Текст книги "Маг. Биография Паоло Коэльо"

Автор книги: Фернандо Морайс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)

Вернувшись домой и не застав жену, Пауло отправился к ее родителям, где они обыкновенно ужинали, и обнаружил Кристину без чувств, а рядом – записку и пустой пузырек. С помощью появившейся тещи он поволок ее к лифту, но предварительно заставил сунуть два пальца в рот и вызвать рвоту. На улице они остановили первое же такси и помчались в клинику Сан-Бернардо, где Крис сделали промывание желудка, а через несколько часов когда она окончательно оправилась, отпустили домой. Кристина вскоре заснула, а Пауло все ломал себе голову какие таинственные эманации могли вселять в его жену столь гибельные мысли, стоило той войти в ванную? Этот вопрос не давал ему покоя, и спустившись, он рассказал о том, что случилось с женой, консьержу и спросил, что все это может означать. Тот как будто ждал этого вопроса, потому что, едва дав Пауло договорить, ответил:

– Перед вами в этой квартире жил один летчик, командир воздушного судна из авиакомпании «Панэир». Он покончил с собой, отравился газом.

Когда Пауло вернулся домой и рассказал об этом жене та с решимостью, казавшейся невероятной для человека еще несколько часов назад распростертого на больничной койке, поднялась, собрала кое-какую одежду, захватила гребни, зубные щетки, умывальные принадлежности и прочие мелочи, сунула все это в чемодан и провозгласила:

– Едем к родителям. Ноги моей здесь больше не будет!

И не только ее. Пауло тоже ни разу с тех пор не переступил порог этой квартиры. Чуть более месяца они пользовались гостеприимством своих тезок родителей Кристины, Паулы и Кристиано – и этого времени хватило, чтобы завершить и оформить сделку: был куплен седьмой «объект недвижимости», куда они и переехали. Эта большая и красивая квартира, выходившая в сад, обладала одним поистине бесценным достоинством: находилась на первом этаже того же дома, где жили дона Лижия и дон Педро Кейма Коэльо. Большую эмоциональную стабильность Пауло получил бы, только если бы оказался с ними в одних стенах.

И хотя Крис наложила строгий запрет на все, что так или иначе относилось к сексуальным экстравагантностям мужа, жизнь этой супружеской пары все же сильно отличалась от всех прочих. К примеру, однажды Пауло предложил подвергнуться средневековому испытанию, которому дал витиеватое название «обоюдный тест на определение болевого порога». Кристина согласилась, хоть и знала, что ее ждет: супруги разделись догола и принялись стегать друг друга по спине тонкой бамбуковой палкой метровой длины. Поочередно они наносили удары, наращивая их силу, чтобы определить, до какого предела способны переносить физическое страдание – и остановились лишь после того, как из-под рассеченной до «живого мяса» кожи обильно хлынула кровь.

Тем не менее супружество, хоть и отмеченное такими, мягко говоря, своеобразными чертами, мало-помалу входило в колею. Первые два года ничто не омрачало гармонию. Кристина, всячески побуждаемая к этому Пауло, вновь стала заниматься живописью, заброшенной четыре года назад, а он начал сотрудничать с телеканалом «Реде-Глобо». И вовсе не потому, что нуждался в деньгах. Помимо 41 песни, сочиненной для Рауля Сейшаса, Пауло написал еще более ста других – это были оригинальные или вольные версии заграничных «хитов» – для десятков композиторов, в большинстве своем неизвестных широкой публике. Это означало, что поток отчислений, лившихся на его банковский счет, не иссякал и не скудел. Так что Пауло работал не столько ради денег, сколько потому, что боялся, как бы праздность не привела к мучительным депрессиям, и старался «не простаивать». Помимо сценариев для телевидения, он был занят тем, что участвовал в «круглых столах», посвященных музыке и – время от времени – вампиризму. Однако это средство уже не действовало: он начинал испытывать душевные страдания, даже если был загружен с головой. Когда это случалось, как например в конце 1981 года, свои печали он поверял дневнику:

За эти два дня, отговорившись тем, что мне удаляли зуб, я не сдал в срок две работы. Совершенно сбит с толку и не знаю, что делать. Не могу написать даже крошечный пресс-релиз за смешные деньги. Я и эти-то страницы пишу с неимоверным трудом. Год, на который я возлагал, такие надежды, уповая, что он будет лучше прошлого, этих, надежд не оправдал[37]37
  см. выше


[Закрыть]. Ах да, уже несколько дней не мылся.

