Текст книги "Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб"

Автор книги: Феликс Саусверд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

Но в данном случае командование столкнулось с частью организованного подполья в Риге, созданного не по инициативе отсюда, из леса, совершенно неизвестного Москве, причем группировке хорошо законспирированной, сильной, раз практикует солидную документацию. Да и потом, нельзя быть безразличными, когда перед тобой судьбы людей, подвергающих свою жизнь опасности. Об этом надо думать!

Лайвиньш вздохнул.

Юрч обуревавшие командира мысли понимал, но несколько в ином ракурсе. «Народ вливается – это хорошо. Уже больше шестидесяти из Риги прибыло – это отлично. Но мною ни один самый паршивенький осведомитель противника не выявлен. Конечно, из числа местных негодяев, пытавшихся пролезть к нам, мы отделались. Так их тут все собаки знают. Не раз было, когда один-другой полицай слезу пускал. Ошибался мол, братцы, на своей жизненной стезе. Ну и пошел вон, говорили обычно таким в лучшем случае. До места базирования штаба отряда их вообще не допускали. А вот этот лобастый, Рагозин-Панченко? Он-то что из себя представляет? А с ним как тень ходит еще Гудловский, Беспалый. Он что за боец такой? В дело, в дело их запустить надо. Пусть набьют нам по несколько немецких трупиков. И вопрос выяснится!» – думал жесткий Юрч, ответственный за внутреннюю безопасность отряда.

Примерно так соображал он и далее, поглядывал испытывающе на Рагозина, принявшегося отвечать на вопросы командира:

– В последние полгода перед бегством из лагеря мне удалось встать там на должность лагерного банщика. Что это такое – не вам объяснять, дело известное. Это клуб, все проходят через тебя, причем голые, – пошутил он, одновременно примериваясь к реакции слушателей. Командир и Юрч слегка улыбнулись. – Можешь отличить уголовника с их наколками запросто, и у кого звездочка сделана, а у кого зад в ракушках – на якоре сидел, и кому дамы снились. У одного гада даже свастику сподобилось разглядеть…

– Вот такую, – подвинул к нему изображение печати «центра» Лайвиньш.

– Примерно, – посмотрев на рисунок и отодвинув его от себя, сказал Рагозин. – В общем, баня в лагере – это отдушина, где народ хотя бы на какие-то тридцать минут может быть представлен сам себе: поболтать, посудачить можно, с кем встретиться, хлеб на курево поменять. Раз я там банщик, то всё меня знают, что-то спросят: «Ванька, сделай то, да сделай это!»

«Раз изображение печати с рабочими руками и свастикой прошло мимо его внимания, то он их, должно быть, и не видел. Ладно, спросим прямо», – решил Лайвиньш.

– Скажите, Рагозин, что вы знаете об организации «Рижский партизанский центр»?

Рагозин сделал мину мыслителя, потерев лоб двумя пальцами, и зачмокал губами, вспоминая инструкции Ланге и Пуриньша, слышал, мол, что есть такая группа, поминали ее, но вот кто?

– Что-то похожее я слышал, в бане говорили ребята о такой организации, что квартиры у них для сокрытия пленных имеются. Но кто говорил мне? – здесь он раздумчиво пожал широкими плечами и повертел головой недоуменно. – То ли слышал я от такого Феди, он все с девицей одной гужуется по имени Ольга, их там целая группа. Эти ли? Либо нет? Но Шабасу Ивану я что-то о таком «центре» поминал. Не помню толком, – сказал он виновато, что вот, дескать, в такой ответственный момент жизни память его немножко не вытянула, подвела.

Вдолбленный ему в голову этюд Ланге типа гадания на ромашке в форме помню – не помню он сыграл как надо, без нажима и шумных аплодисментов, не вызвав зловредного шипения хмурого чекиста, который одним своим присутствием накалял обстановку.

– То ли от Феди, то ли от Сереги, пленных, я раньше слышал об этом «центре», – твердо заявил он, – но давно, потому как они из лагеря сбежали и скрываются в городе на квартирах. Да, точно так, – закончил он свою мысль.

