Текст книги "Проклятый манускрипт"

Автор книги: Филипп Ванденберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

Поэтому она уверенно, едва ли не злобно, ответила:

– Я знаю ваш язык так же хорошо, как и вы, и крещена я тоже, хотя это было и не так давно, как крестили вас. Ну что, теперь выслушаете меня?

Эти слова моментально изменили враждебное отношение мельничихи на прямо противоположное, и она нашла для Афры приветливые слова:

– Не принимай его слова близко к сердцу, он добрый, благочестивый человек. Но не проходит и дня, которым Бог позволяет настать, чтобы какие-нибудь боящиеся работы оборванцы не стали у нас попрошайничать. Если бы мы всем что-то подавали, самим есть было бы нечего.

– Я не попрошайничать пришла, – ответила Афра, – я ищу работу. Я была дворовой служанкой с двенадцати лет и работать умею.

– Еще один едок на мою голову! – возмущенно завопил мельник. – У нас двое подмастерьев и четверо маленьких голодных ртов, нет, иди дальше, не отнимай у нас время! – При этом он махнул рукой в ту сторону, откуда она пришла.

Афра увидела, что с мельником ничего не получится, и хотела уже уйти, когда полная женщина ткнула своего мужа кулаком в бок и попыталась образумить:

– Служанка мне бы не помешала, а если она еще и работящая, то почему бы нам не воспользоваться ее услугами? По ней не похоже, что она нас объест.

– Делай что хочешь, – обиженно заявил мельник и исчез в доме, чтобы продолжить работу.

Мельничиха, извиняясь, пожала плечами.

– Он добрый, благочестивый человек, – повторила она и подтвердила свои слова кивком головы. – А ты? Как тебя зовут-то?

– Афра, – ответила девушка.

– А как у тебя с набожностью?

– Набожностью? – смущенно переспросила Афра. С набожностью у нее было не очень. Это нужно было признать. Она была в ссоре с Богом, с Господом, который так плохо с ней обошелся. Всю свою жизнь она соблюдала заповеди Церкви, исповедовалась в малейших провинностях и отрабатывала епитимью. Почему же Господь Бог отвернулся от нее?

– Наверное, с набожностью у тебя не очень хорошо, – сказала мельничиха, заметив колебания Афры.

– Ничего подобного! – возмутилась та. – Я принимала все святые таинства, которые положены мне по возрасту, а «Аве Мария» я могу прочесть даже по-латыни, чего даже большинство священников не могут, – и, не дожидаясь, пока мельничиха отреагирует, начала: – Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum, benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui…

Мельничиха сделала большие глаза и в благоговении сложила руки на своей огромной груди. Когда Афра закончила, женщина неуверенно сказала:

– Поклянись Господом и всеми святыми, что ты ничего не украла и тебя не в чем упрекнуть. Поклянись!

– С удовольствием! – ответила Афра и подняла правую руку. – Причина, по которой я стою у ваших дверей, заключается в безбожности ландфогта, который силой лишил меня невинности.

Мельничиха поспешно осенила себя многократным крестным знамением. Наконец она сказала:

– Ты сильная, Афра. И наверняка справишься.

Афра кивнула и пошла за мельничихой в дом, где бушевали четверо маленьких детей – самому младшему из них было, наверное, года два. Когда они увидели незнакомку, старшая девочка лет восьми закричала:

– Цыганка, цыганка! Пусть она уйдет!

– Не обращай внимания на детей, – сказала толстая мельничиха. – Я им строго-настрого запретила разговаривать с незнакомыми. Как я уже говорила, здесь бродит много голодранцев. Воруют, как сороки, не останавливаются даже перед похищением детей, спокойно торгуют ими.

– Чужая ведьма должна уйти! – повторила старшая девочка. – Я ее боюсь.

Произнося ласковые слова, Афра попробовала подольститься к детям. Но когда она попыталась погладить старшую девочку по щеке, малышка расцарапала Афре лицо и закричала:

– Не трогай меня, ведьма!

