Текст книги "Проклятый манускрипт"

Автор книги: Филипп Ванденберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

– Мастер Ульрих вел с алхимиком переговоры по поводу какого-то чудесного средства для строительства собора. Рубальдус утверждал, что таких чудесных средств у него много. Ульрих заинтересовался особым веществом, которое при взаимодействии с водой заставляло строительный раствор быстрее застывать, и вообще должно было сделать его прочнее. Но Рубальдус потребовал слишком многого, и сделка не состоялась.

Афра сама удивилась тому, как складно сумела солгать. История прозвучала довольно правдоподобно. К тому же не похоже было на то, что епископ Вильгельм усомнился в ее словах. Это придало ей уверенности, и она сказала:

– А возвращаясь к вашему требованию, ваше преосвященство… Дайте мне пару дней. Я не отказываюсь делить с вами ложе, но я не девка, которая спит сегодня с одним, завтра с другим. Вам не доставило бы удовольствия оплодотворить женщину, которая просто терпеливо будет все сносить. Мне нужно прийти к согласию с собой, если вы понимаете, что я имею в виду.

Вильгельм фон Дист зажмурился, что не придало ему импозантности. Афра уже начала бояться, что он просто бросится на нее прямо сейчас. Но вопреки ее опасениям епископ ответил:

– Я вас понимаю. Я так долго ждал этого мгновения, считал месяцы и годы, тут несколько часов ничего не решат.

Говоря все это, он смотрел на картину прояснившимся взглядом. И, не отводя от нее глаз, сказал:

– Я надеюсь, что могу верить вашим словам, и вы не пытаетесь играть со мной в игры. Это вышло бы вам боком.

– Как можно, ваше преосвященство! – Афра притворилась возмущенной, хотя мысленно давно искала возможность выпутаться из сложившейся ситуации. Но ее надежда тут же разбилась вдребезги, когда, все еще глядя на святую Сесилию, Вильгельм продолжил:

– Мне доподлинно известно, что вы вовсе не невинная девственница, которую изображаете на картине.

– Как вы правы! – иронично ответила Афра епископу. – Да, признаю: я уже спала с мужчиной. Так что вы будете не первым.

Епископ с укором посмотрел на Афру:

– Я не это имел в виду. Кстати, это очень противно – девственница в постели. – Он указал пальцем на картину. – Картина может кое-что рассказать.

– Например?

– Что вы – детоубийца!

Слова епископа словно взорвались у Афры в голове. Ей показалось, что голова ее вот-вот лопнет. Казалось, сердце ее остановилось. Она забыла, что нужно дышать.

– Откуда вам это известно? – бесцветным голосом спросила девушка. Собственно говоря, ей было все равно, откуда Вильгельм фон Дист об этом узнал. Главным было то, что ему известна ее тайна, которую она скрывала даже от Ульриха. Как он отреагирует, если узнает об этом? Нет, Афра действительно не хотела об этом знать и охотнее всего забрала бы свой вопрос назад.

Но епископ ответил:

– Только некоторые алхимики, теологи и магистры искусств владеют секретами учения иконографии. Оно принадлежит к числу тайных наук, таких как ятроматематика – ветвь искусства врачевания, которая рассчитывает действенность медикаментов по часу их приготовления и применения, или некромантия, задачей которой является магическое призвание демонов. Я хоть и не изучал теологию, зато изучал искусство иконографии в Праге, где живут беднейшие специалисты. Альто Брабантский тоже владел этим искусством.

Афра слушала объяснения Вильгельма фон Диста вполуха. Она догадывалась, что епископ знает все, абсолютно все о ней и о ее достойном сожаления прошлом. И тут ее прорвало:

– В молодости меня обесчестил ландфогт. С большими усилиями мне удалось скрыть беременность. Когда подошло время рожать, я пошла в лес и родила ребенка. Оставить его я не могла, поэтому положила в корзинку и повесила на дерево. Когда на следующий день я хотела посмотреть, как он там, его уже не было. Вам известно больше? Скажите правду.

Вильгельм фон Дист покачал головой.

