Текст книги "Солнечная лотерея (сборник)"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 56 страниц)

Марионетки мироздания

Глава 1

Питер Триллинг спокойно смотрел на других детей, игравших около веранды. Игра захватила их. Мэри старательно разминала коричневые комья глины, придавая им всякие неопределенные формы, Ноакс увлеченно старался подражать ей, а Дейв и Уолтер уже закончили лепить и теперь отдыхали. Наконец Мэри откинула назад черные волосы, выпрямилась и поставила рядом с собой глиняную козу.

– Видишь? – сказала она. – А где твой?

Ноакс опустил голову. Его руки были слишком неуклюжими, чтобы поспевать за ее ловкими пальцами. Мэри помяла свою глиняную козу и быстро превратила ее в корову.

– А вот моя модель, – хрипло буркнул Ноакс, поставил на хвост кое–как сделанный самолет и загудел, разбрызгивая капли слюны. – Неплохо?

– Отвратительно! – фыркнул Дейв. – Смотри лучше сюда, – добавил он и передвинул свою глиняную овцу поближе к собаке Уолтера.

Питер молча наблюдал за ними. Он сидел на нижней ступени лестницы, ведущей на веранду, сложив руки на груди и широко распахнув большие карие глаза. Спутанные волосы песочного цвета закрывали его широкий лоб. Сам он был маленьким, худеньким, с длинными руками и ногами, костлявой шеей и ушами странной формы. Говорил мало, больше любил сидеть в стороне и наблюдать за другими.

– Что это такое? – спросил Ноакс.

– Корова, – ответила Мэри и, вылепив ноги, поставила свою фигурку на землю возле самолета Ноакса. Тот, с восторгом глядя на корову, отступил, поднял самолет и принялся водить им в воздухе.

Доктор Мид и миссис Триллинг спустились по лестнице. Питер отодвинулся в сторону, уступая дорогу доктору, стараясь при этом не коснуться его штанины в тонкую голубую полоску и черной блестящей туфли.

– Ну, – энергично обратился доктор Мид к своей дочери, глядя на золотые карманные часы, – пора возвращаться в Дом тени.

– А нельзя мне остаться? – спросила Мэри, неторопливо поднимаясь.

Доктор Мид нежно обнял дочь.

– Иди в машину, моя маленькая странница, – сказал он. – Потом повернулся к миссис Триллинг. – Бояться нечего, это все от пыльцы дрока. Он как раз сейчас цветет.

– Это те желтые кусты? – удивилась миссис Триллинг, вытирая слезящиеся глаза. Ее полное лицо опухло и покраснело, глаза были едва видны. – Но в прошлом году такого не было.

– Аллергия – штука странная, – туманно заметил доктор Мид, жуя кончик сигары. – Мэри, я же сказал тебе, садись в машину. – Он открыл дверцу и сел за руль. – Позвоните мне, миссис Триллинг, если таблетки не помогут. Так или иначе, сегодня вечером я буду на ужине.

Потирая глаза, миссис Триллинг вошла обратно в пансионат, в жаркую кухню, полную грязных тарелок, оставшихся после ленча. Мэри неохотно побрела к фургону, держа руки в карманах джинсов.

– Вот и конец игре, – буркнула она. Питер поднялся со ступеньки.

– Я сыграю за тебя, – тихо сказал он, взял оставленную Мэри глину и принялся что–то лепить.

Горячее летнее солнце обволакивало своими лучами лежащие на холмах фермы, заросли кустов и рощицы, а также одиноко растущие кедры, лавровые деревья и тополя. И, разумеется, сосны. Выехав из округа Патрик, они приближались к Кэрролу, направляясь к расположенному в его сердце Бимер Ноб. Дорога была в ужасном состоянии, и желтый сверкающий «паккард» задыхался, с трудом карабкаясь по крутым склонам.

– Тэд, давай вернемся, – простонала Пегги Бартон. – С меня уже хватит.

Она повернулась и принялась рыться в сумках в поисках пива. Пиво оказалось теплым, она бросила банку в сумку и вновь уселась, опершись спиной о дверь и решительно скрестив на груди руки. Капли пота стекали у нее по щекам.

– Потом, – буркнул Тэд Бартон. Опустив стекло, он смотрел вперед, и на лице его отчетливо читалось возбуждение. Слова жены не произвели на него никакого впечатления. Все его внимание сосредоточилось на дороге, стелющейся перед ними, а точнее, на том, что он ожидал увидеть за холмами. – Уже недалеко, – добавил он, помолчав.

