Текст книги "Джинн в плену Эхнатона"

Автор книги: Филипп Керр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Думаю, нам сюда. – Джон устремился к лестнице. – Нимрод говорил, что наверху есть особая комната, где хранится все самое главное.

Попав с яркого солнца, заливавшего двор, на темную мрачную лестницу, Филиппа поначалу испугалась – особенно потому, что ступени от каждого их шага скрипели, как в фильмах ужасов. Среди множества древнеегипетских чудес девочка так и ждала, что наверху их встретит освободившаяся от бинтов мумия.

– Мне тут не нравится, – призналась она, увидев, что лестница осталась позади, а впереди зияет темный затхлый коридор, увешенный фотографиями старых раскопок и бородатых археологов.

– Не дрейфь, – сказал ей Джон. – Глянем одним глазком и тут же вниз.

И тут из дальнего конца коридора до них донесся тихий стон. Филиппа похолодела.

– Что это? – прошептала она одними губами и схватила брата за руку.

– Не знаю, – ответил Джон, который тоже изрядно струхнул и отчаянно старался напомнить себе, что он джинн, пусть и совсем юный, и что, если истории из «Тысячи и одной ночи» правдивы хоть наполовину, он еще насмотрится в жизни всяких страшилок, которые могут напугать обычного мальчика до полусмерти. – Если хочешь, оставайся здесь, – добавил он.

– Одна? – озираясь, спросила Филиппа. Впереди лежал длинный сумрачный коридор. Ей было так страшно, что она то и дело повторяла про себя слово-фокус, иначе она бы и шагу ступить не смогла. – Нет уж, спасибо. С тобой пойду.

Чтобы собраться с духом, она уткнулась носом в стену – в прохладную сыроватую штукатурку.

– Фил, не бойся. – Джон ободряюще сжал ее руку. – Нам обязательно надо посмотреть, что и как. А то Нимрод расстроится.

Филиппа всхлипнула:

– Он расстроится куда больше, если на нас набросится какое-нибудь чудище и…

Ее слова прервал новый стон. Низкий, совершенно нечеловеческий, он мог бы исходить из вскрытой гробницы или саркофага, но явственно шел из комнаты, видневшейся в конце коридора. Приблизившись, они различили не только стоны, но и хриплое, с присвистом, дыхание, словно дикий зверь или человек, находившийся в комнате, испытывал страшную боль или неимоверный ужас.

Звуки были громкие, но Филиппе все равно казалось, что ее сердце стучит гораздо громче. Объятая страхом, она совершенно не понимала, откуда у брата столько храбрости, и на деревянных ногах поплелась за ним дальше по коридору… Наконец Джон вошел в комнату и скрылся из виду. Наступила долгая тишина.

– Все нормально, Филиппа, – заговорил он наконец. – Бояться нечего.

Заглянув в комнату, Филиппа увидела полуголого мальчика примерно их возраста. Весь в поту, он метался на большой железной кровати, что-то бормоча в беспамятстве. Он был ужасно бледный, с синеватыми губами и ступнями, а на пятке у него виднелись две темно-красные отметины, словно его дважды укололи очень острой иглой.

Джон присмотрелся:

– Я, конечно, в этом ничего не понимаю, но мне сдается, что его кто-то укусил. Может, летучая мышь-вампир?

– Они в Южной Америке водятся, а не в Египте, – возразила Филиппа.

– Тогда змея. Вроде той, что чуть-чуть не тяпнула меня в аэропорту. – Джон даже поперхнулся, вспоминая, какой ужасной участи он чудом избежал.

– Ты думаешь, мистер Хуссаут знает, что с ним?

– Наверняка. – Джон ткнул пальцем в фотографию на прикроватной тумбочке. Этот мальчик вместе с Хусейном Хуссаутом стоял возле «лендровера». Вид у обоих был вполне счастливый, и если на основании фотографии можно делать выводы, здесь напрашивался один: Хусейн не из тех, кто позабудет о своем ребенке. – Это, наверно, и есть Бакшиш.

– Но он сказал, что Бакшиш ушел в школу, – сказала Филиппа и, присев на край кровати, потрогала лоб мальчика. – У него температура. По-моему, его надо везти в больницу.