Очередной кризис ударил по нему так сильно, что сумел переменить отношение Пауло к тому, что всегда ценилось им весьма высоко. Речь о деньгах.

Меня сейчас ничего не тешит и не интересует, включая вещи, которые я очень люблю – деньги. Трудно себе это представить, но я не знаю, сколько лежит у меня на счету, а раньше помнил во всех подробностях. Потерял интерес к сексу, творчеству, кино, книгам. Даже к растениям, за которыми столько времени так нежно и тщательно ухаживал… А теперь забываю поливать, и они вянут, сохнут, гниют…

Отсутствие интереса к деньгам и к сексу означало, что положение серьезно и требует чрезвычайных мер – то есть вмешательства доктора Бенжамина Гомеса, к которому Пауло начнет ходить еженедельно на более продолжительные, чем прежде, сеансы. В такие примерно моменты он беспрестанно задавал Кристине один и тот же вопрос: «Не сбился ли я с пути?» И вот в конце 1981 года она предложила ему нечто такое, что затронуло самую чувствительную струну в его душе, всегда расположенной к кочевью и скитанью: «Почему бы не бросить все и не отправиться странствовать без цели и даты возвращения?» Инстинкт подсказывал ей, что это и будет выбором верного пути. «Что-то твердило мне: именно так и следует поступить, – вспоминала она спустя много лет. – И Пауло доверился моему наитию и в самом деле все бросил». Решившись искать «смысл жизни, где бы он ни находился», он взял отпуск за свой счет в «ТВ-Глобо», купил два самых дешевых билета на самолет до Мадрида и вместе с Кристиной поклялся, что вернется в Бразилию не раньше, чем истратит последний цент из тех 17 тысяч долларов, что были у него с собой.

В отличие от предыдущих нынешнее путешествие Пауло оно продлится восемь месяцев – не имело предварительного плана. Хотя денег было более чем достаточно, чтобы обеспечить полнейший комфорт и ни в чем не отказывать себе и жене, Пауло экономил как мог. Выбрал авиакомпанию «Иберия», предлагавшую самый дешевый перелет в Европу, да к тому же в виде бонуса предоставлявшую ночлег в мадридском отеле. Из Испании супруги в начале декабря 1981 года направились в Лондон, где взяли в аренду автомобиль – опять же самый дешевый из имевшихся в наличии – маленький «Ситроен-2СУ». Там же, в столице Соединенного Королевства они выработали первое правило совместного путешествия: не следует брать с собой более шести килограммов багажа. Под запрет попала тяжелая пишущая машинка «Оливетти» – ее пришлось морем отправить назад, в Бразилию. Слушая мессу в церкви неподалеку от отеля, Пауло и Кристина узнали из проповеди о том, что в Польше произошел государственный переворот: министр обороны генерал Войцех Ярузельский взял власть, распустил независимый профсоюз «Солидарность» и отдал приказ об аресте ее лидера Леха Валенсы, который девять лет спустя, когда после падения Берлинской стены станут рушиться коммунистические режимы, будет избран президентом страны.

