Текст книги "Проклятый манускрипт"

Автор книги: Филипп Ванденберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

На следующий день Афра посвятила аббатису в свои планы. Та, вопреки ожиданиям, выказала понимание. Но стоило девушке упомянуть, что она хочет уйти вместе с Альто Брабантским, как у монахини на лбу – непонятно почему – вздулась темная поперечная вена и аббатиса яростно прошипела:

– Он художник, а все художники – бродяги и безбожники! Я запрещаю тебе уходить с этим горбуном! Он приведет тебя к разврату!

– Он неплохой человек, и нельзя его поносить только за то, что он посвятил себя искусству! – упрямо ответила Афра. – Вы сами говорили, что он одаренный, благословенный художник. А откуда же благословение его таланта, если не от Бога?

Все внутри аббатисы кипело от ярости, потому что какая-то пигалица осмелилась ей перечить. Не удостоив девушку взглядом и недовольно махнув рукой, как будто хотела избавиться от надоедливой мухи, монахиня велела Афре выйти из комнаты.

Вечером, после ужина в трапезной – на ужин было какое-то непонятное варево из капусты, редиса и свеклы и лаваш, – к Афре подошла Филиппа, младшая из двух монахинь из скриптория, с просьбой принести оригинал наследной грамоты, над переписыванием которой девушка работала. Аббатиса хочет на него посмотреть, а ей тяжело подниматься в темноте по крутым лестницам. И Филиппа вручила Афре железный ключ от скриптория и фонарь.

Поручение показалось Афре довольно странным, но она не видела причин отказать Филиппе в просьбе и поэтому тут же отправилась в скрипторий. Держа в руках фонарь, девушка пересекла внутренний двор, казавшийся в лунном свете осиротевшим. Маленькая дверь за церковными хорами была открыта, и Афра поднялась по шаткой лестнице в скрипторий.

Даже такой юной девушке, как Афра, пришлось при этом изрядно попыхтеть, но на этот раз в нос ей ударил неприятный запах горящего воска. Сначала она не придала этому значения. На верхнем пролете лестницы Афра, тем не менее, заметила густой едкий дым, вырывавшийся из-под двери скриптория темными клубами. Не зная, что делать, девушка вставила ключ в замочную скважину и открыла двери.

Наверное, она ожидала, что ей навстречу вырвется столб пламени, но увидела только стелящийся по колено дым в задней части скриптория. Этот дым мешал ей дышать. Она кашляла и плевалась в поисках ближайшего окна, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Афра знала, что открывается только среднее, остальные окна с толстыми стеклами были замурованы.

И едва Афра открыла окно, как в задней части скриптория взметнулся столб пламени. Она испугалась. Скоро, подумала она, загорится весь скрипторий. Она поспешно схватила несколько книг и свитков с надписью SECRETUM, чтобы спасти их от огня.

И только она собиралась вернуться, как на лестнице раздались жуткие возгласы. Монахини с кожаными ведрами для воды спешили вверх по ступенькам. Они оттолкнули Афру. Она испуганно выбралась наружу, как вдруг перед ней возникла аббатиса. В ее руке трещал яркий вонючий смоляной факел.

– Чертовка! – яростно закричала аббатиса, увидев Афру. – Ты, чертова девка!

Афра словно окаменела. Она не понимала, что случилось и за что аббатиса так ее ругает.

– Я только хотела забрать пергамент, как мне велели, а потом увидела дым из скриптория! – Слова Афры звучали беспомощно.

Через весь двор к колодцу выстроилась длинная цепочка. Монахини передавали друг другу ведра. Время от времени раздавались подбадривающие возгласы.

– А почему у тебя в руках ценные свитки нашего монастыря? – Аббатиса подошла к Афре еще на шаг.

– Потому что я хотела спасти их от огня! – дрожа от волнения, закричала девушка.

Аббатиса коварно улыбнулась:

– Именно тайные пергаменты. Откуда ты вообще знала об их существовании? Кто твой хозяин, если не дьявол?

– Дьявол? Матери настоятельнице не пристало употреблять такие слова! Я прочла надпись SECRETUM и подумала, что эти свитки, наверное, важнее остальных. Поэтому я решила спасти именно их.

