Текст книги "Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб"

Автор книги: Феликс Саусверд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

– Скажи, – проскрипел дотошный, вечно простуженный Юрч, – вот почему тебе документы эти доверили, а у других групп их не было?

– Во-первых, как я понимаю, я вышел из Риги раньше других, заранее имея поручение, шел один, по тропе надежной. Во-вторых, у меня был настоящий аусвайс, ходовой, вот он. Проверят – отпустят, у других не знаю были ли еще. По-моему, нет. Ну и вообще, мне доверяли. Имел ли кто еще задание по связи – не знаю.

– Ясно, – сказал Балод.

– Скажи, а как ты на тропу сестер Долновских угодил? – спросил Юрч.

– Я не знал, что это за дорога. Теперь только понял, что она самая долгая, – запустил «дурочку» на всякий случай Граф. – Я отправился 14 октября. Там вышла одна история с евреями на складе. Оставаться в Риге было опасно, и мне предложили через Стефанию уйти. Вот я и ушел.

– Ясно, – сказал Лайвиньш, хотя ему ничего не было понятно, почему парень этот не пошел с первой группой, которую вез Шабас до Зилупе, а потом к своим родителям в Лаудари, той же Истренской волости, в которой жила в Стрельцово Тоня. Но не будешь же вслух недоумевать перед посланцем подполья из Риги?

Балод этого командирского сомнения по ходу дела не понял и спросил:

– Но ведь Шабаса Ивана ты знал, в его списке ты фигурировал, почему с ним не пошел?

– Я Шабаса последнее время в сентябре не видел, я прятался из-за складской истории. С ним идти не получилось.

Лайвиньш досадливо поморщился на своего зама: незачем давать этому парню возможность собирать все доводы. С Шабасом еще о нем толком не поговорили. А теперь в лагере они встретятся и все обсудят.

– Ты вот что, расскажи, как в плен попал, где сидел, – перешел на другую тему Юрч.

Граф набрал воздуха побольше, ибо глава эта хотя и была отрепетированной и залегендированной, но лучше, чтобы ее вообще не было, и начал:

– Училище окончил 14 июня сорок первого, получил назначение командиром минометного взвода, затем – в отдельном артиллерийско-пулеметном батальоне, был командиром дота. 20 сентября сорок первого около Ленинграда, будучи контужен, попал в плен. И пошла служба другая, – невесело усмехнулся он. – Лагерь в Валге, в лазарете там был, отошел малость, в апреле сорок второго бежал. Поймали, посадили в тюрьму Тервете, оттуда снова бежал, затем посидел в тюрьмах Алуксне и Валки – и в лагерь в Риге, в Гризинькалнс. В январе или феврале сорок третьего познакомился с Шабасом, он мне поручил вступить в охранный украинский батальон. Вступил, стало легче. Караульный как никак. Связался с рижскими подпольщиками.

Тут Граф немного притормозил, по понятным причинам о них рассказывать не стоит. Начнутся вопросы, ах, тот погиб, а как погиб? Ну их к лешему.

– Вот такая моя история, – закончил он.

– Да, история у тебя богатая, – проскрипел Юрч. – Ладно, пусть идет пока. Так, командир?

– Мы посоветуемся, определим, куда тебя пристроить, подожди на свежем воздухе, – сказал Лайвиньш.

Граф вышел. Все заговорили разом.

– Темная лошадка, – проскрипел Юрч. – Лагерь, тюрьмы, побеги, и на тебе – караульный.

– Всякое в жизни встречается. То, что он с патриотами в Риге связан, помощь им оказывал, доверием у них пользуется, я думаю, – сказал Балод, обращаясь к Юрчу, – отрицать не можешь.

– Будем разбираться. Спросим других людей. На днях еще одна группа прибыть должна. Куда его определить сейчас? – сказал Лайвиньш.

– По линии разведки. Парень пронырливый, с немцами общался, аусвайс имеет, – Балод потряс слегка документом.

– Пусть будет так, – заключил Лайвиньш. – Балод, вот что, срочно подготовь шифротелеграмму в Москву.