Почувствовав прикосновение, больной очнулся и приоткрыл глаза.

– Не надо в больницу, – прошептал он, – пожалуйста, не надо.

– Почему? – спросила Филиппа.

– Вам надо идти, – прохрипел мальчик. – Тут очень опасно.

Филиппа резко встала:

– Может, он заразный? А, Джон?

Ответа не было. Девочка оглянулась. Джон стоял у окна, возле раскрытой коробки.

– Гляди-ка, – тихонько сказал он.

В коробке лежал труп собаки.

– Может, позвать Нимрода? – предложила Филиппа.

– Нимрода? – заволновался Бакшиш. – Нет, ему сюда нельзя. Нимрод в большой опасности. Скажите ему, чтобы уходил.

– Но кто ему угрожает? – спросил Джон. – Ифритцы?

– Пусть уходит, пока не поздно, – повторил Бакшиш и потерял сознание.

– Пойдем, – позвала Филиппа брата. – Пойдем отсюда скорее.

Они спустились по лестнице, пересекли двор и снова очутились в магазине, где все еще беседовали Нимрод с Хусейном.

– Не то чтобы я не хотел тебе помочь, – говорил Хуссаут. – Я хочу, очень хочу. Ты думаешь, я вступил в сделку с ифритцами? Да они мне – тьфу! – Он сердито сплюнул. – Но, друг мой, посмотрим правде в глаза. В наше время продается всё и все. Я же деловой человек. И не имею твоих сверхъестественных талантов. Твоих безграничных возможностей. Мне надо зарабатывать на жизнь. – Он широко улыбнулся. – Ты же понимаешь, верно, Нимрод? Тут нет личных предпочтений. Это бизнес.

– Сколько? – прервал его Нимрод.

– Дело не в деньгах. Да и какие счеты между старыми друзьями? Уж никак не денежные. Деньги я могу получить с кого угодно. От тебя мне нужно другое.

– Что же?

– Ты ведь джинн. Три желания, чего ж еще?

– Это тебе и ифритцы обеспечат.

– Но можно ли доверять их слову? Вдруг они сначала пообещают выполнить три желания, а потом, получив от меня все, что требуется, вернутся и превратят меня в блоху какую-нибудь… Просто так, из вредности. Такая уж у них натура. А о тебе говорят только хорошее. Ты всегда держишь слово, и я тебе доверяю. А ифритцы… даже если они сдержат слово, настоящей благодарности от них не дождешься.

Нимрод задумался:

– Значит, три желания? Только и всего?

– Три желания.

– «Багдадские законы» читал? Сначала изложи весь список желаний.

– Изложу, если ты согласен.

– Пока не знаю.

Хусейн Хуссаут повертел четки на волосатом запястье и усмехнулся.

– Да ладно тебе, Нимрод. Сам ведь знаешь, что согласишься. Тебе же это ничего не стоит. Подумаешь, жизнь укоротится на пару-тройку дней… – Хусейн пожал плечами. – У тебя и так жизнь не коротенькая, так что можешь себе позволить.

Нимрод бросил встревоженный взгляд на близнецов. Покусал ногти.

– Ну и каковы твои желания? – спросил он.

– Все честь по чести, в соответствии с «Багдадскими законами». Никаких преступлений на твоей совести не будет. Обычные дела: куча денег, любовь женщин, да и здоровье поправить не мешает. – Хусейн нарочито закашлялся – Кашель вот мерзкий привязался. Курю, наверно, многовато. Честно сказать, пара новых легких мне бы очень не помешала. Так как? Что скажешь? По рукам?

– Договорились, – сказал Нимрод.

– Отлично. Ты не пожалеешь, обещаю.

– Но три желания – только когда дело сделаем.

– Тогда, чем быстрее мы туда отправимся, тем лучше. Может, сегодня вечером?

– По рукам. Как доберемся?

– Возвращайся сюда часам к шести. Поедем на твоем красивом «кадиллаке». Дорога займет примерно час. Но приезжай один.

Нимрод встал.

– Договорились, – сказал он. – До вечера.

Мужчины пожали друг другу руки, и Нимрод с племянниками покинули антикварный магазин Хусейна Хуссаута.