Лайвиньш кивнул.

– Ну а о группе, как ты сказал, об Ольге, что тебе известно?

– Как вам сказать? Ольга женщина правильная, в отряд рвалась каждодневно. Парни вокруг нее тоже положительные, но понимаете… Вот вы меня; по лагерям расспросили, и вижу я, что, ну как сказать, не очень вы меня зауважали по этой причине, да и на друзей моих коситься будете, – Рагозин был тонким психологом. – А эта Ольга в одной тюрьме только отсидела без малого год, и вот давай бери ее в отряд. А на самом деле сидела, не сидела – я не знаю и вот притащу ее к вам. Как вы к этому отнесетесь? Везде осторожность должна быть. Велите вы мне ее в отряд привести следующий раз – пожалуйста, дорогу теперь знаю – доставлю.

Этим тонким шажочком – «следующий раз», – Рагозин произвел огромный прыжок в сознании командования бригады…

Вечерами Лайвиньш и остальные, наговорившись за прошедший день с прибывшими пленными, все время, постоянно обращались к вопросу, так кому поручить проверку организации «Рижский партизанский центр»? Тем более, что из Москвы опять пришло напоминание.

Графу? Не с руки. Во-первых, он пришел от имени организации, которую следует перепроверить.

Не с его же помощью, естественно. Он всегда подтвердит ее наличие. В Москве смеяться будут. Да и в Ригу он, как сказал, если пойдет, то только из-под палки.

Вале? Ее собирались послать в Ригу в начале ноября, буквально через несколько дней. Но ведь пока в Риге у нее со связями слабовато. Через кого ей узнать? Организация для нас совершенно неизвестная, а если Валя подорвется на ней? Кому это нужно? Вариант отпадал.

Шабасу? Но у него свои заботы. Ему придется опять бегать, людей собирать, прятать их там по квартирам, везти сюда. И так партизаны за ним в этом деле транспортировки пленных как за каменной стеной, давать ему еще одно задание? А если он провалится на нем?

Запросить Куранова и Седлениекса? Запросим. Но это им тоже не с руки. Их задача – работа на командира – организатора подполья.

Остается агентурный разведчик бригады Панченко, он же Рагозин. Парень боевой, в Риге располагает устойчивыми связями, что-то о «Рижском партизанском центре» слышал, во всяком случае не с нуля ему начинать. От ходки в Ригу не отказывается, как некоторые. Наконец, он для нас, будем прямо, даже цинично говорить, – почти чужой. Если что с ним случится, то… война есть война. Что делать? Спишется на войну. Шабас, Валя, Курасов, Седлениекс – это все свои ребята. Рисковать ими? Не будем. Все! Кончили обсуждение. Сошлись на Рагозине. Пусть проверит и сообщит о «Рижском партизанском центре».

Так и порешили.

Итак, на конец октября в партизанском лагере в Освее были следующие действующие лица нашей, подходящей к трагедийной развязке, очередной драме рижского подполья.

Будущая разведчица Валя, заброшенная в распоряжение партизанской бригады на самолете 20 июня 1943 года, речь о ней пойдет впереди.

Граф, пришедший в партизанскую бригаду Лайвиньша 25 октября 1943 года по особо законспирированной цепочке патриотов из Риги, от Стефании к сестре в Пасиенскую волость Лудзенского уезда, затем к родной племяннице обеих сестер – Черковской Антонине в Истренскую волость Лудзенского уезда, затем ее родственник Павел Черковский довел Графа до расположения штаба отряда.

Германский агент Панченко, он же какой-никакой партизанский разведчик Панченко – Иван Рагозин, прибывший в бригаду Лайвиньша 30 октября 1943 года в группе военнопленных через деревню Лаудари Истренской волости Лудзенского уезда.

Прибывшие вместе с Рагозиным немецкие агенты Степан Гудловский и Иван Чувиков.

В лагере до середины октября находились еще Куранов с Седлениексом.