– Черт возьми тебя и этот твой город!

– Интересно, как он сейчас выглядит. Знаешь, Пег, прошло уже восемнадцать лет. Мне было всего девять, когда наша семья переехала в Ричмонд. Интересно, вспомнит ли меня кто–нибудь? Старая учительница, мисс Бейнс, негр–садовник, ухаживавший за нашим имением, доктор Долан… Да и все остальные тоже.

– Наверное, все уже умерли.

Пег выпрямилась и нервно дернула расстегнутый воротник блузки. Слипшиеся от пота пряди волос облепили ее шею; капли пота стекали по светлой коже груди. Она сняла туфли и чулки, закатала рукава; юбка вся пропылилась. Вокруг машины жужжали мухи, одна из них села на плечо женщины, и Пег со злостью прихлопнула ее. Что за дикая идея – провести здесь отпуск! С тем же успехом они могли бы остаться в Нью–Йорке. Там хоть есть что выпить.

Холмы перед ними начали стремительно расти, «паккард» притормозил, потом поехал быстрее, когда Бартон переключил скорость. Огромные вершины рисовались на фоне неба, напоминая Аппалачи. Бартон восхищенно смотрел на леса и горы, на долины и перевалы, которые уже не надеялся больше увидеть.

– Миллгейт лежит на дне небольшой долины, – буркнул он, – и со всех сторон его окружают горы. Это единственная дорога туда, разве что с тех пор проложили другие. Это небольшой город, дорогая. Сонный, как и все прочие в этом роде. Два москательных магазина, аптеки…

– А бары? Есть там хоть один порядочный бар?

– В нем всего несколько тысяч жителей. Машин мало, окрестные фермы – так себе. Земля здесь каменистая, зимой все закрывает снег, а летом – жуткая жара.

– Тэд, у меня, кажется, начнется автомобильная болезнь.

Румяные щеки Пег побледнели, губы приобрели зеленоватый оттенок.

– Мы скоро приедем, – успокоил ее Бартон. Он выглянул в окошко, стараясь охватить взглядом как можно больше. – О, вон тот старый фермерский дом! Я его помню. И вот эту объездную дорогу тоже, – произнес он, поворачивая на нее. – Еще один подъем – и мы на месте.

«Паккард» поехал быстрее, катясь среди сожженных солнцем полей и покосившихся изгородей. Узкая дорога со множеством резких поворотов была полна выбоин и поросла травой.

Бартон сел нормально.

– Я знал, что вернусь сюда. – Он сунул руку в карман плаща и вынул из него свой счастливый компас. – Это он мне помог, Пег. Мой отец дал мне его, когда мне было восемь лет, – купил в ювелирном магазине Берга на Мэйн–стрит. В единственном ювелирном магазине в Миллгейте. Он никогда меня не подводит, я всегда ношу его с собой и…

– Знаю, – простонала Пег. – Я это слышала миллион раз.

Бартон нежно отложил серебряный компас, крепко ухватился за руль и уставился прямо перед собой; чем ближе он подъезжал к Миллгейту, тем более росло его возбуждение.

– Я знаю каждый сантиметр этой дороги. Помню, однажды…

– Да знаю я, что ты все помнишь. Боже, как бы я хотела, чтобы ты хоть что–то забыл! Мне надоело слушать подробности твоего детства, все эти радостные рассказы о Миллгейте, штат Виргиния. Мне выть хочется, когда я это слышу!

Дорога пошла вниз, и Бартон начал притормаживать.

– Вот, – мягко сказал он. – Смотри.

Под ними расстилалась небольшая долина, подернутая голубоватым туманом. Среди темной зелени черной лентой извивался ручей, вдали виднелась паутина грунтовых дорог и группа домов, похожая на виноградную гроздь. Миллгейт во плоти. Массивная, крупная мульда, образованная горами, окружающими долину. Сердце Бартона забилось быстрее. Его город… город, в котором он родился, провел детство и вырос. Он уже не надеялся увидеть его снова, но сейчас у него был отпуск, и когда они проезжали через Балтимор, у Бартона мелькнула эта мысль: повернуть у Ричмонда, чтобы еще раз взглянуть на свой Миллгейт, увидеть, как он изменился.

Городок открывался перед ними. Скопление бурых от пыли домов и магазины по обе стороны центральной улицы. Вывески, заправочная станция, кафе. Несколько мотелей и машины на стоянках, пивная «Золотое сияние». «Паккард» миновал аптеку, мрачное почтовое отделение и вдруг оказался в центре города.

Боковые улочки, старые дома, машины на стоянках. Бары и дешевые отели, медленно бредущие люди. Фермеры большей частью. Белые рубашки хозяев магазинов. Чайная. Мебельный магазин, два продуктовых. Большой рынок – овощи и зелень.

Бартон притормозил перед светофором, повернул в переулок и миновал невысокое здание школы. Несколько детей играют в баскетбол. Потом пошли другие дома, они были больше и аккуратнее. Тучная женщина средних лет в бесформенной юбке поливает сад. Табун лошадей.

– Ну? – спросила Пег. – Скажи же что–нибудь! Доволен ты?

Бартон не отвечал. Держа одной рукой руль, он выглянул в окошко, и лицо его при этом было бледно. Доехав до следующего переулка, повернул направо и вновь оказался на главной улице. Мгновением позже «паккард» снова ехал между аптеками, барами и кафе. Бартон по–прежнему молчал.

Пег забеспокоилась – в лице мужа она заметила что–то пугающее. Такого взгляда она у него еще не видела.

– Что случилось? – спросила она. – Он очень изменился? Не похож на тот, который ты помнишь?

Губы Бартона дрогнули.

– Да… – хрипло произнес он. – Я повернул направо… Я хорошо помню эти горы и эти холмы…

Пег схватила его за руку:

– Тэд, что случилось?

Лицо Бартона казалось вылепленным из воска.

– Я никогда прежде не видел этого города, – пробормотал он. – Здесь все не так. – Он повернулся к жене, растерянный и испуганный. – Это не тот Миллгейт, который я помню. Не тот город, в котором я родился и вырос!

Глава 2

Бартон остановил машину, трясущимися руками открыл дверцу и выскочил на раскаленную дорогу.

Все вокруг было незнакомым, совершенно чужим. Этот город не Миллгейт, разница была слишком очевидна. Никогда в жизни он не бывал здесь.

Взять хоть москательный магазин у бара. Это было старое деревянное строение с облупившейся желтой краской. Бартон даже мог разглядеть детали внутренних помещений, упряжь, разные фермерские инструменты, банки с краской, пожелтевшие календари на стенах. За засиженными мухами стеклами лежали мешки с удобрениями и средства для опрыскивания растений. Паутина, мятые картонные рекламы… Это был старый магазин, очень старый.

Бартон открыл ржавую дверь и вошел. Высохший старичок сидел за прилавком, словно затаившийся паук: в полутьме видны были только очки в металлической оправе, жилет и подтяжки. Со всех сторон его окружали листки бумаги и карандаши. В магазине было прохладно, даже холодно, повсюду царил беспорядок. Бартон прошел между рядами запыленных товаров и подошел к хозяину. Сердце его колотилось как безумное.

– Послушайте… – начал он.

Старик взглянул на него поверх очков.

– Вы что–то хотите? – спросил он.

– Вы уже давно здесь?

Старик поднял брови.

– Что вы имеете в виду? – спросил он.

– Этот магазин! Этот город! Вы уже давно здесь?

Старик помолчал, потом поднял узловатую руку и указал на табличку на латунном кассовом аппарате – 1927. Магазин открыли двадцать шесть лет назад.

Двадцать шесть лет назад Бартону был год, значит, магазин стоял здесь, пока он рос. Рос в Миллгейте. И все же он никогда прежде не видел этого магазина. И этого мужчины тоже.

– Давно вы живете в Миллгейте? – настаивал Бартон.

– Сорок лет.

– Вы меня узнаете?

Старик недовольно кашлянул.

– Никогда вас не видел, – ответил он.

Оба помолчали, причем старик упорно избегал смотреть на Бартона.

– Меня зовут Тэд Бартон, я сын Джо Бартона. Помните Джо Бартона? Рослый мужчина с широкими плечами и черными волосами? Мы жили на улице Сосновой в собственном доме. Не помните? – Его вдруг охватил страх. – А куда делся старый парк? Я часто играл там и помню – там стояла пушка времен Гражданской войны. А школа на улице Дугласа… когда ее снесли? Мясной магазин миссис Стази… Что с ней стало? Умерла?

Старик медленно поднялся со своего стула:

– Вас, наверное, хватил солнечный удар, молодой человек. Нет здесь никакой Сосновой улицы. Нет.

– Сменили название? – спросил сбитый с толку Бартон.

Старик оперся пожелтевшими руками на прилавок и в упор посмотрел на Бартона.

– Я живу здесь сорок лет, – сказал он. – Приехал сюда, когда вас еще и на свете не было, и никогда тут не было ни Сосновой улицы, ни улицы Дугласа. Есть здесь небольшой скверик, но он слишком мал, чтобы называть его парком. Вы, наверное, перегрелись на солнце, лучше бы вам прилечь. – Теперь он смотрел на Бартона подозрительно и даже со страхом. – Сходите–ка к доктору Миду.

Ничего не понимающий Бартон вышел из магазина и пошел по тротуару, держа руки в карманах. Яркое солнце заливало улицу своими лучами. На другой стороне улицы расположился небольшой продовольственный магазин. Бартон напряг память: что там было раньше? Что–то другое. Наверняка не продуктовый магазин. Но что?..

Кожевенный магазин. Ботинки, седла, прочие товары из кожи. Да, именно так: «Кожевенные товары Дойла. Выделанные кожи, дорожные сумки». Бартон однажды купил там пояс отцу в подарок.

Он перешел на другую сторону и направился к магазину. Над аккуратными горками фруктов жужжали мухи. Запыленные консервные банки, гудящий холодильник где–то сзади, проволочная корзина с яйцами.

Полная женщина средних лет вежливо кивнула ему:

– Чем могу служить?

У нее была располагающая улыбка.

– Простите, что беспокою вас, – хрипло сказал Бартон. – Когда–то я жил в этом городе и сейчас ищу здесь одно место.

– Какое?

– Магазин… – Он уже боялся продолжать. – «Кожевенные товары Дойла». Это название вам что–то говорит?

Лицо женщины выражало только удивление.

– А где он был? На улице Джефферсона?

– Нет, – буркнул Бартон. – Здесь, на Мэйн–стрит. На том месте, где я сейчас стою.

Удивление сменилось страхом.

– Не понимаю. Я живу здесь с детства, моя семья поставила этот дом и основала магазин еще в восемьсот девяносто девятом году. Я живу здесь всю свою жизнь.

Бартон попятился к двери.

– Понимаю… – пробормотал он.

Обеспокоенная хозяйка магазина шла за ним следом.

– Может, вы перепутали место? Может, вам нужно в другой город? Когда, вы сказали…

Ее голос умолк, когда Бартон оказался на улице. Подойдя к дорожному указателю, он машинально прочел на нем: улица Джефферсона.

Значит, это не Мэйн–стрит, он перепутал улицы. Надежда вновь ожила в его душе: да, он просто перепутал улицы. Магазин Дойла был на Мэйн–стрит, а это улица Джефферсона. Бартон быстро огляделся: где может быть Мэйн–стрит? Он пошел сначала медленно, потом все быстрее, повернул за угол и оказался в небольшом переулке, где по обе стороны стояли угрюмые бары, дешевые меблирашки и табачные лавки.

Бартон остановил первого же прохожего.

– Где здесь Мэйн–стрит? – нетерпеливо бросил он. – Я ищу Мэйн–стрит.

Худое вытянутое лицо прохожего отразило явную подозрительность.

– Отстаньте, – сказал он и быстро зашагал прочь.

Какой–то пьяный бродяга, подпиравший сожженную солнцем стену бара, громко рассмеялся.

Бартон споткнулся от страха. Он остановил еще одного человека – молодую девушку, спешившую с каким–то пакетом под мышкой.

– Мэйн–стрит! – выдавил он. – Где Мэйн–стрит?

Девушка рассмеялась и быстро прошла мимо. Метрах в десяти остановилась и крикнула:

– Здесь нет такой улицы!

– Нет здесь никакой Мэйн–стрит, – буркнула пожилая женщина, качая головой, другие поддержали ее, даже не замедляя хода.

Пьяный снова засмеялся, а потом рыгнул.

– Нет Мэйн–стрит, – с трудом выговорил он. – Они говорят вам святую правду. Все здесь знают, что такой улицы нет.

– Должна быть! – в отчаянии вскричал Бартон. – Должна!

Он остановился перед домом, в котором родился. Точнее, это был не тот дом, а большой отель вместо маленького бело–красного одноэтажного домика. Кроме того, улица называлась не Сосновой, а Фэйрмаунт–стрит.

Тогда он пошел в редакцию газеты. Теперь это была не «Миллгейт уикли», а «Миллгейт таймс», и размещалась она не в сером бетонном здании, а в покосившемся от старости двухэтажном деревянном доме. Когда–то в нем жили.

Бартон вошел.

– Чем могу служить? – дружелюбно спросил молодой человек, сидевший за стойкой. – Хотите дать объявление? – Он вытащил блокнот. – А может, подписаться?

– Мне нужна информация, – ответил Бартон. – Хотелось бы взглянуть на старые комплекты – меня интересует июнь двадцать шестого года.

Молодой человек заморгал. Это был симпатичный толстячок в белой рубашке с расстегнутым воротником, отутюженных брюках и с аккуратно подстриженными ногтями.

– Двадцать шестого? Боюсь, что все…

– Все–таки проверьте! – скрипнул зубами Бартон. Он бросил на стойку десять долларов. – И побыстрее, если можно!

Молодой человек сглотнул слюну, мгновение поколебался, а потом метнулся куда–то, словно испуганная крыса.

Бартон сел за стол и закурил. Когда он прикуривал вторую сигарету, парень вернулся. Лицо его покраснело от натуги, он тащил массивный том.

– Есть, – сообщил он, с грохотом хлопнул подшивку на стол и с облегчением выпрямился. – Хотите еще чего–нибудь? Только…

– Спасибо, – фыркнул Бартон.

Трясущимися руками он принялся листать старые пожелтевшие страницы. 16 июня 1926 года, день его рождения. Он нашел его, отыскал колонку рождений и смертей и торопливо просмотрел ее.

Все оказалось на месте: черные буквы на пожелтевшей бумаге. Водя вдоль строк пальцем, он беззвучно шевелил губами. Имя его отца перепутали: Дональд, а не Джо. Адрес был иной: Фэйрмаунт–стрит, 1386, вместо Сосновая, 1724. Имя матери Сара, а не Рут. Однако главное там было. Теодор Бартон, 3050 граммов, окружной госпиталь. Впрочем, и тут напутали. Все было перепутано.

Закрыв том, Бартон отодвинул его.

– Я хотел бы еще один комплект. Принесите мне газеты за октябрь тридцать пятого года.

– Минуточку, – ответил парень, вышел и вскоре вернулся.

Октябрь 1935 года, когда его семья продала дом и уехала вместе с ним в Ричмонд. Бартон снова уселся за стол и начал медленно перелистывать страницы. В номере за 9 октября он нашел свою фамилию, быстро пробежал взглядом страницу, и сердце его замерло. Да что там сердце – само время остановилось!

Новая вспышка скарлатины

Умер еще один ребенок. Водоем в высохшем речном русле закрыт представителем федеральной службы здоровья. Теодор Бартон, 9 лет, сын Дональда и Сары Бартон, живущих на Фэйрмаунт–стрит, 1386, умер сегодня в семь утра. Это уже шестая жертва скарлатины на протяжении…

Бартон машинально встал. Он даже не помнил, как вышел из редакции, и пришел в себя, лишь оказавшись на улице, залитой ослепительным солнцем. Не глядя по сторонам, он повернул за угол и пошел мимо незнакомых магазинов. Споткнувшись, он едва не сбил с ног какого–то мужчину, механически извинился и пошел дальше.

Очнулся он перед своим «паккардом». Из тумана, застившего все вокруг, вынырнула Пег и крикнула с огромным облегчением:

– Тэд! – Она подбежала к нему, груди ее прыгали под мокрой от пота блузкой. – Боже мой, что за свинство – оставить меня здесь и уйти! Я чуть со страху не умерла!

Бартон тупо сел в машину, молча повернул ключ зажигания и завел двигатель. Пег уселась рядом.

– Тэд, что случилось? Ты такой бледный. Тебе плохо?

Он выехал на улицу, не видя ни людей, ни машин вокруг. «Паккард» быстро набрал скорость… слишком быстро. По обе стороны мелькали туманные фигуры.

– Куда мы едем? – спросила Пег. – Мы уезжаем отсюда?

– Да. – Он кивнул. – Уезжаем.

Пег облегченно откинулась на сиденье.

– Слава богу. Я просто счастлива, что мы возвращаемся к цивилизации. – Она с беспокойством коснулась его руки. – Может, я поведу? Лучше бы тебе отдохнуть – ты так плохо выглядишь. Скажи, наконец, что случилось?

Бартон молчал. Он даже не слышал ее. Заголовок заметки по–прежнему стоял у него перед глазами: черные буквы на пожелтевшей бумаге:

Новая вспышка скарлатины

Умер еще один ребенок…

Этим ребенком был Тэд Бартон. Он не уехал из Миллгейта 9 октября 1935 года, а умер от скарлатины. Но это невозможно, ведь он жив! Это же он сидит в своем «паккарде» рядом с грязной, потной женой.

А может, он вовсе не Тэд Бартон?

Фальшивые воспоминания – даже фамилия и прочее, все содержимое его мозга кем–то подделано. В отчаянии он крепко стиснул руль. Но если он не Тэд Бартон, то кто же?

Он потянулся за своим компасом–талисманом, но даже он исчез. Хотя нет, в кармане что–то было.

Бартон вынул из кармана небольшой кусочек черствого хлеба. Сухарь вместо серебряного компаса.

Глава 3

Питер Триллинг присел на корточки и взял в руки глину, оставленную Мэри. Быстро превратив корову в бесформенную массу, он начал лепить снова.

Ноакс, Дейв и Уолтер смотрели на него с недоумением и возмущением.

– Кто тебя принял в игру? – гневно спросил Дейв.

– Это мой двор, – спокойно ответил Питер.

Его фигурка была почти готова. Мальчик поставил ее на землю рядом с овцой Дейва и топорной собакой Уолтера. Ноакс не обращал внимания на Питера и его фигурку, он все играл со своим самолетом.

– Что это? – со злостью бросил Уолтер. – Это ни на что не похоже.

– Это человек.

– Человек? Это, что ли, человек?!

– Иди–ка ты отсюда, – насмешливо сказал Дейв. – Ты слишком мал, чтобы с нами играть. Вали домой и попроси у мамочки леденец.

Питер ничего не ответил, взгляд его огромных карих глаз был сосредоточен на глиняном человечке. Он замер, наклонясь вперед, и лишь едва заметно шевелил губами.

Какое–то время ничего не менялось, но вдруг…

Дейв вскрикнул и отскочил в сторону, Уолтер громко ругнулся и побледнел, Ноакс перестал играть своим самолетом. Открыв рот, он замер неподвижно.

Маленький глиняный человечек шевельнулся, сначала едва заметно, потом энергичнее: дернул одной ногой, потом второй, согнул руки, ощупал и осмотрел свое тело, а затем вдруг побежал прочь.

Питер пронзительно засмеялся, пружинисто изогнулся и схватил удирающую глиняную фигурку. Маленький человечек яростно боролся, пока мальчик тащил его к себе.

– Ой–ой–ой… – прошептал Дейв.

Питер энергично раскатал ладонями глиняную фигурку, превратил ее в бесформенный комок, а затем разделил его на две части. Быстро, уверенно он слепил две похожие фигурки, двух маленьких глиняных человечков, вполовину меньших, чем первый. Поставив обе фигурки на землю, он молча выпрямился и стал ждать.

Сначала шевельнулся один, потом второй. Они встали, осмотрели свои руки и ноги и тоже бросились бежать. Один побежал в одну сторону, другой заколебался и дернулся было за ним, но тут же сменил направление и, миновав Ноакса, помчался к улице.

– Хватайте его! – крикнул Питер, поймав первую фигурку. Быстро вскочив, он побежал за второй, удиравшей к фургончику доктора Мида.

Фургон уже тронулся, когда глиняный человечек отчаянно прыгнул, размахивая руками и пытаясь уцепиться за сверкающий бампер. Однако фургон отъехал, оставив позади эту маленькую фигурку, которая по–прежнему размахивала руками, пытаясь ухватиться за машину, которой уже не было.

Питер нагнал человечка, наступил ногой и превратил в бесформенную кучку мокрой глины.

Уолтер, Дейв и Ноакс медленно подошли к нему.

– Поймал? – хрипло спросил Ноакс.

– Конечно, – ответил Питер, соскребая глину с ботинка. Лицо его было спокойно. – Ясно, поймал. Ведь он мой, верно?

Мальчики молчали, и Питер видел, что они испуганы. Это его удивило: чего тут бояться? Он начал что–то говорить, но тут подъехал и со скрипом затормозил запыленный желтый «паккард». Забыв о глиняных фигурках, Питер переключил внимание на него.

Двигатель смолк, открылась дверца, и из машины вылез какой–то мужчина. Он был красив, довольно молод, со взъерошенными волосами, густыми бровями и белыми зубами. Его двубортный пиджак был измят и попачкан, ботинки запылились, а галстук съехал на сторону. Припухшие слезящиеся глаза выдавали усталость. Медленно подойдя к мальчикам и с трудом остановив на них взгляд, он сказал:

– Это пансионат?

Никто не ответил. Все в городе знали пансионат миссис Триллинг, так что этот человек явно был нездешним. Говорил он с чужим лающим акцентом.

Питер наконец шевельнулся.

– Что вы хотите?

– Я ищу комнату.

Незнакомец сунул руку в карман, достал пачку сигарет и зажигалку, трясущимися руками прикурил, едва не выронив при этом сигарету. Мальчики спокойно наблюдали за ним.

– Пойду скажу маме, – сказал наконец Питер.

Он повернулся спиной к незнакомцу и не оглядываясь пошел к веранде. Вошел в холодный, погруженный в полумрак дом и направился на кухню, где миссис Триллинг мыла посуду.

Она раздраженно посмотрела на сына.

– Чего тебе? Не вздумай лезть в холодильник. До обеда ничего не получишь!

– Там во дворе какой–то тип, – сказал Питер. – Он хочет снять комнату.

Мэйбл Триллинг оживилась и торопливо вытерла руки.

– Не стой тут! – сказала она сыну. – Иди и пригласи его. Он один?

– Вроде бы.

Мэйбл Триллинг поспешила следом за сыном на веранду, а потом спустилась по лестнице. Слава богу, незнакомец еще не ушел. Люди перестали посещать Миллгейт, и пансионат был заселен лишь наполовину: в нем жили несколько стариков, городской библиотекарь, какой–то чиновник с семьей.

– Чем могу служить? – спросила женщина.

– Мне нужна комната, – устало произнес Бартон. – Только комната. Не имеет значения, как она выглядит и сколько стоит.

– Вы будете есть вместе с нами? Это обойдется вам вполовину дешевле того, что с вас возьмут в кафе; кроме того, мои блюда куда лучше того, что там подают, особенно приезжим. Вы из Нью–Йорка?

На лице незнакомца появилось выражение муки, но он быстро взял себя в руки.

– Да, из Нью–Йорка.

– Надеюсь, Миллгейт вам понравится, – сказала миссис Триллинг и направилась в дом, вытирая руки о фартук. – Это тихий, милый, спокойный город. Здесь не случается ничего плохого. Вы здесь по делу, мистер…

– Тэд Бартон.

– Вы здесь по делу, мистер Бартон? Мне кажется, вы приехали сюда отдохнуть. Многие ньюйоркцы летом покидают свои квартиры. Думаю, в это время там неинтересно. Вы мне расскажете, что вас сюда привело? Вы один? С вами никого нет? – Она взяла его за рукав. – Идемте, я покажу вам комнату. Долго вы собираетесь здесь прожить?

Бартон поднялся за ней на веранду.

– Еще не знаю. Может быть, день, а может, и подольше.

– Вы один?

– Возможно, моя жена подъедет позднее, если я задержусь. Она осталась в Мартинсвилле.

– А чем вы занимаетесь? – спросила миссис Триллинг, поднимаясь по покрытым потертым ковром ступеням на второй этаж.

– Страховками.

– Вот ваша комната. Окна выходят на холмы, так что у вас будет прелестный вид. – Она раздвинула простые белые занавески. – Видели вы когда–нибудь такие красивые склоны?

– Да, – ответил Бартон, – они прекрасны. – Он прошелся по комнате, разглядывая старую железную кровать, белый буфет и картинку на стене. – Все в порядке. Сколько это стоит?

Она хитро посмотрела на него.

– Конечно, вы будете питаться вместе с нами. Два раза в день – ленч и обед. – Она облизала губы. – Сорок долларов.

Бартон полез за бумажником, он явно не собирался торговаться. Вынув несколько бумажек, он молча вручил их женщине.

– Спасибо. – Миссис Триллинг облегченно вздохнула и быстро вышла из комнаты. – Обед в семь. Ленч уже был, но если хотите…

– Нет, спасибо, – покачал головой Бартон. – Это все. Есть я не хочу.

Он повернулся к ней спиной и уставился в окно.

Когда ее шаги стихли, Бартон закурил. Чувствовал он себя неважно: от долгой езды болели живот и голова. Оставив Пег в отеле в Мартинсвилле, он сразу же вернулся сюда. Если потребуется, он останется здесь на несколько лет. Нужно узнать, кто же он такой, а Миллгейт – единственное место, где это можно сделать.

Бартон невесело усмехнулся. Вряд ли даже здесь у него есть шансы. Какой–то мальчик умер от скарлатины восемнадцать лет назад. Никто уже этого не помнил – так, мелкое происшествие. Умирали сотни детей, люди рождались и уходили. Одна из множества смертей…

Дверь со скрипом отворилась.

Бартон быстро повернулся и увидел невысокого мальчика с огромными карими глазами. Он узнал его – сын хозяйки пансионата.

– Что тебе нужно, парень? – спросил он.

Мальчик закрыл за собой дверь, мгновение поколебался, потом вдруг спросил:

– Кто вы такой?

Бартон замер.

– Бартон. Тэд Бартон.

Паренька это, похоже, удовлетворило. Он обошел нового постояльца, внимательно его разглядывая.

– Как вы прошли? – спросил он. – Это редко кому удается. Должна быть какая–то причина…

– Прошел? – удивленно спросил Бартон. – Через что?

– Через барьер.

Мальчик вдруг отступил на шаг, его сверкающие глаза словно погасли. Бартон понял, что тот проговорился о чем–то, сказал такое, чего не хотел.

– Какой барьер? Где?

Мальчик пожал плечами:

– В горах. Это далеко. Кроме того, дорога в плохом состоянии. Зачем вы сюда приехали? Что хотите делать?

Было ли то обычное детское любопытство или что–то большее? Мальчик выглядел странно: он был худой, костлявый, с большими глазами, необычно высокий лоб закрывала прядь каштановых волос. Вообще он казался слишком впечатлительным для мальчика из небольшого провинциального городка на юге Виргинии.

– Ну, – медленно произнес Бартон, – у меня есть свои причины.

Реакция последовала мгновенно. Тело мальчика напряглось, глаза вновь нервно заблестели. Он отступил еще на шаг.

– Правда? – буркнул он. – А каким способом? Наверное, проскользнули через слабое место?

– Я ехал по дороге. По главной.

Огромные карие глаза засверкали.

– Иногда там нет барьера. Похоже, вы проехали, когда его не было.

Бартон почувствовал себя неловко. Он сблефовал, и блеф удался. Мальчик знал о каком–то барьере, Бартон о нем понятия не имел. Его охватил страх, он вдруг понял, что не видел, чтобы машины въезжали или выезжали из Миллгейта. Единственная ведущая в город дорога была разбита и не годилась для езды. Она вся заросла травой, высохла и потрескалась. Никто по ней не ездил. Вокруг только холмы, поля и покосившиеся изгороди. Может, что–то удастся узнать от этого мальчика.

– С каких пор ты знаешь о барьере? – с интересом спросил он.

Мальчик пожал плечами:

– Как это «с каких пор»? Я всегда о нем знал.

– А еще кто–нибудь о нем знает?

Мальчик рассмеялся:

– Конечно нет. Если бы они знали… – Он умолк.

Его огромные карие глаза вновь утратили блеск. Бартон смутился: мальчик брал над ним верх, отвечая на вопросы, вместо того чтобы их задавать. Он знал больше Бартона, и оба отлично понимали это.

– Ты умный парень, – сказал Бартон. – Сколько тебе лет?

– Десять.

– А как тебя зовут?

– Питер.

– Ты живешь здесь, в Миллгейте, с самого рождения?

– Конечно. А где бы еще я мог жить?

Бартон заколебался.

– Ты бывал когда–нибудь за городом, по ту сторону барьера?

Мальчик нахмурился. По его лицу было видно, что он не знает, как ответить, и Бартон понял, что наткнулся на нечто значительное. Питер беспокойно зашагал по комнате, держа руки в карманах потертых джинсов.

– Ясно, – сказал он. – Много раз.

– А как ты проходишь?

– Да есть способы.

– Сравним их? – торопливо предложил Бартон.

Однако ему не за что было уцепиться, и его гамбит отвергли.