Как только они вышли на улицу, близнецы стали наперебой рассказывать о больном Бакшише и мертвой собаке, но Нимрод велел им замолчать и подождать, пока они сядут в машину, где нет лишних ушей.

– На этих старых улочках никогда не знаешь, кто может тебя подслушать. Как говорится, и стены имеют уши. Особенно если в эту стену превратился кто-то из ифритцев.

– А это возможно? – спросила Филиппа, пытаясь не отстать от шедшего широким шагом Нимрода. – Неужели джинн может превратиться в обыкновенную стену?

– Разумеется. Впрочем, чаще практикуется дерево, но стена или камень тоже возможны. Хотя не очень удобны. Тут нужна особая сноровка и колоссальный опыт, иначе сразу начинается приступ клаустрофобии.

Наконец они добрались до «кадиллака».

– Ну вот, теперь рассказывайте, – сказал Нимрод, когда Масли захлопнул тяжелую дверь. – Что там с Бакшишем?

Близнецы описали, что им довелось увидеть в комнатке над магазином Дядюшка терпеливо, не прерывая, выслушал их, а когда рассказ был окончен, вздохнул и покачал головой.

– Интересно, почему он сказал, что мальчик в школе? – задумчиво проговорил он. – На него совсем не похоже. И все эти разговоры про бизнес.

Мне прямо не верилось, что это Хусейн. Говорите, у Бакшиша жар?

– Да, – ответила Филиппа. – Ему очень плохо.

– Хуссаут любит этого мальчика больше жизни – продолжал размышлять Нимрод. – Он и волоску не даст упасть с его головы…

– А может, он уже продался ифритцам? – предположил Джон.

Нимрод нахмурился:

– А что ты об этом знаешь?

– Мы слышали каждое ваше слово. – Джон пожал плечами. – Стоило только сосредоточиться как следует.

– Ага! – обрадовался Нимрод. – Я как раз на это надеялся. Так вы слышали, что он говорил об ифритцах? Как они сначала обещают, а потом нарушают слово? Он знает, что они по натуре предатели.

– Что ты собираешься делать?

– Когда мы вечером увидимся, спрошу его про Бакшиша.

– Неужели ты правда поедешь? – ужаснулась Филиппа. – А вдруг это ловушка?

– Возможно. Но у меня нет выбора. Дело слишком важное. Нельзя упустить шанс найти гробницу Эхнатона.

– А кто такой Эхнатон? – спросил Джон.

Нимрод наклонился вперед, к водителю, и попросил Масли не останавливаться в Городе садов, а ехать дальше, к северной оконечности Майдан-Тахрира и к Египетскому музею.

– Я вас познакомлю, – произнес он. – Пора вам увидеть самого страшного и ненавистного для джинн человека за всю историю и джинн, и человечества.

Глава 15
Эхнатон

В Каире больше дюжины музеев, но самый популярный, розовый и большой – Музей Древностей, потому только его и называют просто Египетским музеем. Толпы народу заполняют это душное, жаркое, вонючее помещение с разбитыми окнами, вечно текущей крышей и дурным освещением, с нелепыми, бестолковыми пояснениями на стенах и с витринами почти столь же старыми, как сами бесценные экспонаты. И все-таки это один из величайших музеев мира. Войдя через парадные двери, миновав многочисленных охранников и оказавшись наконец в центральном зале, Нимрод остановился и сказал племянникам, что прежде, чем они попадут к Эхнатону, он должен сделать важное признание.

– Вообще-то я с этим затянул… надо было сказать вам с самого начала… Речь идет о побочных, так сказать, эффектах применения джинн-силы. Хусейн упоминал об этом – может, помните? – когда просил выполнить три желания. Короче, я должен объяснить вам, почему мы не пользуемся своими особыми возможностями направо и налево, а делаем это как можно реже. Почему мы, например, летели в Египет как все люди, а не на ковре-самолете? Почему я нанимаю человека готовить пищу, а не сотворяю ее одним взмахом руки? Иными словами, почему я чаще всего веду себя не как джинн, а как человек.

– Да, я об этом думал, – признался Джон.