Раздумывая над тем, куда податься, супруги Коэльо пробыли в Лондоне до середины января 1982-го и наконец тронулись в путь, движимые желанием посетить два города: Прагу, где Пауло хотел дать обет Младенцу Христу, и Бухарест, столицу Румынии, в которой 550 лет назад появился на свет трансильванский дворянин Влад Тепес, в 1897 году вдохновивший ирландского писателя Брама Стокера на создание образа самого знаменитого из всех вампиров – графа Дракулы. 19 января, во вторник, полузамерзшие Пауло и Кристина, преодолев почти полторы тысячи километров, отделяющие Лондон от Вены, прибыли в столицу Австрии. «Ситроен», кроме всего прочего, не был оборудован печкой, и путешественникам приходилось кутаться в шерстяные одеяла, без которых едва ли удалось бы выдержать холод европейской зимы. В Вене сделали остановку: надо было получить въездную визу в Венгрию, чтобы через ее территорию попасть в сопредельную Румынию. После этого они направились в бразильское посольство, где Кристине предстояло уладить небольшие бюрократический формальности. Пока она поднималась на этаж, где помещалась бразильская миссия, оставшийся внизу Пауло покуривал и прогуливался по мостовой. Внезапно от карниза отделилась и, пролетев пять этажей, со страшным грохотом, подобным разрыву авиабомбы, упала на тротуар гигантская сосулька: она пробила крышу припаркованного у обочины автомобиля и чудом не задела Пауло, находившегося в нескольких сантиметрах от нее, – на волосок от нелепой гибели…

Переночевав в Будапеште, они двинулись в сторону югославской столицы, где намеревались задержаться дня на три. Не то чтобы Белград их особенно интересовал, просто у супругов не хватало отваги вновь погрузиться в насквозь промерзший неудобный «Ситроен», делавший путешествие таким мучительным. В Белграде они решили с ним расстаться, сдав его в местный пункт прокатной фирмы. С помощью управляющего отелем совершили выгодную сделку: посольство Индии за пустячную сумму в одну тысячу долларов (2200 – по курсу 2008 года) продавало девятилетний голубой «Мерседес» – хоть и с большим пробегом, но в хорошем состоянии, с мощным двигателем в 110 лошадиных сил и с исправно работающей системой отопления. Это была единственная крупная покупка за все путешествие. В отношении всего остального они руководствовались путеводителем «По Европе за 20 долларов в день».

Теперь, когда в распоряжении Пауло и Кристины оказалась настоящая машина, пятисоткилометровый путь от Белграда до Бухареста можно было проделать, что называется, одним махом. Однако именно потому, что они путешествовали на скоростном и удобном автомобиле, было решено сделать зигзаг. Проехав Венгрию из конца в конец и проделав больше тысячи километров, они оказались в Праге, где Пауло дал обет Младенцу Христу, который будет исполнен четверть века спустя. И лишь потом снова устремились вниз, на юг, в сторону Бухареста – до него было еще полторы тысячи километров. Для них, никуда не спешивших и не стесненных в деньгах, путешествие было просто замечательным. По какой-то необъяснимой причине поездка по стране, давшей миру графа Дракулу, не пробудила особого интереса в душе вампиролога Пауло Коэльо. Через несколько недель после покупки «Мерседеса» Пауло обнаружил, что машина зарегистрирована в ФРГ и смену владельца следовало зафиксировать в Бонне, тогдашней столице Западной Германии. Ехать из Бухареста в Бонн значило пересечь всю Европу и одолеть две тысячи километров, но подобные расстояния супругов уже не пугали.

Проделав тысячи километров на «Ситроене 2CV», Пауло теперь с гордостью демонстрирует мощный «Мерседес-Бенц»

И вот через двое суток после того, как чета Коэльо покинула столицу Румынии, голубой «Мерседес» пересек германскую границу. От Бухареста до Мюнхена, первого на их пути немецкого города, спидометр накрутил 1193 км. Все было в снегу, шел двенадцатый час, есть путешественникам не хотелось, и потому они решили проехать еще двести километров до Штутгарта. Через несколько минут, когда Мюнхен, столица Баварии, остался позади, Пауло вдруг свернул с магистрали и въехал в аллею по-зимнему голых деревьев. На указателе значилось по-немецки: «Концентрационный лагерь Дахау». Своими глазами увидеть то, что осталось от печально известного лагеря смерти, было давней мечтой Пауло, с самого детства увлекавшегося всем, что имело отношение ко Второй мировой войне – но он даже не мог себе вообразить, что те несколько часов, в течение которых он будет осматривать его, так радикально изменят его жизнь и судьбу.

