Текст книги "Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб"

Автор книги: Феликс Саусверд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

В отношении платы в долларах и лишней тысячи франков Эрис не упомянул – в конце концов, личные дела нечего вмешивать в служебные, тем более, что паспорта у него были, причем подлинные, а не фальшивые, каковые по такому случаю могли прислать. Берлин же надо уметь заинтриговать и показать, как ловко он подцепил на крючок не кого-нибудь, а все-таки сотрудника политической полиции.

Еще через две недели Бентивеньи положил на стол Канарису телеграмму Эгона следующего содержания: «Паулс сообщил о прибытии в Ригу группы кадровых сотрудников НКВД в составе около двадцати человек. Приехали из Минска, имеют при себе паспорта латвийских граждан, экипированы в штатские костюмы темного цвета, размещены в здании школы при советском посольстве, расселяются по частным квартирам, находятся под руководством резидента русской разведки советника посольства И. А. Чичаева. Некоторые участники группы проявляют усиленный интерес к сбору информации о представителях правящей партии президента Ульманиса, военных кругов, организации «айзсаргов». Детальные цели прибывшей группы изучаются через Паулса и другие источники».

Пробежав телеграмму, Канарис похлопал ладонью по столу и промолвил:

– Да. Бьюсь об заклад, что эти же люди в черном начали готовить материал для отгрузки в лагеря. До чего же НКВД схоже с ведомством рейхсфюрера Гиммлера, не так ли, Бенти? А что, если объединить их под одной крышей, а? Включите это в информацию для фюрера на завтра. На полкорпуса мы вновь обошли Шелленберга. Я доволен вами, Бенти.

…С тех сентябрьских дней пробежало почти пять месяцев, и Пуриньш мог все это время пожить в свое удовольствие: немцы платили неплохо, появились деньги. Магда, когда он этого желал, проводила время с ним, находились и иные увлечения. Однако рядом были и красные, их присутствие явно воодушевило левых. Пуриньш и его коллеги видели, что происходит консолидация оппозиционных сил, в получаемых ими сообщениях все чаще мелькали слова о едином фронте против Ульманиса. Пора было думать о будущем. Но что делать? Ворочаясь на кровати, Пуриньш снова и снова перебирал возможные варианты будущих событий.

Репатриация немцев из Латвии завершилась. Поток уезжавших во фатерлянд наводил на грустные размышления. От кого они бежали? Ведь многие прожили в Латвии всю жизнь, пустили здесь корни, создали состояние, имели доходы. Причем жили они в условиях полнейшей свободы, не то что в Германии, которая стала похожа на военный лагерь и проводит одну войну за другой. Значит, имелся смысл перебираться туда несмотря ни на что? Даже на то, что завтра там могут призвать в армию и отправить на фронт или «поймать» английскую бомбу. Правда, знакомые немцы на вечеринках в честь отъезда, дружески подмигивая и хлопая по спине, бормотали, что ничего, Александр, расстаемся-то всегда на год-два, мы еще вернемся и так выпьем за встречу, что врагам рейха и всей этой красной сволочи тошно станет. Вкусив блаженства от имевшихся теперь у него доходов, Пуриньш понимал, что добровольно от них никто не отказывается, а тем более не бежит. Удирают с тем, чтобы вернуться. Зная эти ходы репатриантов и видя их пьяные слезы при расставаниях, он бросал приятелям на прощание – не забудь приобрести в Риге обратный билет! Шутка имела успех, уезжавшие довольно ржали. Но вот в какую сторону взять ему билет? Немцы уносились в свой рейх, некоторые еврейские семьи уезжали в Палестину, начальство запасалось паспортами нейтральных стран, с которыми можно было жить где угодно. Эрис собрался в свою Турцию. Все куда-то бежали…

Вчера на прощальном вечере в честь отъезда Эриса Пуриньш так напился, что утром головой ворочал с трудом, после сельтерской полегчало. Александр посмотрел на полдюжины бутылочек из-под воды, стоявших у кровати, и усмехнулся. Вспомнил, как Эрис-старший инструктировал своего младшенького насчет содержания кафе и дома. Тот, невысокий, худой, в очках с тоненькой оправой смотрел на отца неподвижным, как у змеи, взглядом; и только его большие, не под размер головы, уши двигались – видимо, в такт мыслительным процессам. Как понимал Пуриньш, почетный турецкий консул должен был исчезнуть до лучших времен: такого, как он, резидента, хозяева обязаны были беречь, еще пригодится либо здесь, либо в своей Турции, да и вообще мало ли где. Мир велик. Но дело есть дело, и Эрис-торговец не мог бросить свой корабль в виде кондитерской, а потому оставлял на нем капитаном сына с инструкциями, как следить за управляющим, а Пуриньша наставлял, как контролировать сына. «До чего же все мы марионетки, куклы, которых дергают за ниточки. И мы танцуем, складываемся, прыгаем, ползаем, как хозяева велят», – усмехнулся Пуриньш. Его самого Эрис передал на связь Штраусу, сотруднику немецкой репатриационной комиссии. «Интересно, – думал Пуриньш, – кому еще поручили присматривать за мною?»

И здесь же его мысль перескочила на коммунистическое подполье. Он прилично знал его механизм деятельности, слава богу, лет десять, нет больше – двенадцать отданы слежке за этими фанатиками. У них все построено на доверии и конспирации, но как они-создают эту веру друг в друга? Пуриньш много раз задавался этим вопросом. Были бы они католиками, что ли, тогда ясно. Но они ни бога, ни черта не признают. Молятся на своего Маркса и на русскую революцию – вот и вся их религия. А как помчались они из Латвии в Испанию на помощь тамошним друзьям! В России недовоевали, так туда понеслись. И латыши, и русские, и евреи, и поляки. Повылазили изо всех нелегальных и полулегальных нор и вперед, через все границы, в Испанию, врукопашную с парнями Муссолини и Гитлера подраться. Их не держали, начальство сказало – пусть едут, там и останутся, сложат головы. Французы туда их тоже пустили, а вот обратно… Кто жив остался, тех в лагерях интернировали. Обратно в Латвию? Ни-ни, это вам не проходной двор. Катитесь в свою Россию, она большая, всех примет. У нас свои дела… «Да, дел полно. Завтра надо будет встретить Зарса, расспросить о Лиепае и отправить его в Даугавпилс, пусть пооколачивается вокруг русского населения, посмотрит на изменения там, информацию он всегда получит, увидим, на что у господина Штрауса можно будет рассчитывать. Эрис жмотом не был, жил сам и давал жить другим. Сдались мне эти базы! О, господи, голова вроде от выпивки проходит, так от мыслей разбаливается».

Пуриньш встал, подошел к окну, посмотрел. На улице было полно снега, а он все валил и валил. Вот показались двое прохожих, прошли, их следы сразу же замело снегом.

«Куда же мне скрыться? Следов моих оставлено здесь предостаточно. В Германию? Но кому я там нужен – языком владею так себе, для салонной болтовни», – думал он с тоской.

Зазвонил телефон.

– Александр? – раздалось в трубке.

– Он самый. А, это ты, – ответил он, услышав голос Зарса. – Легок на помине. Ты откуда?

– Да вот, из дома приехал, нахожусь на уровне своей любимой забегаловки.

– В «Черной бомбе» сидишь, что ли?

– Звоню отсюда. Сидеть, не сижу.

– Давай иди ко мне, я о тебе как раз вспоминал.

– Вы один?

– Один, один. И захвати пива.

– Много?

– Не меньше пяти бутылок.

– Ладно, минут через двадцать буду.

За семь лет знакомства отношения с Зарсом приобрели характер дружеских. Они привязались друг к другу, как хозяин и его собака. Бывали между ними размолвки, и даже стычки, но до разрыва дело не доходило, не могло до него дойти, ибо воля бухгалтера была сломлена напрочь: свои, узнай они правду, вычеркнули бы его из памяти, и не исключено, по меркам Пуриньша, – из жизни, а вот примут ли его в свой клан чужие – это большой вопрос. Так и оставался Зарс неприкаянным, делавшим все, чтобы услужить своим хозяевам. Другого варианта попросту не оставалось. Пуриньш вспомнил, как произошло у них первое недоразумение. Он выдавал вначале бухгалтеру по тридцать лат в месяц. По шесть серебряных пятилатовых монет. Тот принимал, благодарил, но на третьей выдаче взбунтовался, сказал, что выдавайте мне или больше тридцати, или двадцать пять лат, черт с вами. Но не эту круглую сумму, не делайте из меня иуду с тридцатью сребрениками. Пришлось платить по сорок, какая разница, все равно тридцать туда входили. Мать Зарса контора Пуриньша не трогала, это было невыгодным делом, мало ли что, может быть, она еще пригодится, хлопнет в качестве капкана. Правда, ее дом никто уже не посещал, но все в пределах нормы – раз на линии обрыв, то таковую вычеркивали. Ведь мог кто-то из завалившихся проговориться об этой явке? Мог, поэтому дом оставили в покое. В этом случае интересы Коминтерна и политохранки совпали.

В дверь позвонили. Открыв ее, Пуриньш увидел Зарса, запорошенного снегом, изо всех карманов пальто которого торчали горлышки бутылок.

– Ты как Санта-Клаус, – приветствовал гостя Александр, – только вот мешка для подарков у тебя нет, по карманам все рассовано. Нехорошо. Некрасиво.

– Снег заметает все следы. И бутылок почти не видно, – ответил в тон ему Зарс, отряхиваясь на лестнице и входя в прихожую. – Пожалуйста, держите богатство. А насчет мешка – лучше не надо, плохая примета.

– Почему? – спросил Пуриньш.

– Все бегут кто куда, и все с чемоданами. Не знаю, как вам, а мне бежать некуда. Изменится власть – еще придется с мешком в Сибирь отправиться.

– И ты о том же?

– Вы тоже так думаете? – без удивления спросил Зарс.

– Не спеши, не спеши с выводами, – ответил Пуриньш.

– Почему? В народе все замечают, все видят. Раз господа немцы побежали, то ясно от кого. Советы к нам придут, вот так, – сказал Зарс, располагаясь в кресле гостиной.

– Иди сюда лучше, поработай немного, разожги камин, – показал ему на спальную комнату хозяин, – тепло будет и здесь, а я пока на стол накрою, перекусим.

Заре принялся за растопку. Аккуратно наколол тонкие щепочки, затем покрупней, сложил их в форме островерхой крыши домика и поджег. Пламя занялось сразу, повеяло легким дымком, тяга была хорошей. Он подложил дрова покрупнее и вышел к хозяину. Тот поставил на стол легкую закуску: лососину, миногу, сыр, разлил в бокалы пиво.

– Как там в Лиепае?

– А, ничего интересного. Крейсер «Киров» по-прежнему на рейде. Дымит. Плюс два миноносца. Морячков на берегу мало. Встретился с другом из управы. Русские скандалят с городским головой: сколько прачкам платить за солдатское белье. То брали по 20 сантимов, а голова, узнав, велел по 40 брать. Шум, гам. Смех!

– Да, ценная информация, – протянул Пуриньш.

– А что я могу сделать? Наврать? Ей богу, живут красные смирно. Наши пакостят им как могут. Ясное дело, кому нравятся чужие войска на своей земле. В Вентспилсе отдали им казармы, так наши все из них вывезли, вплоть до кухонных котлов, и электропроводку срезали.

– Что твои дружки-подпольщики говорят? – перешел на другую волну Пуриньш.

– Какие там подпольщики! Всех их распугали, да пересажали, из моих-то друзей. Новые их места позанимали, а я от них вдали, сами так учили. Отошел. Только от матери и узнаю новости. Вы это так, не для информации? – осведомился Зарс.

– Так, так, для себя, – благодушно, наполняя себя пивом, ответил Пуриньш. – Сугубо в частных целях. Чтобы знать, к чему готовиться.

– Смейтесь, смейтесь.

– Пардон, я серьезно. Ты думаешь, я не соображаю? Все знаю, все вижу. Больше тебя и вас всех вместе взятых.

– Кого всех?

– Таких, как ты. Опыт есть опыт, он годами накапливается, – примирительно заключил Пуриньш. – Ты не ответил на мой вопрос.

– Отвечу. Насколько я понимаю, происходит объединение всех левых, даже левые социки идут с коммунистами вместе. Да что вы, сами не видите? Будет и у нас Народный фронт, как во Франции, а рядом Советы. Скоро все пойдет прахом. Обнаружат мои дела с вами – и конец. Куда мне бежать? Некуда, – сам себе ответил Зарс.

Пуриньш с блаженством выпил залпом большой бокал пива.

– Иди, подбрось дров. Не дрейфь. Твоя фамилия, даже имя твое нигде у нас не фигурирует. Это не в наших правилах. Мы смотрим на вещи реально, никогда, слышишь, ни в одном случае мы не привязывали тебя или кого еще к событию, к факту тебе известному. Таково правило, установленное нашим руководством. Не буду говорить, что у нас не имеется картотеки с фамилиями осведомителей, без нее не обойтись, но она уничтожена. Поверь мне. Вот моя фамилия останется. Она за двенадцать лет работы, хотя и в агентурном отделении, но любой собаке известна, то ли прямо, то ли со слов.

Пуриньш откинулся на спинку кресла и стал смотреть в проем двери на огонь в камине, создающий причудливо бегающие блики в уже наступающих сумерках.

– Моя мать, как термометр: настроение у нее поднимается с каждым месяцем, видимо, связи остались, но я в ее дела не лезу, – продолжил Зарс.

– Правильно, не нужно. Рано или поздно, но те, кто направлял в ваш дом людей оттуда, убедятся, что она вне подозрений, а на тебя и внимания не обратят, пройдут мимо. Да и кому ты нужен. Сколько лет прошло. Работай у Свикиса и будь здоров. Кстати, какие у него планы?

– Удерет, – категорически изрек Зарс, отпил из бокала и пояснил: – Он ищет покупателя на свой дом. Тихо, тайно, но ищет. При продаже он проигрывает, это точно. Говорит о чем-то?

– Конечно, – согласился Пуриньш. – Я тебе вот что скажу. Немцы бегут, это факт, но не думаю, чтобы надолго. Они вернутся через год-два. Увидишь.

– Что же тогда? Война?

– Как же ты думаешь, дурья голова? Сегодня они уезжают на пароходах, а завтра на них же вернутся, и мы пойдем на пристань их встречать? Ты думаешь, Гитлер сожрал Польшу просто так? Он получил границу с Россией. Теперь между Германией и Советами никого нет, если не считать нас, Эстонии и Литвы. Так? А все эти три страны, – рассмеялся Пуриньш, – можно пробежать за три дня, что немцам, что русским. Кто быстрее, – заключил он.

– Веселая картинка получится на нашей земле, – задумчиво произнес Зарс. – Выходит, немцам еще будем служить?

– Не переживай, если понадобится – найдем тебе контору вместо Свикиса, – хлопнул его по колену Пуриньш. – Хочешь чего покрепче? – бросив взгляд на пустые бутылки из-под пива, спросил он. – Водки могу налить.

– Давайте, – сказал гость. Он выпил рюмку, другую. Закусил. Настроение у обоих улучшилось.

– Пойми, – увещевал его уже багровый Пуриньш, – наши акции еще поднимутся. Такому, как ты, с твоим-то опытом, цены не будет при любой власти. И никто ничего знать не будет. Надо все только по-умному делать, как я…

Так просидели они часа два, пока их не потревожил телефон: Магда спросила, топится ли камин, и намекнула, что она замерзает.

Пуриньш стал выпроваживать гостя.

Берлин. 5 февраля 1941 года

Всю весну и лето сорокового года в кабинете Гитлера велись бесконечные дебаты о том, как же добить непокорную Англию. Совещания у фюрера по этому вопросу были то узкими, то собирался широкий круг лиц. Обсуждались все более конкретные варианты сокрушения англичан, отделенных теперь, после поражения Франции, от германских дивизий лишь проливом Ла-Манш. Эта водная преграда постоянно фигурировала в речах собирающихся у фюрера в оперативном, штабе верховного командования, у морских военачальников, в разведке. Преграда, правда, все время видоизменялась, становясь то узенькой полоской воды, через которую запросто можно перепрыгнуть и тогда Англию постигнет участь стран континентальной Европы, то расширялась до величины моря средних размеров, через которое нечего и думать добраться до Лондона. Все зависело от темперамента спорящих сторон. Наиболее узким пролив стал казаться в июле сорокового, после капитуляции Франции, когда Гитлер одобрил наметки о высадке в Англии сорока дивизий и дал указания о подготовке флота к этой операции. Флотские начальники были реалистами, они желали бы операцию осуществить, но сил для этого попросту не имели. Для них Ла-Манш был каким-никаким, но кусочком моря, а английский берег – крепостью. Кроме того, у англичан были флот и авиация, с которыми надо было считаться.

Адмирал Канарис примыкал ко второй группе военных – противников реальной войны с Англией и высадки на британских островах, поскольку их целью была война с Россией, одним из режиссеров которой был и маленький адмирал.

Когда Канарису сообщили, что генерал Йодль 30 июня подал Гитлеру идею высадки в Англии, то адмирал лишь усмехнулся, ибо на неделю раньше фюрер поручил генералу Гальдеру начать штабную разработку нападения на СССР. Соответствующие указания получил и Канарис. Генштабу и абверу было понятно, что один план напрочь бьет другой, как сильная карта исключает из игры маленький козырь. В конечном итоге Гитлер сказал, что если Россия будет разгромлена, то с Англией автоматически будет покончено – без поддержки Советов она сама падет.

При встречах с фюрером Канарис исподволь и открыто рисовал ему мощь английского флота и береговой обороны острова. В то же время он нашпиговывал Гитлера сведениями о слабости Красной Армии, малочисленности в ней, современных танков и самолетов, серьезном ослаблении командных кадров, подсовывая тому разведсводки с перечислением командующих советскими приграничными округами, командиров соединений, состоящих в этих должностях считанные дни. Он не отговаривал прямо отказаться от плана вторжения в Англию. Пусть такой план останется. Сроки операции по высадке откладывали всю осень. Канарис рассматривал эти потуги как хорошие дезинформирующие Сталина шаги при подготовке войны с Россией. Гитлер согласился с этой оценкой, и сроки вторжения в Англию перенесли на весну сорок первого! Надо было окончательно запутать Сталина, и действительно, немцам это удалось. Согласно получаемой абвером информации, Советы верили мифу о ненападении со стороны Германии…

Только что из кабинета Канариса вышли его заместитель адмирал Брюкнер, начальники первого, разведывательного, отдела абвера полковник Пиккенброк, второго, диверсионного, отдела полковник Лахузен, третьего, контрразведывательного, отдела полковник Бентивеньи и начальник штаба абвера полковник Остер. Совещание носило деловой характер. Канарис торжественно объявил, что фюрером отдан приказ о подготовке вермахта к войне с Советским Союзом и назначен срок окончания этой подготовки – начало мая 1941 года. Он подчеркнул, что основной задачей является обеспечение внезапности нападения. Это само по себе нелегкое дело, ибо как скрыть те силы, которые планируется сконцентрировать в Польше, ведь туда будет стянуто до восьми армий! Конечно, продолжил он, будем реалистами, не следует думать, что русские не обнаружат наших сил. Рано или поздно обнаружат, но лучше чтобы это случилось как можно позже, и если это произойдет непосредственно перед форсированием Буга, тогда уже никто не спасется. Необходимо, подчеркнул он, при встречах с русскими на всех уровнях проводить мысль о том, что Германию и Россию стремится рассорить Англия. Этой идеи придерживается Сталин, и ее надо развивать. Пожалуй, это будет являться основным дезинформирующим постулатом, сказал он.

Затем стали ломать головы, как замаскировать приготовления к войне. Посыпались предложения о распространении слухов об активной замене войск на польских землях, о заведомом преувеличении численного состава и вооружений каждой немецкой дивизии с тем, чтобы за одним соединением скрыть наличие двух или даже трех, о необходимости ссылаться на укрепление экономических связей с Россией при строительстве сети железных и шоссейных дорог через Польшу, о переброске флота в порты на французском и немецком побережье Северного моря, чтобы поддержать версию о готовящемся вторжении в Англию и т. д.

Собрались крупные профессионалы, для них придумывание способов одурачивания противника являлось интересной мужской игрой. Наконец-то идея прыжка на Восток и сокрушения России материализовалась! Обсудили вопрос о создании штабов «Валли-1, -2 и -3», которые были призваны руководить командами и отрядами фронтовой разведки с началом войны и соответственно разместиться близко к театру военных действий на территории Польши. Эти штабы отвечали принятой структуре отделов абвера и должны были придать мобильность разведке при подготовке к вторжению и в ходе блицкрига. Здесь же обсудили вопрос о назначении начальников штабов «Валли». Начальником «Валли-3» по предложению Бентиве-ньи утвердили Шмальшлегера, работавшего на территории Польши уже полтора года и неплохо изучившего почерк советской разведки. Обговорили кандидатуры других руководителей на ключевые посты в организуемых органах абвера на Воcточном фронте. Сама магия слов – Восточный фронт – придавала разговорам разведчиков праздничность, рождало опьяняющие замыслы, предоставляла поводы выложиться перед начальством самым блистательным образом. Каждый из них был авторитетом в своей области тайной войны, и раскрывающийся перед ними огромный плацдарм войны на Востоке сулил максимальное раскрытие возможностей по службе. Разведка во главе с Пиккенброком уже с осени сорокового года собирала сведения об оборонительных системах Красной Армии, используя для этого самолеты эскадрильи «Ровель» для заброски агентуры в Советский Союз и аэрофотосъемки с высоты до 13 000 метров, откуда их было не видно и не слышно. Пиккенброк испытывал ни с чем несравнимое наслаждение, когда демонстрировал перед начальством снимки советских самолетов, базирующихся на аэродромах близко от границы. Под это дело Гитлер наградил его орденом.

Здесь, на совещании, Пиккенброк, или как его звали в узком кругу – Пики, предложил начать ускоренное формирование шпионских школ, которые следует развернуть сразу после начала военных действий в Остланде. Он хорошо знал положение дел с кадрами кандидатов в агенты из числа белоэмигрантов на сегодняшний день: они уже иссякли и их не хватало даже для функционирующей Варшавской школы абвера.

Получив слово, Лахузен своим низким и размеренным голосом стал излагать мотивы усиления частей полка «Бранденбург-800» и развертывания его в дивизию для использования натренированных там диверсантов для захвата важных в военном отношении мостов, туннелей и удержания их до подхода авангардных частей вермахта. Лахузен встал, подошел к карте и наглядно продемонстрировал, сколько водных преград придется преодолеть. Начал он, как положено, сверху карты, с севера, подробно охарактеризовал Остланд, ткнул карандашом в Западную Двину, Неман, заметив, что в Латвии и Литве имеются мосты, затем карандаш поехал к Бугу и далее вниз… Все согласно кивали головами и вспоминали, как ловко в мае прошлого года части «бранденбуржцев», переодетых под беженцев, просочились через линию фронта в тыл французской и бельгийской армии, захватили Шельдский туннель около Антверпена, а в Париже – французские секретные архивы.

Затем в порядке очередности говорил Бентивеньи. Опираясь на полученный опыт борьбы с начавшейся деятельностью групп Сопротивления во Франции, он резонно поставил вопрос о том, как разграничить здесь сферы деятельности абвера и СД. Бентивеньи слыл поборником строгих, выверенных до деталей систем контрразведки, чтобы в их ячейки враги рейха попадались с гарантией. Слушая его, Канарис подумал: «Интересно, когда мы захватим документы русской разведки, то сколько ее агентов обнаружится в Германии и в каком качестве?» То, что они имеются, он не сомневался: служба радиоперехвата ела свой хлеб не зря, радиограммы неслись как из Европы, так и со стороны Москвы, но сколько друзей русских сидят рядом с секретами вермахта? Ничего, придет время, и им некуда будет передавать информацию, она будет никому ненужной, с Советами будет покончено.

Во время верховых прогулок с Шелленбергом Канарис излагал свою концепцию невысокого военного потенциала русских, но тот, в свою очередь, тоже располагал информацией и приводил цифры о возможностях русских в области производства танков и самолетов. Цифры впечатляли. Вопрос состоял в том, хватит ли у русских времени развернуть все это до их поражения в войне? Или, находясь в цейтноте, они сдадут партию, как это происходило с европейскими странами в течение последних пяти лет, пока Канарис находился во главе абвера.

Сейчас, в начале сорок первого года, он не был уверен в правильности прогнозов на молниеносность войны. Тень борьбы на два фронта – с Россией и Англией – маячила перед ним, о ней постоянно напоминал со стены портрет полковника Николаи, его предшественника, который безуспешно предупреждал кайзера о неразумности такого варианта.

Отпустив своих помощников, Канарис попросил задержаться Остера, которому доверял наиболее деликатные поручения и который был в курсе интриг своего шефа по части отвода удара по Англии в сторону России.

– Послушайте, Ганс, – обратился он к Остеру, – я чрезвычайно паршиво спал прошлой ночью. Кейтель вчера попросту вывел меня из себя, я еле сдержался, чтобы не наговорить ему лишнего.

– Что случилось, экселенц?

– Никто не сомневается, что русских мы разделаем, но сроки, сроки! Эти недели, отпущенные на войну Браухичем, Йодлем и Гальдером, меня просто бесят! Эта арифметика, что на Россию уйдет столько же недель, сколько на Францию и Польшу! Они меряют циркулем по карте расстояние наших маршей по Европе и переносят их на территорию Советов! Но это же абсурд!

Канарис встал и начал ходить по кабинету.

– С чего начался разговор, экселенц? – спросил невозмутимо Остер.

– Я спросил его в отношении создаваемых стратегических резервов, имея в виду создание служб абвера в них. Ведь это наша обязанность. Спросил в удобоваримой форме, не помышляя его задеть.

– И что Кейтель?

– Рассвирепел и высек меня форменным образом. Вы знаете, что он мне заявил? Вы, говорит, можете понимать кое-что в разведке, но вы моряк, поэтому не пытайтесь давать нам уроки стратегического и политического планирования. Представляете?! Я уже не адмирал, равный ему по званию, а просто моряк, способный доставить и доставлять информацию о противнике, но неспособный оценивать ее так, как это делает наш несравненный Вильгельм Кейтель, который всю жизнь просиживал штаны в кабинете.

Остер вздохнул.

– Я понимаю вашу обеспокоенность, экселенц, но не принимайте все это так близко к сердцу…

– В случае, если мы сбавим обороты и начнем пробуксовывать, время до победы затянется, где же стратегические резервы? Или все наличные армии вытянутся в нитку, тыл будет пустым, а на Западе жди еще один фронт? Так? Где наши резервы для засылки в русские тылы? Где, я спрашиваю? Они что, не нужны? Надо же сейчас браться за создание системы подготовки агентуры из числа военнопленных и гражданского населения. Ведь так? У нас же нет ни одной директивы на этот счет. Кейтель уверен, что через два месяца мы в Москве и он будет командовать парадом.

– Вы правы, как всегда, экселенц. Очевидно, вы пригласили Либеншитца для обсуждения какой-то из этих целей? – постарался увести разговор немного в сторону Остер. Канарис кивнул. Затем, успокоившись, подошел к сейфу и вытащил оттуда карту Европы, которую расстелил на столе и сделал приглашающий знак Остеру. Последний знал карту, он не раз работал с этим документом, нанося знаки, символизирующие оперативные возможности абвера в странах Европы. Всякого рода кружки, треугольники, жирные точки всевозможных цветов означали большие и малые учреждения абвера, его резидентуры и подрезидентуры за границей и на территориях, оккупированных Германией. Канарис всегда приходил в хорошее расположение духа, когда работал с этой картой. Остер и остальные чиновники хорошо знали эту слабость адмирала и называли карту лекарством, после приема которого шеф приходил в отличное настроение: наглядная мощь абвера поднимала его тонус.

– Начинать, как говорят в Англии, так начинать с начала, мой дорогой Остер, – сказал адмирал. – Последуем по дороге, предложенной коллегой Лахузеном. Начнем с северо-запада, с Балтии. Думаю, здесь нас воспримут с радостью: мы для балтийских народов ближе, чем большевики. Не так ли?

Остер согласно кивнул. Затем, увидев на территории Эстонии, Латвии и Литвы новые значки в виде красных ромбов, спросил:

– Новые обозначения, экселенц?

– Да, это мы размечали с Бентивеньи. Угадаете сами, что это, или подсказать?

Остер увидел пару десятков таких же значков на территории Украины, Белоруссии, в южных районах России.

– Верно, – подтвердил Канарис. – Они будут подчиняться вермахту, а не Гейдриху, – с гордостью добавил он. – Наша работа пойдет в них по линии Бентивеньи, третьего отдела, как работаем во Франции. Менять ничего не будем. Но это все мелочи. Вот о чем надо посоветоваться. Как вы думаете, где нам создать «Абверштелле Остланд»?

– В центре Остланда, – улыбнулся Остер.

– Вы имеете в виду Ригу? – спросил Канарис.

– Конечно, экселенц. Лучшего варианта попросту не имеется. Ревель, или как его, Таллинн находится на отшибе.

– Маленький, но премилый городишко. Я впервые был в нем еще в 1937 году. Пики сопровождал меня, мы договаривались с эстонцами о подборе местных русских для засылки в Советы. В Таллинне разместим отделение абвера. Это будет хорошим подспорьем центру в Риге. Я бы хотел, Остер, чтобы вы лично занялись комплектованием сбалансированного аппарата из представителей всех служб в Риге и Таллинне. Отдел кадров предоставит вам кандидатуры, но складывать их вместе – ваша обязанность. Прикиньте, сколько и где следует открыть школ по подготовке агентуры и какого профиля. Будем смотреть дальше сухопутного Кейтеля. Вам нужно будет объединить интересы всех трех отделов. Это касается как Остланда, так и других регионов. Кроме вас этой работы объективно никто не проведет, каждый потянет в свою сторону.

– Слушаюсь, экселенц. Я бы желал только заметить, вы уже упомянули о договоренности с опер-группенфюрером Гейдрихом насчет лагерей, но нужна директива, кто, чем будет заниматься, иначе при таком обилии разного рода учреждений на оккупированной территории получится, попросту говоря, базар.

– Да, да, Остер, вы правы. Но не можем же мы издать такую директиву уже сейчас. Будет фюрером подписан приказ о нападении – появится и директива. Не раньше. Однако мы должны быть готовы полностью уже сейчас. Давайте поговорим вместе с Либеншитцем.

Канарис звонком вызвал адъютанта и попросил его пригласить Либеншитца. Обменявшись приветствиями, Канарис предложил тому сесть.

– Как здоровье, самочувствие, полковник? – осведомился адмирал.

– Превосходно, экселенц, вот только не мешало немного похудеть.

Либеншитц был весьма плотным, коренастым здоровяком, его голубые глаза излучали энергию и готовность выполнить незамедлительно любые пожелания шефа.

– Вы похудеете, я вам предоставляю такую возможность. Действительно, вы стали терять форму, наверно, белых пятен в ресторанах Парижа для вас почти не осталось…