Наконец путем долгих уговоров матери удалось угомонить разбушевавшихся детей, и мельничиха показала Афре ее угол в большой темной комнате, занимавшей весь верхний этаж мельницы. Здесь, под недоверчивым взглядом мельничихи, Афра положила свой узелок.

– И откуда только молодая девушка может знать «Аве Мария» по-латыни? – поинтересовалась толстуха, которую глубоко потрясли познания Афры. – Ты, случаем, не сбежала из монастыря, где такому учат?

– Да что вы, госпожа мельничиха, – засмеялась Афра, не ответив на вопрос, – все именно так, как я сказала, и никак иначе.

Повсюду в доме раздавались звуки вращающегося колеса, прерывавшиеся ритмом пенящейся воды, плескавшейся в глубине на лопастях колеса. Первые ночи Афра не могла уснуть, но постепенно привыкла к новым шорохам. Ей даже удалось завоевать доверие детей мельника. Работники относились к ней предупредительно, и, казалось, все начинало налаживаться.

Но на праздник Сесилии и Феломены пришла беда. Темные низкие тучи проносились над землей, гонимые ледяным ветром. Сначала начался небольшой дождь. Он все усиливался, а потом с небес словно обрушились полноводные горные ручьи. Ручей, вращавший мельницу, ширина которого обычно не превышала десять локтей, вышел из берегов и стал похож на бушующую реку.

Деваться было некуда, и мельник открыл шлюзы, а работники начали поспешно копать яму, чтобы разделить несущуюся массу грязной воды. С ужасом наблюдал мельник за тем, как огромное колесо вращалось все быстрей и быстрей.

Четверо суток спустя небеса сжалились и дождь утих, но ручей продолжал бушевать, вращая колесо мельницы с огромной скоростью. По ночам мельник дежурил, чтобы через короткие промежутки времени смазывать деревянные осевые подшипники говяжьим жиром, и уже думал, что все самое страшное позади, когда на шестой день рано утром случилась катастрофа.

Казалось, что дрожит земля. С громким треском колесо раскололось натрое. Не встречая препятствий, вода перелилась через плотину и затопила нижний этаж мельницы. К счастью, все ее обитатели находились на верхнем этаже. Дети испугались Испрятались в юбках матери, бормотавшей одну и ту же молитву. Афра тоже испугалась и от страха вцепилась в Ламберта, самого старшего из работников мельницы.

– Нужно выбираться отсюда! – закричал мельник, увидев полностью затопленный нижний этаж. – Вода подмывает стены. Падение мельницы – только вопрос времени.

Мельничиха всплеснула руками и, плача, воскликнула:

– Святая матушка Марта, помоги нам!

– Сейчас она мало чем может помочь, – недовольно проворчал мельник и обратился к Афре приказным тоном: – Ты позаботься о детях, а мы посмотрим, что можно спасти.

Афра взяла младшего на руки, а девочку за руку и осторожно стала спускаться по крутой лестнице.

На нижнем этаже образовался клокочущий водоворот. В грязно-коричневой воде плавали две табуретки, деревянные ботинки и дюжина мышей и крыс. Зловонная жижа доходила Афре до колен. Она прижала к себе малыша, а старшая так вцепилась в ее руку, что стало больно. Девочка хныкала, но не пролила ни слезинки.

– Потерпи, уже скоро, – попыталась Афра подбодрить малышку.

В стороне от мельницы стояла телега, которую крестьяне в этой местности использовали для того, чтобы перевозить мешки с зерном. Афра посадила детей на телегу и велела не двигаться с места; потом повернулась. Ей нужно было привести остальных детей. Мокрые юбки тянули к земле, когда она снова очутилась в воде. Она уже добралась до лестницы, когда ей навстречу вышла мельничиха с двумя остальными детьми.

– Что тебе еще здесь нужно?! – воскликнула женщина.

Афра не ответила и пропустила мельничиху. Потом девушка поднялась на верхний этаж, где мельник со своими работниками складывал пожитки, попадавшиеся ему под руку.