21
Пауло, которому в концлагере Дахау воссиял свет, переживает первое в своей жизни чудо богоявления

Хотя его первая настоящая книга вышла только в 1987 году, писатель Пауло Коэльо родился именно там и тогда – 23 февраля 1982 года, в бывшем германском концлагере Дахау. За пять дней до этого в столице Чехословакии ему пришлось пережить необычное впечатление. Принеся обет Христу-Младенцу в пражском соборе, они с Кристиной пошли гулять по городу, как и вся Восточная Европа заснеженному и скованному довольно сильным морозом: температура была значительно ниже нуля. Перешли через реку Влтаву по величественному Карлову мосту – полукилометровому сооружению XIV века, украшенному по обеим сторонам черными изваяниями святых, героев и библейских персонажей. Мост соединял Старый Город с улицей Алхимиков, где, если верить указателю, находились врата ада. Пауло, разумеется, не мог отказать себе в удовольствии непременно пройти через них. Предметом его интереса была средневековая подземная тюрьма, которая в те годы была открыта для посетителей. Прежде чем попасть в нее им пришлось дожидаться, покуда оттуда выведут многочисленную группу молоденьких советских солдат, явившихся, судя по всему, на экскурсию.

Уже через несколько минут после того, как они вошли в двери старинного узилища и двинулись по коридору, по обеим сторонам которого тянулись камеры, Пауло почувствовал, что в душе его оживают давно, казалось, похороненные призраки – сеансы электрошока в клинике доктора Эйраса, явление дьявола, арест и похищение ДОПСом, и то, как он проявил слабость, побоявшись ответить на зов Жизы. Все это, помимо воли, всплывало на поверхность и представало мысленному взору так ярко, словно только что случилось. Не совладав с собой, он разрыдался, и Кристина поспешила его увести. Угрюмая средневековая темница всколыхнула воспоминания, грозившие вогнать его в тяжелейший приступ депрессии, который способен был повлечь за собой самые грозные последствия, тем более что Пауло находился за тысячи километров от родительского дома, кушетки доктора Бенжамина и надежного дружеского плеча Роберто Менескала.

На этот раз источником душевных терзаний было не что-либо метафизическое, но самое что ни на есть конкретное, ежечасно представавшее на экране телевизора и газетных страницах – диктатура, угнетение людей государством, войны, похищения и тайные тюрьмы, которые множились по всей планете. Гражданская война в Сальвадоре уже выкосила не менее 80 тысяч человек. В Чили отмечал свою десятилетнюю годовщину и был прочен как никогда жестокий режим генерала Аугусто Пиночета. В Бразилии власть военных, похоже, себя исчерпала, но это вовсе не означало, что до демократии рукой подать. Словом, трудно найти более неподходящее расположение духа для посещения бывшего немецкого концлагеря, и именно в таком состоянии находился Пауло в тот миг, когда заехал на автостоянку у ворот Дахау.

Это был первый концентрационный лагерь, построенный в Третьем рейхе и ставший образцом при создании остальных 56 лагерей, что находились в десяти европейских странах. Дахау действовал с 1941-го по апрель 1945-го, когда его узников освободили союзные войска. Он был рассчитан на 6 тысяч заключенных, но ко дню ликвидации в нем содержалось впятеро больше, а всего за свою краткую и трагическую историю через него прошло свыше двухсот тысяч человек шестнадцати национальностей. Большинство составляли евреи, но были также коммунисты, социалисты и другие «враждебные режиму» группы вроде цыган или «свидетелей Иеговы». По причинам, оставшимся неизвестными, построенная там газовая камера так и не начала действовать, а потому приговоренных к смерти везли в Хартгейм (неподалеку от австрийского города Линца), превращенный в центр массового уничтожения.