Весь октябрь и до середины ноября в Риге был Имант Судмалис, постоянно находилась там Ольга, которые друг друга не знали.

Вот такая расстановка действующих лиц сложилась к ноябрю и к последующим месяцам, вплоть до февраля 1944 года, когда уже новое действие разыграется исключительно в Риге, куда переберутся почти все действующие лица нашей документальной истории.

Валя

Когда 20 октября сорок третьего года был взорван эшелон с боеприпасами, следовавший тихим ходом по железнодорожному полотну станции Югла, то настроение у Ланге сделалось скверным: опять совершенно непонятным было, что за группа действует. Тейдеманис рвал и метал. Через неделю после безуспешных поисков он решил себе позволить отвести душу на Пуриньше:

– Вот тебе следствие вашего умничанья. Ну, кто, кто рванул эшелон? Ваш чертов «партизанский центр» или еще какая группа террористов, эта твоя подружка, загадочная Ольга, к которой ты не поленился потащиться в Даугавпилс, или еще кто, а? Я спрашиваю. Вот если бы мы долбанули по «центру» раньше, пересажали бы их, то пришли бы к выводу, что да, это они или не они. Ясней было искать дальше…

Когда Тейдеманис в раздражении стал нести чепуху в связи с поездкой Пуриньша в Даугавпилс для беседы с Ольгой, то обычно делающий свои дела сам и находящийся в тени заместитель еще раз показал свои острые клыки:

– Слушай, Тео, у всех умных нормальных людей имеются мозговые извилины – и все они, как правило, кривые, и чем больше кривизны, тем больше вес мозга, так как их, извилин, больше помещается. У людей глупых встречаются и распрямленные извилины, но это видят после вскрытия. У тебя, как я понимаю, имеется всего одна извилина, абсолютно прямая, и та на чем-то сзади, под брюками на заднице. Понял? Так что тебе черепную коробку вскрывать не будут, только брюки снимут.

Тейдеманис опешил. Такого хамства он не ожидал. Ну и наглец этот Пуриньш! Но ответить ругательством не посмел, только бросил на своего зама испепеляющий взгляд.

Найденная при помощи Зарса рация была таким сверхкозырем, что дальше влезать в спор было бессмысленным делом. Начальство носило Пуриньша на руках. О рации знали в Берлине, откуда распорядились наградить этого дьявольского проныру орденом. Надо было не спорить, а искать виновников взрыва. Ищейки были подняты, выгнаны из теплых постелей и курсировали по всему городу…

Хорошо еще, что рация обнаружилась. Она заслонила несчастье с эшелоном. Да и шли они в отчетности для Берлина по разным графам: таблица, где фиксировались пущенные под откос эшелоны была переполнена прыгающими, как солдаты из вагонов, цифрами и кроме как злости и воспаляющихся нервных окончаний руководству СД и гестапо ничего не прибавляли. Ну а захваченная рация при готовом к сотрудничеству радисте, безусловно, снимала разного рода недуги у пожилых гестаповцев, мучившие их по мере продвижения армии ближе к государственной границе, за которой располагались их дома, пуховые перины, грелки и ночные горшки.

У Панцингера на совещании слегка поспорили: запустить по рации сообщение об этом взрыве? Стоит ли игра свеч? Тейдеманис, не бывший докой в подобного рода делах, брякнул, что если проинформируем, то может из бригады скажут, что, мол, передайте таким-то сбежать туда-то и тому подобное. Ланге процедил: «Чушь! Не следует лезть на рожон, пусть активничает партизанская сторона».

Пуриньш тихо заметил:

– Вернутся наши из отряда, а вскоре это произойдет, информация появится. Подрыв поезда – это пустяк для активизации радиообмена по этому поводу.

Панцингер хранил ледяное молчание. Только поинтересовался у Ланге, изолировали ли этого дурака Курасова. Пусть держат его подальше, на частной квартире, так, на всякий случай, вдруг показать его придется, но к радисту не подпускать, при рации он не нужен. На этом разошлись. Оберфюрер еще не был готов к принятию решения и тянул паузу, что было естественным делом в неопределенной ситуации.

