Текст книги "Солнечная лотерея (сборник)"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 56 страниц)

Затем среди хаотического сплетения мнений возникла и сформировалась отчетливая точка зрения. Насколько Аллан мог судить, говорил один человек.

– Попытки эти просто смехотворны. Мистер Перселл – один из наиболее уважаемых членов секции. Как известно почти каждому из нас, агентство, в котором работает мистер Перселл, поставляет множество материалов, которые использует Телеинформацион. Неужели кто–то ждет, что мы поверим, будто человек, который трудится на благо поддержания морального уровня общества, сам морально неустойчив? Как бы это характеризовало наше общество в целом? Просто парадокс, что да, то да. Ведь именно такие благородные люди, преданно служащие обществу, примером собственного поведения создают нам образец для подражания.

Не веря своим ушам, Аллан пристально поглядел через зал на жену. Вид у Дженет был ошеломленный. Да и слова подобраны в несвойственной для нее манере. Очевидно, говорил кто–то другой.

– Семья мистера Перселла арендует здесь квартиру на протяжении нескольких десятилетий, – продолжал голос. – Мистер Перселл родился здесь. Многие люди приходили и уходили за то время, которое он тут прожил. Лишь немногие из нас сумели сохранить право аренды так же долго, как и он. Сколько человек из присутствующих посещали этот зал до появления мистера Перселла? Поразмыслите над этим. Мы проводим собрания вовсе не затем, чтобы попирать достоинство человека. Мистер Перселл занял это место вовсе не для того, чтобы мы осыпали его издевками и насмешками. Похоже, кое–кто здесь полагает: чем респектабельнее человек, тем больше причин для нападок на него. Но, нападая на мистера Перселла, мы ставим под удар лучшее, что есть в нас самих. И никто от этого не выигрывает.

Аллану стало неловко.

– В основе деятельности подобных собраний, – продолжал голос, – лежит мысль о том, что человек несет моральную ответственность перед обществом, в котором живет. Мысль прекрасная. Но общество тоже несет моральную ответственность перед человеком. Если общество просит человека публично покаяться в грехах, оно обязано как–то откликнуться. Оно должно проявить уважение и оказать поддержку. Общество не может не понимать, что ему оказывают честь, если это место занимает такой гражданин, как мистер Перселл. Его жизнь посвящена заботе о нашем благополучии, усовершенствованию нашего общества. Если ему раз в жизни захотелось выпить три стакана вина и произнести одно слово, недопустимое с точки зрения морали, мне кажется, пусть он так и сделает. Мне это не мешает.

Наступила тишина. Все сидевшие в зале присмирели в приливе благоговения. Никто не смел заговорить.

Стоявшему на трибуне Аллану хотелось, чтобы кто–нибудь обрушился на него с нападками. Чувство неловкости переросло в стыд. Человек, который его расхваливал, ошибался, ведь он не знал о нем очень многого.

– Погодите минутку, – возразил Аллан. – Скажем без обиняков: я поступил плохо. Я не имею права напиваться и сквернословить точно так же, как и все другие.

Голос произнес:

– Перейдем к следующему делу. Похоже, ничего особенного тут нет.

Восседавшие на трибуне пожилые дамы посовещались и через некоторое время вынесли вердикт. Миссис Бирмингэм поднялась на ноги.

– Соседи мистера А. П. находят нужным воспользоваться данным случаем, чтобы осудить его поведение седьмого октября ночью, но считают, что в силу безупречности его характеристики в прошлом необходимость в дисциплинарных взысканиях отсутствует. Мистер А. П., вы можете вернуться в зал.

Аллан спустился вниз и подошел к жене. Не помня себя от радости, Дженет изо всех сил прижалась к нему.

– Кто бы ни был этот человек, благослови его Бог.

– Я такого не заслужил, – обеспокоенно проговорил Аллан.

– Заслужил. Конечно, заслужил. – Безрассудный блеск в ее глазах. – Ты замечательный человек.

Невдалеке, у одного из столиков, спокойно стоял невысокий пожилой мужчина с седыми чуть поредевшими волосами и сдержанной улыбкой. Мистер Вейлс. Он взглянул на Аллана и тут же отвернулся.

– Вот этот человек, – решил Аллан. – Вейлс.

