Текст книги "Другая жизнь"

Автор книги: Филип Рот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

– А кто бы это мог быть? Опиши мне ее поподробнее.

– Вероятно, она была бы похожа на меня. Моего возраста. Замужем. С ребенком, как я.

– Значит, это должна быть ты.

– Нет, ты не следишь за моими четкими логическими рассуждениями. Она должна была бы быть как я, выполнять мои функции, но это была бы не я.

– Быть может, ты и есть она, поскольку ты очень походишь на нее.

– Почему я здесь? Ответь мне. У тебя нет ответа. В интеллектуальном плане я женщина не твоего стиля, и уж конечно, я не принадлежу к богеме. Да, я пыталась жить на Левом берегу[103]103
  Район на левом берегу Сены в Париже, где исторически селилась богема.


[Закрыть]. В университете я дружила с ребятами, которые расхаживали по городу с выпусками «Тель кель»[104]104
  «Telle Quelle» – французский журнал авангардистского направления, основанный в 1960 г. и прекративший свое существование в 1982-м. Авторами и сотрудниками журнала были известные культурологи Ролан Барт, Жак Деррида, Юлия Кристева, Умберто Эко.


[Закрыть] под мышкой. Я знаю, что все это барахло. Читать невозможно. Если выбирать между Левым берегом и зелеными лужайками, то я предпочитаю зеленые лужайки. Я спрашивала себя: «Неужели я обязана слушать всю эту французскую чепуху?» И в конце концов я уехала оттуда. В сексуальном плане я очень стеснительна, – ты понимаешь меня, – я весьма предсказуемый продукт хорошего воспитания в среде безземельных джентри – английских помещиков. Никогда в жизни я не допустила ни одной непристойной выходки. Что касается инстинктивных сексуальных желаний, у меня их попросту не было. Я не очень талантлива. Если бы я была настолько жестока, чтобы отложить до дня свадьбы свои заметки и показать их тебе только после венчания, ты бы проклял тот день, когда сделал мне предложение. Я – дилетантка. Я довольно бойко пишу статейки и легкомысленные заметки для идиотских журнальчиков. Я не раз пробовала писать рассказы, но все это не то, что надо, – наверно, выбираю неправильные темы. Я хочу написать о своем детстве – вот такая я сверхоригинальная личность, – о туманах, о заливных лугах, о распадающейся аристократии – о той среде, в которой я выросла. Если ты серьезно намерен рискнуть своей жизнью и совершить еще один тривиальный поступок, женившись снова, если ты действительно хочешь ребенка, который будет сводить тебя с ума как минимум лет двадцать со дня своего рождения, – после стольких лет уединения и кабинетной работы ты окончательно свихнешься. Нет, тебе действительно стоит поискать что-нибудь более подходяще. Кого-нибудь, кто более соответствовал бы такому мужчине, как ты. Мы можем поддерживать дружеские отношения, но если ты будешь и дальше развивать свои фантазии о семейной жизни со мной, думая обо мне как о своей жене, тогда я не смогу больше приходить к тебе, не смогу встречаться с тобой. Я понимаю, что это тяжело для тебя – почти так же, как и для меня. Когда я слышу такие вещи, я теряюсь, как малое дитя. Сам посмотри – я тебе не гожусь.

Я силу в кресле-качалке, широко раздвинув колени, а она примостилась прямо напротив меня.

– Скажи мне одну вещь, – прошу я, – ты когда-нибудь ругаешься матом?

– Да. И боюсь, слишком часто. Мой муж тоже не сдерживает себя, особенно во время наших семейных сцен. Но здесь, у тебя, – никогда.

– Почему же?

– Я привыкла вести себя прилично, если иду в гости к интеллектуалу.

– Ты ошибаешься, Мария. Я уже слишком стар, чтобы искать себе подходящую пару. Я обожаю тебя.

– Это невозможно. Такого просто не может быть. Если уж на то пошло, я заполучила только лишь твое заболевание, а не тебя.

– Может быть, своей долгой болезни я обязан большим, чем своему здоровью.