13 ноября 1943 года раздался взрыв мины на Домской площади. И хотя этот взрыв не повлек материальных потерь (правда, при нем погиб невинный человек), равнозначных развалившемуся эшелону, он был пострашнее: резонанс от него пошел гулять, подумать только, – по Европе. Дело в том, что в этот день, на намечавшемся на площади митинге, его участники должны были осудить деятельность антигитлеровской коалиции. Митинг приурочили к незадолго до этого закончившейся Московской конференции глав внешнеполитических ведомств СССР, США и Великобритании. Вот, мол, они в Москве принимают подлые решения о разгроме рейха, а мы в Риге протестуем против нападок на нашего обожаемого фюрера, построившего новый порядок на европейском континенте. (Отступая от нити повествования, автор не может не отреагировать на оценки современных журналистов и историков, что, дескать, организация того взрыва пятидесятилетней давности была делом бессмысленным, тем более, что при взрыве погиб человек, а затем и причастные к акции люди и их знакомые, что взрыв был организован во имя «красной оккупации Латвии в 1940 году». Что сказать по этому поводу? Думаю, ничего. Пусть эти упреки повиснут в воздухе. Те, кто боролся с фашизмом, думали по-иному.) Часа через два после взрыва старой мины английского образца митинг все же провернули. Слюной на нем брызгали с удвоенной силой: вот они происки вражьей силы, террористический взрыв на наших глазах, в то время как мы печемся о мире. Так кто агрессор? Эхо взрыва на митинге в Риге прокатилось по Европе, означая, что в какой-то маленькой задавленной гигантским Рейхом Латвии движение Сопротивления тоже борется!

Эта акция на площади не шла ни в какое сравнение с подорванным 20 октября эшелоном, она квалифицировалась как политический протест, поэтому и реакция была иной.

Тейдеманис на сей раз помалкивал, ибо утверждать, что горстка русских военнопленных, составляющих «Рижский партизанский центр», решила сорвать митинг, предварительно испортив на площади громкоговорители, а затем взорвав мину, было нереальным. Не те, не те субъекты должны были находиться у истоков диверсии на площади, где собрались видные представители Латвии, освобожденной от красного террора. Но другие кандидаты на совершение взрыва пока не были известны, так что «центр» фигурировал в официальных бумагах, как причастный к враждебной акции, как молчаливый статист, без единого намека на реальные доказательства его виновности. Ведь всегда надо кого-то подозревать, чтобы ублажать начальство, которое могло бы, в свою очередь, вводить в заблуждение более высокое начальство, и видимость розыска злоумышленников отливалась уже в какую-то фигуру, правда, в песочной формочке. В резервной версии должно быть несколько злоумышленников.

Снова собрались в узком кругу у Панцингера. Он только что закончил разговор с Мюллером. Их беседа была спокойной, без передержек, без упреков и оправданий. Для них, генералов полиции, это происшествие было очередным рабочим днем: мало ли покушений, взрывов, побегов, нападений на офицеров вермахта происходило по всей Европе. Важным было раскрыть и наказать виновных… Но вот политическая подоплека взрыва высветила не ко времени вспышку единства антигитлеровской коалиции…

– Я только что переговорил с группенфюрером Мюллером. Он одобряет спланированные действия по проникновению наших людей в организации террористов в сочетании с комбинированным задействованием захваченного радиста. Осторожным, не резким задействованием. Эксцесс на площади, по мнению группенфюрера, не должен выбивать нас из колеи принятых решений. Мало кто в Европе знает, где находится эта Латвия, если произнести это слово, как его выговаривают здесь, в Риге. Группенфюрер пошутил, что когда он сказал о случившемся своему итальянскому коллеге, который сейчас, после выхода Италии из войны, обитает в Берлине, то тот озадаченно воскликнул: «Латвия, Латвия! Это рядом с Боливией, не правда ли?» Все задвигались, прокатился смешок. Напряжение было снято. Панцингер продолжал:

– Отнесем это к разряду каламбуров, но Латвию надо перетрясти. Предлагаю при очередном сеансе связи с нашими «корреспондентами», так отныне будем называть партизан, упомянуть о взрыве на площади. Не сообщить об этом мы не можем. Нелогично знать, быть почти рядом и не сообщить. Это не эшелон. На площади было все руководство. Укажем, что похоже никто не пострадал.