– И все-таки бегал, бегал, а в унтеры выбился. У нас, поди, сержанта при таком раскрое не получил бы. Для немцев у него характеристика очень отрицательная была, – ворчал Юрч.

В этот же день Балод подготовил донесение в Москву, в штаб партизанского движения Латвии, на имя его начальника полковника Спрогиса.

«…С сентября 1942 года в 362-м сторожевом батальоне, где был помощником командира взвода… 24 октября 1943 года прибыл в партизанский отряд… передал нам письмо «Партизанского центра» из Риги, удостоверение и присягу того же центра… Письмо ему дали двое военнопленных…» В конце телеграммы содержался интуитивный, но четкий вывод: «Не исключено, что он завербован и послан немцами». Донесение подписали Лайвиньш и Балод.

Назначили Графа в разведвзвод, командиром которого являлся славный латгальский парень Александр Гром, до войны немного служивший в НКВД. Он был храбр, бесшабашен, ведал разведывательными акциями бригады аж до Риги, подчинялся непосредственно заместителю Лайвиньша – Балоду. Свое дело Гром любил и был ему предан. Правда, грамотешки у него было маловато, но что делать? В партизаны шли не по уровню образованности, а отдать если надо жизнь за Родину. Под его началом Граф, по отзывам, воевал умело, ходил в дальние разведпоходы, в частности ему приходилось охранять своих же радистов, которые поддерживали связь с Москвой, с Ригой, уходивших с рациями подальше от базы лагеря, чтобы не запеленговали.

В дни последней декады октября Панцингер был не на седьмом небе, а на девятом, извините, месяце, готовый принять сам отличного качества плод работы гестапо, зачатый по его же теории. Как умный генерал он не обрывал проводов в Берлин, не слал туда шикарных телеграмм с намеками о том, что вот-вот вытащит кишки партизанского Движения во вверенном ему Остланде. Ибо, работая в Берлине, хорошо изучил, как долго смеются получатели телеграммы над несбывающимися обещаниями и прогнозами провинциальных чиновников, покачивая головами, что нашему дорогому, к примеру, Лео несмотря на критический мужской возрастной ценз, еще так много хочется!

Панцингер сделал только тихий звоночек своему вечному, как он его называл, шефу – Генриху Мюллеру, начальнику 4-го управления (гестапо) РСХА и коротенько сообщил о побитии двух «пешек» красных, с помощью которых надеется развить успех.

Мюллер ответил:

– Хорошо, пока не пишите, не надо лишней беготни по нашему старому доброму Принц Альбрехтштрассе. Да и завистников у вас здесь хватает, не успел обжиться на новом месте, а о делах уже в Берлин депеши строчит. Будем скромнее, – и ляпнул что-то на родном баварском диалекте.

Панцингер попросил прислать в его распоряжение радиста, обученного работать на русской основе. Мюллер бросил свое короткое «да» и добавил, что пришлет хорошего знатока русских шифров, из тех, кто работал на «Красной капелле», хотя бы на месяц. Панцингер поблагодарил. Он представил себе, какую небольшую служебную радость доставил Мюллеру и как тот по привычке стал расчесывать свой ершистый невысокий ежик, затем оторвался от телефона, встал из-за стола, подошел к оперативной карте, где были изображены все выявленные радиоточки русских и западных союзников, и воткнул красный с белой полоской флажок в точку под названием Баложи, что под Ригой. Правда, названия этого места не было на такой карте, но Рига имелась, и этого было достаточно.

Дело обстояло так. В середине октября «с подачи» Балода и Грома, после детальных обсуждения командованием бригады и с санкции штаба партизанского движения в Москве, в Ригу была заброшена группа в составе двух человек (командира и радиста) с задачей сбора и передачи информации для использования ее в будущем в качестве опорной базы для руководителя рижского подполья, ожидавшего своего времени заброски.

