Текст книги "Джинн в плену Эхнатона"

Автор книги: Филипп Керр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Ну что ты говоришь? – сказала она укоризненно. – Скарабей – воистину замечательный жучок. А древние египтяне полагали, что он – земное воплощение их любимого бога солнца, Ра. Того кто днем катает солнечный диск на колеснице потом прячет его под землю – каждый вечер Именно так и ведет себя жук-скарабей. А резные фигурки были призваны наделить своего хозяина такими же качествами, какими обладают сами скарабеи.

– Какими именно? Навозной вонью?

Госпожа Кёр де Лапен укоризненно прицокнула языком.

– Фи, Джон! Не говори глупостей. Египтян восхищала настойчивость, с которой скарабеи скатывают свой шар, не говоря уже о том, что они – настоящие санитары окружающей среды. Скарабей – символ возрождения жизни. Символ воскрешения, если угодно, потому что эти жуки возвращаются из-под земли, вновь и вновь…

Филиппа уронила фигурку скарабея на ковер, к ногам госпожи Кёр де Лапен, и нарочито охнула.

– Простите, – торопливо сказала она, даже не думая наклоняться за жуком.

Наклонилась сама госпожа Кёр де Лапен.

– Не беспокойся, они очень крепкие. Разбить совершенно невозможно, хотя каждой фигурке по нескольку тысяч лет.

Пока хозяйка подбирала с ковра зеленого жука, Филиппа внимательно разглядывала обвивавшую ее голову черно-золотую ленту. И совершенно явственно, хотя всего на один короткий миг, она увидела, что лента чуть раздулась, а потом снова сжалась, как будто… право, и сравнить-то больше не с чем!.. как будто… вздохнула!И как только Филиппа осознала, чтоименно она увидела, она вдруг поняла, почему эта лента кажется ей такой знакомой. Лента на голове госпожи Кёр де Лапен была в точности такая же, как змея на голове Эхнатона – на фреске, в его подземной гробнице. Ну, не в точности, конечно, потому что у этой змеи, а Филиппа уже почти не сомневалась, что это тоже змея, не было такой отчетливо поднятой головы.

Джон ничего не заметил. Воспользовавшись тем, что госпожа Кёр де Лапен отвлеклась на упавшего скарабея, он прильнул к окуляру телескопа.

Филиппа тем временем лихорадочно придумывала, как проверить, живая ли змея обвивает голову хозяйки дома. Так, что едят змеи? Мелких грызунов? Откажется ли змея, пусть самая что ни на есть респектабельная и высокопоставленная, то есть живущая на голове жены французского посла, от пробегающего мимо обеда? Например, от мышки?Филиппа сосредоточилась – сильнее и дольше обычного, – поскольку никогда прежде самолично живых существ не создавала. Решив, что готова, она, почти вслух, произнесла:

– ПОПРИТРЯСНООТПРИПАДНОФАНТАПРИСМАГОРИЯ!

– Милочка, ты что-то сказала? – Госпожа Кёр де Лапен подняла голову.

– Я сказала спасибо. Мы очень благодарны за то, что вы показали нам такую замечательную коллекцию, – сказала Филиппа, стараясь не обращать внимания на крошечную полевую мышку, которая благодаря ее стараниям только что появилась среди светлых волос на макушке француженки.

Вообще-то Филиппа не особенно любила мышей, но славный зверек, который уже начал поводить туда-сюда усатым носиком, ей так понравился, что девочке ужасно захотелось, чтобы ее опасения относительно черно-золотой ленты оказались напрасны. Пускай эта мышка живет! Но тут, прямо под ее взглядом, лента на голове госпожи Кёр де Лапен начала раскручиваться. Прямо как крышечка на бутылке. И то, что только недавно представлялось атласной тканью, отчетливо блеснуло… Змеиная кожа!

Кровь у Филиппы застыла в жилах, но она успела пнуть Джона, чтобы он тоже увидел, как из белокурых локонов госпожи Кёр де Лапен поднялась плоская зловещая голова египетской кобры. То выпуская, то пряча извивающееся жало, змея не мигая, гипнотически уставилась на мышь. Джон раздраженно оглянулся, перехватил взгляд сестры, поднял глаза на макушку госпожи Кёр де Лапен. Словно почуяв опасность, мышка свесилась вниз, примериваясь, как бы половчее спрыгнуть с этой неимоверной высоты на пол, но… опоздала! Хлесткий удар – и зверек уже проглочен. Целиком. Без остатка.

Глава 20
Все в бутылках

Обалдеть… – выдохнул Джон, наблюдая, как кобра, то вытягиваясь, то сокращаясь, проталкивает добычу внутри своего длинного тела.

– Мне все это очень не нравится, – шепнула ему Филиппа. – По-моему, пора смываться.

– Смываемся. – Джон невозмутимо повернул трубу телескопа, спустился по лесенке и с вежливой улыбкой направился к двери, словно его ни чуточки не взволновал сюжет с прической госпожи Кёр де Лапен.

– Как, вы уже уходите? – всполошилась хозяйка. Судя по всему, она даже не подозревала, что за драма разыгралась только что на ее собственной голове. – Вы же только что пришли! – Она вдруг дернулась, как будто внутри нее лопнула пружина. – Вы же только что пришли! Вы же только что пришли! – Механизм явно заело. – Вы же только что пришли! Вы же только что пришли!

А потом глаза ее враз остекленели, потускнели, рот раскрылся, и оттуда вывалилась вставная челюсть, голова опрокинулась на плечо, словно кто-то повернул ключик сзади на шее и выключил мотор.

– Быстрее! Бежим! – крикнул Джон.

– Я пытаюсь, но не могу даже ногой шевельнуть.

– Ой, я тоже… В чем дело? Это паралич?

– Хоть бы Нимрод был здесь…

Проглотив мышку, египетская кобра приподняла голову и верхнюю часть туловища над поникшей головой госпожи Кёр де Лапен и начала медленно разматывать свои кольца. Ее тело казалось бесконечным. Наконец она достигла пола. Оказавшись на полу, кобра стала постепенно утолщаться, пока наконец не стала толщиной с человека. А плоская голова ее была размером примерно с лопату.

– Не смотри ей в глаза, – шепнула Филиппа. – Она нас хочет загипнотизировать.

– Пусть гипнотизирует. Лишь бы не укусила. – Джон говорил это, чувствуя, что гипноз уже начинает действовать. Ведь только под гипнозом можно увидеть, как у змеи отрастают руки и ноги и как она постепенно становится человеком: с крючковатым носом, светлой бородкой и неприятным выражением на узком, тонком лице. Через пару секунд от пресмыкающегося не осталось и следа. Перед ними стоял красивый надменный англичанин, явный сноб. Только от него сильно пахло змеей.

Поняв, что сдвинуться с места не удастся, Филиппа постаралась не выказать страха.

– Вы, надо полагать, Иблис, – холодно сказала она.

– Вы вообще слишком много полагаете, дрянные маленькие жабеныши, – осклабился Иблис – Терпеть не могу юных маридов, да еще в удвоенном количестве. – Иблис скривился и положил руку на громко урчащий живот. – Думаешь, выдумка с мышью крайне остроумна?

– Нет, не думаю, – вздрогнув, ответила Филиппа.

– Ты хоть знаешь, какой у нее премерзкий вкус? Фу, до сих пор тошнит. И воняет от меня, как из террариума в Лондонском зоопарке. – Он несколько раз провел языком по всем закоулкам внутри рта, потом громко харкнул и сплюнул что-то склизкое и зеленое – прямо на ковер. – Мыши – это жуткая гадость.

– Тогда зачем вы ее ели? – спросила Филиппа.

– Затем, мисс Всезнайка, что змеи именно так и поступают. Едят мышек. Я съел ее еще прежде, чем успел спросить себя, что, собственно, делает мышь на голове у госпожи Кёр де Лапен. Пускай она француженка, но, вопреки расхожему мнению, французы время от времени все-таки моют голову.

На Иблисе был полосатый костюм, купленный в модных кварталах Лондона, и туфли ручной работы из змеиной кожи; в руках он держал резную трость с серебряным набалдашником. Он ослабил туго завязанный галстук – непременный атрибут выпускника Итона, расстегнул воротник шикарной рубашки фирмы «Тенбулл и Ассер» и нехорошо закашлялся. Кашель перешел в громкое рыгание.

– Вот что бывает, если съесть мышь и, не дав ей перевариться, стать самим собой, – сказал Иблис и отхаркнул еще больше зеленой слизи. – Все из-за шерсти. Прилипает к нёбу, застревает в горле… Даже змеи, наевшись, выплевывают эту гадость.

Иблис прошел к подносу с напитками, выбрал бутылку из непрозрачного стекла – видимо, с бренди – и осушил одним глотком. На мгновение он задержал взгляд на компьютере и скорчил недовольную мину. Потом, прищурившись, с ненавистью посмотрел на близнецов.

– Если б не вы, с вашим вездесущим любопытством, мне не пришлось бы так внезапно покинуть змеиное тело. Так и норовите сунуть свой нос в чужую лампу!

Он нетерпеливо тряхнул головой и саркастически усмехнулся.

– Вы же не можете удержаться! Вам до всего есть дело. И все вы, мариды, одинаковы: проныры надоедливые! Я принял благородное решение вас не трогать, мне стало жаль вашей цветущей юности, а вы, вместо благодарности, подсунули мне эту чертову мышь! – Иблис снова оглушительно рыгнул и на этот раз сумел отхаркнуть на ковер саму мышку.

– Что ж, – осклабился он, – вы скоро пожалеете о содеянном!

Насквозь пропитанная бренди, мышь несколько секунд лежала неподвижно, а потом вдруг села. Поразительно! Она попала в такой переплет и осталась жива! Филиппа молча ликовала. Отряхнувшись и почистив усики, зверек засеменил к двери.

– Видите эту мышь? – спросил Иблис, и под его тяжелым, жестоким взглядом она превратилась в горстку пепла. Всего в нескольких дюймах от двери и свободы! – Когда я покончу с вами обоими, эта мышка покажется вам счастливицей. Вы двое на данную минуту живы лишь потому, что я еще не решил окончательно: съесть вас живьем или бросить ваши никчемные тела в самую глубокую выгребную яму на свете, которая, к вашему сведению, находится в России, в Санкт-Петербурге. Никто не смеет утверждать, что он страдал по-настоящему, если ему ни разу не довелось останавливаться в российских гостиницах. А-а, вы не знаете, что такое выгребная яма? Это сравнимо только с дантовым «Адом».

Пока Иблис разглагольствовал, Джон почувствовал, что сестра ждет, когда джинн-сила, приковавшая их к полу, ослабнет и они смогут вырваться из плена. И он тоже стал готовиться к решительному моменту – к борьбе с чужой злой волей.

– Даже не думайте тягаться со мной джинн-силой, щенки! – ухмыльнулся Иблис, поправляя безупречно отглаженные манжеты на своей великолепной рубашке «от кутюр». – У немощных малолеток вроде вас нет ни единого шанса одолеть опытнейшего из опытных, злобнейшего из злобных… А именно – меня! Я проглочу вас на завтрак, с кофе, как безвкусный шотландский крекер. Кстати, не забудьте, у меня имеются ваши волосы! – Иблис продемонстрировал им каштановую и рыжую пряди. – Так что наложить на вас заклятие проще простого.

– Вот почему вы вечно ерошили нам волосы! – возмутился Джон. – Я сразу подумал, что это крайне подозрительно.

– А я сразу подумал, что вы сами крайне подозрительны. Я ведь давно вселился в тело этой женщины, чтобы наблюдать за Нимродом. На пикнике мне все стало окончательно ясно. Потому что нормальные дети ни икру, ни печеночный паштет есть не станут. Для них это хуже, чем мышь проглотить. – Он брезгливо снял с губы прилипшую шерстинку.

– Но мы не сделали вам ничего плохого, – вызывающе сказал Джон.

– А мышку забыл?

– Но кроме мышки-то что?

– А-а, так ты молишь о пощаде? – Иблис присел на неудобный стул с выгнутой спинкой и ухмыльнулся. – Валяй, проси! А я посмеюсь. Чтобы перебить этот мерзкий мышиный вкус.

– Ну правда, если честно, зачем вам нас съедать? – не отставал Джон.

– Тоже мне наставничек, этот ваш любимый дядя Нимрод! Плодит недоучек. Он, как видно, не рассказал вам самого главного. А именно: мы с вами – по разные стороны баррикад. И никаких других объяснений не требуется. Все равно что объяснять, почему мыши не ладят со змеями. Я заведую неудачами и несчастьями, а ваш клан – наоборот, счастьем и удачей. Только вам лично она уже не улыбнется.

– Но так не должно быть! – воскликнула Филиппа. – Это несправедливо.

Иблис искренне расхохотался:

– Какая трогательная наивность! Вечно эти мариды борются за справедливость. – Иблис вскочил ис премерзкую миной склонился над Джоном – так близко, что из его рта на мальчика пахнуло мышью. – Что же это за клан такой настырный? Лишь бы не дать остальным джинн развлечься по-настоящему. Но вы-то молодые! Вы должны понимать, какое это удовольствие – строить злые козни и приносить людям несчастья, и какое занудство – постоянно творить добро! Да и какой в этом добре прок?

Иблис нахмурился, а потом, заметив на лице Джона тень сомнения, настороженно замер.

– Так что? Выходит, Нимрод вам ничего не рассказывал? Похоже, что нет. Так вот, имейте в виду: все джинн, в сущности, одинаковы, особенно по молодости. Марид, Ифрит, Джань, Гуль. Все мы любим сыграть с кем-нибудь хорошую шутку. Убрать стульчик, когда на него садится толстая тетка. Бросить под ноги тупице-полицейскому банановую кожуру. Верно ведь, Джон? У нас с тобой много общего? Неужели тебе никогда не хотелось, чтобы лужа, которую переходит слепой, стала поглубже? Чтобы у жениха в кармане белого смокинга потекла шариковая ручка? А, признайся! Вижу – хотелось! – Ухмыльнувшись, Иблис встал.

– В юности, даже раньше, примерно в вашем возрасте, Нимрод обожал строить людям всякие пакости и каверзы. Так что он вовсе не всегда был примерным мальчиком. Но с годами, как у вас, маридов, это водится, стал добродетельным и напыщенным как индюк. Ишь, правдоискатели! Борцы за равновесие. Белиберда все это. Никакого равновесия нет и быть не может. Зла в мире всегда больше, чем добра, так что игра ваша проиграна заранее, господа. – Иблис снова заглянул Джону в глаза. – Я вижу, ты и сам так считаешь, мальчик?

– Нет, – твердо сказал Джон. – Я ненавижу вас и все, что вы тут проповедуете.

– Охо-хо! Какие мы принципиальные! – фыркнул Иблис. – Ты такой же высокопарный зануда, как и твой дядюшка. Впрочем, какая разница? Ифритцы и мариды ненавидели друг друга испокон веков. Ненавидят и по сей день. Я мог бы сказать «и будут ненавидеть», но беда в том, что дни вашего клана уже сочтены. Стоит мне завладеть пропавшими джинн Эхнатона и – ваша песенка спета.

Иблис принялся жонглировать пустой бутылкой из-под бренди.

– Впрочем, лично вас я, пожалуй, убивать не стану. Лучше посажу в бутылку и поставлю в холодильник. И сидеть вам там, пока не будете готовы служить мне и называть меня господином.

– Не ждите, этого не случится, – сказала Филиппа.

– Вы нам не господин, – поддакнул Джон.

– Смельчаки! Но – неучи. Не читали «Багдадских законов». У вас не останется выбора. Потому что вы обязаны выполнить три желания того, кто вас освободит. Даже если это буду я.

– Ни за что! – отрезала Филиппа.

– Дело-то, конечно, не в законах. Просто, когда вы посидите в этой бутылочке год-другой, настроение у вас непременно поменяется. – Иблис мерно покачивал зажатую меж пальцев бутылку. – Вынужденное заточение и ничегонеделанье замечательно вправляют мозги и охлаждают самые горячие головы. Уж поверьте моему слову. На все будете готовы, на любое злодейское злодейство, лишь бы отсюда выбраться.

Он перевернул бутылку и, высунув зеленый язык, вытряхнул на него оставшиеся капли. Потом поставил бутылку на столик, между скарабеями госпожи Кёр де Лапен.

– Ну что, каковы ваши последние пожелания? Мольбы? Угрозы? Молчите? А жаль…

– Чтоб ты сдох! – сказал Джон.

Иблис рассмеялся:

– Лучше молись, чтобы я не сдох, молокосос. Сам посуди: если меня не станет, кто узнает, что ты отбываешь срок в бутылке под пробкой? Тебя постигнет судьба этого идиота, Ракшаса. Разовьется агорафобия. Можешь вообще с катушек слететь. Старина Ракшас просидел в грязной бутылке из-под молока пятьдесят лет. Только представьте, дети! Пятьдесят лет среди вони от прокисшего молока, тухлого сыра и, конечно, плесени. Немудрено свихнуться. Даже удивительно, что он при этом умудряется сносно функционировать в сообществе нормальных джинн. Так что, полагаю, вам будет о чем поразмыслить, сидя в бутылке из-под бренди.

Из-под ног близнецов вдруг повалил дым. Они сначала решили, что загорелся ковер, но постепенно дым окутал их полностью, да такой густой, что они не различали уже ни Иблиса, ни окружающей обстановки.

– Скажите спасибо, что я не накладываю двойного заклятия. И подыскал для вас достойный, просторный сосуд. А то ведь мог упечь в такое место, где вовсе не повернешься. В шариковую ручку, например. Или в полость для яда внутри моей трости. Так что не забудьте поблагодарить за комфорт.

Голос Иблиса шел откуда-то сверху, и дети вдруг почувствовали, что растворяются и сами тоже превращаются в дым. Несколько мгновений они словно уплывали, растекались, а потом стали снова собираться в единое целое. Сначала медленно, а потом все быстрее – по мере того, как дым затекал в бутылку, тягуче, равномерно и без остатка. Наконец каждая их частичка оказалась внутри, и где-то высоко, над головами, послышался звон: бутылку закрыли винтовой пробкой. И наступила тишина.

Тот же процесс теперь пошел в другом направлении: дым начал сгущаться, затвердевать, обретать человеческие очертания, а ощущение полета сменилось более привычным ощущением земного притяжения и резким, почти осязаемым давлением замкнутого пространства. Когда последний клок дыма превратился в их носки и сандалии, близнецы увидели, что находятся в огромной стеклянной комнате без окон и дверей. Мгновенно овладевший ими приступ клаустрофобии усугублялся висевшими в воздухе парами бренди, и окончательно прийти в себя и оценить ситуацию детям удалось очень не скоро.

Тяжело вздохнув, Филиппа села на гладкий стеклянный пол и пробормотала:

– Вот тебе и план! Вот тебе и поймали Иблиса!

Справившись с подступившими слезами, она спросила:

– Ну и что мы теперь будем делать?

– Могло быть и хуже, – утешил ее Джон. – Мы хотя бы живы.

– Да… запросто мог убить. – Филиппа закусила губу. – Джон, мне страшно.

– Мне тоже, – признался мальчик. – Но… куда ж отсюда денешься… – Он провел рукой по гладкой блестящей стене. – Теперь это наш дом. Пока нас кто-нибудь не вызволит.

Увидев, что сестра тяжело дышит, Джон попытался вдохнуть поглубже, чтобы побороть охватившую его панику.

– А вдруг у нас воздух кончится, что тогда?

– Ты же помнишь, что рассказал Иблис про господина Ракшаса? Он просидел в бутылке пятьдесят лет.

– Ой, не напоминай даже! – Джон в ужасе замотал головой. – А как он все-таки дышал?

– Знаешь, это все из-за запаха. Все время кажется, будто нечем дышать. Что за запах, как думаешь? От него голова кружится.

Джон принюхался. И вымученно засмеялся:

– Тут и думать нечего. Бренди воняет.

– А что смешного-то?

– Да так. Просто я подумал… «Джинн в бутылке из-под бренди».

Филиппа саркастически усмехнулась.

– Ну, я пытаюсь думать не о плохом, а о хорошем, – добавил Джон.

– Ну и что хорошего ты надумал? – Филиппа достала носовой платочек и промокнула уголки глаз.

– Во-первых, мы тут вдвоем, вместе. – Джон присел рядом с сестрой и обнял ее за плечи. – Я бы не хотел оказаться в этой склянке один.

– И я бы не хотела.

– Ну, то есть мне жаль, что ты… что он тебя тоже сюда упек. Но раз уж ты здесь, со мной, мне от этого лучше…

Спустя какое-то время Филиппа поднялась с намереньем обойти их стеклянные владения. На это ушло несколько минут.

– Забавно, – сказала она, – какой вместительной кажется эта бутылка изнутри.

– Просто мы находимся не в трехмерном пространстве, а за его пределами, – объяснил Джон.

– Интересно, а время тут тоже как-то иначе течет? Ведь так, по-моему, говорил Эйнштейн: время относительно и зависит от пространства.

– Ну и что из этого?

Филиппа пожала плечами:

– Не знаю. Просто подумала, что внутри бутылки время может течь с другой скоростью, чем снаружи.

– Что ж, звучит вдохновляюще, – сказал Джон. – Я пытаюсь свыкнуться с мыслью, что нам тут полвека куковать придется, а ты намекаешь, что пятьдесят лет могут затянуться до ста? Утешила, нечего сказать.

Филиппу замутило от ужаса. Сглотнув, она быстро сказала:

– Ты прав. Но почему обязательно медленнее? Время для нас может идти и быстрее. Пятьдесят лет пройдут за пять минут… Жаль только, что у нас с собой нет маминых угольных таблеточек.

– Давай попробуем их сделать. Помнишь, Нимрод рассказывал, что в заточении можно очень неплохо обустроиться. Сделать мебель, еду, питье. И угольные таблетки в придачу.

Филиппа, недолго раздумывая, пробормотала свое слово-фокус, и на ее ладони появились две заветные таблеточки.

– Как в аптеке! – похвалил Джон и, схватив одну, радостно проглотил.

– Может, ковер сделаем? – предложила Филиппа. – А то пол тут очень твердый и скользкий.

– Какого цвета? – спросил Джон.

– Розового. Ты же знаешь, я люблю розовый.

– Розовый? – Джон скривился. – А почему не черный? Я, например, люблю черный. Самый крутой цвет. И вообще, может лучше не ковер, а телевизор?

– Ты хочешь сейчас смотреть телевизор?

– А чем еще тут заниматься? – Джон пожал плечами.

После нескольких попыток, в результате которых на свет вместо телевизора появлялись авангардистские скульптуры, Джону удалось получить сносный экземпляр. Он тут же сделал себе кресло и включил телевизор.

– Вот ты весь в этом, – съязвила Филиппа. – Мы сидим взаперти, а тебя ничего, кроме этого ящика, не волнует.

Тут на экране появилось изображение и – Джон схватился за голову. Программы шли только местные.

– Замечательно! Только египетского телевидения нам и не хватало.

– А чего ты ожидал? Мы же не где-нибудь, а в Египте. Может, заодно арабский выучим.

Джон завопил, в ярости запустил пультом в телевизор и закрыл лицо руками.

– Нам никогда, никогда отсюда не выйти! – вздохнул он.