– Ты уверен?

На трибуну поднялся следующий подсудимый, и миссис Бирмингэм огласила обвинение:

– Девятого октября две тысячи сто четырнадцатого года миссис P. M. всуе употребила имя Господне в присутствии мужчин и женщин, действуя сознательно и по собственной воле.

Голос произнес:

– Пустая трата времени.

И началась дискуссия.

Когда собрание закончилось, Аллан подошел к Вейлсу. Выйдя из зала, тот задержался, словно поджидал его. Аллан несколько раз встречался с ним в холле, но не мог припомнить, чтобы им доводилось о чем–нибудь разговаривать, они лишь обменивались пожеланиями доброго утра.

– Это были вы, – сказал Аллан.

Они пожали друг другу руки.

– Рад, что мне удалось вас выручить, мистер Перселл. – Голос Вейлса звучал бесцветно, ничем особенным он не отличался. – Я заметил, что вы вступились за девушку. Вы всегда помогаете людям, которых разбирают. И я дал себе обещание: если мистер Перселл когда–нибудь окажется на этом месте, я сделаю для него то же самое. Мы все уважаем вас, мистер Перселл, вы нам нравитесь.

– Спасибо, – смущенно улыбнулся Аллан.

Когда они с Дженет поднимались к себе в квартиру, она спросила:

– В чем дело? – Собрание осталось позади, поэтому она впала в состояние болезненного возбуждения. – Почему у тебя такой мрачный вид?

– У меня мрачное настроение, – ответил он.

Глава 8

Доктор Мальпарто проговорил:

– Доброе утро, мистер Коутс. Пожалуйста, снимайте пальто и садитесь. Располагайтесь поудобнее.

И тут доктора охватило странное неприятное чувство, потому что стоявший перед ним человек был вовсе не мистер Коутс, а Аллан Перселл. Мальпарто поспешно поднялся на ноги, извинился и вышел в коридор. Его затрясло от волнения. Лицо оставшегося в кабинете Перселла выражало смутное недоумение. Высокий, привлекательный, пожалуй, чересчур серьезный мужчина лет тридцати в тяжелом пальто. Вот он – человек, которого Мальпарто надеялся встретить. Но он не ждал его так скоро.

Он вынул ключ, открыл свою картотеку и взял досье Перселла. Бегло просмотрел его на обратном пути в кабинет. Содержание оставалось таким же загадочным, как и прежде. Вот крайне ценная энцефалограмма, неустранимый синдром тоже на месте. Мальпарто вздохнул от удовольствия.

– Прошу прощения, мистер Перселл, – сказал он, закрывая за собой дверь. – Сожалею, что заставил вас ждать.

Пациент нахмурился:

– Давайте придерживаться имени Коутс. Или старый принцип насчет врачебный тайны больше у вас не в чести?

– Пусть будет «мистер Коутс». – Мальпарто сел и надел очки. – Скажу вам откровенно, мистер Коутс, я ждал вашего прихода. Примерно неделю назад мне в руки попала ваша энцефалограмма с заключением Диксона. У меня возник большой интерес к вам, и я испытываю глубокое удовлетворение, поскольку мне представился случай заняться… – Он кашлянул. – Вашей проблемой. – Он чуть было не сказал «вашим делом».

Мистер Коутс беспокойно заерзал в удобном, обтянутом кожей кресле. Он закурил сигарету, нахмурился, потер складку на брюках.

– Мне необходима помощь. У нас ее никому не оказывают, и в этом состоит один из недостатков МОРСа; людей просто объявляют неполноценными и изгоняют из общества.

Мальпарто кивнул в знак согласия.

– К тому же, – сказал мистер Коутс, – меня разыскала ваша сестра.

Это известие обескуражило Мальпарто. Гретхен не только ввязалась в это дело, но и проявила изрядное хитроумие. Со временем мистер Коутс пришел бы и сам, но Гретхен сократила срок ожидания вдвое. Он задумался над вопросом: к чему ей это?

– А вы не знали? – спросил мистер Коутс.

Он решил ответить честно:

– Нет, не знал. Что, впрочем, не важно, – и зашуршал страницами карточки. – Мистер Коутс, не могли бы вы охарактеризовать своими словами, в чем заключается ваша проблема?