Раздался голос Ланге:

– Господин оберфюрер, а не добавить ли два слова?

– Какие, – спросил Панцингер.

– «Подробности сообщать?»

– Хм, остроумно, – заметил Панцингер. – Вы рассчитываете, что «корреспонденты» в свою очередь попросят выяснить, кто это сделал, или ответят, что им все известно, или что их это не интересует.

– Последней фразы быть не должно, господин оберфюрер, она демаскирует – такие вещи не могут не интересовать, – заметил Ланге. – Я имею в виду и третий вариант. Допустим, они не знают инициаторов эксцесса на площади, попросят по радио узнать: кто же эти «патриоты»? Но следует по аналогии думать, что такие же вопросы у них появятся перед находящимся пока в их логове Панченко, который по нашим расчетам на днях должен будет оттуда отбывать к нам, на базу. Не знаю, право, как пойдет дело у Графа. А это в свою очередь даст Панченко, Юрченко и другим людям свободу действий при расспросах здесь: у них появятся полномочия наведения всевозможных справок и немалые!

– Браво, доктор Ланге, браво. Ценю хорошую мысль. А кто такой Юрченко, вы так, кажется, упомянули? – спросил оберфюрер.

– Наш человек, пошедший с Панченко, его фамилия Гудловский, тоже из военнопленных, – ответил Тейдеманис.

– Да-да, хорошо. Добавьте свои волшебные слова, доктор. И вообще, руководите работой радиста. Вы на правильном пути, штурмбанфюрер.

Выйдя от Панцингера, Тейдеманис подошел к Ланге и попросил разрешения переговорить с ним. Тот, получив столько комплиментов в одночасье от оберфюрера, был в прекрасном настроении, и они прошли в кабинет Ланге. Тейдеманис не стал вилять, а сразу пошел напролом. Он сказал:

– В последние месяцы, господин штурмбанфюрер, у меня обострились отношения с господином Пуриньшем. Он много стал себе позволять. Я прошу оградить меня от его неуместных выходок и личной нескромности. Я даже хотел составить на ваше имя письменный рапорт и просить его перевода на иной участок работы…

Ланге с интересом посматривал на верзилу Тейдеманиса, думая, что создание конкурентных отношений в ведомстве – это неплохой стимул для активных дел.

– Продолжайте, продолжайте, Херберт, – совсем по-домашнему подбодрил он Тейдеманиса.

– Взять последний случай. Я понимаю, что захват радиста и рации – это и заслуга людей Пуриньша, и его лично. Но как я думаю, это стало возможным потому, что вы лично, господин штурмбанфюрер, распорядились об этом. Осенью сорок первого Пуриньш получил подобные сведения по Даугавпилсу, я имею в виду одну женщину по имени Ольга. Основания причислять ее к агентуре русских имелись, но Пуриньш, пользуясь моим отсутствием, выпустил ее, хотя думать, что она знает радиодело, мы могли…

– Остановитесь, Херберт! Я знаю это дело. Да, она сомнительный элемент, да, она проявляет активность в сборищах террористов, рвется к партизанам. Но ведь она под колпаком и скоро крышка прихлопнется. Придет срок. И я поручу ее вам, Тейдеманис. Вы довольны? Раз Пуриньш не справился, докажите свою результативность.

– Благодарю вас, господин штурмбанфюрер, я…

– Что же касается обострения ваших отношений с нашим не менее уважаемым Александром, то не занимайтесь мышиной возней. Работы у нас невпроворот. Скоро наступит ваш черед показать себя – буквально в течение месяца мы должны будем разгромить группу террористов. Но немного терпения, мой дорогой. А сейчас все внимание розыску террористов на Домской площади. Оберфюрер предложил объявить вознаграждение за поимку этих бандитов в размере 30 000 марок. Споры с Пуриньшем мешают делу. То же самое я скажу и ему. Признайтесь, Тео, вы недолюбливали друг друга еще со времен работы в политуправлении? Нам это известно, – и Ланге изящно пощекотал подбородок высоченного Тейдеманиса.

Тот заулыбался, затем серьезно сказал:

– Исходя из опыта вывешивания разных там красных флагов, распространения листовок, могу предложить, что надо искать преступников и в числе тех, кто работал на этой площади. Обычно злоумышленников тянет к местам хорошо изученным их собственными ногами, знакомых с расположением домов вокруг места события.

– Интересно, интересно. И представьте себе, Херберт, Пуриньш высказал тождественную мысль. У вас одна школа, школа господина Штиглица!

Оба улыбнулись. Конфликт был погашен по лучшим образцам гестаповского товарищества: все издержки оплатят будущие жертвы.

Отпустив Тейдеманиса, Ланге продиктовал телеграмму в отряд: «13 ноября на Домской площади перед началом собрания гитлеровских подпевал взорвалась бомба. Официально о пострадавших пока ничего не известно. Сообщать ли подробности? Гаецкий».

Когда телеграмму принесли Лайвиньшу, он вызвал Балода, Грома, показал ее, спросил:

– Что нам известно? Ничего?

Балод промолчал. Гром высказал предположение:

– Кто-то из наших, но кто? Возможно, «Рижский партизанский центр»? Или Судмалис?

Лайвиньш заметил:

– Плохо, когда не знаем. Не гадать же на картах. Надо выяснить. Вот что, Александр, пошлем телеграмму Гаецкому, пусть сообщат подробности, что им известно. Может что прояснят, а? И поручи еще раз Рагозину и Гудловскому выяснить толком все о «центре» и кто в Риге рванул так впечатляюще.

Крючок Панцингера – Ланге сработал. Правда, никаких скорых практических результатов ни та, ни другая сторона от обмена посланиям вроде бы не получила: запрос – ответ, запрос – ответ. Но началась игра. Просьба Рагозину по «центру» уже стала для него приказным заданием, он как бы заимел «мандат» на проверку, в смысле, что же вы, ребята, там делаете? Поскольку других путей для проверки «центра» не было, а подвернулся Рагозин, то поручили ему, тем более, что другие из прибывших с ним в Ригу, кроме входивших в его группу агентов Гудловского и Чувикова, возвращаться и не помышляли – еле удрали из преисподней лагеря. Вопросов по Риге набежало сразу несколько: взрыв на площади, «центр», Ольга… Как решить их? И по-видимому, одно поручение чисто психологически вызывало желание дать другое, третье. Так, когда знакомый уезжает в столицу, к примеру в Москву, приятели дают ему поручения: привези мне это, достань мне то. Что при этом испытывает едущий – понятно: раздражение. Рагозин же был доволен – ему поверили. И особенно, когда ему объявили, что придет время и… намекнули – скоро в Ригу отправится один наш человек… и не исключено, что ты представлен симпатичной девушке, которой следует оказывать там, в Риге, всю необходимую помощь. Ведь Граф с Валей познакомились в эти дни в отряде и прониклись симпатиями. Уже само пребывание в бригаде Рагозина, Гудловского и третьего из их компании – Чувикова, представляло собой то же самое, что съемка скрытой камерой. Запомнили они многих и, вернувшись в Ригу, играли в том числе роль опознавателей подозрительных на принадлежность к движению Сопротивления лиц. К тому же и город-то был небольшим. Всех этих знакомств нельзя было избежать, раз живешь в одном лесу. Но вот думать о мотивах возвращения непроверенных, неизвестных по сути, пришедших и тут же отправившихся назад в кошмар оккупационного города, где тебя, как сбежавшего из лагеря, разыскивают, думать, пускать их назад или нет – обязаны были.