Первое, что удивило Пауло и Кристину, едва они вступили через главные ворота на территорию бывшего лагеря там не было ни души. Не исключено, что туристов спугнул ледяной ветер, однако не было там ни охранников, ни привратников, ни кого-либо из администрации, к кому можно было обратиться с вопросом. Они оказались – ну, так им померещилось – в полнейшем одиночестве посреди этого исполинского прямоугольника площадью 180 тысяч квадратных метров, со всех сторон окруженного глухими стенами со сторожевыми вышками по углам – пустыми, разумеется. Пауло, хоть и не оправился еще от вихря черных мыслей, налетевшего на него несколько дней назад в Праге, все же непременно желал осмотреть лагерь – один из крупнейших в нацистском государстве. Следуя указателям, они прошли по экскурсионному маршруту, повторявшему тот путь, которым когда-то следовали узники. Сперва в приемную, где новоприбывшим выдавали лагерные полосатые пижамы, брили головы и подвергали «дезинфекции», потом – по коридорам, где размещались камеры и где на привинченных к потолку крюках подвешивали на допросах арестованных. И наконец – в бараки, где вплоть до самого конца войны на трех – и даже четырехъярусных деревянных нарах в звериной скученности и тесноте обитали заключенные. Чета Коэльо двигалась молча и с каждым шагом впадала во все больший ужас.

К облегчению обоих, самая мучительная часть осталась позади. Пауло был, конечно, подавлен, но все же мог утешаться тем, что трагедия концлагерей – в прошлом, что нацизм повержен и уничтожен в войне, которая завершилась до его рождения. Однако оказавшись в специальном помещении, предназначенном для тех, кто хотел почтить память своих погибших родственников, он почувствовал, что вновь, как это было в Праге, «срывается в штопор». Букеты живых цветов у фотографий замученных доказывали, что Дахау продолжает быть кровоточащей раной, а 30 тысяч погибших там – не абстрактная цифра, вычитанная из книг: жестокая смерть постигла их столь недавно, что горечь утраты была такой же свежей, как эти цветы.

В ошеломлении Пауло и Кристина вышли наружу и двинулись по аллее, обсаженной деревьями, чьи нагие ветви казались крючковатыми костлявыми пальцами, вскинутыми в небо. В северной части лагеря стояло три маленьких храма – католический, протестантский и иудейский (в 1990-е годы здесь появится еще и русская православная церковь). К ним и направились супруги, следуя стрелке, указывавшей направление к самому печальному месту – крематорию, и здесь заметили, как неузнаваемо изменилось все вокруг. Если весь остальной Дахау представлял собой голый камень, без единого клочка зелени, и больше всего напоминал безжизненно-угрюмый лунный пейзаж, то дорожка к крематорию, вдруг, словно по мановению волшебной палочки, привела к рощице, посреди которой на полянке, утопая в густой, почти тропически пышной зелени, стояло сложенное из красного кирпича скромное строение самого буколического вида, отличавшееся от жилища обычной бюргерской семьи только непомерно массивной трубой. Там, внутри, и помещались печи, в которых были сожжены тела 30 тысяч человек, казненных, покончивших с собой, умерших от голода и болезней (за несколько месяцев до освобождения в Дахау свирепствовала эпидемия тифа).