– В работе.

– А именно?

Мистер Коутс закусил губу.

– Пост директора ТИ. В понедельник мне предложили его занять.

– В настоящее время вы являетесь главой независимого исследовательского агентства? – Мальпарто сверился со своими бумагами. – Когда вы должны дать ответ?

– Не позднее послезавтра.

– Крайне интересно.

– Не правда ли? – сказал мистер Коутс.

– У вас не очень много времени. Как вам кажется, вы сможете принять решение?

– Нет.

– Почему нет?

Пациент замешкался с ответом.

– Вы боитесь, не прячется ли у меня в шкафу недомерок? – Мальпарто ободряюще улыбнулся. – Здесь единственное во всей нашей благословенной цивилизации место, куда недомеркам закрыт доступ.

– Я слышал об этом.

– Счастливая прихоть истории. Кажется, жена майора Стрейтера питала благосклонность к психоаналитикам. Последователь Юнга с Пятой авеню исцелил ее от частичного паралича правой руки. Представляете себе женщин такого типа?

Мистер Коутс кивнул.

– Поэтому, – сказал Мальпарто, – после создания Правительственного Комитета и национализации земли нам позволили продолжать свою деятельность. Нам, то есть бойцам психофронта, оставшимся в живых после войны. Стрейтер был человек осмотрительный. Необычное свойство. Он понимал, что необходимо…

Мистер Коутс сказал:

– В воскресенье вечером кто–то передвинул рычажок у меня в голове. И я превратил статую майора Стрейтера в карикатуру. Что и мешает мне принять предложение и стать директором ТИ.

– А–а, – сказал Мальпарто и впился взглядом в энцефалограмму, в неустранимую кривую.

У него возникло ощущение, будто он повис вверх ногами над океаном и пляшущая пена забивает его легкие. Он осторожно снял очки и протер их носовым платком.

За окном кабинета раскинулся город – плоская поверхность, лишь шпиль МОРСа возвышается точно в центре. От него концентрическими кольцами расходились зоны, аккуратные линии и завитки, упорядоченные пересечения.

«По всей планете», – подумал доктор Мальпарто.

Словно шкура огромного млекопитающего, наполовину погрузившегося в грязь. Увязшего в подсыхающей глине суровой пуританской морали.

– Вы родились здесь, – проговорил он наконец.

Все сведения, история жизни пациента у него в руках; он перелистал страницы.

– Все мы здесь родились, – отозвался мистер Коутс.

– Вы познакомились с женой в одной из колоний. Что вы делали на Бет–четыре?

Пациент сказал:

– Проверял пакет. Я работал консультантом в тогдашнем агентстве «Уинг–Миллера». Мне хотелось создать пакет, основанный на опыте колонистов–сельскохозяйственников.

– Вам понравилось там?

– В каком–то смысле – да. Похоже на границу продвижения поселенцев. Мне запомнился дощатый фермерский домик с белеными стенами. Он принадлежал ее родственникам… ее отцу. – Он приумолк на мгновение. – Мы с ним часто спорили. Он издавал местную газету в маленьком городке. Мы спорили и пили кофе ночи напролет.

– А… – Мальпарто заглянул в карточку. – Дженет принимала участие в спорах?

– Изредка. Она слушала. По–моему, она боялась отца. И может быть, чуть–чуть побаивалась меня.

– Вам тогда было двадцать пять лет?

– Да, – ответил мистер Коутс. – А Дженет – двадцать два года.

Мальпарто сверился с досье:

– Ваш отец к тому времени уже умер. А мать еще была жива?

– Она умерла в две тысячи сто одиннадцатом году, – сказал мистер Коутс. – Немногим позже.

Мальпарто поставил видео– и аудиопленки.

– Можно мне записать нашу беседу?

Пациент подумал.

– Да, пожалуй. Все равно я у вас в руках.

– В моей власти? Как будто я – волшебник? Вряд ли. В моих руках оказалась ваша проблема: рассказав о ней, вы как бы переложили ее на меня.

Похоже, мистер Коутс перестал испытывать напряжение.

– Спасибо, – сказал он.