– Вы же знаете, что по законам нашей страны подкидывание ребенка карается смертью, – его голос звучал серьезно, едва ли не участливо, чего совершенно нельзя было ожидать от этого человека.

Афра смотрела прямо перед собой. Казалось, она полностью поглощена своими мыслями. Она удивлялась сама себе, тому, что не могла плакать. Жизнь закалила ее, сделала сильнее, чем она могла от себя ожидать.

– Если вы знаете больше, то скажите же наконец! – повторила Афра свой вопрос.

– Не больше, чем сообщает Альто Брабантский своей картиной. Видите ли вы вон ту белую ленточку на плече святой Сесилии?

Афра перевела взгляд на картину. Она не припоминала, чтобы когда-либо надевала ленточку, когда позировала художнику. В памяти осталось только смутное воспоминание о том, что, когда Альто восхищался ее безупречным телом, она рассказала ему о родах и о брошенном ребенке.

– Ленточка, – удивленно сказала Афра, – украшение, ничего больше.

– Конечно, украшение – для непосвященного человека. Но для того, кто разбирается в иконографии, это значит, что женщина убила своего ребенка, не больше и не меньше. Извините, что я так грубо говорю. Я сначала подумал, что это указание относится к самой святой Сесилии. Но теологи из соборного капитула убедили меня в обратном. Они сказали, что Сесилия была настолько целомудренна, что отказала даже своему новоиспеченному супругу Валерианусу. Таким образом, мне стало ясно, что детоубийцей может быть только модель святой Сесилии.

Афра равнодушно протянула епископу скрещенные запястья.

– Что это значит?

– Вы же передадите меня стражникам, как того требует ваш долг.

– Чушь! – Вильгельм фон Дист нерешительно обнял Афру. Она ожидала чего угодно, только не этого, поэтому безропотно позволила себя обнять.

– Нет жалобы, нет и суда, – спокойно сказал епископ. – Я только надеюсь, что, кроме Альто Брабантского, вы никому об этом не рассказывали.

– Нет, – печально и одновременно с облегчением сказала Афра и испуганно замолчала. Что еще ей расскажет хитрый епископ? Она бы не удивилась, если бы в следующее мгновение Вильгельм фон Дист объявил, что знает о таинственном пергаменте, который она спрятала в библиотеке доминиканского монастыря. Но этого не случилось.

С каменной лестницы доносился глухой шум, издаваемый трубачами и барабанщиками, вперемежку с развратными криками девок. Они развлекались. После пьяной ночи с почтенными аббатами и господами из капитула девки были уверены в полнейшем отпущении грехов и милости Всевышнего.

Некоторое время Афра и епископ нерешительно стояли друг напротив друга. Афра слишком запуталась, чтобы мыслить ясно. С одной стороны, обращаться с епископом резко она не могла, с другой стороны, она решила, что дорого обойдется епископу.

И пока девушка раздумывала над тем, что делать дальше, пока она, потупив взгляд, присела на краешек кровати, в коридоре раздался крик; музыканты тут же прекратили игру. Через закрытые двери донесся голос камердинера:

– Да сохранит нас Бог, ваше преосвященство!

– В такое время не призывают Бога. Уже давно за полночь, светает: убирайся к черту!

– Ваше преосвященство, собор! – Камердинер не уходил.

Епископ сделал несколько шагов к двери, яростно распахнул ее и схватил камердинера за воротник. Но прежде чем проклятие успело сорваться с его губ, камердинер завопил:

– Ваше преосвященство! Собор рушится! Я видел это своими глазами.

Епископ зарычал и влепил несчастному камердинеру пощечину. Тот завизжал, словно побитая собака:

– Да я же вам говорю! Каноник Хюгельманн тоже видел!

– Кто бы удивлялся? Он же пил за двоих! А ты небось вылизывал его кружку!

– Во имя святой Девы Марии, ни капельки! – при этом камердинер поднял вверх руку для клятвы. – Ни капли!

Крик на лестнице становился все громче. Все звали архитектора.

– Где Ульрих? – спросила Афра, которой стало не по себе.