– Как вы, вероятно, уже поняли, джинн живут долго. Много дольше, чем люди. До пятисот лет. А если сидят в лампе или бутылке – и того дольше, потому что впадают в состояние так называемого «временного прекращения жизненных функций». Но каждый раз, когда вы применяете свою джинн-силу, вы одновременно теряете малую толику своих жизненных сил. Поэтому сразу наступает усталость… Вы расстаетесь с чем-то, чего нельзя обрести вновь.

– Ой, и правда! – воскликнула Филиппа. – Со мной так и было. Когда я выполнила желание миссис Трамп, из меня точно весь воздух вышел. Я чуть сознание не потеряла.

– Вот именно поэтому силу надо расходовать крайне экономно. Каждый раз, когда вы исполняете чье-то сокровенное желание или заставляете появиться или исчезнуть какой-нибудь предмет, огонь, который пылает внутри вас, благородный огонь джинн, слегка тускнеет, и время, отведенное для вас на этой земле, сокращается. Чем старше джинн, тем больше жизненной силы забирает у него каждое исполнение желаний, даже самых простых.

– Сколько силы уходит зараз? – спросил прагматичный Джон.

– Точно никто не знает, но для джинн моих лет, по самым приблизительным подсчетам, – день жизни. В вашем возрасте кажется, что день жизни – ничто. Но для господина Ракшаса, например, каждый день – как подарок. Потому-то он теперь пользуется своей джинн-силой, только чтобы выбраться из лампы или попасть обратно. По счастью, энергии на такое превращение уходит совсем немного. Я, честно говоря, решил повременить с этой информацией, чтобы вы хоть немного порезвились, не задумываясь о последствиях. Но раз уж вы подслушали мой разговор с Хуссаутом – тянуть с объяснением больше было нельзя. Теперь вы хотя бы понимаете, почему джинн не готовы выполнить желания всех и каждого. Во-первых, в обществе, понятное дело, возникнет полный хаос. А во-вторых, и это главное, нам это значительно укорачивает жизнь.

– А на сколько дольше живет джинн, если он заточен в лампу или бутылку? – спросила Филиппа.

– Хороший вопрос, – кивнул Нимрод. – с ним связан и наш сегодняшний поход в этот музей. Долгое время никто толком не знал, сколько может прожить джинн, будучи заточенным в бутылку. Но в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году кое-что прояснилось. Вы не слышали про Терракотовую армию? Ее случайно раскопали крестьяне в Центральном Китае, на территории древнего города Сиань. Произошло это в как раз в семьдесят четвертом году, и к тому времени сделанные из терракоты фигурки воинов провели в земле двадцать две сотни лет. Там же был найден сосуд, содержавший сразу нескольких джинн.

– Ты хочешь сказать, что через двадцать два века они оказались живы? – изумилась Филиппа.

– Да. Тогда-то и стало ясно, что в бутылке, в состоянии приостановки жизненных функций, мы практически бессмертны. Потому для нас так важен Эхнатон.

Нимрод провел их наверх, мимо дурно пахнущих музейных сортиров, в самый дальний конец здания, к самой странной статуе из всего музейного собрания. У этой фигуры было удлиненное лицо, узкие миндалевидные глаза, толстые губы, отвисшая нижняя челюсть, длинная «лебединая» шея, покатые плечи, большой, круглый как шар живот и толстенные ляжки – толще близнецы просто не видывали.

– Джон. Филиппа. Знакомьтесь: Эхнатон, – громогласно провозгласил Нимрод, указывая рукой на огромную черную статую, одну из четырех, что стоят в Амарнской галерее Египетского музея.

– В жизни не видела таких уродов, – пристально рассмотрев статую, заявила Филиппа.

– Да уж, наружность у него несколько гротескная, – согласился Нимрод. – Эхнатон. Еще его называют Аменхотеп Четвертый. Один из царей Восемнадцатой династии, правил Египтом три с половиной тысячи лет назад.

Джон потрогал гранитную статую и учтиво произнес:

– Как поживаете, Ваше Величество?