И тут рядом с ними прошла Филиппа. Аббатиса придержала монахиню за рукав и вручила ей факел.

– Матушка Филиппа, – воскликнула Афра, – подтвердите, что это вы послали меня в скрипторий!

Монахиня подняла глаза на окна скриптория, а потом перевела на девушку полный недоумения взгляд. Наконец она проговорила:

– Ради всего святого, зачем мне посылать тебя в скрипторий в такое позднее время? Я не так стара, как матушка Мильдред. Мои ноги еще несут меня туда, куда мне нужно. Кстати, откуда у тебя ключ?

– Вы же сами дали мне его!

– Я? – в голосе Филиппы прозвучали зловещие нотки.

– Она лжет! – яростно закричала Афра. – Одеяние ордена не мешает ей клеветать на меня!

Ни один мускул не дрогнул в лице аббатисы, когда она слушала эту перепалку. А потом она вырвала свитки у Афры из рук.

– Матушка Филиппа не лжет, запомни это! Она служит Господу всю свою жизнь и живет по завету святого Бенедикта. И кому из вас я должна верить?

Внутри у Афры все кипело от ярости. Постепенно она начала понимать, что Филиппа заманила ее в ловушку.

– Скорее всего, – продолжала аббатиса, – ты украла ключ от скриптория во время трапезы и пришла сюда ночью, чтобы выкрасть у нас ценные свитки. И, чтобы никто не заметил отсутствия свитков, ты подожгла скрипторий.

– Именно так все и было, и никак иначе, – усердно подтвердила Филиппа.

– Нет, все было не так! – Охотнее всего Афра вцепилась бы аббатисе в глотку. Глаза девушки застилали слезы ярости и беспомощности. И, обратившись к Филиппе, она в отчаянии воскликнула:

– Под вашей рясой сидит дьявол! Он сожрет вас, а останки заберет с собой!

Обе монахини стали часто-часто креститься, и Афра испугалась, что их тонкие руки сломаются.

– Возьмите ее и посадите в комнату для покаяния, – прорычала аббатиса, – это она подожгла скрипторий, чтобы завладеть нашими свитками. Мы посадим ее под арест и передадим официалу. [2]2
  Официал – чиновник для ведения светских дел; церковный судья. (Примеч. ред.)


[Закрыть]Он накажет ее должным образом.

Она пальцем подозвала к себе двоих дюжих монашек, стоявших в цепочке. Пиная и подталкивая Афру, они спустились по лестнице в подвал и завели ее в комнату с решетками на окнах, где наказывали плетьми строптивых монахинь. Посреди комнаты стоял чурбан, в углу лежал тюк соломы, рядом – деревянное ведро для справления нужды. В комнате был утоптанный земляной пол. Но прежде чем Афра успела сориентироваться в этом вонючем подземелье, дверь со скрежетом захлопнулась за ней, и монахини удалились, забрав с собой фонарь.

Вокруг царила непроглядная ночь, и Афра добралась до тюка соломы на четвереньках. Она замерзла и вся съежилась, из глаз потекли слезы. Она знала, что случится, если ее будет судить официал. Поджог считался тяжким преступлением, так же как и убийство. Издалека слышались громкие приказы. Девушка не знала, горит ли скрипторий или же монахиням удалось потушить тлеющий пожар. В полной темноте у нее совершенно пропало чувство времени. От страха ей не удавалось сомкнуть глаз.

И вдруг все звуки стихли. Уже давно должен был наступить день, но ничего не происходило. Девушке не давали ни еды, ни питья. «Они могут оставить меня умирать здесь в темноте», – подумала Афра и стала размышлять о том, как бы лишить себя жизни.

Она не знала, сколько времени длилось это безумие. Девушка была уже не в состоянии собраться с мыслями, только ругала Создателя, который безвинно покарал ее. Она никогда не думала, что в стенах монастыря царит такое падение нравов и столько злости. Конечно же, если ее будут судить, официал поверит монахиням скорее, чем ей, беглой прислуге ландфогта.

Через два или три дня – Афра не могла сказать точно, сколько времени прошло, – послышались шаги на лестнице, ведущей в подвал. Девушка уже подумала, что у нее начались галлюцинации, когда увидела мерцающий свет факела. В зарешеченном окошке показалось знакомое лицо. Это была Луитгарда, с которой Афра познакомилась в первый день пребывания в монастыре. Луитгарда подозвала девушку к окошку и приложила палец к губам. И шепотом сказала:

– Нужно говорить шепотом, в монастыре у стен есть уши. И в первую очередь это касается монастыря Святой Сесилии.

В корзинке Луитгарда принесла немного хлеба и кружку воды, достаточно маленькую для того, чтобы она могла пролезть между прутьями решетки. Афра жадно поднесла кружку ко рту и выпила воду одним глотком. Она и не знала, что вода может быть такой вкусной. Потом девушка разломила хлеб на кусочки и один за другим проглотила их.

– Почему ты это сделала? – тихо спросила Афра. – Если тебя поймают, с тобой будет то же самое, что и со мной.

Луитгарда пожала плечами.

– За меня не беспокойся. Я живу в стенах этого аббатства уже двадцать лет. И точно знаю, что здесь творится. И почти все происходит не во славу Божию.

Афра вцепилась обеими руками в прутья решетки и зашептала:

– Поверь мне, я ни в чем не виновата. Аббатиса обвиняет меня в том, что я подожгла скрипторий, чтобы прикрыть этим кражу каких-то секретных свитков. А Филиппа, которую она призвала в свидетели, лжет. Филиппа отрицает, что это она послала меня в скрипторий. Это была ловушка, слышишь, мне расставили ловушку!

Луитгарда подняла руки, напоминая, что нужно говорить тихо. Потом прошептала:

– Я знаю, что ты говоришь правду, Афра. Мне можешь все это не объяснять.

Афра насторожилась.

– Как? Что это значит?

– Я же говорю, в этом аббатстве у стен есть уши.

Афра подозрительно оглядела стены своей темницы.

Луитгарда кивнула и молча показала на потолок. Только сейчас Афра заметила глиняные трубки диаметром с ладонь, торчавшие в нескольких местах.

– Все аббатство, – шепотом пояснила Луитгарда, при этом встревоженно глядя на потолок, – все аббатство пронизано системой труб, которые чудесным образом передают человеческие голоса из одной комнаты в другую, с этажа на этаж, и, кроме того, иногда возникает такое чувство, что голоса, проходящие через эти трубы, усиливаются.

– То есть это чудо природы?

– Не могу судить. Но разве не странно, что такое произведение искусства находится в монастыре молчаливых монахинь, где вообще-то должна царить тишина? Как бы то ни было, у чуда природы – как ты его называешь – есть одна загвоздка: оно не только доносит звуки из одной комнаты в другую, но и наоборот. А так как все трубки ведут в комнату аббатисы, то она всегда знает, что где говорят, но если наловчиться, то повсюду в аббатстве можно услышать, что сказала аббатиса.

– Ты имеешь в виду, что нужно всего лишь подняться к потолку?

– Совершенно верно, нужно только поднести ухо к глиняной трубке. Жизнь в аббатстве дает мало возможностей для развлечений, поэтому подслушивать аббатису – грех небольшой, хотя и грех, я это признаю. В любом случае, я подслушала разговор аббатисы с Филиппой. Филиппа жаловалась, что тебя, хотя ты еще не послушница, купали и кормили как благородную даму и разрешили позировать для святой Сесилии, в то время как остальные монахини многие годы выполняют трудную работу. Поначалу аббатиса не прислушалась, сказала, что любовь к ближнему обязывает помогать попавшим в беду. Но Филиппа не сдавалась, и наконец аббатиса сказала, что если та знает средство, как от тебя избавиться, то пусть применит его.

– Тогда ты можешь быть моей свидетельницей! Ты должна это сделать!

Луитгарда отмахнулась:

– Мне никто не поверит!

– Но ты же слышала!

– Бесполезно, обе будут отрицать то обстоятельство, которое позволило мне подслушать их. Или ты считаешь, что аббатиса признается, что она тайно подслушивает своих подопечных?

– Но это единственная возможность доказать мою невиновность. – Афра отчаянно уставилась в пол.

– Молись Богу о чуде. – Луитгарда ободряюще кивнула девушке и удалилась.

Вернувшаяся темнота повергла Афру в глубокое отчаяние. Девушка попробовала молиться, но молитва не шла на ум. Все мысли Афры были о ее безнадежной судьбе. Наконец она снова провалилась в полуобморочное состояние, где-то на грани между явью и сном. Афра не знала, да ей и безразлично было, день на улице или ночь. Раскаты грома тоже оставили ее равнодушной, она не обратила внимания даже на удар молнии, от которого содрогнулись стены монастыря.

Девушке казалось, что она видит сон, когда в дверном окошке показался свет фонаря и она увидела лицо Альто Брабантского. И только когда в замке заскрежетал ключ, и железная дверь открылась, она пришла в себя.

Афра не сказала ни слова, только вопросительно смотрела на художника.

На улице бушевала страшная непогода, когда Альто протянул девушке узелок, который она оставила в спальне, и сказал:

– Снимай свою одежду послушницы. Быстро!

Как во сне, Афра послушалась и надела свое грубое платье. В спешке она спросила:

– Где вы взяли ключ, мастер Альто? Сейчас день или ночь?

Горбатый художник взял платье послушницы и бросил его на солому в углу. Выводя девушку из комнаты, он закрыл двери и прошептал:

– Недавно была полночь, а что касается ключа, то все люди продажны, и монашки – не исключение. Как ты знаешь, даже Господа Иисуса предали за тридцать сребреников. Вот это, – он показал ей ключ, – обошлось мне гораздо дешевле. А теперь пойдем!

Неся перед собой фонарь, Альто Брабантский повел Афру вверх по каменной лестнице. Незадолго до того, как они достигли длинного коридора на первом этаже, погасла свеча. Тут темноту разорвала молния. На долю секунды маленькие окна осветились ярким светом. От грома, который раздался вслед за этим, затрясся пол. Афра испуганно вцепилась в рукав Альто.

В конце коридора художник открыл маленькую дверцу, на которую Афра до сих пор не обращала внимания. Дверной проем был настолько низким, что даже человеку маленького роста приходилось пригибаться, чтобы войти. За дверью по правую руку начинался ход, через десять шагов оканчивавшийся деревянными воротами, над которыми был сделан рычаг. Альто толкнул ворота и замер.

Потом повернулся к Афре:

– Слушай. Это самый верный способ уйти из аббатства незамеченной. Это старый рычаг, с помощью которого через стену перебрасывали мешки с зерном и бочки. Я обвяжу тебя веревкой вокруг груди и осторожно подниму. Не бойся, канат проходит через блок, который уменьшит твой вес вдвое. Кроме того, до земли не более двадцати локтей. Внизу тебя будет ждать капитан торгового судна, его зовут Фровин. Можешь ему доверять. Он отвезет тебя на своей барже в Ульм. Там пойдешь в рыбацкий квартал и спросишь рыбака Бернварда. Он приютит тебя, пока я не приеду.

Буря утихла, но небо по-прежнему изредка озаряли вспышки молний, и Афра с опаской поглядела в пропасть. Сердце учащенно забилось, но выбора у нее не было. Поэтому она протянула канат под мышками и завязала его на груди.

– Удачи, – сказал Альто и подтолкнул Афру. Рывок – и девушка оказалась в воздухе, вращаясь вокруг своей оси, а потом стала опускаться вниз.

Там Афру встретил пожилой бородатый человек.

– Меня зовут Фровин, – проворчал он. – Моя баржа ждет внизу. Я загружен тяжелыми шкурами и оленьим мехом для городских богачей. Мы тронемся в путь с рассветом.

Афра с благодарностью кивнула и последовала за капитаном по узкой тропе к берегу реки.

Баржа оказалась плоским речным судном с низкой осадкой. Похожий на шею морского чудовища, поднимался из воды Нос. Связанные канатами доски закрывали драгоценный груз от непогоды. На корме своей баржи, длиной в тридцать локтей, Фровин соорудил себе жилище из сырых досок. Стол, деревянная скамья и сундук, служивший одновременно постелью, были единственной мебелью. Здесь Афра нашла себе приют.

На столе каюты мерцал деревянный фонарь. Афра боялась взглянуть в лицо капитану. Она самозабвенно любовалась теплым светом свечи. Фровин тоже замер, сложив руки на груди, и молча смотрел прямо перед собой. Сквозь щели в крыше капал дождь. Чтобы нарушить неловкое молчание, Афра нерешительно начала:

– Вы друг мастера Альто, брабантского художника?

Бородатый капитан промолчал, как будто не услышал вопроса, потом сплюнул и растер плевок ногами.

– М-м-м, – проговорил он, и это было все.

Афре было немного не по себе. Она преодолела себя и отважилась взглянуть на капитана сбоку. Все его лицо было изборождено глубокими морщинами, а лицо потемнело из-за постоянного нахождения на свежем воздухе и придавало ему сходство с африканцем. Черная борода Фровина контрастировала с ярким пламенем волос, окружавших его голову ореолом, похожим на нимб святого.

– Друг – слишком сильно сказано, – неожиданно начал моряк, как будто долго думал над ответом. – Впервые мы встретились несколько лет назад. Альто нашел мне заказ на хорошую партию товара, которую нужно было отвезти из Регенсбурга в Вену. Такое в наше тяжелое время не забывается. Мне кажется, вы очень дороги художнику. В любом случае, он принял вашу судьбу очень близко к сердцу. Мне пришлось клятвенно пообещать ему, что я довезу вас до Ульма в целости и сохранности. Так что не бойтесь, прелестное дитя.

Слова Фровина подействовали на Афру успокаивающе.

– И сколько продлится путешествие в Ульм? – заинтересованно спросила Афра.

Старый моряк покачал головой.

– Вода стоит высоко. Это поможет нам спуститься по реке. Но дня два точно. Вы спешите?

– Ни в коем случае, – ответила Афра. – Просто, знаете, я первый раз пускаюсь в такое длительное путешествие, да еще и на корабле. Ульм – красивый город?

– Очень занятный город, большой город и богатый город, у Фровин поднял кривой указательный палец, чтобы подчеркнуть значимость своих слов. – Ремесленники Ульма строят самые лучшие речные суда во всем мире, речные пароходы.

– Ваш корабль тоже построен в Ульме?

– К сожалению, нет. Такой бедняк, как я, которому нужно кормить жену и троих детей, не может позволить себе столь дорогой корабль. Эту баржу я построил сам тридцать лет назад. Не очень элегантна, готов признать, но дело свое знает так же, как и речной пароход. А вообще от корабля зависит мало, гораздо больше от капитана. До Пассау мне знаком каждый водоворот на реке, и я точно знаю, как вести судно. Так что можете не беспокоиться.

Проходили часы, и постепенно Афра прониклась доверием к этому поначалу молчаливому капитану. Спустя некоторое время он спросил:

– А что это за шкатулка, которую вы все время прижимаете к груди, как будто это ваша самая большая ценность?

Афра не побоялась ответить.

– Это и есть мое самое большое сокровище, – сказала она и положила нечто потрепанное в корсаж. – Мой отец оставил мне это, когда умирал, и велел открыть только в случае крайней нужды, когда силы будут на исходе, и я не буду знать, что делать дальше. Иначе это принесет мне несчастье.

Глаза Фровина засветились от любопытства. Он начал взволнованно щипать себя за бороду и спросил:

– А содержимое – тайна? Или вы еще никогда не открывали шкатулку?

Афра многозначительно улыбнулась, и капитан сказал:

– Можете не отвечать. Простите мое любопытство.

Девушка покачала головой.

– Ничего страшного. Скажу только, что я уже несколько раз хотела открыть шкатулку, но потом задумывалась, действительно ли это тот самый крайний случай, и каждый раз приходила к выводу, что жизнь продолжается.

– Ваш отец был, должно быть, очень мудрым человеком, как мне кажется.

– Да, был. – Афра опустила глаза.

Через люк в двери каюты упал первый луч солнца. Над рекой висели молочные полосы тумана. От воды поднимался пар. Дождь перестал.

Фровин набросил на плечи широкую черную накидку, надел шляпу и потер руки.

– Ну, с Богом, – тихо сказал он, – отплываем.

Фровин спрыгнул на берег и отвязал канат, которым баржа была привязана к дереву. С помощью длинного шеста он оттолкнул судно от берега и сначала направил нос против течения. Некоторое время баржа шла поперек реки, потом моряк повернул баржу носом вниз по течению реки, и плавание началось.

Только весло, с помощью которого Фровин правил баржей, тихонько поскрипывало, а в остальном судно бесшумно скользило по волнам. Они прошли мили две, когда туман стал сгущаться. Афра с трудом могла различить берег. И вдруг перед ними возникла белая гора, грозившая проглотить судно, стена тумана, настолько плотная, что с каюты не видно было носа баржи.

– Придется стать на якорь! – крикнул капитан с банки. – Держитесь крепче!

Афра вцепилась обеими руками в скамью в каюте. Корабль содрогнулся, а потом стало тихо, как в склепе.

В аббатстве Святой Сесилии никто не заметил, что Афра сбежала. По крайней мере было такое впечатление. Все шло своим чередом. Покрытие монастырской церкви подходило к завершению, а в скрипторий монахини занимались тем, что устраняли последствия пожара. Во время него пострадала только часть пола. А свитки и пергаменты уцелели, если не считать нескольких книг средней важности на нижних полках.

И тем не менее во время восстановительных работ царило подавленное настроение. Изредка монахини бросали друг на друга робкие взгляды, словно хотели сказать, что они нечаянно; но все молчали, молчали, как того требовал устав ордена. Когда работу прерывали терция, секста, дневная и вечерняя молитвы, пение монахинь звучало странно, едва ли не виновато, как будто они просили прощения.

Было ли это провидение Господне или же угрызения совести, неизвестно, но поздно вечером после вечерней молитвы мать Филиппа пошла в подвал искать Афру.

Когда она увидела платье Афры, лежавшее на соломе в углу, она вскрикнула, побежала наверх, в трапезную, где собрались монахини. Филиппа распахнула двери и закричала:

– Господь Бог вознес Афру живой на небеса!

На мгновение шепот и бормотание прекратились, и во внезапной тишине раздался голос аббатисы:

– Ты заблуждаешься, Филиппа! Молчи и не греши перед Создателем нашим. Никто, кроме Девы Марии, как учит нас святая Церковь, не был живым вознесен на небо.

– Нет, – продолжала настаивать взволнованная монахиня. – Господь Бог, оставив на земле ее земное платье, вознес ее к себе, через закрытые двери покаянной. Пойдите и посмотрите сами!

Монахини, молча следившие за перепалкой, запаниковали. Некоторые сломя голову бросились прочь из трапезной и помчались по каменной лестнице в подвал, чтобы собственными глазами узреть чудо. Остальные последовали за ними, и вскоре все столпились у решетки темницы, чтобы хоть одним глазком взглянуть на оставленную одежду. Одни молчали, другие задумчиво сжимали губы, третьи молились. Некоторые негромко вскрикивали и возводили глаза к небу.

Луитгарда воскликнула:

– Что же вы сделали с Афрой, что Господь призвал ее к себе?!

И откуда-то сзади раздался тихий голос:

– Филиппа виновата. Филиппа подожгла скрипторий.

– Да, это Филиппа разожгла огонь! – вторили другие голоса.

– Замолчите, во имя Иисуса, замолчите! – злой голос Филиппы громом разнесся под сводами подвала. Опираясь на плечо одной из монахинь, она взяла в руку разбитый сосуд.

– Сестры, послушайте меня! – крикнула она взволнованным женщинам. – Кто сказал, что это Бог забрал Афру к себе, презрев железные решетки? Кто сказал, что это был не нечистый, который раздел Афру и своим дыханием провел через прутья решетки? Все мы знаем, что только нечистый промышляет такими трюками, и только нечистый мог возжелать такую прекрасную девушку, как Афра. Поэтому не грешите в мыслях перед лицом Господа.

– Так и есть! – закричали одни.

– Чушь! – возражали другие.

А одна из монахинь принялась допрашивать:

– Разве не ты подожгла скрипторий? Разве не ты хотела избавиться от Афры? Может быть, потому, что она была так молода и прекрасна?

В покаянной стало тихо, и все взгляды устремились на Филиппу. Та сжала губы, и на лбу у нее прорезалась темная глубокая морщина. Одним уголком губ она прошипела:

– Как ты осмеливаешься обвинять меня в подобном? Господь накажет тебя!

Снова воцарилось неловкое молчание. Каждая знала, что у стен аббатства есть уши. И каждая знала, что в этом монастыре нет тайн. Но никто не решился упомянуть о системе глиняных труб. Поэтому все оцепенели, когда одна из кричавших – ее звали Евфемия, и она недавно завершила послушание – бросила в ответ:

– Вам не нужно притворяться, мать Филиппа, все здесь слышали, как вы поливали Афру грязью перед аббатисой, и как аббатиса позволила вам подло устранить Афру. Пусть Господь будет вам судьей, Филиппа! Но Он увидел вашу неправоту и призвал Афру к себе как святую.

– Она святая! – воскликнула послушница.

– Нечистый забрал ее к себе! – возразила другая.

Громче всех кричала Луитгарда:

– Афра могла прочесть «Аве Мария» на латыни!

– Но дьявол владеет латынью, – раздался голос сзади.

– Никогда! Дьявол говорит по-немецки!

– По-немецки? Чушь какая! В таком случае во Франции или Испании ему было бы нечего сказать!

Дискуссия о лингвистических познаниях дьявола становилась все оживленнее. С головы Евфемии сорвали чепец. Две монашки начали бить друг друга кулаками, и в мгновение ока разгорелась драка. Женщины царапались, кусались, наступали друг другу на ноги и таскали за волосы, и все это дополнял оглушительный визг. Это был приступ истерии, регулярно случавшийся в аббатстве, – результат вынужденного продолжительного молчания и созерцания.

Внезапно сильный сквозняк пронесся по монастырю и потушил свечи и лучины, освещавшие келью. От дыма у монахинь перехватило дыхание.

– Нам помогает Бог! – раздалось из темноты.

А тоненький голосок нерешительно возразил:

– Нечистый!

На каменных ступенях появилась высохшая, почти прозрачная фигура с пылающим факелом в руке – аббатиса.

– Вы что все, с ума сошли? – ледяным тоном произнесла она. Левой рукой она держалась за распятие, которое носила на цепочке на груди. Аббатиса протянула его опешившим монашкам. – Вы все одержимы дьяволом? – прошипела она.

Складывалось такое впечатление, что она была права. Драка монашек не прошла бесследно. Практически ни на одной женщине больше не было чепца – все головные уборы, затоптанные, валялись на полу. Некоторые монахини стояли на коленях у стены, заломив руки, в разорванных рясах, истекая кровью. Другие, плача, обнимались. Воняло тлеющей смолой, потом и мочой.

Аббатиса подошла ближе, посветила каждой в лицо факелом, как будто хотела привести всех в чувство. В глазах, смотревших на нее, читались ненависть, отчаяние и, изредка, смирение. Приблизившись к Филиппе, библиотекарю, аббатиса ненадолго остановилась. Филиппа сидела на полу, прислонившись к бочке, – ее левая нога была неестественно вывернута в сторону – и смотрела в пустоту. Монахиня не отреагировала, когда аббатиса посветила ей факелом в лицо. Потом мать настоятельница тронула Филиппу за плечо и не успела и слова сказать, как Филиппа, как мешок с мукой, завалилась на бок.

Стоявшие вокруг монашки вскрикнули и перекрестились. Некоторые, опешив, упали на колени. Прошло пару секунд, и к аббатисе вернулось обычное самообладание.

– Господь наказал ее за дьявольский проступок, – бесцветным голосом сказала она. – Да упокоится ее душа.

По традиции аббатства сестру Филиппу на следующий день завернули в холстину и положили на доску. На доске был нарисован равносторонний крест и вырезано имя монахини, раскрашенное красно-коричневой краской. Такая доска ждала каждую обитательницу монастыря. Их складывали друг на друга в склепе под церковью, и аббатиса усмотрела знак свыше в том, что доска Филиппы лежала сверху.

Священник из ближайшего города, обычно исповедовавший монахинь и служивший мессу, толстый высокомерный пьяница, который требовал за каждый ритуал натурой, – про него даже говорили, что при заключении брака он пытает счастья у невесты, – этот духовник благословил труп Филиппы, прежде чем его положили в стенную нишу и закрыли каменной плитой. Плату за свои труды – два круглых хлеба и бочонок пива – священнослужитель погрузил на свою двухколесную телегу, запряженную волами, на которой он приехал. Затем он хлестнул волов рукояткой плети и уехал прочь.

Альто Брабантский оказался в жалком положении, когда ему пришлось заканчивать икону святой Сесилии без своей модели. В его памяти остался силуэт Афры, цвет ее кожи, все тени, отбрасываемые округлостями ее тела. Для вида Альто поинтересовался, куда подевалась его натурщица, но, кого бы он ни спросил, все только пожимали плечами и обращали взоры к небу.

Когда художник только начинал свою работу, никто не интересовался процессом создания иконы, зато теперь, когда он заканчивал, она вызвала бурю интереса. После часовых молитв – заутрени и утренней молитвы – монашки маленькими группами прокрадывались на склад, где художник наносил тонкой кистью последние штрихи на икону святой Сесилии. Восхищенные теплом, которое излучало ее тело, некоторые падали перед иконой на колени или плакали от умиления.

В середине ноября, когда уже ударили первые морозы, перестройка церкви начала подходить к концу. Уже постелили новую крышу и убрали леса с внешней стороны. Выдержанная внутри в серых и розовых тонах, со стремящимся вверх, к небу, куполом, церковь освещалась таинственным светом, когда солнце светило через высокие витражные окна.

Но больше всего восхищения досталось Альто Брабантскому, когда он установил триптих с иконой святой Сесилии. Он сам чувствовал то же, что и монахини. Он видел в Сесилии только Афру. Монахини тоже восхищались изображением не Сесилии, а Афры, которая внезапно исчезла или вознеслась на небо, как Дева Мария.

Ко дню освящения церкви монахини тщательно вычистили все аббатство. Все окна были занавешены красными полотнами. У каждой двери горели факелы из свежесрубленной ели. Около десяти часов на внутренний двор монастыря въехала повозка, запряженная шестью лошадьми, за ней следовали наездники с красно-белыми знаменами и семь фургонов. Монахини стояли полукругом, в центре была аббатиса. Не успела еще повозка с нарисованным на ней красным орнаментом и гербом остановиться, как с козел соскочил лакей в парадной одежде, распахнул двери и подставил лесенку. И тут же в дверях показалась сгорбленная полная фигура епископа Ансельма Аугсбургского.

Монахини преклонили колени и перекрестились, когда из повозки вышел господин в расшитых золотом одеждах поверх ярко-алого дорожного костюма. Согласно обычаю, аббатиса поцеловала его перстень и поприветствовала дорогого гостя. В повседневной молчаливой жизни монастыря такое событие значило гораздо больше, чем просто разнообразие. Целый день можно было не соблюдать обет молчания. А о скудной пище – настоящей причине того, что монахини были скорее похожи на нищих, – можно было забыть на весь день.

Для его преосвященства и его свиты монахини подготовили праздничную трапезу, в соответствии с торжественностью повода и временем года: дичь из окрестных лугов и лесов, рыбу из ближайшей реки, сома и несоленую форель, овощи и травы из сада за стенами монастыря и печенье, аромат которого был слышен везде во дворе. В сосудах было даже вино из Бодензее, для монахинь это граничило с грехом сладострастия. О пиве можно даже умолчать.