После того, как Пауло побывал в крематории концлагеря Дахау и прошел мимо памятника-символа, ему было видение, преобразившее его жизнь

Впечатления от средневекового пражского застенка, видимо, изгладились не до конца, ибо Пауло по-прежнему плохо собой владел. Он увидел восемь печей, тоже сложенных из красного кирпича, в устья которых по стальным полозьям-направляющим загружали трупы, и остановился перед облезлой дверью с табличкой «Badzimmer». Это была не душевая и не баня – газовая камера. Хотя в Дахау ее не использовали, Пауло захотелось самому познать тот ужас, который испытывали миллионы людей в нацистских лагерях уничтожения. Оставив Кристину, он вошел в камеру и закрыл за собой дверь, прислонился к стене, поднял глаза к потолку и увидел свисавшие с него фальшивые душевые лейки, по которым поступал газ, сделавшийся главным оружием Гитлера и его присных в истреблении неугодных режиму. Пауло почувствовал, как кровь стынет у него в жилах, и поспешил покинуть это место, навеки пропитанное смрадом смерти. Оказавшись снаружи, он услышал доносившийся с невысокой колокольни над католической церковью перезвон – был полдень. Он пошел туда, откуда долетали эти звуки и, снова оказавшись в суровой наготе лагерного пейзажа, увидел огромную современную скульптуру, выполненную под явным влиянием «Герники» Пикассо, а над нею – надпись на нескольких языках: «Никогда больше!» Эти два слова вселили мир в его душу. Как он сам будет вспоминать много лет спустя:

Я вхожу в церковь, взгляд мой падает на это «Никогда больше!» и я говорю: «Слава Богу! Никогда больше! Никогда больше этого не будет! Мать твою, как хорошо! Никогда больше!! Никогда больше не будут стучаться в дверь по ночам и люди никогда больше не будут пропадать бесследно. Какое счастье! Никогда больше мир не испытает этого ужаса!»

С сердцем, как принято говорить, преисполненным упования, Пауло вошел в часовню и в тот краткий миг, что потребовался, чтобы зажечь свечу и начать молитву, почувствовал – им овладевают прежние, давние фантазмы. И его резко развернуло на 180 градусов: от веры – к полному отчаянию. Покуда он шел по ледяной лагерной пустыне вслед за Кристиной, его осенило: только что прочитанные им слова «Никогда больше!» – не более чем фарс, пусть и многоязычный.

И я молча стал твердить себе: «Что еще за „Никогда больше!“»? Что это за чушь? То, что происходило в Дахау, продолжает происходить сию минуту на моем континенте, в моей стране! Известно, что в Бразилии противников режима сбрасывают с вертолетов в море. Я сам – пусть и в несравненно меньшей степени – пережил нечто подобное и несколько лет кряду сходил с ума в ожидании того, что стану жертвой подобного зверства. И сейчас же в памяти всплыли и обложка «Тайма» со статьей о бойне в Сальвадоре, и все, что я знал про войну, которую ведет аргентинская хунта против оппозиции. И я вмиг утратил веру в человеческий род. И пришел к выводу, что мир сотворен из дерьма, и жизнь – дерьмо, и сам я – дерьмо, но ничего не могу с этим поделать.

Но вот, сквозь вихрь этих противоречивых мыслей, стали пробиваться слова: «Нет человека, что был бы сам по себе, как остров…» Где он вычитал их? Пауло задумался и постепенно в голове стала всплывать вся фраза: «Нет человека, что был бы сам по себе, как остров; каждый живущий часть континента; и если море смоет утес, не станет ли меньше вся Европа – на каменную скалу, на поместье друзей, на твой собственный дом…» Не хватало лишь последней фразы, и вот двери памяти отворились настежь: «…Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством. А потому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол: он звонит по тебе». Да, сомнений не было: эти слова из «Медитации XVII» Джона Донна, английского поэта, жившего четыреста лет назад, получили широкое распространение благодаря Эрнесту Хемингуэю, который взял их эпиграфом к своему роману «По ком звонит колокол»: действие его происходит во время гражданской войны в Испании 1936–1939 годов. Ничего особенного, если не принимать в расчет, что колокола Дахау продолжали звонить и – самое главное! – если бы все это не происходило с человеком, умевшим замечать знаки и понимать их сокровенный смысл везде и всюду – и в голубином перышке на мостовой, и в жестах незнакомца, стоящего в будке телефона-автомата.