Начало операции проходило весьма прозаично, ничего героического в себе не содержало. Точкой старта стало интеллигентное кафе в Старом городе на углу улиц Марсталю и Грециннеку, где до войны собирались видные латышские шахматисты, в том числе Матисон, Апшениекс, а также и заезжие знаменитости. У Зарса в этот вечер было свободное время, но так как на режиме вынюхивания он находился постоянно, то и здесь, заказав по уже приобретенной после поездки в Германию немецкой привычке рюмочку кюммеля, он стал интеллигентно потягивать содержимое и разглядывать публику.

Его внимание привлек мужчина лет тридцати, развязный по манере сидеть за столом, управляться с выпивкой и жадно есть, при этом очень даже симпатичной наружности, которого Зарс, ей богу, где-то встречал. Их взгляды встретились, незнакомец приподнял шляпу и взял курс к столику Зарса, попросив официанта перенести за ним и его закуску.

– Мы с вами встречались, – сказал незнакомец, – правда, далековато от Риги, но по общему делу.

– В Лудзе? – бросил Зарс.

– Нет, в Зилупе, дорогой Альфред.

– Бог ты мой, Куранов, сукин ты сын, ты ли это?

– Собственной персоной.

– Подумать только! И давно ты в Риге?

– Да лет пять уже, с тридцать восьмого, а может меньше.

– Ну ты подумай какая встреча! – в памяти Зарса всплыла молодежь, там в Латгалии, группу которой в семь человек он заложил политохранке задолго до войны. Куранов относился к тем, кто уцелел, А рванул из тех мест и обретал неизвестно где. «Что за песню запоет он? Какая разница! Раз сам лезет, то не подозревает. Что ж, поболтаем».

– Где ты обитаешь?

– Да на Саркандаугаве, квартирка скромненькая, конторщиком в одной фирмешке стучу на машинке, бумажки сочиняю. Зато время свободное имею.

– Могу подсобить тебе куда-нибудь в более серьезную фирму оформиться, – и для солидности Зарс повертел перед носом Куранова пальцем с кольцом, изображающим голову римского война. Кольцо внимание Куранова привлекло массивом золота в него заложенным, и акции Зарса повысились. По рюмочке, по другой – друзья назюзюкались и отправились менять «плацдарм», так как для солидной выпивки здесь необходимого разгона не было. Пройдя по улице Геринга, спустились в «Фокстердиль», в славный погребок-ресторанчик, и здесь уже стали со смаком пользовать более основательные напитки.

– Ты подожди, не спеши, – уговаривал более рассудительный Зарс, – ты же не насос, не качай так в себя, не пожар же тушить собрался. Лучше поговорим о жизни.

И Зарс рассказал о неудачном вояже в Германию, где по его словам жизни нет, одна война, все кричат о победе, а Москвы не получили, Ленинграда – тоже, зато немцам накостыляли  у Сталинграда и Курска.

После этого паса с левой Зарса, его собеседник решил подхватить эту радикальную заявочку и стал популярно разъяснять Зарсу о скором крахе рейха. Он вспомнил с приязнью о прошлых их встречах на подпольной работе. Будучи пьяным, он видел Зарса в дымке тех романтичных лет, тем более, что по части табачного дыма все в ресторане клубилось, а пол содрогался от топота танцующих. Куранов хлопал Зарса по плечу, уверял, что сила в их единстве, как и раньше, и предложил вступить в крепкую группу ребят, чтобы «набить морды этим наци». Зарс трезвел. Сбегав в туалет и освободившись от лишнего веса всеми возможными способами, он вернулся к столику. Собеседник пластинку не менял, но авторитетно заявил, что через год «мы эту эсэсовскую шоблу отсюда вычистим», и стал переходить на то, каких крепких ребят он имеет в качестве друзей в Латгалии.

– Давай к нам, Альфред, – и привалившись к спинке стула он задремал.

Минуту-другую Зарс смотрел на него оценивающе, думая, что он выступил по полной программе, т. е. растрепал все, что может пьяный, и по старому гестаповскому закону следует посмотреть, что он может вывалить на трезвую голову с прополощенными мозгами.