– На сознательном уровне, – продолжил Мальпарто, – вы не знаете, почему надругались над статуей, мотивы прячутся где–то в глубине. По всей вероятности, эпизод, связанный со статуей, является частью более обширного процесса, тянувшегося, быть может, многие годы. Если мы станем заниматься отдельным происшествием, нам никогда не удастся его понять; смысл кроется в обстоятельствах, которые ему предшествовали.

Пациент скорчил гримасу.

– Вы тут волшебник.

– Мне бы хотелось, чтобы вы воспринимали меня как–нибудь иначе.

Его покоробило от представлений, в которых он узнал расхожий стереотип: обыватели стали относиться к психоаналитикам из санатория со смешанным чувством страха и преклонения, как будто санаторий представлял собой какой–то храм, в котором психоаналитики были жрецами. Как будто они занимаются какой–то ритуальной бредятиной, а ведь на самом деле работа ведется строго научно, в лучших традициях психоанализа.

– Не забывайте, мистер Коутс. – Мальпарто нахмурился. – Я смогу вам помочь, только если вы этого захотите.

– Сколько это будет стоить?

– Нужно выяснить, какой у вас доход. Стоимость лечения определят исходя из вашей платежеспособности.

Весьма характерно для учения МОРСа – извечная бережливость протестантов. Ничего не следует тратить впустую. Всегда нужно хорошенько поторговаться.

Голландская реформатская церковь жива даже в душе этого беспокойного еретика… мощь несгибаемой революции, положившей конец эпохе Расточительства, уничтожившей «греховность и коррупцию», а вместе с ними досуг и душевный покой, способность посидеть просто так и ничего не брать в голову.

«Интересно, как жилось тогда?» – подумал Мальпарто.

В те дни, когда дозволялась праздность. В каком–то смысле это был золотой век, и в то же время существовало странное смешение, удивительный сплав свободы эпохи Возрождения с ограничениями эпохи Реформации. В душе каждого человека жило и то и другое – два начала в борьбе друг с другом. И в конце концов голландские проповедники, вещавшие об адском пламени, одержали победу…

Мистер Коутс сказал:

– Давайте поглядим на лекарства, которые вы тут применяете. И на ваши световые и высокочастотные новинки техники.

– Всему свое время.

– Господи, мне нужно дать ответ миссис Фрост не позднее субботы.

– Посмотрим на ситуацию здраво. Мы не добьемся никаких значительных изменений за сорок восемь часов. Мы исчерпали запас чудодейственных средств несколько веков назад. Нас ожидает долгий трудоемкий процесс, перед нами множество препятствий.

Мистер Коутс нервно зашевелился.

– Вы считаете, что в центре всего – насмешка над статуей, – сказал Мальпарто. – Давайте от этого отталкиваться. Что вы делали перед тем, как вошли в Парк?

– Я навестил друзей.

Мальпарто уловил что–то в тоне пациента и спросил:

– Где? Здесь, в Новейшем Йорке?

– На Хоккайдо.

– Разве там кто–нибудь живет? – Мальпарто был искренне удивлен.

– Несколько человек. Они не живут подолгу.

– Вы и раньше там бывали?

– Время от времени. Я ищу идеи для пакетов.

– А что вы делали до того?

– Почти весь день работал в агентстве. Потом мне стало… скучно.

– Вы отправились на Хоккайдо прямо из агентства?

Пациент чуть было не кивнул в ответ, но потом на лице его возникло какое–то непонятное выражение.

– Нет, я немного прогулялся. Я забыл об этом. Как мне теперь припоминается, я зашел… – Он замолчал надолго. – В военторг. Чтобы взять пива «3,2». Только зачем мне понадобилось пиво? Я не особенно его люблю.

– Что–нибудь произошло?

Мистер Коутс пристально посмотрел на него.

– Не помню.

Мальпарто сделал пометку.

– Я ушел из агентства. А потом все события как облаком закрыло. Полчаса, не меньше, будто провалились.

Мальпарто поднялся на ноги и нажал на кнопку селектора.

– Будьте добры, попросите, пожалуйста, зайти ко мне двух невропатологов. И пусть нас никто не беспокоит, пока я не дам знать, что свободен. Отмените встречу со следующим пациентом. Если появится моя сестра, я хотел бы с ней повидаться. Да, пропустите ее. – Он отключил селектор.