То, что случилось в следующие минуты, навсегда покрыто завесой тайны, которая сгустилась и благодаря усилиям самого героя – в те редкие моменты, когда ему приходилось рассказывать об этом, он от полноты чувств неизменно плакал навзрыд.

Мы стояли посреди концентрационного лагеря – я и моя жена одни-одинешеньки в этом месте, где не было больше ни души. И в тот миг я понял: колокола звонили по мне. Произошло богоявление.

По его словам, откровение, явленное ему в Дахау, материализовалось в сноп света, под которым некое существо, имеющее вид человека, сказало ему что-то о возможной встрече через два месяца. Это был голос не человека, но, как утверждает Пауло, «разговор двух душ». Он никогда не выражался яснее, не старался растолковать смысл произошедшего тогда, но даже самый закоренелый атеист принужден будет согласиться – да, что-то в самом деле произошло, ибо иначе невозможно объяснить радикальный поворот, что начался в жизни Пауло с того дня. Правда сам он, похоже, осознал это не сразу. На парковке, то есть уже за воротами лагеря, рыдая, он объяснил Кристине, что с ним случилось несколько минут назад – а первой и ужасающей мыслью была мысль об О.Т.О. Что если ему предстало одно из воплощений «зверя»? Склубились и обрели плоть призраки Алистера Кроули и Марсело Мотты. Однако по приезде в Бонн, то есть спустя шесть часов, Пауло предпочел остановиться на ином, более банальном варианте: вероятно, это была всего-навсего зрительная и слуховая галлюцинация, спровоцированная страхом и напряжением, в которых он пребывал.

Супруги намеревались пробыть в тогдашней столице Федеративной Республики Германии ровно столько времени, сколько потребуется, чтобы перерегистрировать автомобиль и познакомиться с новорожденной племянницей Кристины. Поскольку остановились в доме ее сестры Тани, а следовательно, были избавлены от расходов на гостиницу, они решили продлить свое пребывание здесь еще на неделю. В первых числах марта «Мерседес» вновь мчал их по автостраде, на этот раз преодолевая те 250 километров, что отделяли их от либерального Амстердама, столь очаровавшего Пауло десять лет назад. Остановились в маленьком отеле «Броуэр», открытом в начале XX века в трехэтажном здании, что построили здесь, на берегу канала Сингел, в 1652 году. Проживание (включая завтрак) обходилось в 17 тогдашних (40 нынешних) долларов в сутки. В первом же письме родителям Пауло упоминает potshops – «кафе, где можно свободно купить и тут же попробовать относительно легкие наркотики вроде гашиша, марихуаны, хотя кокаин, героин, опий и препараты амфетамина, включая ЛСД, по-прежнему под запретом, как и везде», и пользуется случаем, чтобы тонко высказаться о необходимости разрешить и их тоже:

Это вовсе не значит, что голландская молодежь вся поголовно сидит на наркотиках. Наоборот: правительственная статистика доказывает, что в Нидерландах (пропорционально численности населения) наркоманов меньше, нежели в Соединенных Штатах, Англии и Франции. А по уровню безработицы страна занимает последнее место в Западной Европе, Амстердам же считается четвертым по значимости торговым центром в мире.

Именно там, «на свободе» супруги обкуривались до одури, именно там Кристина в первый и единственный раз в жизни приняла ЛСД Но Пауло был столь потрясен той физической немощью, к которой приводит употребление героина, – он видел на улицах Амстердама истощенных разноязыких людей: они брели по городу как зомби – что даже написал два репортажа для бразильского журнала «Фатос & Фотос»: один назывался «Героин: дорога в один конец», другой – «Амстердам: поцелуй иглы». Его взаимоотношения с этой субкультурой были тогда исключительно профессиональными – репортер изучает явление. И если судить по его письмам к отцу, странствуя по Европе, они с Кристиной лишь внешне походили на кочующих хиппи:

Мы можем позволить себе все, что захотим, обедаем и ужинаем ежедневно. Помимо того, что содержим постоянно терзаемого жаждой ребеночка (110-сильный «Мерседес»), ходим в кино, сауну, парикмахерскую, клубы и даже в казино.