Выйдя на улицу, Зарс увидел патруль. Он предъявил жетон негласного сотрудника «латышского отдела» СД, объяснил ситуацию, и вскоре два извозчика повезли навеселившихся друзей в гестапо. Разница была в том, что в первой пролетке везли Куранова, а во второй ехал в единственном числе Зарс.

По отделу дежурил Эрис, ему помогал Штайер. Позвонив Пуриньшу и выслушав очередную порцию нотаций, в какое время дня и ночи надо гореть на работе, Зарс невозмутимо заявил, что в Германию больше не хочет, что желает прокатиться в Швецию. Пуриньш рассвирепел, велел передать трубку Эрису. Тот доложил рассказ Зарса.

– Ладно, поговори с ним сам, затем пусть Штайер с ним поработает. Но до утра меня не будите.

Через два часа Эрис набрал телефон Пуриньша. Тот не был способен от негодования разговаривать. Он икал от ярости. Было слышно, как Магда успокаивала его.

– Попей воды, – ворковала Магда.

– Где эта сволочь? – спросил Пуриньш.

– Кто, задержанный? У нас.

– Да нет, Зарс.

– Он сразу ушел спать. Сказал, что его можно будить. Велел передать всем, что спит в одиночестве, – ответил Эрис.

– У вас хорошее настроение, Эрис? Что вы меня подначиваете?

– Настроение отличное. Задержанный дал развернутые показания, что он командир заброшенной партизанами в город группы. У него имеется радист с рацией.

– Что?.. – зависла тягучая пауза. – Я немедленно выезжаю.

– Машина уже у вашего дома, – отрапортовал Эрис.

– Спасибо, Мухамед, – и Пуриньш стал натягивать брюки, думая при этом, что Ланге и Тейдеманису он позвонит уже сам из своего кабинета.

Примчавшись в контору, Пуриньш на ходу приказал Эрису вызвать «этого негодяя Зарса» и кубарем скатился в полуподвал для экзекуций. Лицо Куранова в двух-трех местах кровоточило и было закинуто назад, ремни, привязывавшие его к стулу, были ослаблены. Он был в легком беспамятстве. На другом стуле вроде бы дремал Штайер: хотя веки его были полуоткрыты и в его пальцах дымилась сигарета. Он лениво открыл глаза и горделиво сообщил, что ничего особенного не потребовалось. Указательным и большим пальцами он, сложив их как для демонстрации толщины бутерброда, показал, что, дескать, применил пытку чуть-чуть и тип, испугавшись, все выложил. Возникший рядом Эрис поддакивал.

– А он не того? – показал тоже жестом пальца у виска Пуриньш. – Не с фантазией, крыша у него на месте, не съехала?

Раздался голос Эриса:

– Пройдите наверх, вам информация.

– Все в порядке, Александр, – сказал Зарс, – он мой старый знакомый и твой тоже. Помнишь ту типографию в Зилупе? Из тех кадров. Мы их брали в тридцать шестом. Напрягись – вспомнишь.

– Да-да-да. Отлично помню. Вот это номер. Надо брать второго.

– Я свое дело сделал, донесение на столе. Не спал – писал. Оцени.

– Звоню Ланге и Тео. Надо действовать.

Все завертелось. Панцингер лично побеседовал со вторым участником группы, радистом разведывательного подразделения партизанской бригады Волдемаром Седлениексом (кличка – Гаецкий), которого задержали 25 октября. Убедившись, что его напарник выдал все, что мог, Гаецкий посопротивлялся всего пару-тройку дней, и радиостанция вновь вышла в эфир, но уже под личную диктовку Ланге. В штаб бригады пошли ложные радиограммы, содержавшие все компоненты отсутствия принуждения при работе под контролем противника. Присланный из Берлина радист следил за каждым движением Гаецкого. Итак, 25 сентября 1943 года, в один день на невидимом фронте борьбы с подпольщиками в Латвии гестапо нанесло два далеко-рассчитанных удара: в партизанской бригаде стал действовать Граф, в Риге – захвачена партизанская радиостанция, начавшая работать под диктовку Панцингера – Ланге. Противник еще более укрепил свои позиции.