– Имя Аменхотеп он получил при рождении, – пояснил Нимрод. – Но сам его сменил, когда избавился от всех старых египетских богов: Изиды, Анубиса, Сета и Тота. Он оставил только одного бога – Атона, произведя тем самым полную революцию в религии, чем вызвал страшное недовольство среди священнослужителей, которые в ту пору были самыми богатыми и могущественными людьми в Египте. И по сей день Эхнатона называют «фараон-еретик», а слово «еретик» означает человека, совершившего ужасное преступление против собственной религии. Говорят, что из-за своего увлечения новой религией Эхнатон не уделял должного внимания подданным и вовсе не заботился об обороне страны. Враги воспользовались военной слабостью египтян, порожденной небрежением царя, и захватили страну. Эхнатон был вынужден покинуть дворец и спасаться бегством. Вскоре он умер. Так, во всяком случае, утверждает история. В жизни же все обстояло иначе.

Дело в том, что Эхнатон был не только фараоном или царем. Он был еще и великим волшебником. Мать его была ведьмой, родом из семьи джинн. Но джинн был ее отец, а не мать. Поэтому, не унаследовав джинн-силу, она научилась лишь одному: заставлять джинн служить себе верой и правдой. Это умение она передала и сыну, а он пользовался им так искусно, что стал стократ сильнее любого джинн. Как он умудрился залучить себе на службу столько джинн, в точности неизвестно. Зато известно, что источником его могущества явилась именно сила этих джинн. Историки считают, что именно Эхнатон заставил египтян поклоняться Солнцу. Но так называемый бог Солнца Атон на самом деле вовсе не бог. Этим именем – в честь солнечного диска – Эхнатон назвал совокупную силу своих рабов, своих джинн. Так диск солнца Атон и стал символом новой религии.

Другие джинн, вознегодовав против такого святотатства, помогли египтянам свергнуть Эхнатона и положить конец поклонению злой джинн-силе. Сам Эхнатон, его последователи и семьдесят джинн, находившихся у него на службе, спешно покинули Амарну или, как тогда говорили, Ахетатон, священную столицу, выстроенную специально для поклонения Атону. Фараон и семьдесят его джинн ушли в пустыню и затерялись в песках. С тех пор их никто никогда не видел. Должно быть, в пустыне он и умер, но гробницу так и не нашли.

– И зачем вам эта гробница? Почему и ты, и Иблис, и остальные ифритцы так хотят ее обнаружить? – спросила Филиппа.

– Понятное дело, – ответил ей Джон. – Из-за сокровищ. Там наверняка куча сокровищ, верно, дядя Нимрод?

– Сокровища? Да, думаю, их там достаточно. Но меня интересуют не они. Да и ифритцев тоже. Игорные дома и так приносят им колоссальный доход.

– Что же еще есть в гробнице?

– Помните, я рассказывал, что в мире джинн существует равновесие между Добром и Злом?

– А, помню, это равновесие приборчик такой измеряет, фортунометр, – кивнул Джон. – Равновесие называется гомеостаз.

– Верно-верно. В последний раз равновесие было нарушено в семьдесят четвертом году, когда из ваз, найденных в Сиане вместе с Терракотовой армией, выбрались несколько джинн. Поначалу казалось, что эти древние джинн того и гляди объединятся с кланами Ифрит, Шайтан и Гуль и равновесие пошатнется в сторону Зла. Но на поверку оказалось, что среди этих шести джинн злых и добрых поровну. Если же Иблису и его подручным ифритцам удастся раскопать гробницу Эхнатона с семьюдесятью джинн, равновесие пошатнется самым драматическим образом. Добрым джинн может не поздоровиться. Семьдесят джинн – Это не шутки.

– А по-моему, зла в мире и так предостаточно, – сказал Джон. – Как-то не верится, что может быть сильно хуже.

– Если, выйдя на свободу, эти семьдесят джинн примкнут к силам Зла, последствия непредсказуемы. Будет так плохо, что и представить нельзя. Люди начнут все забывать и терять, опаздывать на поезда и самолеты, попадать в аварии. Да-да! Многие так называемые случайные происшествия на самом деле вызваны невезением, но не естественным, а насланным. И делают это злые джинн. – Нимрод даже передернулся от отвращения. Я потратил большую часть жизни на изобретения, предназначенные для борьбы с этими силами. Я придумывал системы для разорения казино, воздействовал на правительства с тем, чтобы они боролись с финансовыми пирамидами и другими схемами быстрого обогащения… Короче, я боролся со Злом всеми возможными способами. И всегда кончается тем, что приходится тратить джинн-силу. Да-да, даже исполнять три желания! Но ни я, ни другие стоящие за Добро джинн не одолеют Зло, если в мире его станет намного больше. Мы будем работать сверх сил и расплачиваться за это дорогой ценой. Кончится тем, что мы утратим свое могущество и вымрем, после чего человечество будет тоже обречено на вымирание. Вот такие перспективы, Джон.

