Текст книги "Журнал «Если», 2002 № 10"

Автор книги: Филип Киндред Дик

Соавторы: Джо Холдеман,Андрей Синицын,Владимир Гаков,Павел (Песах) Амнуэль,Эдуард Геворкян,Виталий Каплан,Грегори (Альберт) Бенфорд,Олег Овчинников,Дмитрий Караваев,Дэвид Лэнгфорд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Прямо возле нее плыл в воздухе трепещущий мясистый ком (хотелось бы знать, какой смысл теперь имеют эти слова «возле нее»). Она осторожно протянула руку, но схватила лишь воздух. Однако в глазах Клий ее рука растянулась, став тонкой и длинной, исчезающей вдали в немыслимой перспективе.

Ком рос, изгибался, краснел. Она протянула руку еще раз… и ощутила другое измерение.

* * *

Гладкая, теплая поверхность. Гладкое вдруг сделалось липким, когда она продвинула свою руку вдоль длинного туннеля перспективы. Синие шипы пробились сквозь «кожу» кома, как будто выросли из нее. Это волосы? Она прикоснулась к шипам – твердым, жарким, гудящим низкими звуками, – но лишь ощутила это гудение, а не услышала его.

– Возможно, ты трогаешь его кости, – деликатно предположил Искатель.

– Бр-р-р. Надеюсь, ему это безразлично.

– Когда ты идешь по улице, тебя беспокоит тень? В известном смысле это похоже на то, как если бы нас посетило существо из мира двух измерений.

– А вдруг это одно из созданий, что вырвало нас из собственного пространства и едва не убило…

– Тогда ты должна добиться, чтобы тебя понимали, – сказал Искатель, величественным шагом обходя странный предмет, словно тот был произведением искусства, однако мех на спине псевдоживотного стоял дыбом.

– Не знаю, чего я хочу. Может быть, компенсации.

– Ну это вряд ли…

Маслянистые краски пахли старым склепом, потом их запах вдруг сменился запахом соленого воздуха. Никакого смысла за этим не угадывалось. А может, его просто не было.

Тьма сгущалась. Ее пронзали яркие, как неоновые огни, искры и светящиеся спиральные волокна.

– И все-таки это существо ведет себя пристойно, – проговорил Искатель, воодушевляясь. – Оно предоставило воздух, которым мы способны дышать – пусть он чуть суховат и плотен, – и тепло, которое мы в состоянии выносить.

– Лично я предпочла бы одиночество.

Клий понимала: они продолжают это подобие разговора просто потому, что им страшно. Их окружала реальность столь чуждая, что Клий ощущала себя поглощенной ею, заточенной во вселенной, остающейся за пределами всякого понимания, вращающейся вокруг абсолютно неизвестной оси по собственным, ни на что не похожим законам.

– Я ощущаю чье-то приближение, – заметил Искатель.

Воздух словно вспыхнул. Висевшие в пространстве гладкие, будто пластик, комья и стержни вдруг приобрели плотность, сделались волокнистыми, пододвинулись ближе.

Шпок!

– А вот и наши кристаллы! – Клий подобрала забарабанившие о твердую поверхность предметы.

Черная мембрана была уже совсем рядом, от нее веяло теплом…

…внезапное напряжение, как будто кто-то потянул ее вбок…

…хлопок… и ноги Клий ощутили песок.

Она утратила равновесие, упала, покатилась. Гладкие комья окружали ее со всех сторон. Но за ними…

Горы, синие, увенчанные белыми шапками. Она узнала их – долину, в которой располагалась Библиотека Жизни.

– Нас вернули домой!

Место раскопок находилось совсем рядом. Поблизости никого не было, но оборудование работало. Они находились на значительном расстоянии от того участка, с которого начинали работу, а время близилось к полудню. Хотелось бы знать, сколько они отсутствовали. Как идет время в высших измерениях? Если Вселенная обладает всего лишь одним временным измерением, это означает, что оно является общим даже в высших пространствах. Но если временных измерений два?..

Она тряхнула головой. Довольно!

Искатель кивнул.

– Мне хотелось бы, чтобы они остались, пока мы не сумеем извлечь какую-нибудь пользу из пережитого.

Клий рассмеялась чуть безумным смешком, ощущая, что напряжение начинает спадать.

– Довольно с нас и того, что мы сами остались живы.

– Тем не менее… – Искатель покрутил рыльцем. Псевдоживотное направилось к раскопочному оборудованию и сняло панель с инструментами. Четырехмерные комья и стержни окружали его во всей красе своей красно-розовой окраски, пронзаемой белыми полосами.

Некоторые из них увязались за Искателем, другие остались с ней. Присутствие их тревожило Клий.

Искатель выбрал длинный и изогнутый инструмент с острым раздвоенным наконечником. Быстрым и ловким движением он вдруг повернулся и пронзил ближайший к нему ком.

В четырехмерном стане началось смятение. Отмахнувшись от одного из стержней, Искатель отступил на шаг и принялся разглядывать последствия своего поступка. Ком затрепетал и съежился, сдулся, превратился в розовую пластину, потом в трубку, потом в каплю. Она съехала к одному концу инструмента, затем к другому, но высвободиться не сумела.

Вся компания закружила встревоженным вихрем. А потом все они сомкнулись вокруг пришпиленного к земле кома.

– Пожалуй, нам следует поискать помощи, – предложил Искатель и тут же помчался прочь. – Нужно отыскать какой-нибудь более надежный способ задержать эту часть четырехмерного Морфа в нашем измерении.

Клий побежала следом за Искателем. После стольких проведенных в невесомости дней ноги ее с истинным наслаждением прикасались к земле.

– А почему они не могут просто извлечь стержень?

– Не знаю, однако игла способна задержать палец в двух измерениях, поэтому…

– Что? Это была только догадка?

– Конечно.

Клий покачала головой, усмехаясь.

– Они могли убить тебя. Опасная игра, о, Искатель Мудрости.

– Они только что вернули нас – не для того ведь, чтобы тут же уничтожить?

В качестве доказательства вся компания плавучих слезинок и стержней увязалась за ними. Клий оглянулась; ком оставался пришпиленным к земле.

– Ты зафиксировал его в трехмерном пространстве… Это все равно, как если бы твоя собственная ладонь прилипла к плоскому листу бумаги.

– Давай поторопимся и подумаем на ходу. Они могут найти способ освободить эту часть Морфа.

– Но слово «они» здесь неуместно – это одно существо.

– Быть может. Но как нам судить об этом? Наши глаза в данном случае являются неподходящим инструментом.

Обдумывая эти слова, она погрузилась в наслаждение бегом. Да, существо, находящееся в трех измерениях, не в состоянии видеть то, что находится в четвертом. Люди пользуются практически двумерной сетчаткой, пусть она и расположена внутри сферического глаза, а потом мозг создает изображение окружающего нас трехмерного мира. Значит, у четырехмерного Морфа должен быть трехмерный глаз. Сфера, позволяющая создавать изображение четырехмерного мира. Добавь еще одно измерение, и пятимерному существу потребуется гиперсфера, чтобы видеть окружающий мир.

К собственному удивлению, она начинала переходить на строй мыслей Искателя. Она и в самом деле могла представить себе четырехмерный мир, хотя увидеть его не имела никакой возможности. Пока не имела.

Искатель блаженно тявкал на бегу. Он отмахнулся от плавучего стержня, послушно отплывшего в сторону и вновь пристроившегося над головой. Бело-розовые пчелы, нарисованные рукой сюрреалиста…

– Только представь себе, какие тайны может открыть нам четырехмерный разум! – восхищался Искатель. – Какие совершенно непостижимые для нас истины о пространстве. Вот ведь и муравей, ползая по столу, не знает, что сидящий за столом человек занят расчетами.

Клий усомнилась.

– Если только они сочтут это нужным.

– А зачем еще им понадобилось устраивать нам экскурсию в свернутую вселенную, в эту Трубу? Это был эксперимент! Предпринятый для того, чтобы вступить с нами в контакт. Путешествовать в пространственных измерениях нелегко, и это мы с тобой вполне ощутили на собственной шкуре.

– Возможно, ты прав, и нам следует воспринимать пережитое именно таким образом.

– Назад пути нет!

Клий усмехнулась. Прежде Искатель никогда не проявлял подобного энтузиазма. Псевдоживотное приходило в себя после долгих и полных страха дней, хотя, конечно же, никогда не признается в этом.

– А, представляешь себе, что могли бы мы рассказать «плоскати-кам», жителям двумерной Флатландии, если бы таковая действительно существовала. И такое же богатство сумели бы получить мы сами, – продолжал восторгаться Искатель, – если бы научились общаться с обитателями четырехмерных пространств.

Клий рассмеялась снова. Она была дома и видела перед собой новые горизонты.

Перевел с английского Юрий СОКОЛОВ

Павел Амнуэль
В ПОИСКАХ НОВОЙ ПАРАДИГМЫ

________________________________________________________________________

Мы продолжаем дискуссию о судьбах фантастики, которая вот уже несколько лет ведется на страницах «Если». Автор статьи, ученый и писатель, уже выступавший в журнале по поводу «отступления» НФ, сейчас смотрит на ситуацию более оптимистично. Заметим только, что под термином «научная фантастика» в статье, как нам показалось, понимается ее поджанр – «твердая» НФ.

Во времена уже подзабытые был в ходу журналистский штамп – «наука опережает фантастику». В те годы связь художественной фантастики с научным поиском представлялась вполне очевидной. НФ, особенно в ее «доефремовский» период, рассматривалась как литературный жанр, обеспечивающий пропаганду научно-технических достижений.

На самом деле хорошая фантастика, конечно же, опережала науку. У того же Беляева – «Человек-амфибия», «Голова профессора Доуэля» и, наконец, «Ариэль».

Впрочем, даже если один штамп заменить на другой («Фантастика опережает науку»), то и он будет следствием сужения границ жанра. Опережать или догонять можно лишь в том случае, если идешь по одной дороге. А если фантаст не желает догонять или опережать науку, а хочет идти вообще в другую сторону?

* * *

Сегодня ситуация вывернулась наизнанку. Раньше твердили: «Нужна только научная фантастика». Теперь говорят: «Все, что угодно, только не научная фантастика! Научная фантастика себя изжила, и нечего о ней жалеть». А если так, то зачем автору быть в курсе научно-технических достижений? Чем ему поможет в творчестве и успехе среди читателей то обстоятельство, что он замечательно разбирается в теории систем или физике частиц? Даже в истории разбираться ни к чему, поскольку историю наконец-то причислили к наукам, а следовательно, изгнали из фантастики.

Изгнание науки из фантастики привело к тому, что автор, садясь за клавиатуру, считает себя обязанным забыть все, что знает из новейших областей науки и техники. Впрочем, термины можно оставить. Когда действие происходит в будущем, не обойтись без звездолетов, реакторов, лазерных дисков, компьютерного софта и клонирования. Но о реальном положении дел в этих сферах знать не обязательно. Поскольку не это читателя интересует. Во всяком случае, так утверждают издатели.

Семьдесят лет фантастам и читателям внушали, что фантастика идет от науки, а не от «человековедения», что НФ, хоть и литература мечты и предвидения, но все же – литература второго сорта. А вот «первосортная» литература исследует человеческую душу, она не имеет отношения к науке и, следовательно, вне фантастики. А фантастам – нормальная позиция! – не нравилось клеймо «второсортности». И потому в недрах фантастики еще в советские времена тлел этот задуваемый критиками огонь: «Даешь Большую Литературу!»

И кстати, давали! Но даже сами литераторы были настолько прибиты стандартными определениями фантастики, что, написав нечто действительно фантастическое, но не научное (в смысле – не из области точных или технических наук), искренне считали себя авторами «большого потока». И критики – что еще важнее – тоже полагали именно так. Художественная литература исследует человека. А о железках пусть рассказывает научно-популярная литература. Человека же можно изучать по-разному, используя всякие литературные приемы и методы. Гротеск, например. Или иронию. Или юмор. Или – фантастику. То есть фантастика при таком подходе к проблеме – это не более чем метод, применяемый в художественной литературе. А метод нужно использовать тогда, когда это действительно необходимо. Если автор иными средствами мысль свою выразить не может. Лев Толстой в «Анне Каренине» не нуждался в фантастическом методе и не использовал его. А Алексей Толстой в «Аэлите» нуждался именно в методе фантастики, чтобы описать свои представления о мировой революции и личности, способной такую революцию осуществить где угодно, хоть на Марсе.

В большинстве современных произведений, относящихся к фантастике, метод используется лишь для того, чтобы установить принадлежность к жанру. Метод вовсе не нужен, но предъявляется как знак, символ. Практически любое произведение современной фэнтези качественно не изменится, если драконов в нем заменить на сверхзвуковые истребители, а на место принцесс посадить вполне современных девушек. В любом произведении должна присутствовать мысль, которую иными средствами выразить или невозможно, или, по крайней мере, затруднительно.

* * *

Фэнтези – ближайшая родственница сказке и фольклору. Но настоящие сказки и фольклорные истории содержат идеи, адекватные используемому методу. Поэтому, когда говорят, что в фантастическом произведении автор, например, поднял «проблему совести», у меня возникает вопрос: почему для этого использован фантастический метод? Было ли это необходимо, стала ли проблема более острой? Или фантастику привлекли только для того, чтобы книгу было легче продать?

Маятник, качнувшийся в годы перестройки в другую сторону, привел к странному парадоксу. Если раньше большая часть фантастов мечтала о том, чтобы их приняли наконец в цех «настоящих писателей», то сейчас кое-кто из «настоящих писателей» использует фантастику для того только, чтобы получить большую аудиторию. Общеизвестен пример, когда автор хороших исторических романов вынужден искусственно вводить в ткань повествования фантастические элементы, чтобы эти романы приобрели ту популярность, которую они и без фантастики заслуживали. Это именно тот случай, когда метод используется не по назначению.

Но лично мне кажется, что фантастика – не метод. Она глубже и шире. Генрих Альтов в свое время говорил, что если реалистическая литература – это человековедение, то настоящая фантастика – это мироведение. Цель реалистической литературы – человек. Цель литературы фантастической – мир, включающий человека в качестве составной части. И потому автор-фантаст непременно создает в своем воображении не только человеческие характеры, но и те миры, в которых персонажам предстоит действовать.

* * *

Новые миры создаются разными методами. Один из них – научный, другой – сказочный, третий совмещает оба этих способа. А можно вообще новые миры не придумывать, пользоваться теми, что уже кем-то созданы. Или – противоположный случай – придумывать не сами миры, а способы, с помощью которых можно эти миры придумывать. К примеру, «Машина времени» Герберта Уэллса – это способ создания принципиально новых миров. В этом же ряду идея параллельных пространств.

А вот многочисленные и однообразные волшебные миры – пример того, как фантасты уклоняются от серьезной работы. Это не осуждение: если нечто пользуется спросом, значит, оно нужно читателю, и спрос должен быть удовлетворен.

Но это не означает, что исчезновение русской научной фантастики – естественный процесс. Называют несколько причин того, что за последнее десятилетие поджанр научно-технической фантастики практически перестал существовать. Одной из главных называют утрату веры в науку. Во времена Жюля Верна, а затем почти весь XX век мы были уверены в том, что наука может все, ей нет предела, и потому фантастика, в основе которой лежала именно наука, была читателями любима и пользовалась спросом.

Потом и здесь маятник качнулся в противоположную сторону. В науке разочаровались. Оказалось, наука – не только достижения, но еще и трагедии. Может, без науки человечеству было бы лучше? А без научной фантастики – тем более?

И третье: наука в конце XX века стала такой сложной и непредставимой для «простых смертных», что фантасты попросту перестали понимать, как, собственно, можно правильно описать ее достижения, не говоря уж о том, чтобы предсказать что-то новое.

Но ведь это не причина для того, чтобы «закрыть» научную фантастику! Разумеется, наука усложнилась. Ну и что? Во времена Беляева находиться на переднем крае тогдашней науки было не проще, чем нам – в авангарде науки сегодняшней. Передний край потому и передний, что дальше ничего не видно, а значит, все выглядит предельно сложно и непонятно для непосвященного. Неужели обыватель в 1916 году мог понять в общей теории относительности больше того, что нынешний обыватель понимает (или не понимает) в физике суперструн?

С другой стороны, плохо представляя себе, что такое современная наука, обыватель научился, не задумываясь, пользоваться ее достижениями.

* * *

В свое время научно-технический поджанр фантастики помогал читателю разобраться в сложности окружающего мира. И сейчас помогает – на Западе. А в русскоязычной фантастике на этой разновидности фантастической литературы поставили жирный крест. Когда называют причиной сложность современной науки, это верно лишь отчасти. И дело тут в способностях автора, в той цели, которую он перед собой поставил. Азимов написал несколько сотен научно-популярных книг, и вовсе не только по своей специальности. И в фантастике Азимов использовал передовые научные и собственные идеи, опережавшие науку. Так что, разве в его романах не решались «проблемы совести» и человековедения? Разве герои Азимова – в том числе и роботы! – стали менее человечными оттого, что занимались научными проблемами, а не путешествовали из пункта А в пункт Б, чтобы спасти очередную принцессу из лап очередного дракона?

Нет, сложность науки – не аргумент. И в прошлые годы, и сейчас были и есть авторы, которые понимали и понимают, как развивается наука, могли и могут воображать и описывать миры, основанные на научном методе познания мира. Таких авторов и раньше было немного, а сегодня и того меньше, но это проблема количества, а не качества.

Иное дело, если заканчивается сама наука, а фантастика всего лишь оперативно отзывается на этот процесс. Научная фантастика была детищем научно-технической революции. Революция закончилась – таково довольно распространенное сейчас мнение, – ас ней закончилась и научная фантастика.

Если проследить за развитием русской фантастической литературы последнего десятилетия, то создается впечатление, что научное мировоззрение уступает позиции эзотерическому. Фантастика отражает реальные процессы: сегодня гораздо большим спросом пользуются не книги о науке, а оккультная литература. Ученые – не фантасты – спорят друг с другом о том, закончится ли наука в ближайшем будущем и что возникнет на обломках научного знания. Казалось бы, раз науку хоронят сами ученые, то фантасты, стало быть, опять оказались на переднем крае и похоронили науку (а с ней и соответствующую литературу) с достойной уважения прозорливостью.

Однако дискуссия о конце науки ведется не впервые. В конце XIX века ученые (физики – в особенности) уже приходили к подобному мнению. В самом деле, ну что могла в те времена открыть физика? Ньютоновская механика и теория тяготения достигли пределов своего развития, в электродинамике тоже почти все было ясно, разве что, как тогда писали, «на ясном небосклоне науки видно одно небольшое облачко», которое физики рассчитывали прогнать с неба в ближайшем будущем. «Облачком» была проблема бесконечных величин, от которых никак не удавалось избавиться при создании универсальной формулы излучения. Дабы решить проблему, пришлось ввести в физику понятие о квантах, и тогда перед учеными открылось такое неизведанное и абсолютно новое поле деятельности, что о «конце науки» быстро забыли.

А тут еще и Эйнштейн со своей специальной теорией относительности… А потом – теория строения атома. Сверхпроводимость…

В общем, физика зажила новой жизнью.

Разумеется, тем ученым, что пророчат скорую смерть науке, прекрасно знаком этот классический пример. Известно им и о том, что на небосклоне нынешней науки не перевелись «облачка». Да вот хотя бы некоторые из них:

– проблема бесконечностей в квантовой электродинамике (все те же бесконечности, с которыми не удается справиться без введения принципиально новых понятий!);

– проблема Большого взрыва (что было ДО и существовало ли вообще это ДО);

– проблема теории единого поля (попытка Эйнштейна объединить одним описанием все известные виды полей не удалась, и кто знает, какие новые горизонты откроются перед физиками, когда такая попытка, наконец, удастся?);

– проблема возникновения жизни во Вселенной (теории спонтанного зарождения признаны неудачными, но нет никаких идей относительно иного возникновения жизни, кроме божественного вмешательства).

Список можно продолжить, и все же ученые, утверждающие, что наука завершает свой путь, как ни парадоксально, правы в своих выводах!

* * *

На каждом отрезке времени физика да и другие науки развиваются в рамках принятой системы парадигм. Система эта изначально ограничена, как любая система, отражающая природу, но не являющаяся самой природой. Следовательно, ограничена и возможность извлекать знание в пределах данной системы.

Как происходит развитие системы парадигм, начиная с момента их принятия? Да точно так же, как и любых других систем, созданных искусственно. Возьмем, к примеру, развитие технических систем, и здесь в качестве иллюстрации можно рассмотреть эволюцию ракетной техники, автомобилестроения, самолетостроения… Да чего угодно!

С появлением новой технической идеи (новой парадигмы – в науке) ее развитие сначала идет медленно, происходит как бы освоение рабочего поля. Затем ускоряется и со временем приобретает экспоненциальный характер. Кривая безудержно рвется вверх, и футурологи с фантастами, пытающиеся экстраполировать развитие данной области техники, впадают в грубую ошибку. Вспомним: в середине шестидесятых говорили, что через полвека все жители Земли будут заниматься наукой – ведь число ученых на планете в те годы экспоненциально увеличивалось. Другие футурологи утверждали: скоро все человечество будет работать в сфере обслуживания, поскольку и в этой области наблюдалось экспоненциальное увеличение числа работников.

Прошло время, и случилось то, что всегда случается в развитии любой системы парадигм: экспоненциальная часть кривой сменилась на более пологую. А значит, развитие системы завершается, и скоро произойдет смена парадигм.

Система стала самодостаточной, ничего больше в ее рамках не получишь. Так, собственно, и выглядела система под названием «физика» в конце XIX века. Медленное развитие в средние века, бурный спурт во второй половине XIX века и спад, когда все проблемы, казалось, были решены.

Когда развитие науки переходит от экспоненциальной части к пологой, это действительно означает конец данной науки как определенной системы парадигм. Но за этим следуют не похороны науки, а созревание новых идей, которые в рамках старой системы парадигм поначалу не представляются обязательными.

Оставаясь в рамках системы парадигм современной физики, ученые (и соответственно – фантасты) полностью правы, утверждая, что этой науке приходит конец.

Но правы и оппоненты, утверждающие, что наука будет развиваться, поскольку после смены парадигм (а это непременно случится в ближайшем будущем) наступит новый цикл – с новым пологим начальным этапом, экспоненциальным ростом и последующим спадом.

Можно ли сейчас, когда смена парадигм еще не произошла, предсказать, какой станет физика будущего? Для этого нужно быть либо гением уровня Планка или Эйнштейна, либо… писателем-фантастом.

* * *

Герберт Уэллс не был гением от науки, но еще в начале века в романе «Освобожденный мир» (1912) описал атомный взрыв – то есть во время смены парадигм предсказал, как будет выглядеть физика, когда развитие выйдет на новую экспоненту. Его «Машина времени» тоже создала новую систему парадигм, но реальная революция в физике этой системы не восприняла. Понятие о времени как о последовательности событий практически не изменилось со времен Аристотеля. Между тем физические понятия претерпели революционные изменения. Не исключено, что в новой физике – науке XXI века – именно уэллсовская парадигма будет принята на вооружение. Хотя для современных физиков-теоретиков это выглядит полнейшим абсурдом. Но столь же бредовой представлялась бы физикам конца XIX века теория относительности Эйнштейна.

С появлением принципа относительности Эйнштейна сменилась парадигма, наука начала новый цикл развития. То же произойдет, когда изменится понятие о времени. И думаю, именно решение проблемы Большого взрыва даст возможность изменить существующую ныне парадигму.

Возможно, в рамках традиционной науки окажутся явления, которые сейчас наукой отрицаются либо как несуществующие, либо как недоказуемые. Я имею в виду пресловутые телепатию, ясновидение и даже существование Высшей силы. Находясь в рамках современных представлений о времени и пространстве, мы не сможем ни доказать, ни опровергнуть этих явлений.

Материя существует в пространстве и времени, – говорим мы. Но – только ли? И обязательно ли? Может быть, наука будущего, обнаружив наконец принципиально новый тип материи и принципиально новый способ ее существования вне пространства-времени, избавит человечество и от необходимости принимать на веру основополагающие идеи бытия Вселенной?

А если материя может существовать вне пространства-времени, можно ли тогда исключить возможность того, что Вселенная содержит не только материю, но и некую реальную субстанцию, которая материей не является? Думаю, именно тогда вопрос о существовании Творца сможет действительно быть решен эмпирически, и такой подход никого не будет шокировать, поскольку понятие о материальном и нематериальном окажется намного более глубоким, чем сейчас.

Я вовсе не утверждаю, что именно такая смена парадигм позволит физике обновиться и рвануться вперед – к новой экспоненте. В конце концов, фантастика предлагает безумные идеи, которые далеко не всегда реально соответствуют новым научным идеям, возникающим при смене парадигм. Но фантастические идеи готовят к тому, что смена парадигм необходима.

Поэтому, на мой взгляд, правы ученые, утверждающие, что науке приходит конец. А значит, и писатели, отслеживающие этот процесс, правы тоже. Но и те, кто утверждает, что развитие науки бесконечно, не ошибаются! Следовательно, научная фантастика будет существовать еще очень долго.

* * *

Фантастике необходим принципиально новый класс идей и произведений. Это могут быть идеи материально-нематериальной Вселенной и произведения о многомерном человеке. Представьте себе фантастический роман, в котором главным героем является некий Миша Сидоров, осознавший себя человеком многомерия и сознательно владеющий всеми своими измерениями – как материальными, так и нематериальными. Человек, который лишь в нашем трехмерии откликается на имя Миша, а в других измерениях он может быть, например, больной совестью или идеей нравственного совершенствования. А другой персонаж в нашем трехмерии проявляется как выброс мощного космического излучения, в других же может оказаться удивительным по красоте существом – предметом любви главного героя.

Представьте себе возникающие коллизии и странный, но чрезвычайно динамичный сюжет. Впрочем, почему читатель должен сам себе это представлять? Это ведь забота автора – придумать, продумать и описать. Но нет таких произведений в современной фантастике. В ней, как и в реальном развитии науки, все еще продолжается экспоненциальный рост, и писатели упрямо тянут эту выдыхающуюся кривую туда, куда она никогда не дойдет. Между тем именно литературе будущего принадлежит право ПОНИМАНИЯ Вселенной – речь ведь идет не просто об усладе уставшего воображения, но о необходимом элементе процесса познания.

Говорят – рынок. Говорят – читатель любит про звездные войны, про войны земные, про битвы принцев Амбера, про гангстеров, захватывающих планеты.

Что ж, в позапрошлом веке читатель любил книги про путешествия в Африку, а Герберт Уэллс написал странный роман о машине времени. И где была бы современная научная фантастика без этой книги?

Сначала приходит автор и открывает, подобно Колумбу, никому прежде не известный мир. Читатель не хочет идти за автором, читателю хочется привычного. Значит ли это, что автор не должен воображать странное?

Пройдет несколько десятилетий, экспонента нашего развития достигнет стадии насыщения, сломается, и наступит новый этап – мы поймем наконец, что Вселенная действительно бесконечна, что у нее бесконечное число измерений, в том числе – нематериальных. Мы ПОЙМЕМ это, а потом ПОВЕРИМ и в конце концов ОБЪЯСНИМ.

Не без помощи фантастики, которая уже сегодня, поняв и поверив, могла бы объяснить читателю, где и как ему предстоит жить. □