– Почему вы меня спрашиваете? Я что, сторож ему? – вопросом на вопрос ответил епископ.

– Он исчез вместе с вашей любовницей!

Вильгельм фон Дист пожал плечами. Казалось, он рассердился. Наконец он подошел к окну. Когда окно открылось, с площади стали доноситься крики и команды «Вон!», или «Там!», или «Туда!». Городская стража маршировала по мостовой с алебардами наперевес.

– Я должна найти мастера Ульриха, – пробормотала Афра, которой ситуация казалась более серьезной, чем епископу.

– Тогда идите и сделайте это.

Афра поднялась и, не попрощавшись, побежала вниз по лестнице, пересекла праздничный зал. Пьяный от вина и одурманенный искусством девок, лицом вниз на полу лежал одетый в черное каноник. Можно было подумать, что он преставился, если бы не его правая рука, которой он жизнерадостно, как ребенок, хлюпал по луже разлитого вина. Член ордена, потерявший свою рясу во время оргии, спал, уронив голову на руки, на столе. Все остальные гости уже покинули зал, чтобы посмотреть, что происходит на Соборной площади.

На лестнице Афра стала звать Ульриха, а когда тот не откликнулся, она побежала за остальными. На черно-сером небе висели черные тучи, и, хотя над Рейнской равниной уже разгоралась заря, было еще темно. Тут и там бесцельно бегали люди с факелами. Капуцины в длинных плащах выкрикивали непонятные команды. Женщины истерично кричали, что им явился нечистый, другие призывали экзорцистов. У портала собора звали мастера Ульриха.

Ворота главного портала, обычно в это время еще закрытые, были распахнуты настежь. Нищие и бродяги, проводившие ночи на ступеньках, собора, разбежались кто куда из страха, что их обвинят во всем.

– Что произошло? – спросила Афра оставшегося бродягу.

Вероятно, потому, что бродяга был молод и не так труслив, он, в отличие от большинства своих «коллег», не видел причины бросаться наутек. Из портала собора вылетел густой темный клуб пыли, и молодой нищий сильно закашлялся и не сразу ответил на вопрос Афры.

– Это случилось вскоре после полуночи. Вдруг я услышал странные звуки, доносившиеся из собора. Такого мне еще не приходилось слышать. Казалось, что трутся друг о друга жернова. Я очень крепко сплю, но те звуки из собора были настолько страшны, что я подумал, будто сам Вельзевул пришел разрушить собор. Нас было около дюжины, и постепенно проснулись все. Большинство испугались. Они похватали свои вещи и, громко крича, бросились наутек. Когда звуки стали громче и упали первые камни, я тоже испугался. Я приложил ухо к дверям портала, ожидая услышать какие-то голоса, но ничего – только грохот падающих на пол камней. Мне пришла в голову мысль о конце света, о том, что вот уже мертвые встают из могил, – такое рисуют в некоторых соборах. Пономаря мы поначалу приняли за привидение. Он думал, что это землетрясение, и хотел посмотреть, все ли в порядке в соборе. Когда он открыл двери портала, нашим глазам предстала жуткая картина…

Афра бросила на бродягу полный недоверия взгляд.

– Сами посмотрите, – сказал он.

Из распахнутых дверей главного портала по-прежнему вырывались тучи пыли. Сухая пыль проникала в легкие, слезились глаза. Через красно-синие витражи падали первые лучи утреннего солнца. По всему собору были разбросаны камни – словно что-то чужеродное из другого мира, – большей частью больше локтя в ширину и высоту. Первый свод практически висел в воздухе. В его фундаменте зияла огромная дыра. Вся тяжесть приходилась на небольшой участок стены. Чудо, что он не обвалился. Афра испуганно обвела взглядом паутину нервюрного свода. Там, прямо в центре, зияла огромная дыра. Части замкового камня, замыкавшие его, были разбросаны по каменному полу. Во имя Девы Марии и всех святых, что же это все значит?

Афра повернулась. Ей было нечем дышать. Мимо любопытных, пытавшихся попасть внутрь, она выбежала на улицу. Там ей встретился Хюгельманн фон Финстинген, декан соборного капитула.