Этой привольной жизни Пауло и Кристины, казалось, не будет конца. Уже через несколько недель Пауло в полной мере вкусил от изобилия доступной «травки». Не опасаясь никакого преследования, он, что называется, «дорвался» и отведал редкостные сорта, выращенные в столь отдаленных местах, как Йемен и Боливия. Он курил смеси с самым разнообразным содержанием ТГС – тетрагидроканнабинола, составляющего основу марихуаны – и настоящие «бомбы», увенчанные премиями на «Кубке Каннабиса», чемпионате мира по марихуане, ежегодно проводимом в Амстердаме. Отдал должное и сканку – травке, выращенной в особых условиях с добавлением белков и минеральных удобрений. И вот там-то, в этом раю для хиппи, в который превратилась неофициальная столица Нидерландов, Пауло внезапно обнаружил, что травка больше ничего не может ему предложить. Он, по собственному выражению, «объелся», и подобно тому, как восемь лет назад в Нью-Йорке поклялся покончить с гашишем, теперь дал зарок не курить марихуану.

Об этом шла у них с Кристиной речь в кафе при гостинице, когда его вдруг пробрал тот же ледяной озноб, что и в Дахау. Он оглянулся и увидел, что образ концлагеря воплотился в живое существо, сидевшее туг же и пившее чай за соседним столиком. Первым чувством Пауло был ужас: ему приходилось слышать о сообществах, которые ради сохранения своих тайн преследуют и даже убивают перебежчиков и отступников. Может, и за ним с другого континента перебрались сюда агенты сатанинской секты. Захлестываемый волнами ужаса, он вспомнил давний урок, полученный еще в детстве на уроке физкультуры в Форталезе-де-Сан-Жоан: чтобы страх не мучил – шагни ему навстречу. Он оглядел незнакомца – мужчину лет сорока, европейского вида, в пиджаке и при галстуке – и, набравшись храбрости, обратился к нему по-английски, весьма недружелюбно:

– Я вас видел два месяца назад в Дахау. И хочу прямо сказать вот что: я больше никакого отношения к сектам, магии, оккультизму и орденам не имею и иметь не желаю! Если вы тут оказались из-за этого, то зря прокатились по Европе.

Незнакомец с нескрываемым удивлением вскинул на него глаза и спокойно ответил, причем – к удивлению Пауло – по-португальски, бегло и правильно, хоть и с сильным акцентом:

– Успокойтесь. Присядьте, поговорим.

Можно, я позову жену, она вон за тем столиком?

– Нет, я хочу говорить с вами с глазу на глаз.

Пауло жестом показал Крис, что все в порядке, и пересел за другой стол.

– О чем же вы хотите говорить? – спросил он.

– Что там насчет Дахау? Я не понял, о чем вы.

– Мне показалось, что два месяца назад я видел вас там.

Незнакомец с недоумением пожал плечами, прибавив, что, вероятно, Пауло с кем-то его спутал. Но тот не унимался:

– Простите, но я совершенно уверен – в феврале я видел вас в бывшем концлагере Дахау. Вы не помните этого?

Столкнувшись с такой настойчивостью, незнакомец вынужден был признать, что Пауло и впрямь мог видеть его, однако не исключен и иной вариант – произошел феномен «астральной проекции», хорошо известный бразильцу, который бессчетное число раз упоминал о нем в дневнике.

– Я не был в Дахау, но понимаю вас. Позвольте взглянуть на вашу ладонь.

Пауло не помнит, левую руку он протянул незнакомцу или правую, но, едва глянув на его ладонь, таинственный господин, оказавшийся хиромантом, медленно заговорил, причем так, словно его глазам предстало некое видение: