Текст книги "Джинн в плену Эхнатона"

Автор книги: Филипп Керр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Глава 10
Каир

В Каир прибыли поздно ночью. Встретил их Масли, слуга Нимрода, высоченный египтянин, казавшийся еще выше благодаря венчавшей его голову красной феске. В огромной руке его почему-то была толстая палка, явно ненужная для ходьбы. Масли, похоже, был расположен к детям куда больше, чем Джалобин: пока они мучительно долго ждали у багажной ленты свои чемоданы, египтянин непрерывно улыбался и то и дело предлагал им «Королевские леденцы с двойным мятным вкусом». Сам он грыз их не переставая – крепкими белоснежными зубами.

– А почему господин Ракшас с нами не поехал? – спросил у Нимрода Джон.

– Как не поехал? Он с нами, – загадочно сказал Нимрод.

Джон огляделся:

– С нами? Где же? Я его не вижу.

– Он в лампе, в твоем собственном чемодане. Я сунул его туда, поскольку у меня места в чемоданах вовсе не осталось. Джинн так часто путешествуют – друг у друга в багаже. Экономим, так сказать, на билетах. Ну а в случае с господином Ракшасом иначе нельзя, ведь он без лампы или бутылки вообще обойтись не может.

Лента транспортера наконец поехала. Спустя несколько минут Джон углядел свой чемодан и потянулся было к нему, но Масли резко его оттолкнул и принялся колотить по чемодану своей увесистой палкой – к ужасу остальных туристов, дожидавшихся багажа. К ним уже бежал, размахивая пистолетом, полицейский.

– Какого черта? – возмутился Джон, но тут Масли наклонился и снял с ручки его коричнево-зеленого кожаного чемодана змею! Такую же зеленовато-коричневатую, с золотистым отливом, и уже мертвую.

Полицейский сунул пистолет в кобуру и ободряюще похлопал Масли по спине, а Джон, присев на корточки, все рассматривал змею. Она была длинная, почти полтора метра, и – судя по возбуждению мгновенно собравшейся вокруг толпы – явно ядовитая. Люди, кто словами, кто жестами, поздравляли Джона с чудесным спасением.

–  Наджа хадже, – сказал Масли.

– Вот было бы несчастье! – воскликнул Нимрод. – Если бы ты успел схватиться за ручку, змея бы тебя наверняка ужалила. Это египетская кобра Джон. Самая ядовитая из здешних змей.

Джон нервно сглотнул, сообразив какая опасность ему угрожала.

– Спасибо, мистер Масли, – прошептал он.

Улыбнувшись, Масли крепко пожал его протянутую руку и принялся снимать с ленты багаж Нимрода, Джалобина и Филиппы. Это было нетрудно, поскольку остальные прибывшие на лондонском рейсе не очень-то спешили забирать свои чемоданы – вдруг там притаилась еще одна змея?

– Эта страна так и кишит разными тварями, – пробормотал Джалобин. – Причем я имею в виду не только змей и насекомых. Мой вам совет: что бы вы тут ни потрогали – немедленно хватайте мыло с антисептиком и мойте руки.

Когда они вышли из здания аэропорта и Масли отправился на стоянку за машиной, Нимрод сказал:

– Думаю, эта змея – неспроста. Египетские кобры – твари неагрессивные, скорее даже робкие, если, конечно, специально их не провоцировать. И уж совсем небывалое дело – встретить кобру в аэропорту, на ленте транспортера…

– Ты хочешь сказать, что ее подложили нарочно? – Джон кривовато усмехнулся. – Меня хотели убить?

– Ты же помнишь, что в твоем чемодане лампа с господином Ракшасом? Возможно, об этом кто-то пронюхал, когда багаж выгружали из самолета. Я виноват, не стоило класть туда лампу… Знаешь, Джон, если тебе хоть капельку не по себе, мы можем немедленно пойти в кассу «Американских авиалиний» и отправить тебя ближайшим рейсом в Нью-Йорк Джон на миг задумался.

– Нет, – храбро ответил он. – В конце концов, ты предупреждал, что это опасное путешествие. И на пирамиды все-таки хочется посмотреть.

Но опасности, подстерегавшие их в первую ночь на египетской земле, на этом не кончились. Через десять минут после того, как они отъехали от аэропорта в старом белом «кадиллаке-эльдорадо», Масли объявил, что их кто-то преследует.

– Босс, – сказал он Нимроду, еще раз взглянув в зеркало заднего вида, – на наш хвост черный «мерседес».

Близнецы немедленно оглянулись. Действительно, за ними, метрах в тридцати, не отставая и не обгоняя их машину, ехал большой черный «мерседес».

– Оторваться сможешь? – коротко спросил Нимрод.

Масли ухмыльнулся:

– Это же Каир, босс. Глядите.

Спокойно проехав еще несколько миль, Масли резко нажал на акселератор, на дикой скорости съехал с шоссе и, то и дело поворачивая, принялся петлять по узким улочкам и наконец вынырнул в людном торговом районе. Вокруг были старые лавки и толпы народа.

– Старый базар, босс, – сказал Масли, снова ныряя в какой-то проулок между ветхими постройками. – Тут даже полиция дорога не найти. Зато Масли тут все знать, весь Каир, как свои пять пальцы. Со мной не пропадать.

Еще один резкий поворот – близнецов аж откинуло на колени к Нимроду; потом еще, еще… На залитой лунным светом площади пешеходы шарахались из-под колес белого «кадиллака», который несся вперед, не обращая внимания на светофоры… Нимрод оглянулся. Черный «мерс» ехал сзади как ни в чем не бывало.

– Они не отстают, – сказал Нимрод.

– Вижу, – осклабился Масли.

На полной скорости он взлетел на пригорок, не притормаживая, въехал на парковку возле какой-то гостиницы, вписался меж двух автобусов, потушил фары и выключил мотор. Спустя пару секунд мимо пронесся «мерседес». Все с облегчением вздохнули.

– Отлично сработано, – похвалил слугу Нимрод.

– Это ифритцы? – спросила Филиппа.

Но Нимрод не ответил.

– Отвези-ка нас домой, Масли, – сказал он и раскурил потухшую сигару.

Дом Нимрода располагался в районе, который каирцы называют «Город садов», и напоминал он скорее не дом, а дворец – с подстриженными зелеными лужайками, раскидистыми пальмами и мощными белыми стенами. Внутри царила прохлада. Персидские ковры устилали мраморные полы. В каждом помещении было столько древних статуэток и разных других египетских штуковин, что повеяло музейным духом – еще больше, чем от папиной коллекции в Нью-Йорке. Но самым необычным предметом, для которого здесь была отведена специальная комната, оказался большой круглый серебряный циферблат с золотым ободом, висевший на стене; напротив стояло богато украшенное кресло. В кресле, как потом выяснилось, обыкновенно восседал либо сам Нимрод, либо Масли – если он не несся куда-нибудь на «кадиллаке» или не готовил еду. При ближайшем рассмотрении оказалось, что эти почти двухметровые в диаметре часы – вовсе не часы. Здесь не было цифр, зато было три слова: слева – ПЛОХО, справа – ХОРОШО, а сверху посередине – ГОМЕОСТАЗ. Единственная стрелка в форме мускулистой руки была нацелена указательным пальцем на слово ГОМЕОСТАЗ, но не по центру, а левее, залезая на сектор ПЛОХО.

– Это фортунометр, – гордо провозгласил Нимрод, показывая им комнату. – Прибор, определяющий количество случаев счастья и несчастья в этом мире, точная копия более крупного прибора, который находится в Германии. Тем владеет Синий джинн Вавилонский. Берлинский прибор дает официальную, абсолютно точную сводку происходящего на планете, так называемую Сводку счастья Берлинского меридиана. У меня в Лондоне тоже такой приборчик имеется, только поменьше.

– Разве можно измерить счастье? – удивился Джон.

– Запросто. Как погоду барометром. На самом деле законы физики, действующие во Вселенной, полностью исключают возможность произвола в распределении счастья и несчастья. Случайностей не бывает. Когда Вселенная только создавалась, людям отдали во владение Землю, ангелам – небеса, а джинн стали отвечать за взаимодействие людей и ангелов, то есть, говоря человеческим языком, за судьбу. Многим кажется, что судьба всецело зависит от случая. Но это, разумеется, не так. Все распределено. И все контролируется джинн. Счастье и удачу обеспечивают три клана добрых джинн, а несчастья и беды несут, соответственно, злые джинн. Между этими двумя группировками идет нескончаемая борьба. Так и достигается шаткое равновесие, которое мы называем гомеостаз. Этот прибор, фортунометр, неофициальным хранителем которого является Масли, позволяет мне отслеживать, не слишком ли напакостили злые кланы, худшим из которых, безусловно, является Ифрит, и не пора ли уже вмешаться нам, добрым джинн.

– А как можно вмешаться? Даровать кому-нибудь три желания? – спросил Джон, которому уже не терпелось испробовать свою силу.

– Именно, – ответил Нимрод. На миг лицо его помрачнело. – Сразу после землетрясения стрелка сдвинулась влево, и это меня очень беспокоит. Видимо, ифритцы что-то задумали. Похоже, что именно они преследовали нас по дороге из аэропорта и они же подложили кобру на твой чемодан. – Нимрод взглянул на часы и покачал головой. – Однако уже очень поздно, а я еще хотел немножко показать вам город. Только нам, пожалуй, надо сменить транспорт, а то «кадиллак» очень бросается в глаза.

Нимрод велел Масли вызвать запряженную лошадьми повозку, такие назывались здесь «гари», и, несмотря на поздний час, дядя с племянниками отправились кататься по все еще многолюдным, бурлящим жизнью улицам Каира. Хотя шел второй час ночи, двери многих лавок были зазывно открыты, в них продавались такие вещи и такие продукты, которых близнецы прежде и не видывали. Никаких следов недавнего землетрясения они не заметили.

– В это время суток по магазинам ходить приятнее, чем днем. Не так жарко, – заметил Нимрод.

Филиппе прежде не доводилось видеть столько людей и столько машин сразу, даже в Нью-Йорке, и она честно призналась в этом Нимроду.

– В Каире двадцать миллионов жителей, – отозвался Нимрод, – в основном беднота, но они умудряются идти по жизни с улыбкой на лицах.

– Как Масли, – поддакнул Джон.

– Его настоящее имя – Муслим, – сказал Нимрод. – Но Масли ему как-то больше подходит. Всегда рот до ушей, как у кота, который наелся маслица.

Нимрод закурил и обвел сигарой, точно указкой, весь окружающий пейзаж.

– Ну? – спросил он. – Как вам нравится Каир? Судя по тону, сам Нимрод очень любил этот город.

– Нравится, – ответила Филиппа и тут же сморщила нос: они подъехали к вонючему многолюдному базару. Торговцы наседали на повозку, наперебой предлагая свои товары и чуть не сметая седоков, но едва Нимрод произнес что-то, что по-арабски, видимо, означало «подите прочь», толпа схлынула. Возница щелкнул хлыстом, и лошадь резво затрусила дальше, отрываясь от самых настырных.

– Только тут как-то странно пахнет, – добавила Филиппа.

– Так всем поначалу кажется, – кивнул Нимрод – В Каире ведь открытая канализация. Но ты скоро привыкнешь.

– Нет, я не это имела в виду… Ну, не только это… Но в одних местах пахнет сильнее, чем в других. И запах какой-то… особенный. Так пахнет все старое. Прямо чувствуется, что люди живут тут давным-давно. Так и в Нью-Йорке на Манхэттене пахнет – в толпе, особенно летом. Но здесь – намного сильнее. На много веков.

Джон кивнул:

– Мне то же самое показалось. А еще у меня странное ощущение, будто я был здесь раньше. Будто… домой вернулся.

– Да, пожалуй, – согласилась Филиппа. – Но к этому еще что-то примешивается. С первой минуты, как мы сюда прилетели, мне все время кажется, что за мной кто-то наблюдает.

– Умница! – воскликнул Нимрод. – На самом деле, Джон, ты до определенной степени прав, ты действительно дома. А ты, Филиппа, возможно, чувствуешь присутствие других джинн, ибо Каир по их количеству уступает только Стамбулу.

– Если я дома… то, выходит, мы – арабы? – спросил Джон.

– Ну разумеется нет! Арабы – это один из народов, на которые подразделяется человеческое сообщество. А мы – не люди, мы – джинн. Если хотите, господин Ракшас расскажет вам поподробнее и о людских расах и народах, и о кланах джинн. Хотите, устроим такую встречу завтра?

– Сейчас я хочу одного, – сказала Филиппа, – чтобы кучер перестал стегать хлыстом эту бедную лошадку. – Тут она вздрогнула, потому что хлыст снова со свистом рассек воздух и опустился на круп лошади.

Нимрод усмехнулся:

– Ваше желание для меня закон, юная леди.

Он прикрыл глаза и пробормотал что-то себе под нос. В следующее мгновение лошадь пустилась в галоп, да с такой прытью, что их таратайка-гари стала обгонять автобусы и машины. Возница кричал что-то по-арабски, но животное и не думало останавливаться. Подковы часто и громко клацали по грязной мостовой.

– Оно и к лучшему, – невозмутимо проговорил Нимрод. – Нам давно пора домой. Я не рассчитывал, что прогулка так затянется.

– Но я не об этом просила! – с трудом проговорила Филиппа, хватаясь за борт повозки на резком повороте.

– Разве? – засмеялся Нимрод. – Но он вроде перестал стегать лошадь хлыстом?

– Он просто боится, что она поскачет еще быстрее, – начала объяснять Филиппа, но тут коляску подкинуло на выбоине дороги, и девочка ойкнула.

– Бодрит, не правда ли? – сказал Нимрод. – Ничто не сравнится с прогулкой по ночному Каиру летом, в коляске, запряженной доброй лошадкой.

Вскоре они добрались до Города садов, и еще через пару минут лошадь остановилась сама, без всякого понукания, возле дома Нимрода. Джинн вышли из коляски. Возница тоже спустился на мостовую. Он был явно встревожен, причем не столько прытью лошади, сколько тем, что она нашла дорогу назад без всякой помощи с его стороны. Нимрод благодарно похлопал лошадь по холке, чтобы показать ее хозяину, что он ничуть не сердит. Сам же хозяин получил от Нимрода немалые чаевые – чтоб не вздумал, чего доброго, наказать ни в чем не повинную конягу.

– Мы же могли убиться! – укоризненно сказала Филиппа дяде, когда они вошли в дом.

– Ну что ты, – улыбнулся Нимрод. – Никакая опасность нам не угрожала, ни секунды. Но надеюсь, теперь ты понимаешь, что я имел в виду, когда говорил, что желания сами по себе небезопасны. Ибо непредсказуемы. Кто знает, чем обернется то или иное желание? Ты пожелала, чтобы кучер перестал бить лошадь? Он и перестал. Но тебя это не устроило, потому что причина, по которой он опустил хлыст, была иной, чем ты бы хотела. Это полезный урок для юных джинн. Когда манипулируешь будущим, может произойти что-нибудь непредсказуемое, а иногда довольно неприятное. Живем-то мы в очень непростом мире, где все взаимосвязано. Даже небольшие изменения в начальных условиях могут привести к колоссальным динамическим трансформациям того события, которое является их прямым результатом. Что уж говорить о серьезных изменениях, которые возникают при исполнении трех желаний? Да они могут полностью перекроить не только будущее событие, но и все, что с ним связано.

– Ээ… ну да, конечно, – сказал Джон и нервно зыркнул на Филиппу. Не хватало еще, чтобы она поняла в этих рассуждениях больше, чем он. Но сестра в ответ только беспомощно пожала плечами.

Нимрод провел их в гостиную, где Масли к их возвращению приготовил горячее питье.

– Среди джинн бытует пословица: желание – что рыбка-наживка, проглотил – не выплюнешь. – Нимрод задумался. – Конечно, по-арабски она куда выразительнее. В переводе много теряет. Но на всех языках она означает только одно: с желаниями надо быть поаккуратнее, а то сбудутся ненароком, да еще каким-нибудь непредвиденным образом.

Джон громко зевнул.

– Что ж, думаю, теперь вы все поняли, – сказал Нимрод.

– Да, – кивнула Филиппа, – да-да, конечно.

Джон недовольно покосился на Филиппу. Вечно она выпендривается, притворяется, будто ей все ясно, хотя на самом деле ничегошеньки не поняла.

– Все. Вам не кажется, что для первого дня довольно? – сказал Нимрод. – Думаю, нам всем пора в кроватку.

И близнецы отправились спать. Ноги у них были как ватные после безумной скачки, но до своих спален – роскошных, будто из сказок царицы Шехерезады, – дети добрались благополучно, улеглись и мгновенно заснули.

Глава 11
Почти верблюды

На следующий день, когда стрелки часов приближались к полудню, Масли объявил, что к хозяину пришел посетитель Точнее, посетительница, госпожа Кёр де Лапен, супруга французского посла в Египте и ближайшая соседка Нимрода. Это оказалась высокая элегантная дама с безупречной кожей и профилем императрицы. Иными словами, она задирала нос очень высоко, поэтому окружающим казалось, что она глядит на них сверху вниз. На самом-то деле она ко всем относилась хорошо – если француженка вообще способна хорошо относиться к кому-нибудь, кроме себя, – но просто манера у нее была такая: нос задирать. Нимроду она обрадовалась, как родному, и долго квохтала вокруг него, покуда не перешла к делу.

– Я услышала из вашего сада детские голоса, – заворковала она, – и поняла, что надо вас непременно, незамедлительно навестить. Вдруг мне удастся как-нибудь скрасить ваше пребывание в Каире?

Мадам Кёр де Лапен была в длинном узком фиолетовом платье, ее лебединую шею обвивал зеленый шарф, а пышную копну светлых волос обхватывала широкая черно-зелено-золотая лента, поэтому выглядела дама как гадалка или прорицательница, а вовсе не как жена французского посла.

– Вы очень добры, госпожа Кёр де Лапен, – растроганно проговорил Нимрод, который, судя по всему, питал к соседке большую слабость. Так, во всяком случае, показалось Филиппе. Девочка заметила, что во время разговора Нимрод беспрерывно теребил свой галстук, ну прямо как на кларнете играл. Такое проявление смущения было Филиппе вполне знакомо, поскольку именно так большинство мужчин разговаривали обычно с ее матерью.

– Как приятно, когда поблизости играют детки, – продолжала соседка, ласково улыбаясь близнецам. – Мои собственные дети выросли и живут во Франции. А без детских голосов в доме так тихо, так одиноко. Может быть, вы зайдете в гости? У нас такой замечательный сад. Здесь, в Каире, я превратилась в истинную англичанку: важнее сада в жизни ничего нет…

– Вы очень добры, – повторил Нимрод, – но мы приехали не отдыхать, у нас в Каире множество дел.

– Мы можем устроить пикник, – продолжала госпожа Кёр де Лапен, демонстративно пропустив его слова мимо ушей. – Например, завтра. Как вам такая идея, детки?

– Хорошая идея! – воскликнул Джон, большой любитель пикников. – Просто замечательная.

– В таком случае, договорились, – объявила француженка.

– Вы чрезвычайно добры… – снова начал Нимрод, готовясь исполнить соло на кларнете-галстуке, – но…

– Нет, – госпожа Кёр де Лапен состроила недовольную гримаску. – Я не добра, а корыстна. Я обожаю детей. – Она вздохнула и погладила Джона по голове. – Столько лет мои дети составляли единственный смысл моей жизни. А тут… такие прелестные детки! Нимрод, почему вы скрывали от меня, что у вас есть такие хорошенькие племянники? Ах, как они похожи на моих собственных детей…

Когда госпожа Кёр де Лапен наконец ушла, Филиппа спросила у Нимрода, почему ему не очень-то хочется идти к ней в гости.

– У нас тут, знаешь ли, не каникулы, – ответил Нимрод. – Дел тьма. Вы о многом еще не знаете. В первую очередь необходимо приступить к вашему обучению. А еще раньше должна произойти инициация. Ваш Таммуз.

– Инициация? – насторожился Джон. – Что-то мне это слово не очень нравится.

– Много тысяч лет тому назад, – начал Нимрод, – один из наших предков был царем. Звали его, как и меня, Нимрод, а известен он тем, что затеял строительство Вавилонской башни. Замечательный, признаться, был персонаж. Дожил до весьма преклонных лет. Вскоре после его смерти царица Семирамида, еще не успевшая оплакать мужа должным образом, родила сына, которого нарекли Таммуз. Оправившись от родов, Семирамида удалилась в пустыню, чтобы поститься там сорок дней и сорок ночей, как и положено после смерти мужа. И в пустыне ей было откровение, что Таммуз на самом деле – возродившийся Нимрод.

Теперь все юные джинн нашего клана проходят обряд Таммуз, означающий возрождение и вступление во взрослую жизнь. Нельзя стать джинн и пользоваться своей силой законным образом, пока не пройдешь через пост под небом пустыни. Ибо все мы родом из пустыни, но покуда жар пустыни не прокалит нас до мозга костей, нам не постигнуть жара, что пылает у нас внутри.

– Погоди, – прервала его Филиппа. – Ты что, хочешь сказать, что нам придется провести сорок дней в пустыне без еды и питья?

– Не сорок, – смущенно сказал Нимрод, – далеко не сорок. В сущности, ни одного дня.

– То есть? – насторожился Джон.

– Одну ночь. С сумерек до рассвета.

– Мы будем совсем одни? – воскликнула Филиппа.

– В темноте? Без еды и питья? – возмутился Джон.

– Вы же хотите стать джинн? Хотите иметь право исполнять три желания? А все остальное, что умеют джинн? Или вы хотите быть самыми обыкновенными детьми?

– Ну конечно мы хотим стать джинн, – ответил Джон.

– Кстати, ничего страшного в этой процедуре нет, – успокоил племянников Нимрод. – Я знаю замечательный уголок в пустыне, неподалеку от пирамид, вам будет там очень хорошо.

– А когда надо это сделать? – спросила Филиппа.

– Чем раньше, тем лучше, верно? Я, честно сказать, собирался отвезти вас сегодня.

На несколько секунд Джон и Филиппа буквально онемели.

– А давайте съездим туда сейчас, чтобы вы осмотрели место при дневном свете и свыклись с тем, что предстоит. Заодно и пирамиды увидим.

Нимрод велел Масли отвезти их в Гизу, деревушку у самого подножия пирамид. По дороге они несколько раз останавливались – то у маленького музейчика, то у антикварной лавки, выходили из машины, и Нимрод наводил справки о новых поступлениях, то есть тех предметах, которые появились у владельцев после землетрясения. Похоже было, что он ищет что-то вполне определенное.

«Интересно что?» – размышляли Джон и Филиппа, каждый про себя.

Наконец машина остановилась на тихой пыльной улочке, и Нимрод открыл перед близнецами дверь в маленькую парфюмерную лавку, что ютилась между конюшней и базаром с овощами и фруктами. Им показалось, что это странное место для торговли парфюмерией. И непонятно, что Нимроду тут понадобилось. Загадка разрешилась, когда близнецы увидели внутри, под стеклом, несколько древних стеклянных сосудов и римских масляных ламп. Из-за прилавка вышел человек в длинной и просторной белой рубахе, поклонился гостям и почтительно поцеловал руку Нимрода, который заговорил с ним сначала по-французски, потом они перешли на арабский, а уж потом Нимрод повернулся к детям:

– Знакомьтесь, это Хвамай. Хвамай, это моя племянница Филиппа. А это мой племянник Джон.

Хвамай поклонился еще раз.

– Вы оказали мне большая честь. Вы привели здесь своих молодых родственников, – сказал он Нимроду.

Нимрод похлопал его по плечу.

– Какая ж это честь, старина? Скажи-ка, Хвамай, а сын твой, Торагх, дома? Я бы хотел взять у него внаем трех белых верблюдов.

– Прошу вас немного ждать, – сказал хозяин и провел гостей в маленькое помещение с зеркальными стенами и разбросанными по полу подушками. – Здесь. Я сказать сыну.

Он снова поклонился и вышел, оставив гостей одних.

– Хвамай – великий парфюмер, – объяснил Нимрод. – Один из величайших на свете. Сначала у нас на повестке дня верблюды, а когда вернемся, я попрошу его показать вам несколько ароматов. Возможно, вдохнув эти запахи, вы поймете, как Далила смогла очаровать Самсона, царица Савская – царя Соломона, а Клеопатра – Марка Антония.

– Без меня, – отрезал Джон. – Я душиться не собираюсь. Я не девчонка.

Нимрод понимающе улыбнулся:

– Не горячись. Поживем – увидим.

Тут в дверях возник Хвамай и снова поклонился. Нимрод встал:

– Наши верблюды готовы.

Дети проследовали за Нимродом через благоухающий магазин во внутренний дворик, где стояли, привязанные к столбу, три белых верблюда. Вернее, они как раз опустились на колени, поскольку на них в это время усаживались три туриста-американца – двое дядек и тетка, увешанные видеокамерами, фотоаппаратами и флягами с водой. Из всех карманов у них торчали путеводители. Словосочетание «крупный человек» подходило каждому из них как нельзя лучше, но не описывало вполне, поскольку габариты этих людей явно вылезали за любые, даже очень широкие рамки. Каждый из них выглядел точь-в-точь как гора плюшек – одна на другой, одна на другой…

– Верблюд – лучший транспорт для путешествия по пустыне, – объявил Нимрод. – Во-первых, расстояния тут немалые, пешком далековато. Во-вторых, это лучший способ избавиться от приставучих местных жителей, которые постоянно пытаются тебе что-то всучить.

Молодой усатый человек с хлыстом в руках подлетел к Нимроду и поклонился, сияя улыбкой.

– Это Торагх, – пояснил племянникам Нимрод и заговорил с юношей по-арабски. Через пару минут переговоры закончились. Нимрод вручил Торагху несколько засаленных банкнот и повернулся к детям:

– Все улажено. Эти три верблюда – наши. Берем на сколько понадобится.

В это самое время верблюды, издавая утробные звуки, поднялись на ноги и подняли на изрядную высоту своих седоков, заверещавших от восторга и ужаса.

– Но эти верблюды заняты, – возразил Джон. – Смотри.

Американцы вовсю щелкали аппаратами, фотографируя друг друга.

– Нет же, – сказал Нимрод. – Ты не понял. Мы не поедем верхом на верблюдах. Это малоинтересно и, по мне, страшно неудобно, потому что все время мешает горб. Мы сами превратимся в верблюдов. Это же гораздо веселее, верно?

– Что? – возмутилась Филиппа. – Но я совершенно не хочу быть верблюдом. Они такие… грязные. – Охватившее ее отвращение нарастало с каждой минутой, особенно когда один из верблюдов пустил на землю горячую желтую струю.

– Ерунда, – сказал Нимрод – Замечательные животные. Лучшие в Каире. И что еще важнее, это животное имеет для нашего клана особое значение. Джинн клана Марид превращаются в верблюдов уже многие тысячи лет. Это очень полезная практика для юных джинн.

– Но как это сделать? – без особой охоты спросил Джон. Идея превратиться в верблюда прельщала его ничуть не больше, чем его сестру. – И какая нам от этого польза? Мы же живем в Нью-Йорке. Там имеет смысл превращаться в собаку, кошку, в крайнем случае – в лошадь. Но не в верблюда.

– Тем более в писающего, – добавила Филиппа, зажав нос. – У него там что, цистерна?

– Я не собираюсь тратить время на споры, – сухо сказал Нимрод. – Они вот-вот отъедут. Слушайте меня внимательно. Я был верблюдом, ваша мама была верблюдом, и даже вашей бабушке случалось быть верблюдом. Это же не навсегда, а всего на пару часов.

Но Филиппа уже решительно направилась обратно в парфюмерную лавку.

– Ни за что! – твердо сказала она вскинувшему руки Нимроду, решив, что он пытается ее остановить. – Я не стану превращаться в вонючего верблюда.

– Я тоже, – сказал Джон, но вместо слов у него вырвалась громкая верблюжья отрыжка. А на спине уже появился горб.

В ответ Филиппа издала точно такой же звук, потому что она тоже была теперь верблюдом. Точнее, верблюдицей.

Не разговаривай вслух, просто думай, – услышала она голос Нимрода, но не наяву, а где-то в мыслях, внутри. – Если ты попытаешься говорить по-человечески, опять получится верблюжий рев.

Тут Джон снова рыгнул несколько раз, да и Филиппа не удержалась, хотя она точно знала, что никогда, никогда прежде она не издавала столь ужасных звуков.

Какая мерзость, – подумала она, но вслух не произнесла.

Так, уже лучше, – ответил Нимрод.

Я слышу твои мысли, – заметила Филиппа.

Конечно мои. Не верблюжьи же.

Торагх потянул за повод первого верблюда, которым стал Нимрод, и он двинулся вперед. У Джона и Филиппы, привязанных к его седлу веревкой, выбора не было, и они потрусили следом. Совсем скоро они свернули за угол, и наконец увидели пирамиды.

Вот, смотрите, – торжественно подумал Нимрод. – Как вам вид? Красиво?

Обалдеть, – подумала Филиппа. На некоторое время она даже забыла о несносном туристе, сидевшем у нее на спине, и перестала вслушиваться в его непрерывную болтовню. Она всецело погрузилась в созерцание пирамид, она наслаждалась, и верблюжье обличье этому ничуть не мешало. Честно говоря, не прошло и получаса с тех пор, как они превратились в верблюдов, а состояние это стало вполне естественным. Ей оно даже начало нравиться, хотя признаваться в этом Нимроду она бы ни за что не стала.

Мысли Джона ничем не отличались от мыслей сестры, они ведь были близнецами. Он думал, что шествовать вокруг пирамид в верблюжьем обличье совсем неплохо, в этом есть свои немалые преимущества. Идти ему было очень легко, даже с этой толстухой на спине, хотя она явно сидела на верблюде впервые в жизни, причем очень неуклюже. Зато он, Джон, чувствовал себя большим и сильным, он легко поднял бы и двоих, он бы прошел с ними без устали тридцать, а то и сорок миль! Теперь у Джона не оставалось никаких сомнений: быть верблюдом – здорово, во всяком случае в Египте.

Может, провести ночь-инициацию в пустыне в виде верблюдов? – отчетливо подумал он.

К сожалению, нельзя, – ответил Нимрод. – Это должно произойти в вашем нормальном, человеческом обличье. Но я рад, что вам понравилось. Ведь это так важно для вашей будущей жизни. Умение превращаться в разных животных – серьезный этап в развитии вашего могущества, в вашем становлении как настоящих джинн. Вы сможете превращаться в любых зверей, правда – во всех случаях, кроме верблюдов, – на ограниченный срок. Верблюдами вы можете быть сколько угодно, потому что для маридов это особый зверь.

Они прошли около мили на юг, обогнули сзади самую маленькую из гизских пирамид и оказались на краю пустыни Абу-Сир. Нимрод объяснил, что здесь есть две другие пирамиды, но они погребены под толщей песка. Это то самое место, о котором я вам рассказывал. Именно сюда я и привезу вас вечером для обряда Таммуз.

Джон снова рыгнул: пусть все поймут, что особого энтузиазма по поводу предстоящей ночи он не испытывает.

– Зачем мы сюда приехали? – сказала тетка-туристка. – Здесь же нечего смотреть! Давайте вернемся.

– Как заставить эту глупую скотину идти быстрее? – сердито спросил ее муж и, отвязав веревку, которой его верблюдица-Филиппа была приторочена к двум другим животным, пнул Филиппу в бок ногой.

Она перешла на резвую рысь, и туристу это поначалу понравилось. Но затем Филиппа пустилась в галоп, и вот это ему уже не понравилось вовсе. Верблюдица неслась во всю прыть обратно к Гизе, порыгивая от возбуждения и не обращая внимания ни на Торагха, который устремился за ней бегом, ни на двух отставших верблюдов. Кончилось дело тем, что всадник, явно опасаясь за свою жизнь, выпрыгнул из седла на всем скаку и благополучно приземлился в песчаный бархан. Тут Филиппа перешла с галопа обратно на рысь, а потом и вовсе вернулась к упавшему седоку и смачно плюнула – не в него, а рядом.

Впредь не будет меня бить, – удовлетворенно подумала она.

Во внутреннем дворике парфюмерной лавки, когда туристы ушли, Нимрод вернул себе и племянникам прежний облик.

Джон тут же скривился:

– Какая от меня вонища!

– Мы все пахнем не лучшим образом, – согласился Нимрод. – Это единственная издержка превращений во всякую живность. После того как ты примешь нормальный вид, на некоторое время сохраняются запах и – изредка – вкусовые ощущения. Потому-то Хвамай и завел разом два бизнеса: прокат верблюдов и парфюмерную лавку. Чтобы джинн, такие, как мы, быстренько избавлялись от лишних запахов.