– Убирайся, дом вот-вот может упасть! – закричал мельник на Афру. Теперь и она услышала, как скрипят сваи фахверкового дома. Из каменной кладки между деревянными балками вываливались куски камня и падали на пол. В панике работники бросились на лестницу и скрылись из виду.

– Где мой узелок? – взволнованно спросила Афра.

Мельник неохотно покачал головой и кивнул на тот угол, в котором она оставила свои пожитки несколько дней назад. Афра прижала его к себе, как сокровище, и на минутку остановилась.

– Да пребудет с тобой Господь! – голос мельника, уже спускавшегося вниз, вернул ее в реальность. Внезапно девушка почувствовала, что всю мельницу шатает, как корабль на волнах. Держа узелок перед собой, она поспешила к лестнице и успела сделать всего два или три шага, когда над ней рухнул потолок. Балки, державшие его, надломились и упали в клубах пыли, как подкошенные соломинки.

Афру ударило по голове, и на секунду ей показалось, что она теряет сознание, а потом девушка почувствовала, как кто-то крепко схватил ее за руку и потянул за собой. Она безвольно последовала за ним по воде. Очутившись наконец на суше, она осела на землю.

Ей казалось, что она видит сон о том, как у нее на глазах мельница зашаталась и с той стороны, где было колесо, медленно осела, подобно забитому быку. Раздался чудовищный скрип, похожий на тот, когда буря вырывает с корнем старое дерево, и Афра замерла. Потом все стихло, и настала жуткая тишина. Слышно было только клокотание воды.

Внезапно из-за низких туч показалось солнце и осветило всю картину. Остатки мельницы поднимались из воды, как остров, а вода кружилась и пенилась, прокладывая себе путь. Мельник смотрел неподвижным, почти что безучастным взглядом прямо перед собой, прижав руки ко рту. Дети испуганно глядели на родителей. Один из работников по-прежнему держал Афру за руку. Из руин дома поднимался мерзкий гнилостный запах. Крысы с писком пытались выбраться из руин.

Чтобы спала вода, потребовались весь день и вся следующая ночь, которую они провели в деревянной хижине неподалеку. Молчали все, даже дети.

Первым заговорил мельник.

– Вот оно как, – начал он, беспомощно всплеснув руками и потупив взгляд. – Ни крыши над головой, ни еды, ни денег. Что-то теперь будет?

Мельничиха повернула голову в одну сторону, потом в другую. Обращаясь к Афре и работникам, она тихо сказала:

– Идите своей дорогой, найдите себе новое пристанище, место, которое даст вам заработок. Вы же видите, мы все потеряли. Единственное, что у нас осталось, – это наши дети, и я не знаю, чем мне их кормить. Вы должны понять…

– Мы понимаем тебя, мельник, – кивнул Ламберт, работник. У него были рыжие всклокоченные волосы, торчавшие во все стороны. Сколько ему было лет, он и сам бы не сказал, но морщины вокруг глаз свидетельствовали о том, что он уже немолод.

– Да, – подтвердил другой работник, по имени Готфрид. В отличие от Ламберта, он был молод и не любил долгих речей. На добрую голову выше Ламберта, широкоплечий и бородатый, с не очень длинными прямыми волосами, он был почти красив и походил скорее на горожанина, чем на работника мельницы.

Афра только молча кивнула. Она сама не знала, как жить дальше, и ей было трудно сдержать слезы. Несколько дней она вела размеренный образ жизни, у нее были работа, еда и постель. Эти люди были добры к ней. А что теперь?

На следующий день ранним утром Афра и работники тронулись в путь. Готфрид знал одного зажиточного крестьянина, двор которого находился на холме за долиной. Тот был жадюгой и скупердяем, гордым, как павлин в курятнике, из-за чего его называли исключительно Пауль-павлин, но, когда Готфрид привез ему зерно на помол, предложил ему работу и хлеб, на случай если у него что-то изменится.