– Боже мой! – вскричал он заплетающимся языком. – Где мастер Ульрих?

– Я не знаю, – взволнованно ответила Афра. – Вы же сами видели, он был, как и вы, на пиру у епископа, а потом внезапно исчез.

Больше ничего Она сказать не успела. Потому что в тот же миг с платформы над главным порталом, где возводилась в небо башня, обрушился тесаный камень и разбился неподалеку от Афры. Хюгельманн тоже в ужасе застыл. Сощурившись, он испуганно смотрел вверх.

– Вон! – Он указал пальцем в воздух. По лесам бежал человек в капюшоне. Остальные тоже заметили его.

– Вон он! – кричали один за другим. – Ловите его!

Несколько крепких мужчин бросились от портала к находившейся в стороне лестнице, спиралью поднимавшейся наверх к платформе. В целях сохранения своей жизни каноник пропустил их вперед. Тяжело дыша, он побежал за ними. Взобравшись наверх, каноник, задыхаясь, спросил:

– Поймали его?

Молодые ребята, не старше восемнадцати лет, вооружились кусками кровли, попавшимися им по дороге наверх. Они обыскали каждый уголок, но человека в капюшоне и след простыл.

– Да я же видел его собственными глазами! – настаивал каноник.

– Я тоже! – решительно подтвердил молодой человек с длинными черными волосами.

– Но он же не мог испариться в воздухе!

Хюгельманн фон Финстинген разочарованно посмотрел вниз. В отличие от платформы, где день уже был в самом разгаре, на большой площади было еще сумеречно.

– Вон он! – вдруг закричал каноник.

Мужчины бросились на балюстраду; человек в развевавшемся плаще бежал по площади в южном направлении.

– Держите его!

– Человек в плаще!

– Задержите его!

Хотя крики и достигли Соборной площади, люди только растерянно смотрели вверх, потому что во всей этой суматохе слов было не разобрать. Поэтому человеку в капюшоне беспрепятственно удалось скрыться в боковом переулке.

Тем временем Афра искала Ульриха, но безрезультатно. В строительном бараке, где обычно царил идеальный порядок, его не было; теперь там царил хаос. Чертежи и пергаменты были разбросаны, ящики и сундуки перевернуты. Было похоже на набег монголо-татар.

И пока Афра одну за другой поднимала вещи и ставила на место, она пыталась разобраться в событиях прошлой ночи и раннего утра, что было нелегко. Слишком уж много произошло событий, которые поначалу, казалось, не складывались в одно целое, но, тем не менее, должны были находиться в зависимости друг от друга.

Хотя она не могла с уверенностью сказать, с какой целью было совершено нападение на собор, многое указывало на то, что определенные люди что-то искали в определенных местах храма. Разве они не говорили недавно об этом с Ульрихом? Разве не странно то, что эти люди знали о местах, которые, как считалось, были тайной цеха архитекторов соборов и передавались из поколения в поколение?

Внезапно Афра подумала о Верингере Ботте, у которого по-прежнему были свои сторонники. Но какую цель он преследовал со своими людьми? Казалось немыслимым, что мастер Верингер хотел разрушить собор исключительно из ненависти к Ульриху фон Энзингену. Но зачем тогда его люди перевернули все в строительном бараке вверх дном? Точно так же невероятным казалось подозрение, что между людьми, искавшими пергамент, и Верингером Боттом была какая-то связь.

Но самую непонятную роль играл, наверное, епископ Вильгельм фон Дист. Он знал абсолютно все, и слово «тайна» было, очевидно, ему незнакомо. Доминиканцы, кровавые рыцари инквизиции, были сущими агнцами по сравнению с ищейками епископа, по крайней мере в том, что касалось их информированности. Король Сигизмунд мог бы считать, что ему очень повезло, имей он таких шпионов.

