Коня запряги. Чего окаменел? Сказано, быстро надо!
Степка встрепенулся и засеменил к выходу.
– Вонючка паршивая! – заметил Василий Михалыч, проводив Степку взглядом.
Подошли Корнюха и лохматый парень с озорными глазами.
– Полный порядочек! – доложил лохматый Василию Михалычу.
– Добро! Шагайте на работу.
– Сказать мужикам-то? – напомнил Корнюха.
– Кому надо, знают, – строго ответил мастер.
– Сколько привезли? – спросил Сергей, когда Корнюха с товарищем вышли из ваграночной.
– Четырнадцать берданок и восемь централок.
– И патроны?
– Патронов хватит.
– Ну, в добрый час! – сказал Сергей после короткого молчания. – Сам пойдешь к штабс-капитану?
– Как решили.
– Решили-то решили... – произнес Сергей в раздумье. – А не надо бы тебе, Михалыч, свою голову совать. Она еще нашему делу шибко пригодится.
– Другого нельзя, – возразил старый мастер. – У них, почитай, я один без подозрения. Иначе самого сюда не выманишь.
Сергей и сам понимал, что старик прав. Но все же не удержался:
– Опасаюсь за тебя, Михалыч.
Василий Михалыч улыбнулся по-стариковски незлобиво и мудро. Потрепал Сергея по плечу.
– Не нами сынок, сказано: двум смертям не бывать...
Такую хитрую шестерню – с зубцами на конус – Сергею еще не приходилось отливать.
Неужто первый блин комом?.. Нет, вроде удалась отливка.
И, прихватив тряпкой не остывшую еще шестерню, Сергей перенес ее на верстак к окну. Осмотрел внимательно, выругался сквозь зубы, сплюнул на сторону. Так и есть! На внутреннем ободке щербина. Глубокая. Расточкой, однако, не снимешь... Незадача!..
Задумался, не заметил, что лохматый Лешка уже второй раз окликнул его.
– Сергей Прокопьич!
– Ну? – отозвался, не оглядываясь.
– Собираются. Пошли!
– Слышу...
– Чего ждешь-то?
– Раковина... язви ее...
– Да ну ее к такой матери!..
Глаза у Лешки и недоумевающие, и злые. И словно сам себя увидел его глазами. Махнул рукой.
– Пошли, Алексей!
В просторном корпусе литейки непривычно людно. И вдоль закопченных, из дикого камня сложенных стен, и посреди цеха – везде мастеровые, кучками по пяти, по десяти человек.
Не только свои – литейщики. Пришли из соседнего, самого многолюдного механического цеха. И с рудного двора. И из листопрокатного.
В каждой кучке свой разговор. Но сдержанный, вполголоса. И оттого что отдельных голосов не слышно, кажется, что это тревожно гудит разворошенный улей.
Широкие, как ворота, двери литейки распахнуты настежь. В квадратный проем льется поток голубого света. Но плотно утоптанный земляной пол, черные кучи формовочной земли, пыльный потолок и дымные стены гасят поток света, и в углах огромного цеха стоит пасмурный полумрак.
Наконец в светлом квадрате появляется высокая фигура, туго перехваченная крест-накрест ремнями. На одном боку шашка, на другом – деревянная кобура маузера. За офицером еще двое – шашки на боку и короткие кавалерийские винтовки за плечами.
Гул смолкает, и все головы поворачиваются к дверям.
Офицер на мгновение задерживается в дверях и ровным пружинистым шагом идет вперед.
Люди расступаются перед ним, а стоящие вдоль стен подтягиваются к середине цеха.
Все знают, что делегатом от рабочих пошел к штабс-капитану старый мастер Василий Михалыч. И все видят, что его нет.
И тишина в цехе становится такой напряженной, что даже франтоватое позвякиванье офицерских шпор рвет ее в клочья...
Сергей шепнул что-то на ухо Лешке. Тот, кивнув, скрылся в толпе.
Офицер с сопровождающим прошел на середину цеха, в центр круга, образованного расступившейся толпой.
Офицер молод, строен и, пожалуй, красив. Если бы не цепкие, сверлящие, близко сведенные к переносью глаза. И злой, не по-мужски маленький рот. И телохранители его – парни хоть куда. Рослые, но не грузные, а собранные. У обоих из-под фасонисто надетых фуражек – чубы. У одного – светло-рыжеватый, у другого – угольно-черный. И физиономии сытые, румянец во всю харю.
Офицер встал на перевернутые носилки. Неторопливо поворачивая голову, окинул взглядом заполнившую цех толпу. Сказал негромко, но внятно:
– Мастер вашего цеха передал мне, что вы желаете обратиться с просьбой. О чем вы просите?
– А где он, мастер-то? – крикнул кто-то из толпы. – Куда упрятали?
– Кто это крикнул? – так же негромко, но отчеканивая каждое слово, спросил штабс-капитан. И уже чуть повысив голос: – Я спрашиваю, кто кричал?
В круг протиснулся Сергей Набатов.
Штабс-капитан скользнул по настороженному лицу рабочего, по мятой, давно не стираной робе, задержался на кровоточащей ссадине у запястья левой руки и, вскинув голову, уперся взглядом в самое переносье Сергея.
– Ты?
Сергей выдержал взгляд.
– Кричал не я. Но тоже хочу спросить: где наш мастер?
– Где? – почти вкрадчиво повторил офицер. – Могу удовлетворить вашу любознательность. Там, где ему и надлежит быть. Под замком. Вместе с остальными агитаторами и бунтовщиками. Что вас еще интересует? У вас были, кажется, еще и просьбы?
У Сергея только чуть приметно обозначились желваки.
– Мы ждем, что вы освободите беспричинно арестованных наших товарищей.
– Ах, вот вы о чем просите! – с веселой небрежностью произнес штабс-капитан.
Сергей и тут не повысил голоса.
– Мы не просим. Мы требуем!
Игривое выражение сбежало с худощавого породистого лица штабс-капитана. На щеках и на лбу преступили красные пятна.
– Кто мы? Кто тебя уполномочил за всех говорить! – и резко махнул рукой: – Взять!
Стоявший справа солдат с рыжим чубом сделал шаг вперед.
Но не успел и коснуться Сергея, как из толпы крикнули с угрозой:
– Не трожь!
И в ту же минуту тесное кольцо до того смирно стоявших людей ощетинилось берданочными и ружейными стволами.
– Отставить! – закричал, срываясь в натуге, штабс-капитан.
Никто не шелохнулся. Черные колечки стволов так же неподвижно смотрели в лицо.
– Пулеметы наготове, – пригрозил штабс-капитан. – Ни один живым не уйдет!
– Это точно, – сказал стоявший в переднем углу сутулый зобастый старик, – свою кровь, поди, отвык жалеть, а нашу и подавно. Такая ваша волчья порода.
– Очистить дорогу! – скомандовал штабс-капитан, по-своему истолковавший слова старика.
Сергей шагнул вперед.
– Не спешите, господин офицер! Вы в наших руках. Но нам вашей крови не надо. Мы вас отпустим. Если вы согласны на два условия. Первое: освободить всех арестованных. Второе: очистить слободу. Даем час на сборы.
Штабс-капитан не мог поверить своим ушам. Наивность рабочего вожака поразила его.
«Дурак! Только бы выбраться из этой западни. А там... заговорят пулеметы!..»
Но надо было делать игру, и он проговорил с усмешкой:
– Не много ли берете на себя, господа!
– Хватит зубы скалить! – закричали из толпы.
Сергей поднял руку. Но сказать ничего не успел. Звук далекого выстрела остановил его на полуслове.
Выстрел слышали все.
Но истинное его значение понял один штабс-капитан.
– Я принимаю ваши условия! – сказал он надменно.
– Смотри, ваше благородие, не вздумай хлюздить! – предостерег зобастый старик.
– Слово офицера! – с достоинством произнес штабс-капитан. – Ни один из приговоренных не будет повешен.
Сергей дал знак, и толпа расступилась.
Штабс-капитан, чеканя шаг, как на параде, пошел к выходу. За ним, видимо, опасаясь получить пулю в затылок, торопливо кинулись чубатые телохранители.
5
До конца дней своих корил себя Сергей за постыдную доверчивость.
Можно было взять в оправдание неосведомленность свою: о набеге партизан Смолина он, да и никто из заводских, не знал. А штабс-капитан знал. Потому и лошади были у него заседланы. Потому и в литейную пришел. Как в разведку: выведать хотел, знают ли рабочие о подходе смолинского отряда.
Но не в этом главное. Главнее в том, что стал Сергей штабс-капитана мерить на свой аршин. Вот эта ошибка кровью и отлилась...
..Всего считанные минуты и митинговали-то. Только и успели выбрать Сергея командиром рабочей дружины. С дальнего конца слободы, в березовой роще – с той же стороны, что и первый выстрел, – грянул нестройный залп.
– Кто с оружием – за мной! – крикнул Сергей.
Когда выбежали из литейной, первое, что увидели, – клубы пыли вдоль дороги. Отряд карателей на полном скаку уходил в сторону Братского острога.
За колонной, отстав на сотню сажен, с тревожным ржанием резкими махами мчалась гнедая неоседланная лошадь. Наперерез ей на дорогу выбежал человек, размахивая длинной жердью. Лошадь взвилась на дыбы, круто повернула обратно. И тогда разглядели, что за ней волочится привязанный к хвосту человек.
Сергей, Лешка и еще несколько рабочих кинулись вдогон. Но не они остановили лошадь. Из узкого проулка, со стороны пруда, выехали на крупной рыси два всадника. Передний, в высокой папахе, перехваченной наискось красной лентой, привстав на стременах, мгновенно оценил обстановку. Резко послал вперед своего приземистого серого коня, сорвал с плеч винтовку и, поравнявшись с гнедой, уже запаленной от быстрого бега лошадью, выстрелил ей в голову.
Лошадь тяжело рухнула на всем скаку.
Когда Сергей подбежал, неизвестный всадник в папахе с красной лентой уже стоял на коленях над изуродованным трупом.
От синей рубахи остались только рукава на связанных за спиною руках. С углов торчащих локтей мясо содрано до кости. Грудь в кровоподтеках и рваных ранах. Лицо, как коркой, покрыто замешанной на крови грязью.
Только по курчавым темно-рыжим волосам признал Сергей заводского вожака Романа Незлобина.
Партизан в папахе еще раз припал ухом к истерзанной груди.
Встал и сплюнул в досаде:
