Текст книги "В глубине тебя (СИ)"
Автор книги: Фло Ренцен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
Объявляю Рози:
– Короче, в круизе захочешь замуж выскочить – выскакивай. Благословляю, – снова поднимаю бокал и тише – ей: – Только дружкой больше не буду. Не проси, сделай милость...
***
Приковыляв домой после проводов, обнаруживаю в квартире устроившего очередной разгром Рикки, которого не нашлась, на кого оставить, а у себя в сотке – штук с десять пропущенных звонков от Каро, а сообщений – вдвое больше.
Не успев даже испугаться, поспешно читаю:
Задержка рейса
Мои дрыхнут в VIP лаунж
Дьюти фри на ночь закрыт.
Сейчас бы кофе, но он тут отвратный.
Скукота
Давай пообщаемся.
Нифигасе, думаю, в этот раз Симон явно закинул ей стимулятор.
Ура, уже летим – почти вовремя
Симону дали апгрейд на «фёрст».
Долетели благополучно.
Блин, я думаю – ни разу не летала фёрстом. Как тут благополучно не долететь.
Разместились, все хорошо, только жарко.
Кати, хочу поделиться анализом.
Наговорила, пока летели.
Интересно, Яроном все это время занималась Евгения Михайловна?..
Перезвони, как только сможешь.
Блин, думаю, Каро. «Мы не прощаемся», я ж говорила.
Не перезваниваю, потому что ощущаемая мною степень срочности получения этого «анализа» не совпадает со степенью, которую, по-видимому, ощущает Каролин.
Но Каролин этого «так» не оставляет.
Капли душа, который решаю принять перед сном, злыми, смеющимися горошинками выламывают не поддающиеся более воздействию мозги. Копошусь в ванной, когда мне прямо в полуотключившийся мозг трезвонит сотка. Если б сидела на толчке, наверняка свалилась бы. У нее бессонница? А как же, думаю, джет лэг?
– Как вы там... – начинаю было, но Каро отмахивается от вопроса:
– Нормально. Шакшука на ужин – к такому быстро привыкаешь.
– Мне б кто-нибудь сделал... – соглашаюсь я. – У нас тут только «Мечта моряка» ...
– Ты подумала над моим предложением?
– Насчет радиолога? Мгм... – пьяно рапортую я. – Валяй. Срастется.
– Ясно. Иронизируешь, как всегда, думаешь – ничего. С кем пила?.. А, ну слава Богу, не с... Скажи, а вот представь, вы с ним снова схлестнетесь – когда Рик женится на Нине, ты все так же будешь спать с ним?
Так, видимо, в Израиле сам воздух целебный – хоть она еще и дня там не живет, но это вдруг уже больше не моя бедненькая «больнушка» Каро. Мне даже на мгновение кажется, что открытия последних месяцев мне приснились и мы с ней реально общаемся по «старой» дистанционке, я тут, она – в Милане. И то ли я такая пьяная, то ли впечатление мое настолько сильное – у меня даже восприятие ее само по себе переключается, становится почти совсем «тогдашним».
А Каро со своей дистанционки не только мне анализы устраивает – у нее ж еще другая подруга есть – и тоже лучшая. Даром, что это у меня сейчас полуотключился мозг – она ведь и ее жалеет.
Но даже полуотключившемуся мозгу больно, когда его бомбят чистым маразмом.
– Я поняла, в чем твоя проблема, – продолжает Каро.
– Да, да... Полвека без сна... Алкоголь там и сям. Не ужинаю нормально. И не обедаю. Я – хроник. Еще подруга подсиживает... А теперь...
– Нет. Не отключай меня. Не отключай.
– Прости, Каро, устала жутко. Давай потом договорим.
Желаю ей хорошего первого дня на новом месте и, не дожидаясь ее, сбрасываю.
Но Каролин, когда ей надо, с живой не слезет, и через пару минут мне приходят ее надиктовки – одна, потом другая.
Я этого не слышу, потому что сплю уже. Отсыпаюсь долго и даже прозевываю, когда отправляются Рози и Сорин. А, один черт – в аэропорт не пускают провожающих.
***
Глоссарик
Нойкёлльн – район Берлина
патчворк – имеется в виду «лоскутная» семья, в которой у родителей есть дети от прежних отношений
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ Сан-Суси
«Анализ» Каро я прослушиваю не сразу, а много позже, когда, проспавшись и приняв душ, принимаюсь убирать дома.
Когда-то в моем детстве мама смотрела русский фильм. В том фильме женщина в косынке на свежевымытой голове стояла дома на табуретке, мыла люстру. Там, кажется, был выходной – и у меня выходной. А еще она прямо на табуретке разговаривала с кем-то по телефону, но телефон у нее смешной был, старый, с резиновым проводом «завитушкой». Красивый.
У меня нет такого винтажного телефона, и я не повязываю косынки поверх мокрых волос.
«Консультация» Каро не уместилась в одну запись. Чую недоброе, но, посмеиваясь, начинаю прослушивание.
«Итак, дорогая подруга, я задалась целью спасти тебя от неминуемого одиночества, в которое ты катишься на всех парах. Да ты и сама это знаешь. А я знаю, что ты сроду не спросишь у меня совета, вот и решила разложить тебя по полочкам. Без твоего разрешения.
Проблема, как я тебе сказала, в тебе. С каких пор ты стала такой властолюбивой, Кати?..»
На этом душераздирающем вопросе Каро сделала эффектную паузу и отправила мне первую запись.
– С каких пор, хм? – спрашиваю у самой себя. – С каких пор ты стала властолюбивой? Рикки, фу!!!
Заскучавший пес тащит в зубах мой новый лифчик.
– Так, я кому говорю – фу! А ну, отдай! – едва не навернувшись, соскакиваю с табуретки, обрушиваю на пса лавину бесполезной текстовки, которая для него, несомненно, не что иное, как бессмысленный шум. Но я пока не научилась давать отрывистые, четкие команды, как и его не приучила команды эти выполнять. Боюсь, Рикки уже решил для себя, кто у нас вожак стаи. Так что, думаю, какое уж там властолюбие...
Эвакуировав лифчик, забираюсь обратно на табуретку и запускаю вторую запись:
«Подчастую качества, незаменимые на работе, в личной жизни до добра не доводят. Я уже говорила тебе, что тебе не подходит Рик и что именно тебе я такого, как он, не желаю. Вы разрушительно влияете друг на друга. Вот взять, к примеру, ваши недавние скачки. Ты не пожелала под него подстраиваться, но и использовать его, как он – тебя, была не в состоянии. Ты думала, ты размышляла. Раз он страдает без тебя, зачем тогда ушел? Ты наказала его раньше за неповиновение, отправив к Нине. А затем ты опять его наказывала, Кати. За то, что он, даже такой издроченный разлукой, не приполз назад к тебе, не согласился быть безраздельно твоим. Не согласился на любую схему на твоих условиях...»
– Это ты запуталась, дорогая подруга, – возражаю ей вслух, тщательно выковыривая грязь из плафона на люстре. – Все с точностью до наоборот – это он, а не я... он хотел, только я не согласилась...
«...Ты держала его подле себя, не подпускала слишком близко, но и не прогоняла» – неумолимо втолковывает мне из колонки голос Каро. – Давала ему дозу, как он – тебе. Вы оба ненормальные, но ты... ты хуже. Да, ты стала властолюбивой и твое властолюбие может тебя погубить. Ты сейчас не обидишься на меня за эти слова. Ты не рассердишься, если я скажу, что ради тебя самой нам нужно начать тебя исправлять. Возьмем, к примеру, меня – я многое поменяла в себе, на многое решилась. Я думала, что даже поделиться с тобой собственным опытом не могу – тебе это не подойдет. Но... Помнишь, я говорила о родственнике Симона. Я потом расскажу тебе о нем немного, а ты подумай. Никто тебя никуда не гонит – просто рассмотри, как вариант. Но будь готова поступиться приобретенным тобой качеством, Кати».
Еще какое-то время у меня в ушах звенит вердиктом:
«Кати... Ка-ти...»
– Кто вообще придумал, что меня звать Кати? – наездливо спрашиваю у чистильного ершика, слезая с табуретки.
Надуваю щеки.
– Властолюбица Кати, – грузно и мощно трублю своему отражению в зеркале, вооружившись ершиком на манер колючего скипетра, а тряпкой, собранной в комок, потрясаю, как грязной, пыльной державой.
– Катарина Не-Знаю-Какая.
Русская императрица ведь немка была. Только во мне, раскрасневшейся, растрепанной, с опухшими от нотаций ушами нет и сотой доли ее дородной величественности.
– Просвещенный абсолютизм... – поясняю сама себе, поковырявшись в памяти. – Катарина-ди-Гроссе и Старый Фриц...
Смешно мне от этого, от собственного вида и голоса, от всей этой нелепицы. Ко мне подскакивает собака и в зубах у нее тоже ершик, только унитазный. Смешно настолько, что тут же хочется, чтоб меня, нас обоих кое-кто увидел. Хочу, чтоб мне немедленно позвонил... Рик – поугораем вместе. Хочу, думаю. Такова моя императорская воля.
А еще при мыслях о просвещенном абсолютизме мне хочется поехать с ним в Потсдам, в замок Сан-Суси. Сейчас он, наверно, закрыт, но там и в парке неплохо, даже зимой.
Jeder soll nach seiner Façon selig werden.
Пусть каждый своим способом обретет блаженство, говаривал Старый Фриц, так и не сделавший детей своей супруге. По-своему, как может.
Рик, если б в твоем обществе я контролировала свои поступки и слова, то сейчас непременно позвонила и сказала бы тебе об этом. Но Каро права – с тобой я ничего не контролирую, потому и никогда-никогда больше не буду ни встречаться с тобой, ни звонить. Такова моя императорская воля.
И мне не надо власти. И никогда не надо было.
***
Сан-Суси значит «без забот». Правильно, мне следует их избегать, теперь я это знаю. Кроме того, край как надо вывести Рикки – совсем одурел, вон, в четырех стенах. Нет, в Сан-Суси я только ради этого не поеду – у нас в Берлине мест предостаточно.
– Привет, Илья, – звоню д-ру Арсеньеву, который не выносит, когда его зовут «Илюха». – Как ты?.. Да я тоже нормально. Собаку прогулять хочешь?
– Не хочу, – говорит Арсеньев.
– А, ну тогда – не поехали в Шарлоттенбург.
– Почему это сразу «не поехали»? – удивляется он. – Поехали, конечно.
– Сам сказал...
– Сказал. Но Шарлоттенбург я люблю и от меня это близко, так что поеду. Да и с тобой увидеться...
Не назовешь это попыткой флирта. По-моему, врачи – чуваки самонадеянные, искренне уверенные в собственной неотразимости и в том, что любая сочтет за честь быть замеченной ими. А он, этот молоденький симпатяга, у себя в больнице, небось, уже успел вкусить прелести сохнущего по нему женского коллектива.
Как бы там ни было – решаю, что мне, скорее, нравится, чем не нравится его прямодушие.
Через полчаса мы с Рикки совершаем поистине изнурительную одиссею на метро, где успеваем поругаться дежурно сразу с несколькими людьми и крупно – с одним (в случае этого одного я начинаю сомневаться, а не прав ли мой пес и не стоит ли меня от него спасать). Тяжело Рикки в тесноте закрытого пространства. Народу – туча, да еще лаять не дают. Только гавкнет – сразу цепляются всякие, как тот козлина, орать начинают. А он тогда лишь громче и злее гавкает.
Встречаемся с Арсеньевым возле замка Шарлоттенбург и двигаем в дворцовый парк в стиле барокко, даже в это время года красивый и всегда открытый для всех. Как по мне, Шарлоттенбург ни в чем не уступает Сан-Суси.
Сейчас все же холодно, а деревья на почетном расстоянии от идеально подстриженных газонов – суть олицетворение голой унылости. Но в общем погода благоприятствует нашей вылазке, которая из-за отсутствия какой-либо цели превращается во многочасовую.
Мой спутник напрочь лишен склонности к любованию природой, мавзолеями и достопримечательностями, не сетует, что из-за несезона и пандемии сейчас не цветут, а сохнут-мерзнут роскошные цветники и клумбы, и вообще, не рассуждает на отвлеченные темы. Довольно скоро я определяю в Арсеньеве категоричного прагматика. В нем, как ни странно, привлекают именно его резвость и резковатость да так, что даже молодость его не мешает, а подзадоривает. Точнее, с таким характером он кажется мне старше своих лет. Более зрелым, во всяком случае.
А мы с ним нашли волну – о чем только не разговариваем. На интересующие его темы, к которым, как ни странно, относится чуть ли не все «берлинское», Арсеньев рассуждает с жаром. Рассказывает, что отучился незадолго до пандемии и у него до сих пор не было времени сменить свою студенческую квартиру и перебраться поближе к Шарите. Из злободневных соображений очень живо интересуется недвижкой: твердо намерен оттяпать квартиру в КвартирМитте. Узнав, что моя фирма делает девелопмент новостроя, удивляется тому, что мне самой не приходила в голову мысль туда переехать – мол, «своим» же наверняка блат.
Добродушно смеюсь над его откровенным непониманием, «как это можно добровольно торчать в Панкове», и выражаю готовность подсобить в приобретении жилья и подсказать, к каким конкретно людям из компании-владельца нужно для этого обращаться.
Держусь с ним на манер кореша-ровесника, чем, видно, завожу его. Кажется, он из таких, что с самого юного юношества ненавидят ухаживать, а повстречавшись с женщиной, с которой не приходится этого делать, увлекаются всерьез.
За болтовней мы с ним исхаживаем весь парк вдоль и поперек, затем незаметно выбираемся в город и идем на Шпре до Госларской набережной.
У воды еще прохладней, но нам, кажется, не холодно. Подмечаю, что давно так не гуляла. Рикки, которого у речки снова спускаю с поводка, веселится от души и почти не докапывается ни до немногочисленных прохожих, ни до их собак.
Илья абсолютно не понимает, для какой цели люди держат домашних животных. В частности, собак, которых не только кормить, но «еще и выгуливать надо».
Признаюсь, что до недавних пор сама этого не понимала. К его недоуменным расспросам о Рикки и его выходках отношусь спокойно и не менее спокойно обо всем ему рассказываю.
– Нет, – решительно заявляет Арсеньев. – Собака – это не мое. У меня и времени нет с моими «посменно».
У меня и без «посменно» нет на него времени, мысленно соглашаюсь с ним я.
В Шарите Илья успел уже нормально попахать, но о медфаке рассказывает, как будто это было вчера:
– Конечно, не мне умалять сложности-трудности медицинского, но вот у меня друг на ветеринара пошел – там еще куда жестче и в учебе, и на работе.
– Котов кастрировать... – произношу задумчиво.
– И у коров роды принимать.
– Ну, так ты принимаешь у людей.
– Вот не знаю, что хуже... – он напрочь лишен трепета по отношению к этому делу. – Но понимаю, о чем ты...
Э-э... правда? И о чем я?..
– ...и ты права – меня уже мало чем удивишь. Иной раз смену отработаешь – и думаешь: все, меняю ориентацию. К женщине не тянет.
– Ого, так стремно? – смеюсь я. – Значит, недаром говорят: из врачей гинекологи реже всех женятся на своих пациентках. А чаще всех – психиатры.
– И Херц у нас – живой тому пример, – соглашается Илья. – Он, кстати, про тебя рассказывал. Говорил, ты замужем побывать успела.
Я давно поняла, что с Ильей лучше отключить девичью стыдливость и ничему не удивляться.
И подтверждаю:
– Да, было дело. А что?
– А то, что, в этом, по-моему, свои плюсы, – быстро и решительно говорит Илья и, внезапно остановившись, поворачивается ко мне и берет за руку.
– Интересно, – говорю я.
Не успеваю сориентироваться насчет плюсов, но и не пугаюсь, когда он поспешно склоняется надо мной и страстно и грубовато целует. Мол, он не фанат прелюдий и как, мол, круто, если такой «опытной женщине» они и не нужны.
На холодном ветру целоваться жарко и приятно. Илья согревает-сжимает меня в объятиях, впрыгивает ко мне в рот неистовыми наскоками, «обшаривает» лихорадочными взглядами мое лицо, каждый его участок. Карие глаза то и дело вспыхивают, а красивые губы посмеиваются. Но возбуждение его скачет рывками и набегами, а смех тут же упрыгивает снова и только жарче разгорается страсть.
Этот самонадеянный засранец-красавчик, кстати, не прогадывает: мне передается его резковатое желание. Меня пробирает от его страстных поцелуев, я улетаю от того, как способны сжимать его сильные руки. Не ожидала от него: он будто стальной весь. Я хочу его, такого сильного и резкого. Пусть хватает, пусть зажимает. Пусть встряхнет хорошенько.
Даже не будь сейчас холодно – Арсеньев не из таких, что потащат в кусты. Но нас обоих шибануло как следует: чувствую, мысленно мы с ним давно уже бежим впереди метро, несемся в его студенческую «однушку», из которой он все никак не может выбраться. Там ждет нас затяжной секс, акробатический и не закомплексованный. Представляю себе его гладкое, стальное тело, «вижу» его на мне и во мне, за мной, передо мной и подо мной, и у меня между ног ломит и стонет все: «Скорее...» Сейчас это как раз то, что мне надо. Мне будет хорошо с ним, а наша встреча – прямо чувствую это – выльется в нечто большее, чем спонтанный качественный трах.
Кажется, Арсеньев тоже это чувствует – увлекся не на шутку: то впивается губами в мою в шею под мои довольные посмеивания, то вновь набрасывается на мой рот.
– Нормально мне от тебя вставило, – тяжело дыша, объявляет он, на мгновение от меня оторвавшись. – Ты классная... – целует снова. – Ты меня сразу бомбанула... еще тогда, в Шарите... хоть я и думал, ты лесбиянка... Даже немного побаивался тебя поначалу.
– Не надо меня бояться, – смеюсь, подставляясь его поцелуям.
– Это хорошо.
Смеюсь в душе над тем, насколько успешно ликвидирую имидж властолюбивой доминантности, какая разница, с каким врачом. Жаль, Каро не видит.
Да, мне хочется смеяться, мне хотелочно-легко и мне кайфово, как давно уж не было.
Лезу губами к его губам:
– Нравятся податливые женщины?..
– Нравятся всякие... – шепчет он, тыкаясь губами в мои губы. – Нравится, когда не выделываются...
Смотри-ка, думаю, еще один...
–
– Нравишься ты...
И снова – языком ко мне в рот. А я своим – к нему.
Тянет сказать ему, что он мне тоже нравится, очень нравится, и предложить поехать к нему. Да он, по-моему, и так «уже» – ведет нас туда.
Откуда-то издалека до нас доносится родной-знакомый лай.
– Рикки, ко мне! – зову наугад, потом озираюсь по сторонам. – Рикки, Рикки... – смеюсь, покачивая головой, хотя обычно раздражаюсь, если Рикки шугает посторонних.
– С-соб-бака, – произносит сквозь зубы Илья, беспорядочно обнимая меня то за плечи, то за талию, целуя в затылок и в шею.
Со смехом высвобождаюсь, кричу: – Он не тронет! – и бегу вытаскивать свою собаку из толпы, которая жарит шашлыки – кажется, именно шашлыки, не гриль – на гриль-площадке на берегу.
Повезло – девушка-блондинка любит собак и безбоязненно треплет по мягкой, барашковой голове Рикки, а он, о чудо, даже на нее не прыгает.
– Ничего страшного! – кричит мне она, а псу приговаривает: – Кра-са-авчик... Ты хо-ро-оший... Ну беги, беги к хозяйке...
А когда хозяйка, то есть я подбегаю поближе, а Рикки бросается мне навстречу, и я кричу светловолосой девушке: «Извините еще раз!» – то понимаю, что это – перекрашенная Нина. А в той толпе, вон там, возле мангала – Рик.
Р-и-к.
А у нас с ним, оказывается, вестерн: этот город слишком тесен для нас двоих...
– Кати! – зовет меня Илья – Рикки от меня ринулся к нему.
От его голоса я вздрагиваю и вижу, как за мной следом вздрагивает Нина – наверно, только теперь, услышав имя, распознала. Кажется, она даже украдкой метнула взгляд в сторону – не слышал ли Рик?.. Что, если слышал?..
Рикки подбегает, крутится в ногах, я приседаю перед ним на корточки, машинально его потрепываю, сама же глаз не отвожу от их компании.
Ее компании, кажется. А часто они такое устраивают, думаю безэмоционально, не в силах сдвинуться с места. Кажется, вон там Франк, вон с ним и наша Ханна, а остальные – подруги Нины со своими мужчинами. Интересно, что за повод там у них. Или просто так, без повода.
У Рика тоже есть друзья, но кажется, они не из таких, кто поедет жарить шашлыки на Госларскую, тем более, парами.
Рик не видит меня. Возможно, я слишком далеко или возможно, слишком неожидан, непривычен мой силуэт в обществе пса. Вот он, возможно, и не подозревает, что это я и не приглядывается.
Зато меня видит Нина.
Нина одета во что-то по-симпатичному аутдоровское, что невероятно идет ей, как и все, во что она одевается. В их компании она выгодно выделяется своей фигурой и одеждой. И – ну надо же, правда: она перекрасилась в блондинку и новый имидж ей к лицу. Только что был слышен ее голос – впервые думаю, что он у нее довольно мелодичный.
Мне это только кажется или она, поняв, что это ж я, бросала между мной и Риком какие-то отчаянные, даже затравленные взгляды?.. Или я все это сейчас надумываю, и она меня даже не узнала…
Как бы там ни было – мне вдруг на какое-то очень короткое мгновение становится жалко Нину, такую хорошо одетую и перекрашенную под... меня, наверно. Такую, надеющуюся, что Рик меня не заметит, надеющуюся до того отчаянно, что надежду эту я чувствую даже на расстоянии. Такую, проводящую здесь с ним время на природе, помогающую ему с шашлыками, такую, говорящую ему как раз что-то, на что он не отвечает, потому что вообще не смотрит в ее сторону, переговаривающуюся с остальными, являющуюся душой этой компании. Боящуюся меня.
Нина боится меня. Сама я никого и ничего не боюсь, но оказывается, сразу чувствую, когда боятся меня. И Нина меня боится. И я не торжествую, не ликую. Не черпаю в этой ее боязни меня какую-то душевной силу. Я просто думаю, что не надо меня бояться – только и всего.
Не надо меня бояться, думаю сегодня уже в который раз.
И так же быстро, как пришла, проходит моя жалость, и я смотрю на Нину, едва заметно ей улыбаясь. И «улыбаюсь» я ей примерно следующее:
«Ты можешь не бояться, Нина. Он не заметит. А если и заметит, то ничего не будет. Не бойся. Вот, видишь?.. Я ухожу. И я ухожу не одна».
– Ты чего там застряла? – тянет меня к себе Илья, пытаясь возобновить целование, но я отстраняюсь со смущенной улыбкой и говорю куда-то «в траву»:
– Задержали.
– Кто?..
Отвечаю, не раздумывая:
– Змеи.
– Какие еще змеи? – обескураженно спрашивает он.
– А ты не знал? Они тут повсюду, на Шпре... Про них же говорят: они так быстро могут прыгать в высоту...
Иду с ним рядом, срывая на ходу засохшую, сморщившуюся ежевику и будто вправду побаиваюсь, что там, из-под кустов серебряной или медной стрелкой выстрелит на меня один из таких мелких, но проворных ужиков. Их ведь и правда много здесь.
Идем, молчим. Минут с пять идем. Уже ушли со Шпре, как я и «обещала» Нине.
– Интересная штука, – говорю, наконец, – фауна.
– Да, интересная, – нетерпеливо соглашается Илья, – да только я не ветеринар. Я ж говорил тебе.
При всем его врачебном прагматизме он не «мясник» и тонко чувствует общий перелом в настрое. Запахло обломом. Запахло еще откуда-то из кустов с засохшей ежевикой и Арсеньев, совсем как я, остыл.
Нисколько не удивляемся тому, что, не сговорившись, оказываемся не у него, а на станции «Госларская площадь». Не разговариваем и даже не прощаемся – он просто сажает меня на метро, даже про между прочим помогает завести в вагон собаку, как будто сама я этого сделать не в состоянии.
Лишь только когда двери перед его носом закрываются, его прорывает: я, кажется, вижу, как он разводит руками и начинает мотать головой... и даже что-то мне говорит, говорит... – а может, нет.
***
Глоссарик
Катарина-ди-Гроссе и Старый Фриц – русская императрица Екатерина Вторая и король Пруссии Фридрих II были сторонниками просвещенного абсолютизма и вели друг с другом переписку на протяжении почти 40 лет
Сан-Суси – дворец короля Фридриха II с дворцовым парком в г. Потсдам около 50 км от Берлина; выдающийся памятник архитектуры, выполненный в стиле так называемого фридерицерианского рококо и называемый «прусским Версалем», внесен в список всемирного наследия ЮНЕСКО
Пусть каждый своим способом обретет блаженство – изречение Фридриха II, показывающее толерантный настрой монарха по отношению к различным вероисповеданиям, и так же истолковывашийся, как либеральный по отношению к ориентации
Шарлоттенбург – дворец-музей, памятник архитектуры в стиле барокко, крупнейший и самый значительный дворцовый комплекс прусских королей и германских императоров, его купол считается одним из символов Берлина