По дороге к Хагельштольцу они почти не разговаривали. И только спустя много часов Ламберт начал живописно рассказывать истории из своей жизни, большей частью выдуманные, но ни Готфрид, ни Афра к ним не прислушивались. Оба были слишком поглощены мыслями о себе и о том положении, в котором они внезапно оказались.

Вдруг Ламберт прервал свои словоизлияния вопросом:

– Скажи-ка, Афра, как так вышло, что ты одна-одинешенька бродишь по стране, как будто бежишь от кого-то? Это довольно необычно для девушки твоего возраста, и, кроме того, это опасно.

– Нет ничего опаснее жизни, которой я жила раньше, – насмешливо ответила Афра, и Готфрид удивленно посмотрел на нее.

– До сих пор ты не сказала ни слова о своей жизни.

– Какое вам дело? – отмахнулась Афра.

Такой ответ заставил Ламберта призадуматься, по крайней мере он надолго замолчал. Добрую милю они молча шли друг за другом, пока Готфрид, шедший впереди и показывавший дорогу, внезапно не остановился и не уставился удивленно в сторону долины, откуда им навстречу неслась толпа людей.

Готфрид пригнулся и дал знак остальным сделать то же самое.

– Что это значит? – тихо спросила Афра, как будто ее голос мог их выдать.

– Не знаю, – ответил Готфрид, – но если это орда нищих, которые бродят по стране, грабя и мародерствуя, то да сохранит нас Бог!

Афра испугалась. Об ордах нищих рассказывали страшные истории. Они передвигались по стране по сто-двести человек; не имея ни дома, ни работы, они жили не подаяниями, нет, они брали себе все, что им было нужно. Людей, которые попадались им на пути, нищие раздевали и отнимали у них одежду, у пастухов отбирали стада, а за кусок хлеба владельца убивали, если тот не хотел отдать его добровольно.

Шумная толпа приближалась. Там было около двух сотен оборванцев, вооруженных длинными палками и дубинками; они тащили за собой телегу, на которой стояла клетка.

– Нам нужно разделиться, – поспешно сказал Готфрид. – Лучше всего будет, если мы побежим в разные стороны. Так мы сможем от них уйти.

Тем временем нищие их обнаружили и бросились к ним с диким криком.

Афра поднялась и, прижав к груди узелок, побежала так быстро, как только могла. Целью ее был лес, лежавший на левом склоне холма. Готфрид и Ламберт помчались в противоположную сторону. Афра задыхалась, потому что бежать вверх по холму становилось все труднее и труднее. Непристойные вопли нищих раздавались все ближе. Афра не отваживалась повернуться, ей нужно было достигнуть спасительного леса, иначе придется стать добычей грязной черни. Она поняла, что ее ждет, когда у нее над головой просвистела деревянная палка и застряла в траве.

К счастью, нищие были старые, уставшие и не такие проворные, как Афра, поэтому ей удалось укрыться в лесу. Толстые дубы и ели давали небольшую защиту, но девушка бежала все дальше и дальше, пока крики нищих не стали тише, а потом и вовсе не смолкли. В изнеможении Афра опустилась на ствол поваленного дерева, и теперь, когда напряжение спало, как тяжелый камень, слезы полились из ее глаз. Что делать дальше, она не знала.

После недолгого отдыха заблудившаяся Афра, которой было все равно, куда идти, зашагала дальше в том направлении, которое выбрала в минуту необходимости. Искать работников показалось ей неразумным. С одной стороны, это было слишком опасно, можно было опять попасться на глаза нищим, с другой стороны, оба они были не лучшей компанией.

Лес казался бесконечным, но через полдня блуждания, отнявшего у девушки последние силы, среди деревьев посветлело, и внезапно она увидела широкую долину, по которой текла большая река.

На службе у ландфогта Афра знала только скупую растительность возвышенности и еще никогда не видела такой широкой долины, которая, казалось, простиралась до края земли. Аккуратные поля и луга сменяли друг друга, а внизу в устье полноводной реки приютилось защищенное с трех сторон скопление крепких построек, прилегавших друг к другу, как башни замка.

Афра быстро побежала вниз по небольшому склону, прямо на телегу, запряженную волами. Подойдя ближе, она увидела полдесятка женщин в серых одеждах ордена, которые обрабатывали вспаханное поле. Прибытие незнакомки вызвало у них любопытство, и двое из них направились Афре навстречу. Они только кивнули, не сказав ни слова.

Афра в свою очередь тоже поздоровалась, а затем спросила:

– Где я? Я бегу от орды нищих.

– Они тебе ничего не сделали? – спросила одна, постарше, печальная женщина с благородной осанкой, глядя на которую нельзя было сказать, что она занималась тяжелой полевой работой.

– Я молода, и у меня быстрые ноги. – Афра попыталась обернуть ужасное происшествие в шутку. – Но там было, наверное, человек двести.

Тем временем остальные женщины подошли поближе и окружили девушку.

– Наше аббатство носит имя святой Сесилии. Ты о нем наверняка слышала, – сказала грустная женщина.

Афра послушно кивнула, хотя никогда еще не слышала о монастыре с таким названием. Она робко оглядела себя. Ее грубая одежда порвалась, когда она пробиралась через лес. Афра была вся в лохмотьях, а руки и плечи были в крови.

Ее вид вызвал у монашек сочувствие, и самая старшая сказала:

– День клонится к закату, давайте собираться домой.

И, повернувшись к Афре, произнесла:

– Садись на повозку. Ты, должно быть, устала от долгого бега. Ты откуда вообще?

– Я работала у ландфогта Мельхиора фон Рабенштайна, – ответила Афра и посмотрела вдаль. Не зная, стоит ли продолжать, она добавила: – Но потом он надо мной…

– Можешь не продолжать, – заметила монашка и махнула рукой. – Молчание лечит любые раны. – И, после того как все монашки уселись на повозку и разместились на уложенных поперек досках, повозка, запряженная волами, пришла в движение. Поездка протекала в странном молчании. Все разговоры внезапно прекратились, и у Афры было нехорошее чувство, что уж лучше бы она ни о чем не рассказывала.

Монастырь Святой Сесилии, как и все монастыри, находился в некотором отдалении от человеческого жилья, но укреплен был не хуже всякой крепости. Трапециевидные очертания мощного, окруженного толстыми стенами строения идеально вписывались в пейзаж. Ворота, построенные у излучины реки, были скорее высокими, чем широкими, обиты кованым железом и сильно закруглены вверху. Монастырь находился на небольшом возвышении, и монашка, правившая волами, хлестнула плеткой, чтобы они не останавливались на подъеме.

Во внутреннем дворе аббатства монашки встали с повозки и одна за другой исчезли в находившемся справа длинном двухэтажном здании с высокими островерхими окнами. Старшая монашка осталась с Афрой, другая повела запряженных волов в сарай, находившийся в самом начале большого двора. Здесь были стойла с животными, кормом и запасами, повозками и инструментами для самообеспечения монастыря.

Церковь слева была самым высоким зданием, хотя, по правилам ордена, вместо одной колокольни у нее было две башенки. Внешние стены были все оснащены досками и длинными палками, связанными друг с другом веревками, служившими для работы. Непокрытые купола башенок возвышались на фоне неба, похожие на скелет огромной рыбы. С одного этажа на другой, до самой крыши, вели лестницы из грубого дерева. Церковь, построенная еще в старом стиле, должна была уступить место новому строению.

Сейчас, после наступления темноты, работа стояла. Подмастерья ушли в хижины, располагавшиеся у западной стены монастыря. Ни один мужчина не мог провести ночь в стенах аббатства.

Афра вздрогнула, когда тяжелые ворота захлопнулись с громким стуком, словно их закрыла невидимая рука.

– Ты наверняка устала, – сказала старая монашка, которой этот звук был так же знаком, как и колокольный звон на службе, – но сначала тебя нужно представить аббатисе и попросить у нее приюта. Таковы предписания. Пойдем!

