Текст книги "Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб"

Автор книги: Феликс Саусверд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)

– На первый взгляд да, завтра фотокопии… – начал Конрад.

– Ладно, слышал. Отдашь их на экспертизу. А Федору передай просьбу, чтобы срочно упросил экспертов сделать. А то в ЦРУ в поход собрался. Через Париж. Тоже мне Мальбрук, – неожиданно закончил он.

– Эксперты напишут «по всей вероятности», – сказал Конрад.

– А вы что хотите? Их надо понимать. Они не имеют права уверять нас в том, в чем сами колеблются. Да и то это по почеркам. Машинку они определят с ходу. Ладно, это дело второе. А ты справки наблюдения за этим домом видел? Они длинные?

– Нет, короткие, за два года их всего-то четыре штуки, по полстранички каждая. Написано: появился незнакомый господин, приметы, пришел – ушел, время. И так записи за два-три дня, один раз за женщиной.

– Скорей всего, он прохиндей. Улика против него крепкая, но косвенная. Да, в лузу шарик прямо не идет, – заметил шеф.

– У Линде список арестованных коминтерновцев имеется, – сказал Конрад. – Я сравнил, по времени эти четверо укладываются, но арестованы они, если это они, через два-три месяца после пребывания в Робежу, и машинка, на которой справки об их задержании отпечатаны, другая.

– Все равно. Брали их другие. Не Пуриньш. Кстати, ты его ищи, ищи. Здесь задерживать нельзя было – квартиру провалят. Значит, подальше надо, в другом городе. Мол, сам там наследил и провалился. Вот сукины дети, работали с выдержкой. Учись. А то арестовывать надо! Вот что, кем работал этот твой друг ситный в тридцатые годы? – бросил шеф.

– Последовательно: шофером, счетоводом, кассиром, бухгалтером, в компартии не состоял…

Шеф задумался. Взяв в кулак штук пять карандашей, он стал постукивать ими о поверхность стола, время от времени расслабляя пальцы и отпуская карандаши на стол.

– Вы университет закончили? – демонстрируя память, спросил он. – Кажется, юрист?

– Да.

– Троек много было?

– У меня четверок – штук пять.

– Значит, диплом с отличием? – Да.

– Смотрите! А они мне лесника, да еще в начальники. Ну да ладно. Так на чем мы остановились?

– На профессии Зарса.

– Вот-вот, меня на специальности потянуло. Итак, шофер, счетовод. Да? – стукнул карандашами о стол, бросил их в стаканчик и сказал: – Ищи со всей тщательностью, не было ли у него в те времена растрат казенных денег, аварий автомобиля, словом, каких-то проколов, на чем его могла затащить к себе криминальная полиция. Понял?

– Но почему надо ограничиваться уголовным делом?

– Ничего не исключается. Отнюдь. Но ведь данных о его притеснениях со стороны политуправления нет, а он сын партийки, за домом которой наблюдали. И в результате он чистый? Здесь они переусердствовали. Это подозрительно – знать о квартире и не ведать о ее обитателях? Понял?

– Не до конца, – признался Конрад.

– Хорошо, что ты еще не испорчен. Другой бы радостно сообщил: «Так точно», хотя сам ни бум-бум. Понимаешь, в чем дело? Парень вырос у хорошей матери и вряд ли побежал к ним докладывать о ее гостях. А она перед ним не таилась. Зачем? Все у него на глазах. Скорее всего, его зацепили на чем-то. На чем?

– Дошло, – согласился Конрад. – Мать они могли подозревать, а его специально на чем-то подловили, может, аварию подстроили, да?

– Вот-вот, или бумагам помогли исчезнуть. И схватили его, и заставили рассказать о матери, о типографиях, о всем на свете, а иначе – тюрьма. Короче, ищи. Начальный пункт обнаружишь – появится у нас существенное доказательство. Прямое. И Пуриньша не забудь. Обо всем этом надо мне в ЦК посоветоваться, все не так просто. С матерью говорить не вздумайте. Она ни при чем. Из людей Коминтерна я определю, с кем говорить, и побеседую сам. Сколько их, бедных, осталось в живых? Зарс, он что, выпивает? Уж больно на фотографии он потрепанный, – бросив взгляд на снимок в папке, сказал шеф.

– Да, он пьет. Живет один, отдельно от матери, – ответил Конрад.

– Совесть в вине топит. Такие люди обычно сильными не бывают. Будут у нас прямые улики – поплывет. И имей в виду такую вещь: не въезжай своими расспросами в годы оккупации. Всякое бывает. Такие типы всем служили. Не спугни. Или, как говорил наш зубной врач Вейсман, не заедь бором в десну, – улыбнулся шеф. – Все. Иди, привет Федору.

Конрад попрощался, вышел. В приемной было пусто. Только дежурный говорил по двум телефонам. Он укоризненно успел покачать головой, как понял Конрад, это означало: «Совесть у вас есть, столько старого человека мучить?!» Поднялся к себе, из-под двери выбивался свет, вошел.

– Живой? – поинтересовался Казик. – А Федор тебя уже отпевать начал. Только что ушел. Не дождался. Как прошла беседа, надеюсь, в духе сотрудничества и взаимопонимания? – Казик поднялся из-за стола. Конрад молча вытянул вперед руку с поднятым большим пальцем и вдруг начал смеяться. Казик опешил, затем изумился еще больше, услышав от хохочущего Конрада какие-то бессвязные слова: «Федя… Мальбрук… Париж… ЦРУ». Казик налил полстакана воды и протянул Францу.

– На, успокойся, расскажи толком, как вы там поладили.

Конрад выпил воду и стал рассказывать. Казик был в восторге, глаза его светились предвкушением мысли о том, как завтра он изложит сослуживцам коварный план по проникновению в ЦРУ с комментариями шефа. Он окрестил замысел как «план Ф-2», по начальным буквам имен и числу его создателей – Феди и Франца, и сейчас на ходу облекал его в форму устного рассказа., Казик присочинил концовку, что американцы узнали об этом плане из-за потери бдительности в отделе, о чем в свою очередь стало известно шефу, и тот велел примерно наказать виновных.

– И как тебе шеф? – спросил Казик, когда оба они отсмеялись, и Франц коротко посвятил его в рассуждения шефа на розыскные темы по поводу темной лошадки в лице господина бухгалтера.

– Если честно, то за два года работы здесь я впервые пообщался с талантливым человеком, – ответил Конрад.

– Ты о нем, как об актере. Смотри, до шефа дойдет – не поймет.

– Не обидится. Талант – это прежде всего ум, интеллект. И способность видеть в темноте! – сказал Конрад с подъемом.

– Вот подожди, возьмется за тебя – перестанешь комплименты говорить – и радоваться встречам с прекрасным!

– Не исключено, но не обижусь. Ты знаешь, я до сих пор себя не на месте чувствовал. Думал, что юридической практики так и не заимел, хотя и пристал к детективному жанру, но все больше канцелярщиной занимаюсь. Папки перекладываю. Прошлое перетаскиваю в настоящее. И наоборот. Да. А сегодня прозревать начал. То, что шеф выводит простые вроде суждения, так он в уме переворачивает пережитое. Согласен? – остановился Конрад.

– Учись, пока старик у руля. На нем здесь вся стратегия и тактика держится. Уйдет шеф – кукольный театр будет: за веревочки дергать начнут и на месте топтаться. А он учит думать. После войны английских и американских боссов так нагревал, что те только слезы бессилия проливали по потерянной агентуре. Понял? Зачем он с тобой полтора часа пронянчился? Увидел, что из тебя что-то может выйти. Он ничего так не Ценит, как ясную голову. Знаешь, какое у него образование? Четыре класса! Вот так-то. Ты видел таких?

– Во-первых, шеф на месте и по энергии ума у него тут конкурентов нет. Во-вторых, незаменимых нет, а работать дальше придется. Видел ли я таких, как он? Видел.

– Ладно, не напрягайся, не трать нервы впустую, тебе еще работать на страх врагам. Пойдем лучше домой, коньячку по дороге выпьем. У тебя деньги есть? Я в цейтноте, зарплату в отделе только завтра дадут, – подытожил Казик.

– Наскребем на кофе с коньяком, пошли, – воодушевился Конрад. И друзья отправились в кафе.

Шеф (продолжение)

Шеф сидел, удобно откинувшись на спинку старого доброго кресла…

Он вспомнил, как в пятьдесят седьмом, на каком-то активе встретил старика Конрада, поздоровались.

– Седины, морщин и отличий, – кивнув на орденские планки, сказал шеф, – у тебя прибавилось.

– У тебя тоже, – улыбнулся тот.

– Послушай, – продолжил шеф, – я слышал, что твой наследник окончил университет. Если он не хромой и не косит, то я бы его взял к себе, – затем, перейдя на серьезный тон, пояснил: – Ты ведь знаешь, у нас идет крупная перестройка кадров, избавляемся от всяких невежд, застывших в развитии. Он у тебя член партии?

– Да, – кивнул Конрад, – двадцать один ему было, когда вступил, как раз в год и даже месяц смерти Сталина. Три года, как трудится, так что проработай, как говорят, вопрос. Возможно, он тебе и пригодится, но поговори с ним сам.

Это была их последняя встреча. Несколько месяцев тому назад старик умер. Хотя почему старик? Он всего на девять лет был старше.

Сейчас шеф сидел и, думая о судьбах, к которым прикасался сам, удивлялся механизму бесконечных поворотов человеческой памяти, связывающему одно давнее событие с другим. Толчком же этой ленты с бегущими кадрами воспоминаний послужил день вчерашний, когда он имел неординарный разговор с секретарем ЦК. Не то чтобы тяжелый, но вызвавший сомнения в собственной правоте. Тот, выслушав его доклад о событиях, связанных с бухгалтером, и просьбу о разрешении побеседовать с несколькими руководящими работниками, попавшими в свое время в западню политохранки, подумав сказал:

– Знаешь, старик, согласие я тебе дам, у меня нет весомых доводов обратного. Но зачем все это нужно? К чему бередить старые раны? Да для меня важнее просто здоровье и душевное спокойствие наших с тобой соратников, нежели кара, которая ждет этого подлеца, если это он подглядывал, в чем ты сам не уверен до конца. И меня освободил из тюрьмы июнь сорокового, и меня выследили с помощью таких же типов. Что, я сам по-твоему пришел сдаваться, что ли? И я не хочу, чтобы нас, малочисленных подпольщиков, сейчас твои детективы фиксировали сидящими на одной скамейке, извини, с дерьмом, которое, да, водилось. И мне, знаешь, больно и тошно, что ладно еще ты, но кто-то еще из твоей конторы начнет сегодня разглядывать, кто к кому ходил, о чем говорили, почему общались, понимаешь? Получается, что тогда мы бдительность потеряли, а вы теперь находите. – Затем, сделав паузу, он сказал: – Ладно, поговори, но только сам, прошу тебя, с Ванагом, раз уж очень нужно. Никому не перепоручай… Не заслали бы Ванага и меня в те годы в Латвию, останься мы в Москве, что было бы с нами?.. Не увидел бы ты нас… – вздохнул секретарь.

В принципе шефа трудно было смутить чем-то, но от этих слов собеседника его передернуло, ибо в них отразилась вся низость его службы. «К черту! Пора уходить. Таким, как я, не пережить гадости тех лет и сегодняшний день».

…В сопровождении дежурного, встретившего важного посетителя у подъезда, вошел Ванаг. Шеф поспешил навстречу, поздоровались.

– Грустные воспоминания навевает на меня это здание, – заметил гость. – И сейчас, хотя и знаю, что к своим пришел, все равно что-то неприятное возникает в груди.

– Мне же, наоборот, приятно тебя встретить именно здесь, – сказал шеф и пояснил: – Из посторонних во все послевоенные годы встречался здесь в основном со шпионами, как будто лучших посетителей не заслужил.

– Это твой приход, твоя паства, твой удел, – улыбнулся Ванаг.

– Вот именно, наш удел, – подтвердил шеф. – Последние четыре года тоже невеселые: столько трагедий пришлось повидать, страшно становилось, разгребаем завалы, которые сами нагородили.

Оба замолчали, наступила пауза.

– Ты помнишь, как наших военных лидеров угробили? Сейчас везде пишут, что немцы состряпали фальшивку о сотрудничестве Тухачевского и других с генералами рейхсвера, затем подбросили ее Бенешу, а тот передал Сталину, так сказать, из лучших побуждений. Этого было достаточно. Спешная расправа под видом суда, и приговор приведен в исполнение. Но имеются, ты знаешь, пара-тройка соображений.

– Твоих или официальных? – поинтересовался Ванаг.

Шеф пропустил этот вопрос мимо и продолжал мысль:

– Во-первых, мне мои корифеи кое-что перевели с немецкого и английского, в зарубежной литературе появились утверждения, будто сама идея изготовить и подбросить фальшивку о связи Тухачевского, Якира и других была подсунута немцам английской разведкой. Создали саму фальшивку то ли в недрах Главного управления имперской безопасности, у Гейдриха и Шелленберга, мемуары которого изданы, вон, на полке стоят, – кивнул шеф, – то ли у Канариса, в абвере. Я склоняюсь к версии об абвере, документально этого никто не знает. Во всяком случае Канарис во всех хитросплетениях военных кругов Германии и Союза разбирался лучше, чем кто-либо. Но ни Гейдрих, ни Шелленберг, ни даже Канарис, не говоря уже о более мелких фигурах, не тянули по общему интеллекту на разведывательные операции такого стратегического масштаба. Как не крути, но все гитлеровское окружение – это публика без образования. Цель Интеллидженс Сервис при этом? Отвести удар от Англии. Канарис долгие годы поддерживал традиционные близкие связи с влиятельными английскими кругами, он выступал против войны Германии с Англией, но был в курсе заговора против Гитлера в 1944 году, и тот приказал его в конце концов повесить. Причем за месяц до конца войны. Достаточно хорошо зная Гитлера, англичане перепасовали мяч: в русских военных кругах зреет «заговор» военных руководителей страны, которые действительно имели в двадцатые годы деловые контакты с генералами тогдашней германской армии. Материализуйте эту информацию, создайте документ, сказали они, к примеру Канарису, продвиньте его Сталину, он обезглавит Красную Армию; и Гитлер, убедившись в выигрышности ситуации, отступит от Англии, пойдет на Восток, а Англия будет спасена. И действительно, все так и произошло: англичане вели с Гитлером бесконечные невмешательские переговоры. Гитлер вырывал у них и французов уступку за уступкой, крупно придавил их в Мюнхене, но не он объявил им войну. И второе соображение – Бенеш. Он всегда ориентировался на Англию и Францию. Это закономерно при германских угрозах. Каким образом фальшивка о том, что русские военные хотят захватить власть, попала к Бенешу неважно. Она попала. Версии разные, но вот, она у него на столе. Что он делает? Сразу сообщает Сталину? Вряд ли. Почему бы ему не посоветоваться с англичанами? Ведь они для него ближе Сталина. Я не исключаю такого поворота событий, тем более, что французам, в лице тогдашнего премьера Блюма, он о заговоре советских военачальников вкупе с немецкими генералами сообщил. Об этом Блюм в последствии говорил. Черчилль в мемуарах тоже об этой провокации вспоминает. Я думаю, что Бенеш не мог не посоветоваться с англичанами, и они ему сказали: конечно, конечно, срочно сообщите Сталину. Они руководствовались своими шкурными интересами. Может быть, именно так все и было. Это моя гипотеза.

– Можешь гордиться – я перенимаю твои верования на ходу. Убедил. Но я не думаю, что Сталин уж совсем ничего не понял: ум изощренный, мстительный, коварный не простаивал у него без дела. Он должен был спохватиться, прийти в движение, но загадка – почему он застыл…

– Ты знаешь, – задумчиво заметил Ванаг, – известная логика событий в том, что ты рассказал – налицо. Но какая разница, кто автор фальшивки? Урон нанесли нам. У Сталина не появилось никаких сомнений в ложности документа. Наоборот, это стало предлогом для начала кампании по уничтожению кадров армии. Знаешь, о чем я думаю?

– О чем?

– Для тебя, как для профессионала, эта история видится в плане искусной провокации, которую сотворили наши классовые враги и которая сыграла на руку Сталину, но в ущерб стране. Для меня все это видится в несколько иной плоскости. Уничтожив тысячи революционеров, Сталин практически лишил нас значительной части второго поколения Октября, их преемников. Я имею в виду детей репрессированных. Их тоже тысячи, но они в основном остались живы в те годы. Но каковы их чувства к родной стране, их судьбы? Детские дома, отчаяние, страх, боль за судьбу отцов и матерей. Что их гложет? Равнодушие, тоска по разоренным гнездам? Сумеют ли они преодолеть его и победить сами себя? Как не задавай эти вопросы, но ясно одно, что их вышвырнуло из нормальной жизни, в которой они могли стать значительными людьми и быть полезными Родине, переняв эстафету от живых отцов. Атак? Серость, безысходность…

– Тоже правильно, – покивал головой шеф в знак согласия. – Ты говоришь, что я это дело рассматриваю как профессионал? Да, наверное и так. Согласен. Но то, что все равно, как ты утверждаешь, чья была идея: то ли немцев, то ли еще чья-то – не согласен. Не все равно. По роли своей мы, чекисты, в идеале должны восстанавливать истину по любому делу. Абсолютную истину, как положено. Всегда объективную. Хуже, если истина восстанавливается в относительном измерении: какие-то детали утеряны, картина полностью не вырисовывается, хоть убейся, и так далее. Это уже не истина в абсолютном измерении. Но что делать? Жизнь есть жизнь. Человек должен отвечать за то, что доказано. Государство тоже: за агрессию, так за нее, за разбой, так за разбой. Но совсем плохо, если из искомой истины мы сами, в угоду себе, чтобы облегчить свои обязанности, начинаем вырывать и выкидывать составные части, которые нам мешают, не вписываются в нашу гипотезу. Получается при таком подходе, что из абсолютной истины мы выбрасываем нечто, но истину продолжаем считать абсолютной…

– Так мы о чем? – спросил шеф, нащупывая ускользающую нить разговора. – Об установлении момента истины в деле, где тебя схватили.

– Ну ты и хитер, – рассмеялся Ванаг. – Вел, вел и привел, убедив по дороге, что идем за истиной. Так?

– Не без этого, – улыбнулся шеф. – Кстати, знаешь, кому я поручил вести это дело?

– Не имею понятия, я вообще никого, исключая твоих замов, не знаю.

– Конраду.

– Сыну Конрада, что-ли? – воскликнул Ванаг. – Я его помню совсем мальчишкой. Как время летит!

– Так вот. Я хочу показать тебе фотографию злодея, которого мы подозреваем в том, что он выдал тебя и других коминтерновцев политохранке.

– Ага, показывай, но ведь это мало что дает: от того, что я узнаю кого-то, в чем я сильно сомневаюсь, ведь прошло больше двадцати пяти лет, ничего не изменится – а вдруг меня выдал совсем другой человек?

– Да, но вопрос в том, где ты его видел, где его видели другие, твои товарищи по несчастью, и кто он. Если все вы его видели в одном месте, значит, и он вас видел в этом же месте, а это что-то уже доказывает. Не так ли? Но ты первый такой свидетель, – ответил шеф и протянул Ванагу лист с тремя фотографиями. – Сейчас ты должен узнать, кого из этих трех молодцов ты знаешь, а затем расскажешь все, что тебе известно о нем, и мы запротоколируем. Я имею в виду Конрада младшего. Согласен?

Ванаг взял лист.

– Я думал, ты хоть одну фотографию дашь, а здесь три, – пробурчал он. – Да, я встречал в Риге в 1935 году, когда приехал из Москвы, вот этого молодого человека, – и ткнул пальцем в крайнее справа фото.

…Тот свой приезд он помнил отчетливо, ибо событий произошло тогда всего ничего, и они выпукло отложились в памяти. Все было ясно вплоть до задержания в Вентспилсе, где он провалился, как считал всегда, – по собственной вине. Он выехал на вполне законных основаниях из Литвы, сошел в Даугавпилсе, остановился у старого приятеля, которому не обязан был говорить, откуда приехал и которого уверил, что ездит в поисках работы. Документы на новую свою фамилию ему не показывал, тот обходился вполне старым именем. Потолкался Ванаг там дней пять-шесть. Да, не больше, и никаких признаков слежки! Затем отправился в Ригу. Адресов у него было три: один основной, два – запасных. С хозяйкой квартиры он встретился, как и было условлено, у доски объявлений по сдаче жилья. Все четко: они знали друг друга еще по восемнадцатому году. Разговор что ни на есть деловой. Да, я ищу комнату с пансионом. Ах, адрес такой-то?! Далековато, но тихое место вы говорите?! Позвольте запишу. Да, вечером я зайду посмотреть… Разговор самый обыденный, неотличимый от других, которые вела хозяйка по вторникам у этой доски. Если бы квартира была завалена, она дала бы понять условным знаком или вообще не пришла. Таковы были условия встречи. Риск сводился к минимуму: ему не надо было крутиться в районе квартиры, высматривая знак провала, или нарываться на засаду, а также выслушивать предложения соседей – поселитесь у нас. Подполье имеет свои законы, в нем гораздо больше предварительных договоренностей, чем в нормальной жизни. Вообще нелегальная жизнь сплошь состоит из условностей. Целый день он активно ездил, шагал по городу. Все чисто. Вечером – в адрес, с чемоданом. Кто же открыл дверь: хозяйка или ее сын? Открыл сын, визитер спросил о сдаче комнаты в наем, согласно объявлению. Да, так. Сын позвал мать. Все было разыграно между ним и хозяйкой как по нотам. Для непосвященных, а сын не был в курсе их дела – совершенно безобидный визит по объявлению. На вопрос, сколько он думает здесь пожить, ответил: минимум месяц. Не мог же он сказать, что дней пять-шесть – несолидно получилось бы, ибо в таком случае хозяйке он был бы невыгоден. А так все по-житейски. Через неделю появятся изменения: встреча с другом, выгодное предложение. Мало ли что. А пока, чтобы не показываться лишний раз на улице и не мозолить глаза соседям, он заболевает, чувствует недомогание и находится дома. Хозяйка уходит по утрам, она уборщица, и к полудню уже возвращается, парень работает полный рабочий день, приходит домой к вечеру. Постой, а кем же он работал? Бухгалтером или кассиром в магазине? Да, скорее последнее, для бухгалтера он был еще зелен. Узнал ли он его? Мгновенно! По утиному носу и бровям на разных уровнях. С годами лицо этого кассира смазалось, растаяло в памяти, а увидел – и его образ восстановился. И еще шаркающая походка, но это вне фотографии, память выдала как дополнение. Парень как парень. Конторщик, бесцветная личность. По отзывам матери, его начинали привлекать к выполнению отдельных поручений по линии МОПРа, но Ванаг как квартирант разговоров на политические темы избегал. Болтал с ним о пустяках: скачках, лотереях, в чем парень разбирался хорошо. В один прекрасный день Ванаг продемонстрировал полученное им якобы из Лиепаи, на почте до востребования, письмо от старого друга с предложением хорошей работы и с условием, что он тотчас должен приехать. На самом деле письмо кое-как состряпал он сам, пока в доме никого не было. Хозяйка для вида поохала: как же так! В случае необходимости она могла сказать, что ей заплатили за месяц вперед, в накладе она не осталась. На другой день он уехал, только не в Лиепаю, а в Вентспилс. Там работа партийного функционера закрутила его: череда встреч, новые лица. С одной стороны, подбирай людей осторожно, будь конспиративен, с другой – не отрывайся от масс, не стань сектантом. Вообще, соображай. Так прошло три месяца – и арест на улице. Обыкновенная сценка. Подошли двое, запихнули в машину, щелкнули наручники. Кто мог выдать? Задумывался не один раз, но категорического ответа и сегодня не имеется. Был один подозрительный момент: за наделю до ареста на улице встретил случайно старинного знакомого, с которым воевал в одном полку в гражданскую войну и который вернулся в Латвию из России в начале двадцатых годов. Ванаг, естественно, не разубеждал его в том, что вернулся тем же порядком, что и собеседник, но разве он мог знать правду о Ванаге, что тот работал и учился в Москве? Конечно, мог… …Все эти мысли Ванаг изложил шефу, а вызванная в кабинет стенографистка – записала. Шеф не перебивал рассказчика. В конце он лишь сказал:

– Давай, отпустим нашу барышню, она отпечатает протокол. Сколько вам нужно времени? – обратился он к сотруднице.

– Минут пятнадцать-двадцать, товарищ генерал.

– Хорошо, идите. Знаешь, – обратился он к Ванагу, – позовем Конрада, увидишь его в новом качестве, он оформит протокол, – и нажал кнопку вызова. Вошел дежурный. Шеф велел позвать Конрада, спросил, кто ожидает в приемной и, услышав в ответ, что народ разошелся, не дождавшись приема, улыбнулся: – Ничего, до утра осталось меньше двенадцати часов, выдержат. Было бы что-то срочное – прорвались бы, – кивком отпустил дежурного и продолжил, обращаясь к Ванагу: – Эпизод встречи на улице с человеком, которого ты не видел десяток лет, за неделю до ареста мог быть фокусом политохранки. С такими «мизансценами» мне приходилось встречаться. Да, именно для того, чтобы ты подумал о нем, как о причине провала и отвода подозрений от действительного виновника ареста. Но здесь, как говорится, палка о двух концах. С одной стороны, если этот тип на улице узнал тебя, поболтал и побежал сообщить, то нелогично брать тебя через неделю, ведь надо за тобой поработать, удостовериться, что ты за птица, с кем встречаешься, где живешь. Масса вопросов возникает. Если же брать тебя через месяц-два, то это рискованно: вдруг ты увидишь слежку и смоешься из города. Где тебя искать? Опять же – теория вероятности: почему ты встретил этого дядю за неделю до ареста, прожив в городе три месяца, то есть двенадцать недель? Почему? Скажешь – бывает! Кстати, как его фамилия?

– Скажу – всякое случается, – поморщился Ванаг. – Возможно, ты и прав, а может и нет. Фамилия? Вайвод. Имя? Имя Георг. Да, Георг…

В этот момент дверь приоткрылась и вошел Конрад с тонкой папкой в руке. Увидев Ванага, он смутился, поздоровался с ним и с шефом.

– Так ты теперь моими делами прошлыми заинтересовался? – шутливо спросил Ванаг.

– Что вы, что вы, дядя Карл, – покраснел Конрад. – Вот протокол беседы, стенографистка передала, товарищ генерал.

– Не вводи сотрудника в краску, – вмешался шеф.

– Не бросайся защищать, – засмеялся Ванаг. – Францу я сдамся сразу. Ты прочитал эту запись, – указал он на бумаги, переданные им шефу. – Вопросы имеются?

– Только просмотрел, пока машинистка допечатывала последнюю страницу, – ответил Конрад.

– Возьми, читай внимательно, – сказал шеф, – обрати внимание на фамилию Вайвод Георг, потом проверишь. Заполни протокол опознания. Да-да, сейчас же. Будем закругляться. Ты знаешь, – обратился он к Ванагу, – наш господин бухгалтер, если мы его арестуем, долго не просидит, – и, отвечая на вопросительный взгляд Конрада, пояснил: – Готовится новый кодекс, в его проекте статьи о сотрудничестве с охранкой, царской или буржуазной, не имеется, так что, вот такое дело. Но разоблачить его надо.

– Товарищ генерал, – обратился Конрад, – мы получили новые материалы о том, что…

– Потом, завтра, не забивай мне голову на ночь, дай подписать бумаги, и мы пойдем, я провожу гостя. Я довезу тебя, – сказал он Ванагу.

Запихав папки с бумагами в сейф, шеф поднялся из-за стола, и оба старика, коренастые, грузные, попрощавшись с Конрадом и кивнув дежурному, прошествовали к лифту.