Мистер Коутс взволнованно спросил:

– А что теперь?

– Теперь исполнится ваше желание. – Он отомкнул дверцу шкафа с оборудованием и принялся доставать приборы. – Лекарства и новинки техники. Попробуем копнуть поглубже и выяснить, что произошло с того момента, как вы вышли из агентства, до времени, когда вы очутились на Хоккайдо.

Глава 9

Его угнетала тишина. В Моджентлок–билдинге никого больше не было, он один трудился в толще колоссальной гробницы. Небо на улице затянуло облаками. В восемь тридцать он сдался.

В восемь тридцать, а не в десять.

Он закрыл ящики стола, вышел из агентства и направился вдоль улицы по темному тротуару. Вокруг ни души. Все дорожки пусты: воскресным вечером здесь не увидишь людей, потоком устремляющихся домой с работы. Только очертания жилищных секций, закрытые военторги, недружелюбное небо.

Занимаясь историческими исследованиями, он узнал об исчезнувшем явлении, о неоновых рекламах. Теперь его обрадовало бы появление хоть нескольких вывесок, которые нарушили бы однообразие. Ослепительно яркий вихрь реклам, объявлений, мигающих надписей навсегда ушел из жизни. Все это выброшено на свалку, будто кипа выцветших цирковых афиш; история перетолчет их в кашу, а на новой бумаге напечатают учебники.

Он шел по дорожке, не видя ничего, и вдруг впереди засветились огоньки. Его потянуло к свету, и через некоторое время он очутился возле приемной станции автофакта.

Кольцо огней достигало нескольких сотен футов в высоту. Внутри этого кольца совершал посадку корабль автофакта, бочкообразный цилиндр, покрывшийся за время путешествия щербинами и ржавчиной. На борту корабля, как и там, откуда он прилетел, не было людей. И приемные устройства работали без их вмешательства. Когда роботы–диспетчеры посадят корабль, другие саморегулирующиеся механизмы разгрузят его, проверят партии товаров, переправят ящики в магазин и сложат там. Продавец да покупатели, других людей здесь нет.

Сейчас вокруг станции собралась небольшая группа дорожных смотрителей, они наблюдали за работой машин. Как обычно, бо′льшую часть зрителей составляли подростки. Засунув руки в карманы, задрав голову, мальчишки не отрываясь глядели вверх. Шло время, но ни один так ни разу и не шевельнулся. Все молчали. Никто не подходил и не отходил.

– Большой, – заметил наконец один из мальчишек. Высокий, с тускло–рыжими волосами и угреватым лицом. – Корабль–то.

– Да, – подтвердил Аллан и тоже запрокинул голову. – Интересно, откуда он, – сказал Аллан, чувствуя себя весьма неловко. Он воспринимал индустриальные процессы как движение планет: все происходит автоматически, будто нечто само собой разумеющееся.

– Он с Беллатрикса–семь, – заявил мальчишка, и двое из его молчаливых спутников кивнули. – Продукция Тангстена. Они уже целый день выгружают круглые стеклянные лампы. Беллатрикс всего лишь эксплуатационная система. Все они непригодны для проживания.

– Провались этот Беллатрикс, – сказал кто–то из ребят.

Аллан пришел в недоумение.

– Почему?

– Какая тебе разница?

Мальчишки презрительно оглядели его. В конце концов кто–то сказал хриплым голосом:

– Мы хотим улететь.

– Куда?

Презрение переросло в неприязнь, мальчишки отошли подальше от Аллана.

– Прочь. Туда, где просторно. Где что–то происходит.

Рыжий мальчишка сообщил:

– На Сириусе–девять выращивают грецкие орехи. Почти такие же, как здесь. На вкус никакой разницы. Целая планета деревьев с грецкими орехами. А на Сириусе–восемь выращивали апельсины. Только они погибли.

– На них напали мучнистые червецы, – мрачно добавил один из ребят, – и поели все апельсины.

Рыжеволосый паренек сказал:

– Лично я полечу на Орионус. Там разводят настоящих свиней, их не отличить от здешних. Попробуйте скажите, в чем разница. Попробуйте.

– Но это далеко от центра, – сказал Аллан. – Подумайте трезво, ведь ваши родные потратили не одно десятилетие, чтобы получить право на аренду в такой близости от него.

– Мать твою… – с горечью сказал один из мальчишек, и они разошлись в разные стороны.

Аллан остался один, осмысливая очевидный факт: МОРС не дается при рождении. Это образ жизни, которому необходимо научиться. Мальчишкам живется невесело, и, столкнувшись с ними, Аллан припомнил об этой истине.

Военторг, при котором находилась приемная станция автофакта, еще не закрылся. Аллан зашел в него, доставая на ходу бумажник.

– Конечно, – сказал невидимый продавец, когда он прокомпостировал карточку для покупок. – Но только сорт «3,2». Вы в самом деле собираетесь его пить? – На фоне стены с товарами светилась витрина, в которой размещались бутылки с пивом. – Его же из соломы делают.

Однажды, много лет тому назад, Аллан пробил в карточке купон на пиво «3,2» и получил 0,7 л шотландского виски. Бог его знает, откуда оно там взялось. Может, сохранилось еще с довоенных времен, а складской робот обнаружил его и автоматически засунул на единственную свободную полку. Больше такого не случалось ни разу, но Аллан снова и снова пробивал этот купон, питая, как ребенок, неясную надежду. По–видимому, произошло невероятное, система дала сбой, такое бывает даже в безупречном обществе.

– Верните деньги, – попросил он и поставил на прилавок нераскупоренную бутылку. – Я передумал.

– Я же говорил, – сказал продавец и снова прикрепил купон к карточке.

Аллан постоял немного с пустыми руками, тщетные попытки вымотали его. А затем вышел обратно на улицу.

Мгновение спустя он уже поднимался по пандусу к маленькому летному полю на крыше, которым агентство пользовалось для срочных перелетов. В сарае под замком стоял одноместный скиб.

***

– И это все? – спросил Мальпарто. Он отключил решетчатую систему из проводов и линз, нацеленных на пациента. – С момента ухода из агентства и до того, как вы отправились на Хоккайдо, больше ничего не произошло?

– Больше ничего. – Мистер Коутс лежал ничком на столе, вытянув руки вдоль тела. Над ним возвышались двое техников, снимавших показания датчиков.

– Это тот самый случай, который вы не могли вспомнить?

– Да, мальчишки на станции автофакта.

– Вы приуныли?

– Да, – признался мистер Коутс.

Голос его звучал бесцветно, личность пациента пребывала в состоянии диффузии под изолирующим воздействием медикаментов.

– Почему?

– Потому что это несправедливо.

Мальпарто не усмотрел в этом ничего существенного, происшествие показалось ему незначительным. Он рассчитывал на сенсационное открытие – убийство, совокупление, бешеный взрыв эмоций, а может, и все, вместе взятое.

– Продолжим, – с неохотой сказал он. – Займемся эпизодом на Хоккайдо. – Он приостановился. – Встреча с мальчишками. Вы вправду считаете, что она очень важна?

– Да, – ответил мистер Коутс.

Мальпарто пожал плечами и жестом велел техникам включить решетку с приборами.

***

Вокруг стояла тьма. Скиб снижался над островом, он сам управлял своим полетом и разговаривал сам с собой механическим голосом. Аллан прижался затылком к спинке сиденья и закрыл глаза. Свист воздуха при снижении стал тише, на приборной панели замигал синий огонек.

Искать поле не имело смысла, весь Хоккайдо представлял собой поле. Аллан нажал кнопку режима посадки, и корабль, действуя по собственному усмотрению, начал спускаться к покрытой пеплом земле. Через некоторое время он перехватил сигнал передатчика Шугермана и изменил курс. Используя сигнал как маяк, корабль произвел посадку. Он слегка подпрыгнул, громыхнул и остановился. Стало тихо, только гудели, перезаряжаясь, батареи.

Аллан открыл дверцу и довольно неуверенно начал выбираться наружу. Пепел осел у него под ногами, как будто он ступил в кашу. Этот пепел имел сложный состав, в него входили органические и неорганические соединения. Люди и их пожитки, переплавленные в черно–серую массу. В послевоенные годы из пепла получали неплохой строительный раствор.

Справа что–то тусклое светилось. Он пошел на огонек, который в конце концов превратился в Тома Гейтса, помахивающего фонариком.

– МОРС вам, – сказал Гейтс, костлявый тщедушный человечек с глазами навыкате, нечесаной шевелюрой и изогнутым, как у попугая ара, носом.

– Как дела? – спросил Аллан, пробираясь следом за щуплой тенью к круглому отверстию, служившему входом в подземное убежище, сооруженное во время войны и уцелевшее по сей день. Гейтс с Шугерманом укрепили и усовершенствовали его; Гейтс заколачивал гвозди, а Шугерман руководил.

– Я поджидал Шугги. На нашей стороне скоро уже рассветет, а он всю ночь закупал припасы. – Гейтс нервно хихикнул. – Торговля идет вовсю. На сегодняшний день у нас неплохой расклад. Куча вещей, которые, не будем лицемерить, нужны людям.

Спустившись по лестнице в убежище, они оказались в главном его помещении. Там царил беспорядок, повсюду – разномастная мебель, книги, картины, жестяные и стеклянные банки с пищей, продукты в коробках, ковры, безделушки и просто барахло. Проигрыватель ревел во всю мощь, звучал чикагский вариант «Не могу раскачаться». Гейтс улыбнулся и сделал музыку потише.

– Чувствуйте себя как дома. – Он бросил Аллану коробку с крекерами, а следом за ней кусок чеддера. – Они в порядке, абсолютно безопасны. Слушай, мы тут все копали, копали. Под пеплом, потом под землей. Гейтс и Шугерман нанялись в археологи.

Останки былого. Тонны обломков, годных к употреблению, полупригодных и не годных ни на что; предметы, которым нет цены, побрякушки и полный хлам. Аллан присел на ящик со стеклом. Вазы и бокалы, высокие стаканы, граненый хрусталь.

– Шустрилы–коробейники, – сказал он, разглядывая бокал с надбитым краешком, созданный кем–то из давно уже умерших мастеров двадцатого века. Бокал с рисунком: олень и охотник. – Неплохо.

– Могу продать, – предложил Гейтс. – Пять баксов.

– Слишком дорого.

– Ну, три бакса. Нам надо побыстрее двигать все это. Скорость оборота увеличивает прибыль. – Гейтс радостно захихикал. – Чего бы тебе хотелось? Бутылку шабли Беринжера? Тысяча долларов. Экземпляр «Декамерона»? Две тысячи долларов. Электрическую вафельницу? – Он принялся подсчитывать. – Зависит от того, какую ты хочешь. Если ту, что превращается в гриль для сандвичей, будет дороже.

– Ничего мне не надо, – пробормотал Аллан. Перед ним лежала огромная кипа полуистлевших газет, журналов и книг, обвязанная коричневой веревкой. На верхней значилось «Сэтердей ивнинг пост».

– «Пост» за шесть лет, – сказал Гейтс. – С тысяча девятьсот сорок седьмого по тысяча девятьсот пятьдесят второй. В прекрасном состоянии. Скажем, полторы штуки. – Он стал яростно рыться в груде неупакованных книг, лежавших рядом, разбрасывая их и обрывая страницы. – Вот милая вещица. «Йейльский вестник». Один из тех самых малоформатных литературных журналов. Есть статьи про Трумэна Капоте, Джеймса Джойса. – Глаза его лукаво блеснули. – Очень много секса.

Аллан принялся рассматривать линялую, пропитавшуюся водой книжку в дешевом переплете – разбухшее месиво из грязных страниц.

Джек Вудсби

НЕУТОМИМАЯ ДЕВСТВЕННИЦА

Аллан раскрыл ее наугад и наткнулся на захватывающий отрывок.

…Ее груди походили на два беломраморных конуса, обтянутых тонкой оболочкой порванного шелкового платья. Он потянул ее к себе и почувствовал, как жарко пышет в вожделении ее прекрасное тело. Тихо постанывая, она прикрыла глаза. «Пожалуйста», – проговорила она, задыхаясь, и сделала слабое движение, пытаясь оттолкнуть его. Платье ее совсем распахнулось, открывая взору биение крепкой, упругой, цветущей плоти…

– Господи помилуй, – сказал Аллан.

– Отличная книжка, – отметил Гейтс, присев на корточки рядом с ним. – Тут их еще много. Вот, – он выкопал другую и подпихнул ее Аллану, – почитай.

Я УБИЙЦА

Время и сырость стерли имя автора. Аллан открыл потрепанную книжку в мягком переплете и принялся читать.

…Я снова выстрелил ей в пах. Кишки с кровью вывалились наружу и насквозь промочили разорванную юбку. Мои ботинки скользили по полу, залитому кровью. Искромсанная грудь попалась мне под ноги, и я нечаянно наступил на нее каблуком, но какая, к черту, разница, она все равно мертва…

Аллан нагнулся, вытащил толстую, покрытую плесенью книгу в сером переплете и раскрыл ее.

…Сквозь заплетенное паутиной окно Стивен Дедалус следил за пальцами гранильщика драгоценных камней; тот ощупывал потускневшую от времени цепочку, испытывая ее. Пыль легла паутиной на окно и на подносы с образцами. От пыли потемнели привычные к труду пальцы и схожие с когтями стервятника ногти…

– Крутая книжка, – сказал Гейтс, заглядывая Аллану через плечо. – Особенно в конце. Полистай ее.

– Почему она здесь? – спросил Аллан. Гейтс всплеснул руками:

– Приятель, это же та самая . Забористей всего, что тут есть. Знаешь, сколько я выручаю за один экземпляр? Десять тысяч долларов!

Он попытался забрать книгу, но Аллан вцепился в нее.

…Пыль спала на тусклых завитках бронзы и серебра, на залитых киноварью ромбах, на темных, как вино, рубинах, прокаженных каменьях…

Аллан положил книгу.

– Совсем неплохо.

У него возникло какое–то странное ощущение, и он еще раз внимательно прочел отрывок.

Ступеньки лестницы заскрипели, и в комнату вошел Шугерман.

– Что, недурно? – Увидев книгу, он кивнул. – Джеймс Джойс. Отличный писатель. «Улисс» нынче приносит нам немало денег. Гораздо больше, чем Джойс получил за всю жизнь. – Он опустил свою поклажу на пол. – Там, наверху, остались вещи, которые я выгрузил с корабля. Напомни, чтобы я не забыл. Мы можем перенести их вниз попозже.

И этот крупный человек с круглым лицом, заросшим синеватой щетиной, принялся стаскивать с себя шерстяное пальто.

Разглядывая «Улисса», Аллан спросил:

– Почему эта книга оказалась вместе с прочими? Она совсем другая.

– Слова в ней такие же, – сказал Шугерман. Он вставил сигарету в мундштук, искусно вырезанный из слоновой кости, и закурил. – Как идут дела, мистер Перселл? Как агентство?

– Прекрасно, – сказал он. Книга все не шла у него из головы. – Но ведь…

– Тем не менее книга порнографическая, – сказал Шугерман. – Джойс, Хемингуэй. Дегенеративный хлам. Первый Комитет по книгам, учрежденный майором, занес «Улисса» в черный список еще в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году. Вот. – Он подобрал пачку книг и стал бросать их Аллану на колени – одну, вторую. – Таких еще много. Романы двадцатого века. Теперь они все исчезли. Их запретили. Сожгли. Уничтожили.

– А для чего написаны эти книги? Почему их смешали с мусором? Раньше ведь так не делали, верно?

Последнее замечание позабавило Шугермана, а Гейтс загоготал и шлепнул себя рукой по колену.

– Какому МОРСу они учат? – спросил Аллан.

– Никакому, – сказал Шугерман. – Эти романы учат как раз анти–МОРСу.

– Вы их читали? – Аллан полистал «Улисса» и еще сильней изумился и заинтересовался. – Почему? Что вы в них нашли?

Шугерман задумался.

– В отличие от всего остального, это – настоящие книги.

– Что это значит?

– Трудно сказать. Они кое о чем говорят. – Лицо Шугермана расплылось в улыбке. – Перселл, я же яйцеголовый. Я назвал бы эти книги литературой. Так что меня лучше не спрашивать.

– Эти ребята, – объяснил Гейтс, дыша в лицо Аллану, – написали про то, как все было в эпоху Расточительства. – Он стукнул кулаком по книге. – В ней рассказано об этом. В ней есть все.