Текст книги "Солнечная лотерея (сборник)"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 56 страниц)

Глава 10

Когда окончился танец, он повел ее обратно к столику, сжимая ее тонкие пальцы до тех пор, пока оба не уселись. Каминский дремал, развалившись на стуле и что–то бормоча себе под нос. Тайла сидела прямо, и весь вид ее говорил, что она в полном порядке. Она уже выпила свой коктейль и заказала еще.

– Еще разок, – бодро сказала Нина. Она подозвала официанта и повторила свой заказ. – Макс, у вас такой вид, будто мы надоели вам до смерти.

Каминский с трудом поднял лохматую голову.

– Мадам, – ответил он ей, – не троньте человека.

Ночь подходила к концу. Люди покидали бар, поднимались по лестнице вверх, выходили на улицу. На сцене опять появились те двое, мужчина и женщина, разделись и снова начали свой танец. Кассик не обращал на них внимания; погрузившись в собственные мрачные мысли, он сидел и тупо посасывал напиток, едва сознавая, что пьет, едва замечая рокот голосов в дымном воздухе подвала. Когда выступление закончилось, основная часть зрителей поднялась со своих мест и повалила к выходу. Бар наполовину опустел. От лестницы, ведущей на улицу, потянуло холодным утренним воздухом.

– Уже поздно, – сказал Кассик.

На лице Нины появилось выражение паники.

– Нет, они закрываются ненадолго, – горячо запротестовала она. – Там есть помещение, которое вообще не закрывается. Ну пожалуйста, потанцуем еще перед уходом.

Кассик покачал головой:

– Извини, любимая. Я падаю с ног.

Нина встала:

– Макс, пригласите меня.

– Конечно, – сказал Каминский. – Я сделаю все, что вы захотите. Повеселимся напоследок.

Неуклюже взяв ее за руку, он не то повел, не то потащил ее через толпу теснившихся к выходу людей туда, где танцуют. Там уже двигалось взад–вперед несколько измотанных пар. Двое гермафродитов, обе женщины, бесстрастно танцевали с двумя посетителями–мужчинами. Потом им, видимо, это надоело, они переменили пол и уже мужчинами побрели между столиков, подыскивая себе партнерш. Сидя за столом, Кассик спросил:

– Они что, умеют управлять своим полом?

Тайла все посасывала свой напиток.

– Наверно, – сказала она. – Это настоящее искусство.

– Разврат.

Одна за другой гасли лампы. Когда Кассик снова поднял глаза, он увидел, что Каминский сидит, облокотившись о стол. Уже не танцует. Но где Нина? Сначала он не мог найти ее взглядом, но потом узнал знакомые белокурые волосы. Она танцевала с одним из гермафродитов. Обняв ее за талию, стройный молодой человек танцевал с бесстрастным профессионализмом.

Не сознавая, что делает, Кассик встал.

– Ждите меня здесь, – сказал он Тайле.

Схватив сумку и плащ, Тайла тоже вскочила:

– Нам лучше быть вместе.

Но Кассик думал только о Нине. Его жена и гермафродит, держась за руки, уже шли туда, где, как подсказывал ему инстинкт, были какие–то кабинеты. Оттолкнув какую–то подвернувшуюся пару, он пошел за ними. Проскочив какое–то темное помещение, он оказался в пустом коридоре. Он слепо рванулся вперед. За поворотом он застыл как вкопанный.

Прислонясь к стене, со стаканом в руке стояла Нина и увлеченно разговаривала с гермафродитом. Ее белокурые волосы водопадом падали на плечи. Тело поникло от усталости, но глаза сияли ярко и лихорадочно.

Подойдя, Кассик сказал:

– Пойдем, маленькая. Нам пора идти. – Он смутно сознавал, что Тайла с Каминским шли за ним следом.

– Проваливай, – сказала Нина натянутым, металлическим тоном. – Давай, давай шагай отсюда.

– Что с тобой, – потрясенный, спросил Кассик, – а как же Джек?

– К черту Джека, – неожиданно взорвалась она, – все к черту, весь твой мир, я не вернусь больше назад, я остаюсь здесь. Если я тебе нужна, то ради бога – оставайся со мной!

Гермафродит лениво повернул голову и процедил:

– Слушай, приятель, не суй свой нос и вали отсюда. Здесь каждый делает что хочет и никто никому не указ, понял?

Кассик шагнул, сгреб его за воротник и оторвал от пола. Гермафродит оказался поразительно легким; сопротивляясь, он извивался, как червяк, и вдруг выскользнул из рук Кассика. Отступив назад, гермафродит вдруг неожиданно, сразу превратился в женщину. Она пятилась, отступала, извиваясь всем телом, и глаза ее словно дразнили Кассика.

– Ну давай, давай, – задыхаясь говорила она, – ну ударь меня.

Нина резко повернулась и пошла по коридору. Гермафродитка, заметив это, заторопилась вслед, лицо ее выражало нетерпение. Но не успела она подвести Нину к одной из дверей в конце коридора, как рядом оказалась Тайла. Профессиональным движением она схватила этого оборотня и заломила ему руку в парализующем захвате. Гермафродитка мгновенно превратилась в мужчину. Но тут подбежал Кассик и двинул его в челюсть. Оборотень сразу отрубился и без звука растянулся на полу.

– Она ушла, – просипел Каминский, с трудом держась на ногах.

Отовсюду сбегались люди; появился давешний партнер первого гермафродита, он в ужасе всплеснул руками и бросился к своему лежащему неподвижно товарищу.

Оглядевшись, Тайла быстро сказала:

– Она не в первый раз здесь. Если хотите, чтобы она ушла с вами, ее нужно уговорить. – Она подтолкнула его. – Пошли скорей.

Он нашел ее почти сразу. Она скрылась в ближайшую боковую комнату, из которой не было другого выхода. Там–то он ее и обнаружил. Он вошел, захлопнул за собой дверь. Нина сжалась в углу, хрупкая, жалкая; в глазах ее горел страх; она дрожала всем телом, молча глядела на него.

Комнатка была аскетически скромной, чистенькой, без единой пылинки. Занавески, мебель – ну все говорило об одном: только Нина могла обставить эту комнату. Ну конечно, это ее комната. Во всем чувствовалась ее рука, ее неповторимая личность. И больно было сознавать это.

За дверью раздался какой–то шум. Его покрыло грубое рычание Каминского:

– Дуг, ты здесь?

Он вышел и увидел за дверью Каминского и Тайлу.

– Я нашел ее. Она в порядке.

– Что вы собираетесь делать? – спросила Тайла.

– Пока остаться. А вам лучше уйти. Сумеете выбраться отсюда?

– Конечно, – сказала Тайла – она сразу все поняла. Взяв Каминского под руку, она повела его к выходу. – Удачи! Пошли, Макс. Нам здесь делать нечего.

– Спасибо, – сказал Кассик, твердо стоя в дверях. – Увидимся. Я разыщу вас обоих.

Хрупкая девушка, крепко вцепившись в руку протестующего и сбитого с толку Каминского, увлекала его за собой.

– Позвони мне, – лепетал он, – когда вернешься… когда выберешься отсюда… чтоб я знал, что с тобой все в порядке.

– Обязательно, – ответил Кассик. – Не забудь свой пакет.

Он дождался, пока они скроются за поворотом, потом вернулся в комнату.

Нина устало сидела на кровати, опершись спиной о стену и поджав под себя ноги. Она слабо улыбнулась, когда он вошел.

– Привет, – сказала она.

– Тебе лучше? – Он повернул замок и подошел к ней. – Они ушли, я отослал их домой.

Присев на край кровати, он спросил:

– Это ведь твоя комната, правда?

– Да. – Она избегала глядеть ему в глаза.

– Давно?

– Нет, что ты, недавно. Может, неделю. Или дней десять.

– Я не совсем понимаю, объясни. Ты хочешь остаться здесь, с этими людьми?

– Я просто хотела сбежать. Мне опротивела эта наша крохотная квартира… Мне хотелось иметь что–то свое, хотелось что–то делать. Не могу тебе объяснить, я и сама не все понимаю, себя не понимаю. Это как воровство, помнишь? Мне казалось, что я должна пройти через это.

– Ага, так вот зачем ты привела нас сюда. Твоя затея не имела бы смысла, если б ты не показала нам всего, что здесь есть.

– Наверное. Да, скорей всего, ты прав. Я хотела, чтобы ты увидел, чтобы ты знал… чтобы тебе стало известно, что мне есть куда уйти… что я могу не зависеть от тебя. Что я не беспомощна, что я ничем не привязана к твоей жизни. Там, за столиком, я ужасно испугалась!.. И героин заказала, чтобы только успокоить нервы. – Она слабо улыбнулась. – Это все так ужасно.

Он наклонился к ней, взял ее руки. Они были холодными и слегка влажными.

– Сейчас ты не боишься.

– Нет. – Она уже овладела собой. – Когда ты здесь, не боюсь.

– Я останусь сегодня с тобой, – сказал он. – Хочешь?

Она кивнула, вид у нее был несчастный.

– А завтра утром мы вернемся, хорошо?

Она отвернулась, и в голосе ее послышалось страдание:

– Не спрашивай меня. Не дави на меня. Я боюсь пока что–нибудь сказать, понимаешь, пока.

– Хорошо.

Как ему ни было больно, он не стал добиваться от нее ответа типа: «Конечно, дорогой, мы все можем решить завтра, вот выспимся хорошенько, позавтракаем как следует, вся эта дрянь испарится из организма, весь этот яд, вся эта гниль».

Наступило молчание. Нина задремала: глаза закрылись, она полулежала, опершись о стену, подбородок уткнулся в грудь, тело расслабилось.

Кассик долго сидел не двигаясь. В комнате похолодало. За дверью, в коридоре, стояла полная тишина. Часы показывали полпятого. Наконец он наклонился и снял с Нины обувь. Он поставил туфли на пол возле кровати, поколебался, но потом все же расстегнул пуговицы ее платья. Это далось ему не так просто: там были какие–то хитроумные петельки. Она дважды пыталась открыть глаза, но безуспешно и снова погружалась в сон. Наконец он справился с пуговицами, начал осторожно стаскивать верхнюю часть платья через голову. Повесив одежду на спинку стула, он поднял ее бедра и начал стаскивать юбку.

Боже, какая маленькая она без одежды! Без этого нарядного, пышного платья она казалась странно обнаженной и беззащитной перед любой опасностью. Нет, ну совершенно невозможно на нее злиться. Он накрыл ее одеялом и укутал как следует. Тяжелые белокурые волосы разметались по тканой шерсти, как полоски золота по пестрому красно–черному узору. Убрав волосы с ее глаз, он сел на кровать рядом и больше не двигался.

Неизвестно, сколько времени он просидел, ни о чем не думая, тупо глядя в полумрак комнаты. Нина спала неспокойно. То и дело она ворочалась, испуганно вскрикивала. Она словно боролась с кем–то во мраке тревожного сна, и эта битва проходила без него, она вела ее совсем одна. В конечном счете каждый из них был отрезан от другого. Каждый страдал в одиночку.

Под утро он услышал какой–то отдаленный, приглушенный шум. Сначала он не обратил на него внимания, но потом этот шум пробился–таки к его притупленному сознанию, и он узнал его. Дрожа от холода, он встал, подошел к двери, с величайшей осторожностью отпер замок и вышел в холодный пустой коридор.

Это был голос Джонса.

Кассик медленно пошел по коридору. Он проходил мимо закрытых дверей, боковых проходов, и никто не попался ему навстречу. Было без двадцати шесть; должно быть, только что взошло солнце. Через раскрытое окно в конце зала он увидел тусклый свет серенького неба, такого далекого и враждебного, словно он смотрел в ствол пушки. По мере того как он шел, голос раздавался все громче. Наконец он повернул за угол и очутился в каком–то огромном помещении, напоминавшем склад.

Нет, это не Джонс, нет, конечно. Это просто запись его выступления. Но присутствие самого Джонса ощущалось очень даже живо, создавая отвратительную атмосферу. На стульях, стоящих рядами, сидели мужчины и женщины, они слушали Джонса с напряженным вниманием. Весь склад был заставлен, завален тюками, ящиками, коробками, какими–то огромными связками. Коридор, оказывается, выходил под землей совсем в другое здание: он соединял между собой помещения различных фирм. Это было складом одной из них.

На стенах повсюду висели плакаты. Стоя в проходе, вслушиваясь в неистовый, страстный голос, он вдруг осознал, что попал в молитвенный дом. Сейчас шла предрассветная служба, на которую пришли рабочие, перед тем как отправиться на работу. В дальнем углу, откуда обычно взывают к пастве с проповедью, висела эмблема Джонса: перекрещенные бутылки Гермеса. По залу были рассеяны люди, одетые в форму различных ответвлений организации «Объединенные патриоты», в том числе женских и юношеских, каждый со своими значками, нарукавными повязками, кокардами. В углу прикорнули двое полицейских в касках: собрание было не запрещено. Собрания вообще не запрещались, в этом не было надобности.

Возвращаясь, он снова никого в коридоре не встретил. Здание начало оживать: с улицы заезжали на погрузку и разгрузку грузовики. Он отыскал нужную дверь и вошел в комнату.

Нина уже проснулась и сидела на кровати, широко раскрыв глаза.

– Ты куда ходил? Я думала…

– Я уже вернулся. Ходил посмотреть, кто это там. – Через закрытую дверь все еще можно было различить отдаленное рычание Джонса. – Слышишь?

– А–а… – Она кивнула. – Да, там собрание. Моя комната тоже к этому относится.

– Ты им помогала?

– Так, пустяки. Подписывала конверты. Раньше я часто выполняла такую работу. Занималась сортировкой информации. Реклама и все такое, да ты все это помнишь.

Сидя на краю кровати, Кассик взял сумочку жены и открыл. Там были какие–то бумажки, карточки, помада, зеркальце, ключи, деньги, носовой платок… Он вывалил все на кровать. Нина спокойно наблюдала. Она подтянулась к спинке кровати и лежала, облокотившись на нее обнаженным локтем. Кассик рылся в этой куче вещей, пока не нашел то, что хотел.

– Очень интересно, – сказал он. – Особенно должность и дата выдачи.

Членский билет организации «Объединенные патриоты» был выдан 17 февраля 2002 года. Восемь месяцев она уже была ее членом, вступив сразу после рождения Джека. Символический код, который он хорошо знал, говорил о том, что она является довольно ответственным деятелем Организации с полным рабочим днем.

– Так, значит, у тебя это серьезно, – заметил он, засовывая содержимое обратно в сумочку. – Пока я работал, ты тоже не сидела без дела.

– Да, тут работы хватает, – слабым голосом согласилась она. – Еще им не хватает денег. Я и в этом могла им немного помочь. Который час? Что–то около шести, наверно?

– Еще нет шести.

Он закурил сигарету. Как ни странно, он чувствовал себя хорошо, голова была ясной. Он не испытывал никаких эмоций. Может, они появятся позже. Может, и не появятся вовсе.

– Ну что? – сказал он. – Я думаю, еще рано уходить.

– Я бы еще поспала. – Глаза ее и вправду слипались. Она зевнула, потянулась и с надеждой улыбнулась. – Можно? А ты хочешь?

– Конечно.

Он погасил сигарету и стал развязывать шнурки.

– Это так необычно, – задумчиво сказала Нина, – похоже на приключение: мы здесь, вдвоем, запертая дверь, словно мы прячемся от кого–то… Понимаешь? Я хочу сказать, в этом нет ничего обыденного, банального. – Пока он расстегивал рубашку, она продолжала: – Мне так надоело одно и то же, день за днем одно и то же, я так устала от всего этого. Тусклая, однообразная жизнь замужней женщины с ребенком, зачуханной домохозяйки. Ради этого не стоит жить… разве ты не понимаешь? Разве тебе не хочется делать что–то полезное?

– У меня есть работа.

– Я знаю, – сразу поникнув, ответила она.

Он выключил свет и лег с ней рядом. Белый холодный солнечный свет просачивался в темную комнату сквозь щели ставней. Тело жены четко вырисовывалось в полумраке. Она откинула одеяло: неизвестно когда она успела скинуть остатки одежды. Нигде не видно было ни ее туфель, ни чулок, ни белья – все, наверное, аккуратно было сложено в шкаф. Она придвинулась к нему и порывисто обняла его.

– Как ты думаешь, – жарким шепотом сказала она, – может, это в последний раз?

– Не знаю. – Он ощущал только усталость; с огромным чувством благодарности он лег на спину, ощущая огромное напряжение во всем теле. Нина накрыла его своим телом, нежно расправив вокруг него шерстяное одеяло.

– Это твоя личная кроватка? – спросил он с легкой иронией.

– Что–то в этом роде… как в Средние века… маленькая комнатка, узкая кроватка. Шкафчик, умывальник. Целомудрие, бедность, послушание… что–то вроде духовного очищения для меня. Для всех нас.

Кассик старался не думать об этом. Разгульный вечер, наркотики, выпивка, эти упаднические танцы, в которых не было ничего, кроме вырождения, – и вот теперь это. Он ничего не понимал. Но во всем этом было нечто, превосходящее всякую логику. Одно вытекало из другого.

Она тесно прижалась к нему всем своим телом, принимая его, отдаваясь ему полностью и без остатка. Губы ее раскрылись, огромные глаза смотрели в упор.

– Да, да, – шептала она, ловя его взгляд, словно старалась заглянуть ему в самую душу, чтобы понять, что он чувствует, о чем сейчас думает. – Боже, как я люблю тебя.

Он молчал. Он лишь касался губами золотистых ее волос, словно пылающих в утреннем свете, языками пламени разметавшихся по подушке и одеялу. Снова и снова она порывисто обнимала его, прижималась к нему всем телом, пытаясь удержать его. Но он уже ускользал от нее. Он медленно повернулся на бок и затих, положив руку ей на шею, касаясь пальцами ее уха.

– Пожалуйста, – горячо зашептала она, – ну пожалуйста, не уходи.

Но он уже ничего не мог поделать. Он уходил все дальше… и она тоже отдалялась от него. Между их сцепившимися руками, прижавшимися друг к другу обнаженными телами уже лежала целая вселенная, в которой непрерывно раздавался приглушенный расстоянием металлический голос, бесконечная и бессмысленная мешанина слов, жестов и фраз, тупо долбящая стенку. Нескончаемое бормотание неистового безумца.

Глава 11

Слухи все–таки поползли. Кассик и словом не обмолвился о том, что случилось, все и так узнали. Не прошло и месяца, как где–то в середине ноября ему позвонила Тайла, неожиданно, без всякого предупреждения. Он сидел за столом, окруженный сводками и поступающей информацией, когда зазвонил местный видеофон. Звонок застал его врасплох.

– Извини, что беспокою тебя, – заговорила Тайла с экрана.

Ее маленькая, одетая в форму фигурка едва виднелась за большим рабочим столом, за спиной трещал телетайп. Большие темные глаза ее смотрели на него серьезно; в руке она держала конец ленты, продолжавшей выходить из механизма.

– Тут пришло сообщение, что твоя жена вернула себе девичью фамилию. Теперь она снова проходит под именем Нины Лонгстрен.

– Все правильно, – ответил Кассик.

– Ты не хочешь сказать мне, что там у вас случилось? Я не видела вас с той ночи.

– Давай встретимся после работы. Где хочешь. Мне сейчас некогда. – Он ткнул пальцем на свой стол, заваленный бумагами. – Да что тебе объяснять, сама видишь.

Они встретились на широкой лестнице главного здания Службы безопасности. Было семь вечера; холодное зимнее небо казалось почти черным. Тайла ждала его, глубоко сунув руки в карманы тяжелой меховой куртки; короткие черные волосы были схвачены шерстяной косынкой. Когда он спустился к ней по бетонным ступеням, она вышла на свет, и облако пара изо рта окружало ее светящимся ореолом; меховой воротник весь сверкал крохотными иголками льда.

– Расскажи ровно столько, сколько сам хочешь, – сказала она. – А то еще подумаешь, что я сую нос в чужие дела.

Рассказывать было особо нечего. В то утро, в одиннадцать или около этого, он отвез Нину домой. Они почти не говорили друг с другом. И лишь войдя в свою до боли знакомую маленькую гостиную, оба сразу поняли, что все кончено. Через три дня он получил предварительное извещение из брачной конторы: Нина возбуждала бракоразводный процесс. Время от времени они мельком встречались, когда она приходила за своими вещами. К тому времени, когда все бумаги были готовы, она уже сняла квартиру в другом районе.

– А как вы теперь? – задала вопрос Тайла. – Вы хоть остались друзьями?

Вот это–то и было самое печальное.

– Да, – коротко ответил он, – мы остались друзьями.

В вечер перед официальным разводом он пригласил Нину поужинать. В кармане у него лежали последние подписанные бумаги. Напряженно просидев около часа в полупустом ресторане, они в конце концов сдвинули в сторону серебряные приборы и подписали все, что осталось. Так и закончилась их супружеская жизнь. Он отвез ее в гостиницу, привез ей из дома все, что оставалось из ее вещей, и уехал. Идея с гостиницей была тонко продумана: оба пришли к соглашению, что будет лучше, если он так и не узнает, где она теперь живет.

– А что с Джеком? – спросила Тайла. Она вся дрожала, и клубы пара от ее дыхания достигали его лица. – Что с ним стало?

– Его забрали в ясли Федправа. Официально он наш сын, но практически мы не имеем права претендовать на него. Мы можем с ним встречаться, если захочется. Но не несем за него никакой ответственности.

– А забрать его нельзя? Прости, я не знаю, какие тут бывают законы.

– Только если подадим заявление о воссоединении. То есть снова поженимся.

– Значит, теперь ты один.

– Да. Теперь я один.

Расставшись с Тайлой, он взял машину на полицейской стоянке и через весь город поехал домой. Мимо него по улицам шли бесконечные толпы сторонников Джонса, у них уже было название: «Парни Джонса». При каждом удобном случае эта организация выходила на улицы, чтобы продемонстрировать свою растущую мощь. В сумерках зимнего вечера демонстранты с плакатами и лозунгами куда–то спешили. Орды одинаково одетых людей с преданными и восхищенными лицами. Он прочитал, что было написано на одном из плакатов:

ДОЛОЙ АНТИНАРОДНЫЙ ТИРАНИЧЕСКИЙ РЕЖИМ РЕЛЯТИВИЗМА!

СВОБОДУ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ МЫСЛИ!

А вот и другой плакат мелькнул в окошке его машины:

ДОЛОЙ ТАЙНУЮ ПОЛИЦИЮ, ГЛАВНОГО ОРГАНИЗАТОРА ТЕРРОРИСТСКОГО ТОТАЛЬНОГО КОНТРОЛЯ ЗА УМАМИ!

ДОЛОЙ КОНЦЕНТРАЦИОННЫЕ ЛАГЕРЯ!

ДОЛОЙ РАБСКИЙ ТРУД!

СВОБОДУ ВСЕМ ЗАКЛЮЧЕННЫМ!

А вот плакат и попроще… и, пожалуй, самый эффектный из всех.

ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ К ЗВЕЗДАМ

Всюду развевались знамена – он не мог сдержать волнения, глядя на это. Его действительно волновала эта исполненная неистовой радости мысль вырваться за пределы Солнечной системы, в пространства с бесконечным количеством солнц, достичь звезд, иных миров. Он не был каким–то особенным, он тоже хотел этого.

Утопия. Золотой век. Они не обрели его на Земле; последняя война показала, что он никогда не настанет. Тогда они обратились к другим планетам. Они придумали себе романтическую сказку, сами себя очаровывая ее ложью. Другие планеты, говорили они, зелены и плодородны, там в благодатных долинах катят свои воды прозрачные реки, там холмы покрыты густыми лесами, именно там и находится утраченный нами Рай, вновь обрести который всегда надеялись люди. Но нет, они ошибаются. Иные планеты безжизненны и ужасны: кроме застывшего метана и холодных скал, там ничего больше нет. Там нет жизни, ни единый звук не раздается в мертвой тишине среди мертвых скал, окутанных вечным мраком.

Но сторонники Джонса не сдавались: у них появилась мечта, им дано было откровение. Они были убеждены, что где–то существует Вторая Земля. Кто–то каким–то образом ухитрился утаить ее от них – это был явно чей–то заговор. На Земле во главе его стояло, конечно, Федеральное правительство; его официальная идеология, релятивизм, душила всякую свободную мысль. За пределами Земли это, само собой, шлынды. Убрать Федправ, уничтожить шлындов – вот и все… Земля обетованная откроется за ближайшим холмом.

И все же не отвращение чувствовал Кассик, глядя на этих шагающих по улицам мечтателей. Нет, это было восхищение. Они были идеалистами. А он, увы, реалист. И он стыдился этого.

На каждом углу стоял ярко освещенный стол, за которым деятель Организации собирал подписи под петицией: «За всемирный референдум по вопросу отставки Федправа и назначения Джонса верховным правителем на время преодоления существующего кризиса». Возле каждого стола стояла длинная очередь.

Зрелище было не из веселых: длинные очереди, люди, измотанные на работе, сами пришли сюда и терпеливо ждут, чтобы поставить свою подпись. Там не было видно лиц, светящихся энтузиазмом, как в толпах с плакатами; там стояли простые граждане, которые хотели одного: свергнуть законно избранное правительство, а на его место поставить авторитет, обладающий абсолютной властью, и тем самым поставить судьбу в зависимость от каприза отдельной личности.

Поднимаясь по лестнице в свою квартиру, Кассик услышал тонкий пронзительный вой. Усталый, почти на грани отчаяния, он не сразу понял, что это такое; лишь когда он открыл дверь и зажег свет, до него дошло, что это сигнал тревоги, раздавшийся из видеофона.

Он нажал кнопку, и на экране появилась запись срочного сообщения: из–за стола встал директор Пирсон и повернулся в его сторону:

– Приказываю немедленно явиться в офис. Все остальное отставить.

Изображение пропало, потом появилось снова, и Пирсон повторил:

– Приказываю немедленно явиться в офис. Все остальное отставить.

Когда сообщение появилось на экране в третий раз, Кассик в бешенстве выдернул шнур.

Сначала он не чувствовал ничего, кроме глухого раздражения. Он очень устал и хотел одного: поужинать и лечь в постель. Был еще один вариант: пригласить куда–нибудь Тайлу – они говорили об этом, правда, ни о чем конкретном не договорились. Сначала он решил наплевать на приказ: Пирсон никогда бы не узнал, ведь могло так случиться, что его до утра не было бы дома.

Размышляя об этом, Кассик пошел на пустую, заброшенную кухню сооружать себе сандвич. Когда сандвич был готов, решение созрело. Он торопливо вышел из квартиры, сбежал вниз, вывел из гаража машину и помчался в полицейское управление, по дороге уплетая сандвич. Он вспомнил, что говорила ему Тайла, что он слышал на работе, и все это, казавшееся в свое время ему неважным, незначительным, теперь обретало зловещий смысл.

Пирсон принял его немедленно.

– Ситуация такая: ваш дружок Каминский сегодня в полчетвертого собрал все свои бумаги, набил до отказа ими портфель и удрал.

Пораженный Кассик не мог выговорить ни слова. Он стоял как дурак и выковыривал из зубов остатки сандвича.

– Для нас это не было неожиданностью, – продолжил Пирсон; он стоял, расставив ноги, за своим столом, высокий, прямой и беспощадный. – Мы поймали его в сотне миль отсюда и вынудили совершить посадку.

– Куда он направлялся? – спросил Кассик, но тут же догадался сам.

– У него там какие–то делишки с людьми Джонса. Он уже несколько месяцев что–то такое раскручивал. В обмен они ему обещали убежище. У них есть что–то такое в этом роде. Каминский собирался отсидеться там во время войны или что там еще грянет. Он, видите ли, умывает руки, он решил покончить с полицией. В отставку–то теперь подать невозможно – сейчас из полиции никого не увольняют. Не то время.

– Что с ним сделали? Где он теперь?

– В Саскачеванском лагере. Пожизненно. Я приказал сразу же отправить его туда. Еще я хочу предать этот случай широчайшей гласности. В назидание другим.

– Но ведь он болен, – хрипло сказал Кассик. – Это старый и больной человек. Он сам не понимает, что делает. Он скоро совсем развалится, не в лагерь его нужно, а в больницу!

– Расстрелять его нужно, вот что. Жаль, что мы больше не расстреливаем. Тогда пусть работает, пока не загнется. Твой старина инструктор будет сортировать болты всю оставшуюся жизнь.

Пирсон вышел из–за стола.

– Я говорю все это вам, потому что часть вины лежит и на вас. Мы со всех вас не спускали глаз: и с Каминского, и с этой бывшей коммунистки Тайлы Флеминг, и с вашей жены. Нам известно, что ваша жена является агентом Джонса; нам известно, что она работала на них, жила там, где они устраивали свои сборища и где им внушали все эти завиральные идеи; нам также известно, что она снабжала их деньгами. – Закрыв блокнот, он добавил: – И Каминский об этом знал. Через него проходила вся эта информация, а он пытался утаить ее.

– Он просто не хотел, чтобы я знал об этом.

– Он не хотел, чтобы мы знали, вы это хотите сказать? Мы сразу поняли, что, после того как жена ушла от вас и прекратила с вами всякие отношения, он, скорей всего, сбежит. Мы знали, что рано или поздно он последует ее примеру. Что касается вас… – Пирсон пожал плечами, – не думаю, что вы бы могли сделать то же самое, я не верю в это. Как и эта девчонка – она все же на нашей стороне… Но все равно… грязная все–таки у нас работа. – Неожиданно голос его смягчился. – Все это так ужасно… какой был чудесный старик. Я думаю, вы должны это знать.

– Спасибо. – Кассик стоял ошеломленный.

– Возможно, вы правы. Конечно, его нужно бы отправить в больницу. Но мы не можем позволить себе этого: борьба идет не на жизнь, а на смерть. Многие из нас хотели бы уйти… может быть, даже все.

– Может быть, – согласился Кассик, почти не слушая его.

– Люди Джонса проникают повсюду. Рушится все здание: это происходит везде, во всех слоях общества. Даже здесь, в Службе безопасности… люди куда–то исчезают, бегут… как вот этот Каминский. Я должен посадить его в лагерь. Если бы было можно, я бы не задумываясь убил его.

– Вы бы не захотели.

– Да, – согласился Пирсон. – Не захотел бы. Но сделал бы это.

Какое–то время он молчал. Потом продолжил:

– Каминскому попали в руки материалы, связанные с одной сверхсекретной программой. Что–то там касающееся Департамента здоровья… Что именно, мне неизвестно, да у нас это никому не известно. В Совете, конечно, знают, в чем там дело.

Этим занимался один биохимик, некий Рафферти. Вы могли слышать о нем. Он исчез лет тридцать назад.

– Помню, – рассеянно сказал Кассик; он никак не мог сосредоточиться. – С Максом все в порядке? Его не ранили?

– Все в порядке. – Пирсон нетерпеливо продолжил: – Вам следует взять на себя секретную часть этого проекта. Я догадываюсь, что этот сукин сын Джонс все о нем знает. Каминский не успел передать им документы, но Джонс, вероятно, получал устные сообщения. – Он яростно щелкнул пальцами. – Все равно Джонс ничего не может сделать. У него нет власти… пока. А пока ее нет у него, мы будем продолжать проект.

– Что я должен делать? – тупо спросил Кассик.

– Скорей всего, я отправлю вас к Рафферти, и вы на месте увидите, в чем там дело. – Он достал из ящика стола нужные бумаги и протянул их Кассику. – Рафферти уже сообщили про Каминского. Он вас ждет, все готово. Отправляйтесь немедленно и доложите мне, как только там все распутаете. Не проект – мне наплевать на него. Меня интересует только безопасность. Понятно?

Совершенно ошеломленный, Кассик вышел из здания. У обочины тарахтел скоростной полицейский крусер, возле него стояли трое полицейских в блестящих касках с автоматами в руках. Когда он подошел к ним, они вытянулись, но он был так потрясен, что мысли путались в голове и он едва понимал, что происходит.

– Вам что–нибудь известно? – спросил он. – Я даже не знаю, куда ехать.

– Мы уже получили приказ, сэр, – сказал один из полицейских. – Маршрут там указан.

Через минуту они взмыли над темным городом; он представления не имел, куда и зачем он летит. Машина шла на автопилоте. Полицейский справа спокойно дремал, положив автомат на колени. Другие двое затеяли игру в карты. Кассик откинулся на спинку кресла и приготовился к долгому полету.

Однако путешествие закончилось неожиданно. Корабль пошел на снижение, один из полицейских отложил карты и взял управление на себя. Под ними раскинулось море мерцающих огней во мраке ночного города. И только когда корабль опустился на плоскую крышу одного из домов, Кассик узнал Сан–Франциско. Так вот что имел в виду Каминский в ту ночь. Они тут рядом… Эти бессвязные слова имели отношение к проекту; он случайно пробормотал их, размышляя о нем и не решаясь заговорить об этом вслух. Теперь он узнает, в чем там дело… Но думал он теперь не о проекте Федправа, а о том, что сейчас делает Каминский в лагере.