– Я считала тебя гораздо упрямее, чем ты есть на самом деле, – говорит она. – Портреты мужчин, которые ты рисуешь в своих книгах, не подготовили меня к такому повороту событий.

– Я создаю свои книги не для того, чтобы их персонажи напоминали реальных людей из жизни. Я не ищу себе работу.

– Между нами серьезная разница в возрасте, – говорит она.

– Это же славно!

Она соглашается со мной легким кивком головы: «да, это так», будто наше влечение друг к другу для нее все, о чем только можно мечтать. Хотя вы можете подумать, что человек, который трижды был женат, знает правильный ответ, я никак не могу понять, как это так получается: когда я гляжу на нее, она кажется мне такой желанной и такой умиротворенной, но для ее мужа, живущего этажом выше, как ни повернись, она все делает не так. Насколько я знаю, она не может делать все не так – она все делает правильно. Единственное, чего я не могу понять: почему каждый мужчина в нашем мире не находит ее столь же очаровательной, как нахожу ее я. Вот такой я незащищенный человек.

– Вчера вечером меня просто трясло. Разыгралась жуткая сцена. Яростные крики. А потом – сплошное разочарование.

– А из-за чего вы ссорились?

– Ты постоянно задаешь мне вопросы, и я всегда на них отвечаю. Это уже выходит за всякие рамки. Я начинаю чувствовать, что предаю его. Мне не следует рассказывать тебе про все эти дела, потому что я знаю: тебе нельзя доверять. Ты сейчас пишешь новую книгу?

– Да, все делается ради книги. И моя болезнь тоже ради нее.

– Верится с трудом. Только не пиши про меня, ни в коем случае. Еще заметки в блокноте – куда ни шло. Я понимаю, что не могу запретить тебе делать записи. Но дальше развивать эту тему ни к чему.

– А что, это тебя так волнует?

– Да. Потому что это наша частная жизнь.

– Это очень скучная тема, и мне в течение многих лет доводилось слышать слишком много рассказов от огромного количества людей.

– Это совсем не так скучно, если дело касается тебя. И совсем не скучно становится, когда ты обнаруживаешь, что о твоей частной жизни распространяется какой-нибудь халтурщик, грязный писака. «Кощунством было б напоказ святыню выставлять профанам». Донн[105]105
  Строки из стихотворения английского поэта Джона Донна (1572–1631) «Прощание, возбраняющее печаль». Перевод Г. Кружкова.


[Закрыть].

– В романе я изменю твое имя.

– Потрясающе!

– Никто никогда не узнает, что это ты, кроме меня, конечно.

– Ты не представляешь себе, что и кого могут узнать люди. Пожалуйста, не надо писать обо мне. Ладно?

– Я ни о ком не могу написать. Даже если я очень стараюсь, у меня получается кто-то совсем другой.

– Что-то я сомневаюсь.

– Это чистая правда. Я ограничен в своих возможностях. Это один из моих недостатков.

– Я еще не начала перечислять тебе свои. У тебя очень живое и пылкое воображение. Ты должен остановиться на минутку и подумать, не описываешь ли ты женщину, которая никогда не существовала, превращая меня в какой-то иной персонаж. Между нами происходит то же самое: ты хочешь, чтобы это стало чем-то другим. Никакие события не должны заводить нас в тупик. Все может продолжаться очень долго – так, как есть. Но ты все-таки хочешь сделать из этого целое повествование, с развитием событий, героями, драматическими взлетами и падениями. Мне кажется, ты смотришь на жизнь как на роман, у которого есть начало, продолжение и конец, и все его части связаны чем-то, что названо твоим именем. Но мне кажется, совсем не обязательно придавать вещам определенную форму. Ты также можешь поддаться, уступив обстоятельствам. Не надо ставить себе никаких целей, пусть все идет своим чередом. Ты должен научиться смотреть на вещи просто, принимая их такими, какие они есть: в жизни бывают неразрешимые проблемы, и наша – одна из них. Что касается меня, то я обыкновенная домохозяйка, соседка, переехавшая в квартиру этажом выше. Ты рискуешь слишком многим, а взамен можешь получить лишь малую толику того, что хотел. Я не обладаю многими чертами, которые ты бы хотел видеть во мне.