Немцам повезло, что обстоятельства сложились именно так, а не иначе. Действительно, засылка в отряд Рагозина с компанией, Графа, возможно, и еще кого-то кроме перечисленных, прошла успешно. Партизанское руководство хотя и высказало крепкие сомнения в адрес Графа, но Рагозина и Гудловского, похоже, не подозревало, и подобные, как по Графу, телеграммы в Москву не направились. Значит, они оказались в доверии, тем более, что Рагозин уже числился по бумагам партизанским разведчиком в Риге.

Командование бригады вполне естественно рассматривало начало работы рации Гаецкого как свой успех, небольшую, но победу. Разве могло прийти им в голову, что Гаецкий, подпольщик времен буржуазной Латвии, уже не тот Седлениекс, каким его знали и в Латвии, и в Москве, а сломленный духовно и физически перерожденец? Не исключено, что тяжелая работа в условиях подполья, не могущая не отразиться на его нервной системе, сломила Гаецкого молниеносно до такой степени, что он не использовал даже в одной из первых передач условного знака – «работаю под контролем». Очевидно, не выдержав пыток, он выдал его сразу. У захваченных радистов этот знак стараются вылущить как можно быстрее, пока пленник в растерянности, в оцепенении, в ужасе.

…И вновь к Рагозину. Рассказ о его разрушительной работе непрост. Восстанавливаема она по крохам. И нужно ли это? Может, ограничиться лишь тем, что заклеймить его, как раньше? Нет, попробуем… Мы поручили тебе, друг наш Рагозин, разобраться с «центром», здесь же, совершенно случайно, и со взрывом – разберись с причастными к нему, ведь не безразлично это, и, наконец, давайте его с Валей познакомим. А что? Он там ей поможет. Не нашлось в тот момент трезвой головы, обладатель которой заявил бы, что хватит с него одного, первичного поручения – разобраться с «центром». Никто не прикинул: какого дьявола его в самом начале войны занесло в Гамбург? Это не было причиной к панике, но могло и отказать в доверии. Следовало остановить его на нейтральной позиции: пришел к нам, привел людей – хорошо, согласен идти за следующей порцией? Иди, будь осторожен, проверь «центр», дай знать или возвращайся. Документы на Панченко у тебе хорошие… или, ладно, поживи в Риге, направляй к нам воинов.

Напоследок, не удержавшись от методики насадок кусочков мяса на шампур, Рагозину еще добавили: «Смотри там, с самостийными взрывами будьте крайне осмотрительны, все делать только с гарантией, без анархии. В кустах не отсиживаться, но и лишних жертв избегайте. Везде нужна подготовка. Иначе пойдут погромы, аресты, ведь так? Главное, чтобы не пострадали наши люди, которые с таким трудом восстанавливают подполье. Мы здесь посоветовались и решили, что Ольгу надо переправить в отряд. Подумайте над этим…»

16 ноября 1943 года Рагозин, Гудловский и Чувиков вышли из расположения бригады в сопровождении Шабаса, который повел их в обратный путь к дому своих родителей в деревне Лаудари. Там передохнули и на поезде благополучно вернулись в Ригу.

Рагозин чувствовал себя героем на белом коне. Еще бы! С маленьким заделом в виде рекомендации Шабаса и записи в журнале боевых действий бригады, что у них с августа сорок третьего в Риге появился свой агентурный разведчик Панченко: в октябре он уже стал считаться активистом при подготовке побегов трех групп, действительным лидером которых был честнейший Шабас, а к 16 ноября по количеству нитей, вложенных ему в руки там, в Освее, превратился почти в уполномоченного по подпольным делам в Риге! Вот такая метаморфоза произошла с этим христопродавцем всего за 15 суток пребывания в бригаде, но к которой его готовили два с лишним года.

Начальник разведки бригады Саша Гром был доволен. Такие дела провернуть за две с небольшим недели! Заслать радиста, подобрать и подготовить из всей массы военнопленных стоящего лазутчика во вражеский лагерь – это тебе не два пальца обоссать. Это работа, как ему втолковывали старшие начальники, требующая наблюдательности, умения увидеть нужные черты характера, свойства личности. Он не нашел никого подходящего ни в первой, I ни во второй группах пришельцев из Риги.

«Нет, отцы-командиры, – говорили они, – не за тем шли. Дайте нам винтовку, автомат, если нет, то сами в бою отобьем оружие. За муки наши адовы, когда гады лагерные нам подличали из-за всех углов, били нас по животу и убивали безоружными, мы их здесь стрелять будем в бою». И стреляли, но возвращаться в Ригу не желали.

Рагозин прошел школу Вагнера, сдал зачет Вистубе: в шкуре Панченко его научили продавать друзей, коммунистов, родную мать. Когда он разнюхал почти все в отношении Дьяконова и сдал этого человека Вагнеру, его пребывание в лагере приобрело характер формального времяпровождения. Пришли личные охранительные документы, нелегальные квартиры со статусом безопасности, где проводил время он и те, кто действительно бежал. Он был передан Ланге, с ним встречались Тейдеманис, Пуриньш, он бегал по собачьей команде «рядом» без поводка. Это был выдрессированный пес.

Для него возвращение в Ригу было запрограммировано, без него не могли обойтись ни те, ни другие. Гром хотел найти человека смелого, сильного, выносливого, готового на все. И он нашел такого в лице Рагозина.

Подготовку Грома к разведывательной работе в тылу врага солидной не назовешь. До войны он поработал немного в системе НКВД, но его профессиональные навыки так и остались в зачаточном состоянии. Школы, выучки для разоблачения таких типов, как Рагозин, Гудловский или Граф, у него не было. Да и у более старших его коллег такого опыта явно не хватало. Хотя, если быть повнимательнее к разного рода документам, не принимать на веру рассказы провокаторов об их военных бедах, то кое-каких и не малых вредных последствий удалось бы избежать. Но не будем нарушать хронологии и казаться умными, как говорят, задним числом, через десятилетия после войны, воюя на бумаге.

…Юрч ходил сумрачный, угрюмый. Он старательно выговаривал начальству один контрдовод, прочно засевший у него в голове: «Пока мы не дождемся отчета о выполнении задания по проверке «партизанского центра», мы не должны навешивать другие поручения».

Однако его тягучая манера говорить не шла ни в какое сравнение с красноречием Грома, который обходил старика Юрча на поворотах.

…Итак, в начале ноября сорок третьего Валя отправилась в Ригу. Имя Валя было псевдонимом партизанской разведчицы, настоящее – Вероника Слосман.

…Когда Вероника прибыла в партизанский отряд, Лайвиньш по-настоящему был рад. Еще бы, своя, даугавпилсская, в этом городе в белорусской школе училась, по образованию юрист, привлекательная, да еще и с жизненным опытом (раскроем тайну – ей было двадцать восемь лет). До войны она работала заместителем прокурора Московского района города Риги. Училась в Латвийском университете. В Москве и здесь, в партизанской зоне, ее инструктировали, учили конспирации, называли адреса, пароли, людей, на которых она могла опереться в Риге. Она внимательно все воспринимала, смотрела на собеседников чуть удивленным взором и впитывала премудрости нового образа жизни с основательностью профессиональной подпольщицы. Четыре месяца провела она в отряде, пока наконец подготовка завершилась, условия созданы и было принято решение о ее засылке в Ригу.

Конец октября – начало ноября уже выдались холодными, надвигалась суровая зима, поэтому было решено пошить Вале теплое пальто так, чтобы все было в соответствии с современной терминологией «по фирме». Лучшие портные отряда потрудились: по фасону, крою, элегантности пальто не уступало рижским моделям и не отдавало какой-либо провинциальностью. Марку – «сделано в Освее» – решили не пришивать, но разыскали этикетку одного из довоенных рижских ателье и пришпандорили ее. Для солидности. Пошив пальто, подбор воротника, советы как шить – все это внесло разнообразие в жизнь молодой красивой женщины. Еще бы – выбор фасона, варианты, примерки, зеркало, зависть подруг, что вот Валька заживет теперь, как до войны!..