– Но почему ты считаешь, что пропавшие джинн из гробницы Эхнатона окажутся хуже, чем китайские? – спросила Филиппа. – Вдруг они тоже поделятся пополам? Половина будет за Зло, а половина – за Добро.

– Все не так просто. Понимаешь, китайских джинн никто специально не искал. Никто, собственно, и не знал об их существовании. Нашли по чистой случайности. Но именно тогда, в семьдесят четвертом году, после обнаружения Терракотовой армии, а вместе с ней и шести джинн, все кланы осознали, что, найди кто-нибудь пропавших джинн Эхнатона – а их существование ни для кого не секрет, – баланс Добра и Зла в мире можно пошатнуть сознательно. Поэтому уже больше тридцати лет ифритцы и мариды денно и нощно ищут гробницу Эхнатона. Ведь тот, кто найдет джинн, и станет их повелителем. Таков закон. Все семьдесят джинн будут служить тому, кто выпустит их из заточения.

– А откуда Хусейн Хуссаут знает, где гробница? – спросил Джон. – Может, он врет?

– Раз Хусейн говорит, что знает, значит, и вправду знает, – ответил Нимрод. – Пускай он торгует дешевыми сувенирами, но он, как прежде его отец, – величайший нелегальный археолог в современном Египте. Вряд ли кто-нибудь лучше него разбирается в том, как и где искать гробницы. Кроме того, у него имеется колоссальное преимущество перед собратьями по профессии. Возможно, вы слышали о Розеттском камне. Это большая плита с надписью на трех языках, которая в свое время позволила англичанину Томасу Янгу расшифровать египетские иероглифы. Есть и еще один камень. Называется он плита Нетжера, от древнеегипетского слова, в переводе – «божественная сила». Ходили слухи, что обнаружил его отец Хусейна Хуссаута еще в пятидесятых годах двадцатого века. Считается, что на плите Нетжера есть указания о расположении нескольких царских гробниц, в частности Рамзеса Второго, а также Эхнатона. Но надписи были зашифрованы, и для расшифровки нужен другой камень, вроде таблички, дающий ключ к шифру. Я убежден, что именно этот камень Хусейн и нашел после землетрясения.

– Так когда мы возвращаемся в магазин? – решительно спросил Джон.

Нимрод покачал головой:

– На этот раз я пойду без вас. Один. Я не хочу подвергать вас опасности. Проведете вечер дома, поизучаете карты, которые подарил вам господин Ракшас.

Впереди их ожидала вся богатейшая экспозиция музея – и мумии, и сокровища Тутанхамона. Они уже собрались отойти от статуи, как вдруг Джон заметил что-то на стене, за спиной гранитного Эхнатона.

– Трещина! – воскликнул он. – Которая появилась после землетрясения. Помнишь, Фил? Ты видела ее фотографию в газете. И сама показала мне, что трещина в моей комнате точно такой же формы.

– Конечно помню, – кивнула Филиппа.

– Послушай, а то, что трещина именно здесь, рядом с Эхнатоном, – случайное совпадение?

– Разве я вам не объяснял? Случайных совпадений не бывает. Помните наш разговор в Лондоне? Эта трещина – послание. Только от кого?

Вернувшись из музея, Нимрод с близнецами улеглись погреться на послеполуденном солнышке, точно золотистые ящерицы. В половине шестого Нимрод один сел в «кадиллак-эльдорадо». Но прежде он взял слово с племянников, что они сперва отведают коронное блюдо Масли, которое он приготовил специально для них, и не забудут угостить мистера Джалобина, а он потом куда-нибудь с ними сходит.

– Будь осторожен, – напоследок велела Филиппа дяде.

– Постараюсь.

– Это может оказаться ловушкой, – добавил Джон.

– Знаю.