Тем временем к собору стали сбегаться проснувшиеся жители города. Они собирались в поперечном нефе, который не подвергся разрушению. Старые бородатые мужчины падали на колени и воздевали руки к небесам, думая, что настал конец света, пришел смертный час всего человечества, о чем говорили проповедники еще триста лет назад. Женщины рвали волосы на голове и били себя в грудь из страха перед предстоящим Страшным судом.

И только парни, напрасно искавшие на платформе человека в капюшоне, решительно продирались сквозь толпу молившихся и кричавших людей, размахивая кусками кровли и палками над головами. Один из них взобрался на железную решетку, перекрывавшую путь к кафедре. Оказавшись наверху, он закричал:

– Сюда, сюда!

От хоров пошло громкое эхо. Собравшиеся в соборе люди испуганно посмотрели на кафедру, с которой им обычно проповедовали Евангелие. Там разгорелась ожесточенная борьба. Какой-то парень бил дубинкой человека в капюшоне, спрятавшегося за кафедрой. Тому удалось отбиться от первых ударов, но потом дело дошло до рукопашной, и парень сбросил незнакомца вниз с кафедры. Дородное тело человека в капюшоне глухо ударилось о каменный пол. Тщетно старался он подняться, упал, попытался подняться снова.

Тем временем подоспели остальные.

– Забейте его! – подзадоривали рассерженные жители. Трое, четверо, а то и пятеро одновременно били человека в капюшоне, пока не брызнула кровь и он почти перестал шевелиться.

– Упокой Господь его душу! – раздался сильный голос молодой женщины. Она перекрестилась раз, потом другой.

И только когда вокруг лежавшего на земле человека в черном плаще образовалась темная лужа крови и он перестал подавать признаки жизни, люди отступили от него.

Вокруг места происшествия собралось около сотни человек. Каждый хотел хоть одним глазком взглянуть на негодяя. Яростные крики утихли, уступив место благоговению и страшному вопросу: а не убили ли они только что самого черта?

Каноник Хюгельманн пробрался сквозь толпу зевак. Увидев мертвого человека, он покраснел от гнева и закричал:

– Кто это сделал? Кто убил человека в Божьем доме?

– Он хотел разрушить наш собор, – защищался силач, сбросивший человека в капюшоне с кафедры. – Он заслужил смерть.

– Да, да, он заслужил смерть, – поддержали его стоявшие вокруг. – Теперь он, по крайней мере, не сможет навредить. Нам что же, нужно было ждать, пока наш собор рухнет? Парень правильно поступил!

Хюгельманн взглянул в разъяренные, полные ненависти лица и предпочел промолчать. Он встал на правое колено. Нет, не из уважения к мертвому, а исключительно потому, что при его плотном телосложении это была единственная возможность коснуться человека в капюшоне. Хюгельманн осторожно откинул капюшон с лица убитого. Взорам всех предстало искаженное болью лицо с широко открытым ртом, из которого текла кровь.

По толпе пробежал негромкий крик, когда Хюгельманн повернул разбитую голову человека набок. На затылке трупа отчетливо были видны следы тонзуры, которую тот, очевидно, когда-то давно носил. Выстриженные полукругом волосы, как обычно бывает у монахов, остаются надолго. Хюгельманн покачал головой.

– Боже милостивый, – неразборчиво пробормотал он. – Монах, почему именно монах?

Каноник некоторое время колебался. Наконец он закатил правый рукав покойника. На внутренней стороне предплечья открылось красное родимое пятно, выжженное горячим клеймом и величиной почти с ладонь: крест, через центр которого проходила косая линия.

– Так я и думал, – тихо сказал Хюгельманн. И громче, чтобы слышали все, он добавил: – Этот человек был одержим дьяволом! Унесите его, чтобы он не осквернял своей кровью дом Божий.

Тут проповедник Илия, доминиканец, направлявшийся к заутрене, увидел, что ему предоставляется прекрасная возможность. Его боялись за острый язык, которым он обличал грехи своих собратьев. Немало людей избегали проповедника, потому что не могли выносить бича его слов. Быстрым шагом он прошел к кафедре и, как обычно, сильным голосом возвестил:

– О вы, гнусные грешники!

Люди, стоявшие в соборе, удивленно подняли головы вверх.

Проповедник протянул руки и оба указательных пальца направил на толпу зевак:

– Вы, маловерные, думаете, что в событиях прошедшей ночи замешан дьявол! О, маловерные! Кто превратил в пепел Содом и Гоморру? Два ангела. Кто утопил фараона в Красном море? Ангел Господень. Illе puniebat rebelles. Тот ангел покарал врагов. Кого поставил Господь у входа в рай с пылающим мечом? Огненного ангела. Что следует из этих деяний? Сила ангела во много раз превышает силу дьявола. О вы, грешники, дьявол вовсе не обладает силой, способной обрушить этот собор. Но если все же есть признаки того, что это здание должно рухнуть, как некогда стены Иерихона, то это происходит по воле Всевышнего, который послал своих ангелов, чтобы разрушить это творение. – Проповедник на мгновение замолчал, чтобы слова его подействовали.

– Почему Господь допускает это? – спросите вы, мерзкие грешники. Я открою вам ответ. Господь послал своих ангелов, чтобы они возвестили о конце света. Чтобы они дали знак грядущего Страшного суда, который ближе, чем вы думаете. О вы, проклятые грешники! О вы, проклятые сластолюбцы! О вы, проклятые развратницы! О вы, проклятые мстители! О вы, проклятые скряги! О вы, проклятые пьяницы! О вы, проклятые гордецы! Разве вы не слышите отчаянных криков проклятых? Рев и скрежет зубовный адских псов? Ужасные мольбы о помощи тысяч чертей? Горячее пламя ада прокладывает себе путь сквозь землю, пламя, по сравнению с которым огонь земной – просто прохладная роса!

Слова доминиканца били по лицам слушателей подобно мокрой тряпке. Был слышен тихий плач и всхлипывание. На лбу у полной женщины выступил пот, она упала в обморок. Для проповедника – достаточная причина ужесточить свою речь.

– О вы, мерзкие грешники, – продолжал он, – разве вы забыли, что смерть в мгновение ока отбирает все, что казалось важным в вашей жалкой жизни? Даже самые высокие и прекрасные строения, с помощью которых вы хотите воздвигнуть памятник не так Всевышнему, как себе, подобно безбожным царям Египта. Даже яркие маски девок в банях, которым вы, движимые похотью, бросаете больше денег, чем бедным, которых так много в вашем городе.

Нет ничего лучше для преодоления плотских желаний, чем посмотреть на то, что вы так любите, представив себе, как оно будет выглядеть после смерти. Тогда кристально-чистые глаза, поражающие в самое сердце, застынут и подернутся пеленой. Алые щеки, которые вы покрывали страстными поцелуями, впадут, и в них поселятся черви. Рука, которую вы так часто пожимали, распадется на косточки. На упругой груди, приводившей вас в восторг, будут сидеть жабы, пауки и тараканы. Все тело вашей любовницы, которое вы с наслаждением лапали, будет вонять и гнить в земле. Nihil sic ad tdomanum desiderium appetituum carnavalium valet– ничто не обладает большей силой, чем это живое представление, чтобы приглушить притягательность плоти.

В толпе раздались крики.

– Я мерзкий грешник! – Богато одетый купец схватился руками за голову.

– Прости мне, Боже, мою мстительность! – закричал другой. Юная девушка с бледным лицом завизжала высоким голосом:

– Господи, отними у меня все плотское!

Проповедник продолжил свою речь:

– О вы, мерзкие грешники! Не единожды справедливый Господь, опечаленный грузом прогнившего мира, бросал огонь с небес, чтобы сжечь грешников, не желавших покаяться. In cinere et cilicio– в пепле и рубище. А если вы не желаете обуздать свое высокомерие, строя под прикрытием христианской веры собор, который выше и роскошнее всех существующих, Господь Бог послал своих ангелов, чтобы остановить строительство и…

Он не успел закончить предложение, как в южной части поперечного нефа, возле свода с ангелами, раздался загадочный шорох, шипящий звук, как будто резная колонна лопалась изнутри.

Испуганный проповедник замолчал. И, как по команде, головы слушателей повернулись в том же направлении. Все как завороженные смотрели на ангела во втором ряду, который играл на трубе, возвещая о Страшном суде. Словно подталкиваемый невидимой рукой, он наклонился вперед, на мгновение застыл, словно защищаясь от падения, и упал, после того как обрушился пьедестал, державший его более двух сотен лет, и развалился на множество кусков. Труба, рука, державшая ее, нимб и крыло были разбросаны по полу на большом расстоянии друг от друга, как руки и ноги проклятых в день Страшного суда.

Когда люди, находившиеся в соборе, поняли, что только что произошло у них на глазах, они с криками бросились наутек.

– В соборе разбойничает дьявол! – кричал кто-то. – Бойтесь нечистого!

Силач, столкнувший человека в капюшоне с кафедры, схватил труп за обе ноги и потащил его к выходу, оставляя за собой грязный кровавый след.

На улице, немного в стороне, сидел в своем инвалидном кресле Верингер Ботт.

– Это все проделки мастера Ульриха! – прокричал он декану соборного капитула. – Куда он вообще запропастился?

Хюгельманн фон Финстинген подошел к калеке:

– Мне кажется, вы недолюбливаете мастера Ульриха?

– Вы совершенно правы, господин. Он большой зазнайка и делает вид, что это он изобрел архитектуру. – Верингер с удивлением увидел, как силач вытащил из собора труп. – Что все это значит? – поинтересовался он у Хюгельманна.

– Банда людей в капюшонах сегодня ночью пыталась разрушить собор. Один из них отстал. Рассерженные жители убили его.

– Это он? – Верингер сделал короткое движение головой.

Хюгельманн кивнул.

– Дайте я угадаю. Это был Ульрих фон Энзинген?

– Чушь. Мастер Верингер, я вполне понимаю вашу горечь, до определенной степени, но нельзя же во всех грехах обвинять Ульриха фон Энзингена. Неужели же вы всерьез думаете, что мастеру Ульриху есть какой-то смысл рушить собор?

– А кто же тогда? – спросил Верингер, глядя на труп, лежащий перед порталом.

– Бывший монах, – ответил Хюгельманн, – и это заставляет меня призадуматься. Но это всего лишь один из той шайки, которая бесчинствовала сегодня ночью. У него клеймо на предплечье, в виде перечеркнутого креста.

– Раскройте мне значение этого клейма!

– Я не имею права.

– Но почему?

– Это относится к семи тайнам римской церкви, которые нельзя раскрывать никому, кто не посвящен в высшие таинства.

– Позвольте, я угадаю, магистр Хюгельманн. Перечеркнутый крест означает не что иное, как то, что заклейменный предал свою веру или нарушил свой обет, то есть он отступник или отлученный от Церкви монах.

– Мастер Верингер! – удивленно воскликнул декан собора. – Откуда вам известно значение знака?

Верингер попытался улыбнуться, но улыбка у него вышла жалкой.

– Я, конечно, калека, что касается моих неподвижных, парализованных конечностей, но мой ум по-прежнему функционирует совершенно нормально. Архитекторы соборов тоже работают с символами. Кстати, мы выжигаем свои знаки и символы не на голой коже. Мы высекаем их уверенной рукой на камне. Это благороднее и, кроме того, сохраняется дольше, – говоря это, Верингер неуверенно смотрел на декана собора.

Тут Хюгельманн фон Финстинген словно замкнулся в себе и раздраженно ответил:

– Какая вам разница?

Толпа, бежавшая из собора, становилась все больше и больше. Одетый в лохмотья слуга привел откуда-то упрямого осла, связал ноги убитого веревкой и повесил труп на животное. Потом хлестнул осла. И в сопровождении танцующих в экстазе, визжащих, громко причитающих людей поволок убитого человека в капюшоне по направлению к мосту Мучеников.

Мужчины и женщины, и даже дети, не знавшие, в чем дело, выкрикивали проклятия. Думая, что поймали самого черта, они плевали и мочились на труп, с которого постепенно сползала одежда. Собаки рычали и выли, вгрызаясь в волочившиеся по земле руки убитого. Неистовствующая процессия праздновала смерть Люцифера, как торжественную мессу в соборе. В переулках, по которым прошла чернь со своей жертвой, люди высовывались из окон, чтобы хоть глазком взглянуть на растерзанного черта. Испуганные женщины заходились смехом или выливали ночные горшки, когда процессия проходила у них под окнами.

Добравшись до моста Мучеников, слуга развязал человеку в капюшоне или, точнее, тому, что от него осталось, ноги, поднял труп за обе руки и под вопли толпы швырнул через перила в Иль.

– Проваливай в ад, капюшонник! – крикнул полный, стриженный налысо человек, гротескные жесты которого напоминали движения искусственного человека, который обычно выманивал деньги у людей на ярмарках.

– Проваливай в ад, капюшонник! – стократным эхом отозвалась толпа.

И еще несколько часов этот страшный крик слышался в переулках Страсбурга. Люди словно посходили с ума.

Афра почти ничего этого не видела. У нее было достаточно проблем: нужно было разобраться с событиями прошедшей ночи. Пока она пыталась навести порядок в хаосе строительного барака, пока разбирала планы и расчеты и расставляла по местам вещи, разбросанные по полу, двери внезапно раскрылись.

Вообще-то Афра ожидала Ульриха и объяснений его долгого отсутствия, но, обернувшись, увидела ухмыляющееся лицо мастера Верингера, инвалидное кресло которого вкатил слуга.

– Где он? – не здороваясь, грубо спросил калека.

– Если вы имеете в виду мастера Ульриха, – холодно ответила Афра, – то его здесь нет.

– Это я вижу. Я спрашиваю, где он.

– Я не знаю. И даже если бы я знала, я не чувствую себя обязанной отчитываться перед вами.

Верингер Ботт смягчил тон.

– Простите грубость моих слов. Но события прошедшей ночи не способствовали тому, чтобы оставаться спокойным. Вы слышали, как шумят люди на Соборной площади? Они словно с ума посходили при мысли о том, что во всем этом замешан дьявол.

– И что? Вы не верите в дьявола, мастер Верингер? Тот, кто не верит в дьявола, грешит против заповедей святой матери Церкви. Это должно быть вам известно!

Парализованный архитектор беспомощно покачал головой и ответил:

– Да, очень хорошо известно, но тут дело не в вере в черта, а в вопросе, кто стоит за нападением на собор. Чернь чуть что готова свалить всю вину на дьявола.

– Если я вас правильно понимаю, то вы не верите, что в этом несчастье виноват дьявол?

Верингер Ботт удивленно поднял брови.

– В таком случае, дьявол, напавший на собор, имеет образование архитектора. Это необычно для дьявола, вы не находите?

– Да, конечно. Но как вам пришло это в голову?

– Вы не рассматривали повреждения поближе?

– Нет, но то, что я видела издалека, было достаточно ужасно.

Верингер кивнул слуге, подавая знак пододвинуть инвалидное кресло поближе к Афре. Казалось, он боялся, что кто-то подслушает их разговор. Верингер тихонько сказал:

– Кто бы ни заказал это разрушение, он знал планы строительства и определенные архитектурные тонкости, которые неизвестны непосвященным. – И без какой-либо видимой связи задал вопрос: – Вам, собственно говоря, известно прошлое мастера Ульриха?

Афра метнула на Верингера Ботта полный ненависти взгляд.

– Что это за вопрос? Я не понимаю, что вы имеете в виду. Будет лучше, если вы уйдете!

Но Верингер не дал себя обмануть.

– Я имею в виду, – продолжал он, – что Ульрих Энзинген намного старше вас. Тут могут закрасться сомнения, известны ли вам все подробности его жизни.

– В этом можете быть уверены, мастер Верингер. У Ульриха не было причин скрывать от меня какие бы то ни было факты.

– Вы уверены в этом?

– Совершенно уверена. К чему вы, собственно, клоните? – Афра постепенно начинала сомневаться.