– Тебя так долго недооценивали там, наверху, что теперь ты ни о чем другом и думать не можешь. Если честно, сегодня ты выглядишь просто великолепно: у тебя необыкновенно красивое лицо, красивые руки и ноги и потрясающий голос. Сейчас ты необыкновенно хороша собой и смотришься даже лучше, чем когда я впервые тебя увидел.

– Это потому, что теперь я счастлива – не сравнить с тем, когда я увидела тебя в первый раз. Я бы никогда не вышла из спячки, если б не встреча с тобой. Для меня это очень много значило. Если выразить мое состояние на разговорном английском деревенского пошиба: меня от этого прёт. И тебя тоже, я думаю. Ты выглядишь на восемнадцать.

– Восемнадцать? Как мило с твоей стороны говорить мне такие вещи.

– Ты похож на умненького мальчишку.

– Ты вся дрожишь.

– Я боюсь. Я счастлива, но очень испугана. Мой муж уезжает.

– Правда? А когда?

– Завтра.

– Ты должна была сказать раньше. Вы, англичане, любите держать все в себе. А на сколько лет он уезжает?

– Всего лишь на две недели.

– А ты можешь избавиться от няньки на это время?

– Я уже обо всем договорилась.

В течение двух недель мы играем в семейную жизнь. Уложив ребенка, каждый вечер мы ужинаем наверху. Она рассказывает мне о разводе своих родителей. Я смотрю ее детские фотографии, сделанные в Глостершире: второй ребенок в семье, выросший без отца, – одна кожа да кости, волосы заплетены в косички, и на снимке она, стоя в центре группы, обнимает двух сестер, одетых в джинсы. Я вижу письменный стол, за которым она сидит: с этого места она звонит мне каждое утро через несколько минут после того, как ее муж отбывает на работу. На столе стоит фотография, сделанная на полароиде: там изображена она с мужем, весьма солидным молодым человеком в проволочных очках-«велосипедках» шестидесятых годов, как башня, возвышающимся над ней. Еще так недавно они учились в колледже! Мысль об этом совершенно вышибает меня из колеи.

– У нас было очень спокойное существование, – говорит она, когда я показываю ей фотографию, чтобы порасспросить о прошлом. – Если говорить в общем и целом, для обоих этот брак был очень удобен: мы вполне подходили друг другу.

Когда мы встречаемся с ним в лифте, то равнодушно проходим мимо друг друга, делая вид, что перепады настроений и страсть не имеют к нам никакого отношения. Ширококостный, с румяным лицом, сильный и удачливый человек лет тридцати, он никогда не старается произвести на меня впечатление, подавляя только своими размерами: он – первоклассный парень, который любит, чтобы вокруг него было много шума и всегда толпился народ; передо мной он предстает как выпускник Итона, отгородившийся непрозрачной стеной, а я, в свою очередь, делаю вид, что никогда не видел его жену. Если бы это была драма эпохи Реставрации, зрители покатывались бы со смеху, поскольку в этой пьесе муж наставлял бы рога незадачливому любовнику-импотенту.

Выпив много вина за обедом, она расслабилась и уже не казалась такой сдержанной и рассудительной, как раньше; я же, глядя на нее, непрестанно думал о том, что ее муж, швыряющий в нее тарелки в припадке ярости, а потом не разговаривающий с ней много дней подряд, все же более подходящий партнер для нее, чем я, поскольку я физически не в состоянии доказать ей свою любовь. Да, в жизни есть неразрешимые проблемы, и эта – одна из них.

– У меня никогда раньше не было бойфренда-еврея. Разве я тебе об этом не говорила?

– Нет.

– Еще в университете я взасос целовалась с одним марксистом из Нигерии, но дальше поцелуев дело не зашло. Он учился со мной на одном курсе. В нашем захолустном Глостершире у меня тоже бывали бойфренды – в основном мальчики из сельских аристократических семейств, – но все они были тусклыми и маловыразительными. Скажи мне, когда будешь уходить, – я пьяна.

– Мне никуда не нужно уходить. – Но я должен, обязан был уйти: она соблазняла меня каждым своим словом, подталкивая к тому, чтобы я рисковал своей жизнью.

– В моем прошлом присутствовала не только череда нереализованных желаний; видишь ли, во мне бурлила удивительная смесь из подавленных страстей и свободы.

– Да? На чем же основывалась эта свобода?

– Мое чувство свободы связано с лошадьми. Верхом можно перекрыть огромные расстояния в любое время дня, можно встретить массу людей на своем пути. Если бы я была хоть на каплю уверена в себе в сексуальном плане, я могла бы трахаться со всеми подряд уже лет с двенадцати. Для меня это не представляло бы никаких сложностей. Немногие реально занимались этим делом, но куча народу тратила кучу времени, чтобы сблизиться с кем-то.

– Но не ты.

С печальным лицом она отвечает:

– Нет, только не я. Никогда. А ты не хочешь взглянуть на один из моих рассказов? Это история про то, как люди бесцельно слоняются по английским болотам с собаками, и там полным-полно охотничьего сленга, и мне совершенно непонятно, значит ли это хоть что-нибудь для того, кто родился в двадцатом веке. Ты действительно хочешь почитать мой рассказ?

– Да. Хотя я не ожидаю, что это окажется увлекательным чтением. В колледже я перестал читать литературу Викторианской эпохи, потому что никогда не мог понять разницы между викарием и пастором.

– Я не должна была показывать его тебе, – говорит она. – Запомни: я никогда не стремилась добиться свежести восприятия. Рассказ начинается так: Все охотники бранятся без удержу, с губ у них срываются сплошные грубости и непристойности. Когда я была маленькой девочкой, соседи выезжали на охоту, сидя в дамском седле…

Когда я заканчиваю последнюю страницу, она говорит мне:

– Я же тебя предупреждала… Все это было хорошо известно и раньше.

– Но от тебя я этого не слышал.

– Если тебе не понравилось, смело скажи мне об этом. Не стесняйся.

– Дело в том, что ты пишешь гораздо лучше, чем я.

– Не говори ерунду.

– В твоем творчестве гораздо больше свободы, чем у меня.

– Ну уж это ни в какие ворота, – отвечает она с легким негодованием. – В мире огромное количество образованных людей, которые способны бегло писать на хорошем английском. Нет, эта вещица ничего не стоит. Все, что там описано, – разговоры вокруг да около – далеко от цели. В моем рассказе может заинтересовать лишь сочетание той удивительной брани, что была в ходу в девятнадцатом веке, и неистовство, с которым сквернословят герои. Что ж, думаю, это все. Есть литература, которая, как ракета, с шумом взвивается в воздух и падает, убивая массу людей; есть литература, которая бьет мимо цели, потому что взрывчатка не срабатывает; и есть литература, которая целит прямо в голову автора, ее породившего. То, что я создаю, не попадает ни под одно из этих определений. В моих рассказах нет ярости, нет энергии. И то, что создано мною, никто не может использовать как дубинку. Я описываю такие английские добродетели, как такт, здравый смысл, иронию и сдержанность, а эти темы катастрофически старомодны. К сожалению, все они приходят ко мне совершенно естественно. Если бы у меня хватило наглости рассказать об этом всем и написать о тебе, ты бы вышел довольно симпатичным человеком. Знаешь, как мне надо было бы назвать свои рассказы? «Записки ретрограда».

– А может, ты такая на самом деле.

– Тогда я тебе точно не подхожу.

За два дня до возвращения ее мужа.

– Вчера ночью мне приснился сон, – говорит она.

– О чем?

– Как бы тебе сказать… Мне очень трудно описать то место, в котором я находилась. Верфь, открытое море, гавань, что-то вроде этого. Я не знаю, как точно называются эти вещи, но я их точно видела. Открытое море было слева от меня, а затем – причалы, пристани, места для погрузки и все такое прочее. На мне пальто. За пазухой у меня сверток – ребенок, но это не моя дочь, это чужой ребенок, и я не знаю, кто это такой. Я плыла к причалу, спасаясь от чего-то. Там были еще мальчики на одном из дальних причалов, они прыгали и махали руками, подбадривая меня: «Давай, давай!» Потом они жестами указали мне, чтобы я повернула направо. А когда я посмотрела направо и начала плыть в том направлении, там, справа, оказалась еще одна небольшая бухточка, водяная заводь, где на берегу стояла небольшая лодочная станция. Над ней был огромный навес, как на железнодорожной станции, огромная крыша. Мальчики подсказывали мне, чтобы я взяла лодку и плыла дальше на ней, работая веслами. Прямо в открытое море, конечно. Они все махали мне и кричали: «Иудея! Иудея!» Но когда я доплыла до этого места и хотела взять лодку (я видела, что несколько болталось у причала), оказалось, что все они связаны вместе. Я все еще стояла по пояс в воде, но вдруг поняла, что там был мой муж, который отвечал за все эти лодки, и что он ждал меня там, чтобы забрать домой. И на нем был зеленый твидовый костюм. Вот такое мне приснилось.

– А у него действительно есть зеленый твидовый костюм?

– Нет, конечно же нет.

– Конечно же нет? Неужели? Разве он еще не приобрел себе такую вещь?

– Нет. Извини. Когда я сказала «конечно же нет», я имела в виду личные обстоятельства. Но я хочу сказать о другом: зеленый цвет и твид очевиднейшим образом представляют собой самые расхожие и самые вульгарные вещи, типичные для Англии. Весь мой сон, хоть и в гротескной форме, настолько очевиден, что Фрейду здесь делать нечего. Каждый может истолковать мой сон, разве не так? Он по-детски прост.

– Насколько прост?

– Ну так вот, как только ты просыпаешься, ты понимаешь, что зеленый очень четко обозначает загородную местность: масса деревьев и загород, – зеленый обозначает Глостершир. Глостершир – это такой район, где трава самая зеленая во всей Англии, зеленей не бывает. А твид означает то же самое, но с оттенком официальности. Людям нравится твид: женщины носят твидовые костюмы, потому что это признак зрелости и традиционных условностей. Я сама не ношу такие вещи, но дело в том, что твид имеет деревенское начало – он окрашен в цвета, характерные для сельской местности: вереск и камни; и даже если сам материал красив, люди, что носят твидовые костюмы, производят гнетущее впечатление, хотя в том, чтобы носить твид, есть намек на снобизм. Вот почему многие обожают твид, это «жутко английская» штука, – сказала она, смеясь. – А мне это не нравится.

– А лодочная станция?

– Лодочные станции, железнодорожные вокзалы. Пункты отправления.

– А Иудея? – спросил я. – Англичане предпочитают называть ее Западным берегом.

– Я не занималась изучением газетных заголовков. Я спала.

– А чей ребенок, Мария, был у тебя за пазухой?

Смущенно:

– Не имею понятия. Черт лица было не разобрать.

– Это наш будущий ребенок, Мария.

– Ты так думаешь? – беспомощно спрашивает она. – Очень печальный сон, правда?

– И становится все печальнее.

– Да. – И вдруг она взрывается: – Иногда я просто зверею: он не видит ничего, что у него творится под носом, пока я не начинаю вести себя как примадонна. И честное слово, меня бесит, что ты все это воспринимаешь как пустяки. Это так ужасно: если ты добра, если ведешь себя благоразумно и скромно, люди переступают через тебя. Из-за этого я просто схожу с ума. Разве тебе не кажется жестоким, что все добродетели, которые мы впитали с детства, рассыпаются в прах и в семейной жизни, и на работе – везде, куда ни глянь? То же самое было и в лондонском журнале. Край непуганых идиотов! Я считаю, что это просто возмутительно! – Затем, как бы подчеркивая сказанное, она говорит: – Не бери в голову. Мне не нужно было все так упрощать. Безумная ярость, в которую я впадаю, обычно гаснет, и я снова погружаюсь в свою обычную депрессию. Я не знаю, почему так происходит, но ничего не могу с этим поделать и теряю стимул что-либо делать.

– Иудея, Иудея.

– Да. Разве это не странно?

– Земля обетованная против Зеленого Твидового Костюма.

В ночь накануне возвращения ее мужа я провожу допрос, который длится до рассвета. В запись этого разговора, представленную здесь в весьма сокращенном виде, не вошли упоминания о наших полуинтимных взглядах и жестах, которые прерывали поток вопросов; в ней также не чувствуется пронизывающее нашу беседу отчаяние, которое преображало все вокруг.

Я полагаю, что чем больше вопросов я буду задавать ей, тем меньше вероятность ужасной ошибки с моей стороны, как будто несчастье можно обуздать знанием.

– Почему ты остаешься со мной? Когда я в таком состоянии…

– Неужели ты думаешь, что женщина остается с мужчиной только в том случае, если у них есть сексуальные отношения? Как правило, это верно в последнюю очередь. Почему я остаюсь с тобой? Потому что ты умный, потому что ты добрый, потому что ты вроде бы любишь меня (если употребить это жуткое слово), потому что ты говоришь мне, что я прекрасна, и неважно, так ли это на самом деле, потому что ты для меня – спасение, возможность уйти от реальности. Конечно, я бы хотела, чтобы у нас было и кое-что другое, но этого нет.

– Тебя это очень огорчает?

– Это огорчительно, но не опасно.

– Что ты хочешь этим сказать? То, что все под контролем?

– Да, да, именно это. Я хочу сказать, что без физической близости такая женщина, как я, становится сильнее. Я полагаю, что многие женщины чувствуют себя сильными, если думают, что мужчина привязан к ним в физическом плане. Но я в такой ситуации становлюсь сверхуязвимой. И тем самым я в каком-то смысле получаю преимущество. Я контролирую ситуацию, и у меня есть выбор. Во всяком случае мне кажется, что у меня есть и то, и другое. Это я отказываюсь выйти за тебя замуж. Это весьма огорчительно, но это дает мне власть, которой бы у меня никогда не было при обычной ситуации, потому что тогда ты бы имел власть надо мной. Меня это даже слегка возбуждает. Ты хочешь, чтобы я была откровенной, – ну вот, я откровенна с тобой.

– Он все еще спит с тобой, твой муж?

– Я забираю назад все слова, которые я сказала про откровенность. Это вопрос, на который я предпочту не отвечать, воспользовавшись фигурой умолчания.

– Ты не можешь уйти от ответа. Как часто? Вообще не спишь, нерегулярно, время от времени или часто?

– Часто.

– Насколько часто?

– Все время.

– Каждую ночь?

– Не каждую. Но почти каждую.

– Вы воюете по любому поводу, вы не разговариваете друг с другом по многу дней, он швыряется посудой, и тем не менее он настолько хочет тебя?

– Я не понимаю, что значит «настолько».

– Я хочу сказать, что его заводит злость. Я так понимаю, что его увлечение сексом не имеет границ.

– Он очень сексуален. Он с радостью занимался бы со мной любовью день и ночь напролет. Практически ни для чего другого я ему не нужна.

– А ты сама получаешь удовлетворение?

– Все это очень сложно, потому что я впадаю в бешенство и начинаю возмущаться. Когда мы ложимся в постель, то продолжаем браниться, всяческими способами выказывая неприязнь или даже враждебность друг к другу. Как бы то ни было, наши ссоры не задевают личных чувств. Будто ничего и не происходит. Он никогда не думает обо мне.

– Так почему ты ему не скажешь «нет»?

– Мне не нужны такие неприятности. Если у нас будет напряженность еще и в сексуальных отношениях, это все, что нужно, чтобы сделать нашу совместную жизнь абсолютно невыносимой.

– Итак, ты постоянно отдаешься очень скверному человеку.

– Можешь называть это так, если хочешь.

– И тем не менее ты приходить ко мне каждый день. Почему ты продолжаешь навещать меня?

– Потому что я не хочу идти ни в какое другое место, потому что ты ждешь меня. Потому что если я не вижу тебя, я скучаю по тебе. Наверху у меня вечная мерзлота, и мы постоянно ругаемся или действуем друг другу на нервы. Или же мы перебрасываемся холодными, вежливыми, язвительными фразы, тайно думая про себя о ком-то или о чем-то другом; часто мы вообще не разговариваем или ссоримся. Но когда я спускаюсь вниз, я оказываюсь в уютной комнате с книгами, камином, музыкой, кофе, которая дышит твоей любовью. Ну кто бы отказался пойти сюда, если бы ему выпала такая возможность? Я не думаю, что ты делаешь это для всех и каждой, но ради меня ты делаешь исключение. Я думаю, для тебя наши встречи окрашены горьким разочарованием, поскольку сейчас ты не обладаешь мужской силой, поэтому я желаю тебе снова обрести ее. Но мне почти хватает того, что есть.

– Но если бы наверху у тебя все складывалось хорошо, ты бы не была здесь, этажом ниже?

– Ясно как божий день. Мы бы остались случайными встречными, познакомившимися в лифте, вот и все. Всегда что-то идет не так, как хочется, иначе зачем самому себе создавать такие сложности?

– У тебя бывают эротические фантазии, связанные со мной?

– Да, бывают. И думаю, их было бы еще больше, если бы у нас был секс. Но пока я отметаю их в сторону. Потому что эти фантазии делают меня раздражительной и неудовлетворенной.

– А тебя возбуждает то, что происходит между нами?

– Я же говорила тебе: мне это кажется необычным и странным. Когда я лежу голая на кровати, а ты прикасаешься ко мне… некоторые женщины испытывают от этого глубокое удовлетворение.

– А ты?

– Не всегда. Послушай, ты не безнадежно болен. У нас было несколько интересных бесед в течение нашего знакомства, мы так много разговаривали, но я уверена, что все эти беседы вторичны; наши сексуальные ощущения – вот что самое важное для человека, как бы ни складывались обстоятельства. Даже если мы никогда не ляжем с тобой в постель, между нами останется некое сексуальное напряжение, которое было в наших отношениях. И можешь ли ты сейчас переспать с женщиной или нет – не самое главное. Отношения ведь не только проявление мужской силы. Ты очень сильно отличаешься от моего мужа, ведь он принадлежит тому окружению, от которого я всегда хотела держаться подальше.

– Если это правда, зачем ты вышла за него замуж?

– Ну, тогда мы были очень молоды, и он казался мне настоящим мужчиной. Я очень высокого роста, но он даже выше меня. Он был таким могучим в физическом плане – в моих глазах это приравнивалось к мужественности. С тех пор мое мнение на этот счет изменилось, но тогда это было чем-то, о чем я ничего не знала. Нас было три девочки в семье, и отец бросил нас. Как можно понять, что такое мужчина, если ты никогда не видела зрелого, полноценного мужика рядом с собой? Из него я сама создала памятник Неизвестному Мужчине. У него было атлетическое телосложение, он был очень забавным, очень умным, и поскольку мы оба получили работу в Лондоне, он захотел жениться на мне. Я думаю, что не выскочила бы так рано замуж, если бы знала, что в мире есть другое место для меня. В то время все вступали в брак или жили парами, ну а я всего этого жутко боялась. Наконец я решила, что разумнее будет выйти замуж. Я преодолела много страхов и теперь боюсь гораздо меньше, чем тогда, – я стала другой. Но когда мне было девятнадцать-двадцать лет, я испытывала патологический страх, – это началось с тех пор, как нас бросил отец; я чувствовала, будто моя жизнь катится под откос. Ты думаешь, что я «милая», но в действительности это самая худшая разновидность слабости. Мне было очень трудно заводить друзей. У меня была куча знакомых и огромная толпа поклонников, но среди них едва ли нашлось бы несколько человек, которым я могла бы рассказать о своих переживаниях. То, что я говорю, вовсе не так глупо, потому что все, кого я знала, в ту пору общались исключительно на идиотском жаргоне. В шестидесятые годы людей просто захлестывала волна чувств, которые превращали их мозг в жидкое тесто. Они были очень нетерпимы. Если ты осмеливался оспорить чью-либо набожность или убеждения, на тебя обрушивались с негодованием, частенько доводя до слез. Не то чтобы я плакала от чих горькими слезами, но я боялась высказать хоть какую-нибудь мысль, созревшую в мой голове. Когда я оглядываюсь назад, все это представляется мне чудовищным и отвратительным. А мой муж, как оказалось, точно так же, как и я, реагировал на эту среду. Он был необыкновенно умен и принадлежал к тому же кругу, что и я. Все остальные из тех, кого мы знали, были либо мещанами, либо интеллектуалами. Если это были интеллектуалы, то по происхождению они стояли на более низкой ступени по сравнению с нами, и за это они нас люто ненавидели. Ты даже представить себе не можешь, как они преследовали нас. Мне, как я считала, были даны особые привилегии. Если бы у меня хватило храбрости, я бы сказала им: «А у вас есть отец? А работа у него есть? Вам дадут денег на лето?» Но в ту пору, хотя они были богатыми, а я бедной, они не давали мне и шагу ступить, в особенности из-за моего акцента. Поэтому для меня было большим счастьем найти человека очень умного, занимающегося интересными вещами и умевшего развлечь меня. Он до сих пор развлекает меня разговорами, если, конечно, захочет поговорить со мной. И он принадлежал к тому же кругу, что и я, поэтому мне не нужно было все время извиняться. Он был необыкновенно очарователен, обладал стилем и вкусом и любил все то, что нравилось и мне, поэтому для меня было очень соблазнительным прибегнуть к такому убежищу в его лице. Мне, конечно, не нужно было делать этого. Но в сексуальном плане он был великолепен, и в социальном тоже, потому что сумел погасить этот жуткий накал страстей шестидесятых, навсегда закрыв проблемы типа «привилегированный или не привилегированный», необходимость исправления акцента и всякую подобную чушь. Он был моим прибежищем, настоящим прибежищем, и он подходил мне, черт возьми, по всем параметрам. Он был моим ровесником, современником во всех отношениях, тогда как ты принадлежишь к другой расе, другому поколению и у тебя другая национальность. Но теперь он мне даже не брат. Ты больше подходишь на роль брата, и даже любовника. Он мне больше не друг. Ты – мое новое приключение, а он уже известен мне вдоль и поперек.

– Иудея, Иудея.

– Я же сказала тебе, что это был легко объяснимый сон.

– Но все-таки ты решила остаться с ним.

– О да. Все, что со мной случилось, – классическая история, которая случается со многими женщинами. Я удовлетворяла его требованиям, а он удовлетворял моим, но после энного количества лет это перестало быть истиной. Мы причинили много горя друг другу, и я замкнулась в себе, потому что чувствовала себя обиженной, шутить и веселиться мне уже не хочется, но все-таки я попыталась бы избежать развода. Развод – это катастрофа. Я никогда не была невротичкой, но у меня хрупкая натура. Лучше всего перестать делать попытки, перестать вести борьбу и вернуться к реальному, заведенному положению вещей. Отдельные спальни, вежливое «с добрым утром» – и ты больше не бесишь его, ты беспредельно мила с ним. У каждого мужчины есть тайная мечта: его женщина должна быть необыкновенно хороша собой, она никогда не стареет, она веселая, живая и интересная, но кроме того, она никогда не доставляет неприятностей своему парню. Может быть, при некотором усилии я смогу достичь этого идеала.

– Но тебе всего лишь двадцать семь. Разве ты сомневаешься, что я буду хорошо относиться к твоему ребенку?

– Не сомневаюсь. Но я считаю, что если ты ляжешь на операцию ради меня, ради новой семьи и ради своих фантазий, ты взвалишь такой груз на наши отношения, что никакие твои надежды могут не оправдаться. В частности, я до этого не доживу.

– Но через год операция будет забыта, и мы ничем не будем отличаться от других. Или ты думаешь, что через год я не буду желать тебя?

– Вполне возможно. Очень даже вероятно. Кто знает?

– А почему ты считаешь, что я не буду тебя желать?

– Потому что это мечта. Я, конечно, не знаю, я не могу заглянуть в твой мозг, но это – мечта. Я уверена: все будет сделано как надо, и тебя будет ждать нужная тебе женщина. Но нельзя думать, что тебе все будет подано на блюдечке с золотой каемочкой. Так не бывает. Я не хочу, чтобы ты шел на операцию ради меня.