Коронным блюдом Масли оказалось рагу, обильно заправленное карри и жгучим красным перцем. Несмотря на остроту, близнецы ели его с удовольствием – к огромной радости повара. Во время обеда из глубин дома появился Джалобин, в бежевом костюме-сафари и с большой соломенной панамой в руках. Он сильно похудел со времени их последней встречи в Лондоне, но выглядел достаточно бодро и с порога объявил близнецам, что готов их сопровождать.

– Никуда не пойдем, пока вы не попробуете это замечательное рагу! – воскликнул Джон. – фирменное блюдо Масли. Пальчики оближешь.

– Признаться, пахнет вполне съедобно, – сказал Джалобин. – Обычно я в этой варварской стране предпочитаю вообще ничего не брать в рот, поскольку здесь весьма своеобразные представления о гигиене. Ничего не стоит заработать… несварение желудка. И это еще очень мягкий диагноз. Завуалированный, так сказать. На самом деле это такие муки мученические, которые способен выдумать только самый изощренный отравитель. Кто-нибудь из семейки Борджиа. Или леди Макбет… Ощущение, словно тебе без наркоза вырезают все внутренности А несварение – тьфу! Мягкое нежное слово, которое не передает и сотой доли страданий, уготованных его несчастной жертве в этой богом забытой стране.

Джон картинно отправил в рот полную вилку рагу и, со смаком пожевав, проглотил.

– Но как же вы живы, если ничего не едите? – спросил он Джалобина.

– У меня в комнате стоит холодильник. В нем – бутылки с минеральной водой и баночки с детским питанием, которые я привез из Лондона. Этим и жив.

– Вы едите эту бурду? – Джон чуть не подавился – Все эти яблочно-грушевые пюре и рис со сливками и абрикосами?

– Зато вся пища простерилизована! И крышечки закрываются абсолютно герметично. В кишащем микробами Египте это единственная еда, которую можно считать на сто процентов надежной и безопасной для органов пищеварения. – На этих словах Джалобин завистливо посмотрел на тарелку Джона и облизнулся. – Но ваша еда выглядит вполне аппетитно.

– Угощайтесь, – предложил Джон.

– Право, не знаю, стоит ли… – Еще не договорив, Джалобин уселся за обеденный стол красного дерева, придвинул к себе большое блюдо с фирменным рагу и жадно втянул ноздрями его аромат.

– А этот Масли, кажется, неплохо готовит, – ворчливо сказал он. – Если вообще признавать местную пищу за пищу… – Он придвинул блюдо еще ближе и втянул аромат рагу еще глубже. – Черт возьми, ну и запах! Враз прочищает мозги. И от насморка излечивает – раз и навсегда.

– А чего вы так волнуетесь из-за гигиены? – безмятежно поинтересовался Джон. – Потому что одной рукой все труднее делать?

– Возможно.

– Извините, а можно спросить?.. – продолжал Джон. – Как вы потеряли руку? Что произошло?

– Это довольно занимательная история, – проговорил Джалобин, не сводя глаз с благоухающего карри мяса. – Я служил библиотекарем в старом читальном зале Библиотеки Британского музея и ненавидел всех читателей лютой ненавистью. Совершенные зануды и беспросветные идиоты! Но был среди них читатель, которого не только я – все библиотекари терпеть не могли. Некий укротитель тигров по имени Таг Викери. Англичанин индийского происхождения, родом из Далвича. Он писал книгу, которая, по его замыслу, должна была стать самым фундаментальным трудом о тиграх во всей мировой литературе. Ему вечно казалось, что мы, библиотекари, мешаем ему работать. И вот однажды, душным летним днем, повздорив со всей сменой библиотекарей, которая тогда работала, он решил нам страшно отомстить. Выбрав время перед самым закрытием, когда основная масса читателей уже покидает зал, Таг привел туда пару голодных уссурийских тигров и – выпустил. Нескольких моих сослуживцев они просто сожрали заживо, а мне повезло – зверюги успели только руку отгрызть.

– И что было потом с этими тиграми? – спросил Джон.

– Их застрелили люди из Королевского общества защиты животных. Вскоре после этого я потерял работу и пристрастился к воровству, благодаря чему и познакомился с вашим дядюшкой. Вот такая история. – Он взял вилку. – Думаю, если съесть совсем капельку, я не умру? – Тут он шмякнул на пустую тарелку огромную порцию рагу. Не могу же я, в самом деле, питаться только брокколи да сырно-морковным пюре? Я и так похудел за эти дни на десять фунтов. Буквально таю как свечка. И все от голода и сомнений.

– Только это очень острая еда, – предупредил Джон. – Будьте осторожны.

Джалобин рассмеялся в ответ:

– Послушай, сынок, я ел карри, когда ты еще не родился. И виндалу, и мадрас. Человек, выросший на севере Англии, так закален жизнью, что готов к блюдам любой остроты. Так что за меня, дружок, волноваться не стоит. Пусть каждый из нас сам заботится о своей фигуре и здоровье. – Джалобин фыркнул. – «Будьте осторожны»! Ишь, дерзкий мальчишка.

С этими словами он поддел на вилку побольше рагу и решительно отправил в рот.

Еще мгновение Джалобин сидел и жевал, как ни в чем не бывало, саркастически улыбаясь Джону. Он уже намеревался отправить в рот следующую порцию, как вдруг… Лицо его сначала порозовело, потом покраснело, потом побагровело…

– Черт! Рот горит! – глотая воздух, прохрипел он и выронил вилку. – Быстрее! Ну, что сидите! Воды! Воды…

Филиппа схватила графин и хотела налить воду в чашку, но он выхватил графин из ее рук и осушил залпом – до последней капли.

– По-моему, от воды только хуже, – заметил Джон. – Может, не пить столько?

– Адское пламя! – стонал Джалобин. – Еще!

– Еще воды или еще карри? – уточнил Джон.

– Воды! Воды! Ради всего святого!

Филиппа взяла графин и собралась было бежать на кухню за минералкой, как вдруг Джалобин выхватил цветы из стоявшей посреди стола вазы, отбросил их в сторону и начал жадно пить оставшуюся там зеленоватую воду. Только, похоже, и она не принесла ему облегчения.

– Сделайте же что-нибудь, – пробормотал он не вполне внятно. – Язык. У меня весь язык обуглился. Вызовите врача! Скорую!

Филиппа кинулась к телефону:

– Какой номер набирать?

– Понятия не имею, – ответил Джон, который уже совсем было решил использовать для помощи несчастному свою джинн-силу, но одумался. Вдруг после его манипуляций дядюшкин дворецкий останется вовсе без языка?

Филиппа рассуждала точно так же, поэтому она побоялась заморозить страдальцу рот.

В конечном итоге на выручку ему пришел Масли. Он забрал из рук Джалобина вазу, сказав:

– Вода очень плохо, пожалуйста, нет.

Потом он сунул ему сахарницу и велел:

– Есть. Надо есть.

Видя, что Джалобин по-прежнему не в состоянии оказать себе хоть какую-то помощь, Масли набрал десертную ложку сахарного песку и сунул ему в рот.

– Сахар помогать, когда рот гореть. Очень хорошо, – пояснил египтянин.

Съев первую ложку сахара, Джалобин смог зачерпнуть вторую уже сам, то есть ему явно полегчало. Потом он съел еще… еще… и через десять минут пожар, сжигавший его рот и язык, пошел на убыль. Он даже смог говорить.

– Черт побери, вот это карри! Чего ты туда насовал? Не еда, а раскаленная лава! Я уже думал, концы отдам. Не представляю, как вы все можете есть эту гадость, совершенно не представляю. – Он оттянул прилипшую к телу рубашку. – Я же весь взмок. – Он вытащил пластиковую подставку из-под тарелки и стал обмахиваться ею как веером. – Чей, интересно, это рецепт? Люцифера? Испанских инквизиторов? Вы что, шутить надо мной вздумали, молодой человек? – Он громко и обильно отрыгнул воздух. – Это ваша шутка?

– Ну что вы, сэр, – искренне возмутился Джон. – Если вы помните, я даже пытался вас предупредить, что еда немного острая.

– Предупреждал, – согласился Джалобин. – Отрицать не буду. Но про это блюдо надо предупреждать официально, специальным постановлением Министерства здравоохранения.