Афра послушно последовала за монашкой в длинное здание, оставив узелок у входа. Они вместе поднялись по узкой, закрученной, словно раковина улитки, лестнице и очутились в казавшемся бесконечным коридоре с нервюрными сводами и неравномерно расставленными постаментами на полу. Маленькие оконца в форме лодочки, застекленные толстым стеклом, и днем давали мало света, а в сумерках служили разве что для ориентации. В конце коридора из темноты вынырнула монашка в белых одеждах и черном клобуке. Она кивнула Афре, пригласив ее следовать за собой. Другая монашка молча удалилась туда, откуда пришла.

Поднявшись по второй лестнице, как две капли воды похожей на первую, они наконец достигли верхнего этажа и оказались в пустой передней, единственной мебелью в которой были три стула, стоявшие по периметру комнаты. В четвертой стене была, дверь, над ней висела фреска с изображением святой. Ничто в монастыре не должно было напоминать о личной собственности и личной жизни. Поэтому монашка вошла без стука, пробормотав: «Слава Иисусу Христу».

Размеры темной комнаты и сложенные в стопки пергаменты на полках с трудом давали возможность понять, что это комната аббатисы. Она поднялась из-за грубо сколоченного стола, стоявшего в центре комнаты, на котором горела лучина, распространявшая удушливый запах. Казалось, что аббатиса уже все знает, потому что монашка удалилась без слов, и смущенная Афра внезапно осталась с аббатисой один на один. Девушка казалась себе раздетой и ранимой в своем изорванном платье, а вид аббатисы внушал ей уважение.

Лицо монашки было своеобразного зеленоватого цвета, а тело – худощавым, словно высохшим. В том месте, где ее худющая шея выглядывала из-под клобука, были видны мускулы и вены, похожие на паутину. Седые волосы выбивались из-под чепца. Женщину можно было принять за мертвеца, только что восставшего из могилы, если бы не искры, мерцавшие в глазах. Вид у аббатисы был не очень приветливый.

Афра кивнула, опустив голову, и задумалась, как избежать прикосновения костлявой, почти прозрачной аббатисы. Но, к счастью, та остановилась в двух шагах от нее. Тонкие руки свисали по бокам, как конопляные веревки.

– Готова ли ты отказаться от всяческого плотского наслаждения на всю жизнь, как это предписано святым Бенедиктом?

Вопрос аббатисы повис в воздухе, и Афра не знала, как так получилось и что ей ответить. Боже милостивый, она была сыта по горло всякими плотскими удовольствиями, но девушка не собиралась надевать рясу и вступать в орден немых монашек.

– Готова ли ты молчать, отказаться от мяса и вина и любить боль больше, чем благополучие? – продолжала аббатиса.

Мне нужна крыша над головой на ночь и, может быть, еда на дорогу, хотела ответить Афра. Мясо, хотела добавить она, в своей жизни я все равно видела редко; но аббатиса прервала ее размышления:

– Я понимаю твою нерешительность, дочь моя, но ты и не должна давать ответ сегодня. Время подскажет тебе верное решение.

Потом она дважды хлопнула в ладоши, и в комнате появились две сестры.

– Подготовьте для нее ванну, обработайте раны и дайте новое платье, – велела аббатиса монашкам. Тон, которым она это сказала, разительно отличался от того, каким она разговаривала с Афрой.

Монашки послушно кивнули и, скрестив на груди руки, повели Афру в подвальное помещение, где подготовили для нее ванну в деревянном чане с теплой водой. Когда Афра купалась в теплой воде? Она мылась один раз в месяц и обходилась при этом парой ведер холодной воды, которую выливала себе на голову. Въевшуюся грязь она отмывала своеобразным мылом из сала, рыбьего жира и травяного масла, хранившегося в лохани и вонявшего, как нищий.

Девушка покраснела и смущенно опустила глаза, когда монашки протерли чан, прежде чем снять воду с огня и налить ее. Потом они помогли Афре раздеться и, после того как она залезла в воду, промыли ей раны, которые она получила, когда бежала через лес. Потом они принесли серое платье из жесткого колючего материала, которое носили послушницы, и повели ее – Афра не поняла как – из подвала на верхний этаж длинного здания.

Афра увидела перед собой длинный узкий зал – трапезную, в которой монахини принимали пищу. Над колоннами из грубого известкового туфа высился острый, как у церкви, купол. Справа и слева вдоль стен стояли в ряд длинные узкие столы, соединявшиеся в конце поперечным столом. За ним, чтобы видеть весь зал, сидела аббатиса. Сидевшие за столами монахини молча смотрели на стены, на которых были выгравированы суровые изречения, напоминавшие о земном существовании, такие как «Целью твоих размышлений должна быть смерть», «Лучше не думать, а повиноваться». Или такие: «Человек рожден не для того, чтобы обрести счастье на земле». И еще: «Ты – не что иное, как пыль и пепел».

Афре показали место на нижнем конце ряда столов. Но никто не обратил на ее присутствие никакого внимания. И, как все остальные монахини, Афра стала смотреть через стол на стену, и, как и все остальные, не осмеливалась взглянуть на соседок. Вместо этого она прочла одно изречение, бросившееся ей в глаза: «Не смотри, не суди. Предоставь свою печальную судьбу Всевышнему».

Изречение привело ее скорее в ярость, чем в смиренное состояние. После молитвы, которую Афра не знала, перед ней на столе возникли краюха черного хлеба и кусок сыра. Удивленная, она обернулась, чтобы посмотреть, откуда появилась еда. Две монашки раздавали продукты из корзины. Еще две расставляли на столах глиняные кувшины с водой и кружки.

Впереди раздался пронзительный голос аббатисы:

– Афра, ты тоже должна подчиняться правилам нашего ордена. Поэтому опусти взгляд и с благодарностью прими то, что тебе дают.

Афра послушно приняла полагающийся вид и начала жадно поглощать хлеб и сыр. Она была голодна, так голодна, что краюха хлеба не могла утолить этот голод. Ей даже показалось, что крохи еды только раздразнили ее аппетит. Скосив взгляд в сторону, не поворачивая головы, она заметила, что сидевшая слева от нее монашка отложила в сторону хлеб, откусив от него всего два раза. Афра с нетерпением ждала благоприятного момента и, улучив его, быстро завладела куском хлеба.

Монахиня сделала рукой какое-то движение, словно говоря: «Это мое!» Но, может быть, ее поспешное движение имело иное значение. В любом случае, Афра моментально проглотила хлеб и выпила кружку воды.

После благодарственной молитвы монахини поднялись. Пару минут можно было тихо разговаривать.

Странным голосом, который звучал как-то задушено, монахиня, у которой Афра похитила хлеб, обратилась к новенькой.

– Почему ты съела это? – с упреком спросила она.

– Я была голодна! Я ничего не ела два дня!

Монахиня отвела глаза.

– Я отдам тебе хлеб, как только смогу, – сказала Афра.

– Дело не в этом, – ответила монахиня.

– А в чем же? – с любопытством спросила Афра.

– В хлебе была запечена лягушка, настоящая лягушка!

Афра с отвращением сглотнула, ее желудок словно просился наружу. Но потом она заставила себя вспомнить, как по необходимости ела у ландфогта Мельхиора кое-что и похуже, чем запеченная лягушка. Она сглотнула еще раз, потом другой и спросила собеседницу:

– Кто это сделал?

В приступе злорадства монахиня ответила:

– Кто же еще, как не наша сестра повариха!

– Но почему?

– Почему, почему, почему! Ты должна знать, что в этом монастыре все друг другу враги. У каждой, с кем ты тут встретишься, своя история, связанная с появлением здесь. И каждая находящаяся сейчас в этой трапезной считает, что несет самый страшный груз. Постоянное молчание, постоянное самоуглубление, созерцание заставляет переживать такое, чего не происходит на самом деле. Через пару месяцев начинаешь думать, что та или другая посягает на твою жизнь, и в самом деле, не проходит и года, чтобы некоторые из нас не ушли из жизни – по чьей-то вине или по собственному желанию. У новой церкви нет башенок и, как видишь, на всех окнах решетки. Почему бы это?

– А что же значит лягушка в хлебе?

Монахиня подняла брови, и у нее на лбу появились глубокие морщины.

– Как и змея, лягушка – символ дьявола. Как раковина считается символом Девы Марии, поскольку мать Господа носила в своем теле самую ценную жемчужину, так и лягушка считается самым дьявольским из всех животных, потому что производит на свет тысячи икринок зла, а зло всегда порождает зло.

– Может быть, – начала горячиться Афра, – но почему повариха запекла лягушку в хлебе, если не была уверена, кому она попадется?

– Я не знаю, но, возможно, ее ненависть и проклятие направлены против всех нас. Как я уже говорила, тут все друг другу враги, даже если на первый взгляд все выглядит иначе.

И вдруг, словно по тайному знаку, жаркий шепот и шушуканье стихли, и монахини выстроились друг за другом в колонну, молча начавшую движение к выходу.

Со своего места аббатиса сделала Афре знак присоединиться к колонне. Не колеблясь ни минуты, Афра повиновалась, но получила кулаком в бок от маленькой, толстой, тяжело дышавшей монашки, которая жестом велела ей стать в хвосте колонны.

И только теперь Афра заметила, что монахини отличались друг от друга цветом одежды. Толстушка принадлежала к женщинам, одетым в глубокий черный цвет, таких ряс было десятка два, а остальные, как и сама Афра, были одеты в простые серые одежды. Осанка одетых в черное монашек была высокомерной, они не удостаивали одетых в серое ни единым взглядом. В отличие от них, одетые в серое монахини казались униженными и подавленными.

– Меня, кстати, зовут Луитгарда, – прошипела соседка по столу и потянула Афру за собой в колонну. – Я уже слышала, что ты – Афра, новенькая.

Афра молча кивнула. И в то же мгновение в трапезной раздался яростный голос аббатисы:

– Луитгарда, ты нарушила молчание. Два удара плетью после вечерней молитвы.

Луитгарда приняла указание к сведению, ни один мускул не дрогнул на ее лице, и Афра спросила себя, приведет ли аббатиса свою угрозу в исполнение и при каких условиях будет исполнен приговор. Погруженная в свои мысли, девушка плелась в колонне за Луитгардой.

Их путь шел вниз по винтовой каменной лестнице, а оттуда через внутренний двор к церкви. Хоры были слабо освещены свечами, там заняли место монахини в черном, в то время как одетые в серое сели на грубые скамьи в нефе, частично заставленном строительными лесами, инструментами и черепицей.

Афра, севшая в заднем ряду, с благоговением внимала попеременному песнопению монахинь. Она еще никогда не слышала такого неземного пения. Ей подумалось, что так, наверное, поют ангелы; но уже в следующее мгновение девушка вспомнила о том, что говорила Луитгарда, и растерялась, растерялась при мысли о том, что в этом аббатстве вместо христианской любви к ближнему своему царят ненависть и зависть.

Полное смятение вызвал у Афры триптих высотой в натуральную величину, находившийся над алтарем, по всей видимости, неоконченная картина с двумя створками по бокам. На каждой из створок были изображения статных римских полководцев. Посредине три человеческие фигуры сливались в одну, контуры которой были едва видны. Афра охотно поинтересовалась бы, что случилось с неоконченной картиной, но она чувствовала, что за ней наблюдают, и сдержала свое любопытство.

После вечерней молитвы снова образовалась процессия молчавших монашек и потянулась через внутренний двор. На улице бушевал ледяной ветер. Как и в первый раз, Афра пристроилась в хвост колонны. Она устала и очень надеялась, что ей укажут место для сна. Но вместо того чтобы пойти в монастырскую спальню, находившуюся на верхнем этаже длинного здания, процессия направилась в разветвленную систему подвальных помещений, где находилась покаянная – длинная комната, предназначенная для того, что сейчас должно было произойти.