…Весь октябрь сорок третьего Ольга, Федор, Кириллыч, Соломатин изыскивали всяческие зацепки, чтобы передать собранную информацию в партизанский отряд, а при случае уйти туда кому-то из них для налаживания связи.

Ольга чувствовала, что как она сама, так и вся ее группа попадают в какую-то трясину неопределенности. Словно в болоте они ощущают, видят кочки, по которым можно куда-то выбраться, но которые находятся в неописуемом хаосе, не поймешь, можно ли на что-то встать, опереться, выскочить, перебежать по этим кочкам. А они куда-то отодвигаются, исчезают, покрываются болотной жижей, становятся опасно скользкими и вообще исчезают.

Взять Петю, Шабаса, Рагозина, Лешу… Один, Петя, куда-то исчезает, позвонит, опять пропадет; Шабас вечно занятой, в разъездах, Томка минимум три раза проговорилась, что мужик ее только и возит людей в свои родные Лаудари; Рагозин и дружок его Гудловский, оба пыжатся, собираются уйти в леса, говорят, давай сведения, что вы с Кириллычем, Соломатиным и Федором собрали – унесем, (однако на просьбу Ольги взять ее с собой туда, в те края – Рагозин посмеивался, отказывал: не мог же он выдать замысел хозяев, что Ольга нужна в Риге в качестве приманки, что она «под колпаком» и в любой нужный момент предназначена для гестапо, а не для отряда). Лешка, тот занят любовными утехами, делом безусловно стоящим, но если говорить серьезно, то куда ему от молодой жены, ожидающей ребенка, рваться? С трудом в этой войне свое кровное нашел и от него бежать? Может, у другого витязя и хватило бы сил пуповину от только что образовавшейся семьи оборвать и… а у него не было ни сил, ни желания бросаться с головой в очередной темный омут войны…

Для того чтобы вжиться в те октябрьские дни сорок третьего в Риге, показать, как же бежали пленные красноармейцы и командиры из лагеря в партизанский отряд, автор приводит почти полностью письмо одного из таких беглецов – Корецкого в адрес Зои Пасторе, квартира матери которой Анастасии Журовой-Пасторе являлась одной из спасительных, конспиративных квартир, развернутых советскими патриотами. В письме, стиль которого сохранен, читатель встретит несколько фамилий ранее упоминавшихся в тексте.

«г. Краснодар.

Добрый день, уважаемая Зоя Сергеевна! С чисто сердечным приветом к вам от нас всех. Получил от вас письмо, но не смог сразу ответить по некоторым причинам независящим от меня. Первым долгом поздравляю вас с праздником 25 лет советской власти в Прибалтике, особенно советской власти в Латвии (т. е. письмо относится к 1965 году. – Авт.). Я это хорошо помню, так как в эти годы, т. е. 1940 служил в артил. (артиллерии. – Авт.), жил в казармах около Кишозера.

Зоя Сергеевна, в отношении того, чтобы я написал т. Васюкову, то я это сделал. Я искал еще одного товарища, который должен был знать вашу маму, но пока ответа нет. Это Лазарев Дмитрий, год рожд. точно не помню, но примерно 1919 или 1920 с Костромской или Вологодской области. В 1950 г. я сказал, что он на родине. От себя я могу отписать следующее.

Находясь в плену в рижском лагере, все мои попытки бежать из лагеря были неудачны. В продолжение длительного времени мы проверяли один другого, и таким образом у нас создалась группа. Это Лазарев Д., Мердаев Г., Федченко Г. и я. Познакомились поближе с товарищами, которые из военнопленных работали в пекарне. Это Васюков Михаил, Хидимели Владимир, Власов М., работающих в бане военнопленных Кочанов Андрей и Иван Рагозин, которые жили там же. От них я получил записку, что имеются квартиры, куда можно явиться, то на улице Пионерской на 4 этаже, номер не помню. Там скажут другие адреса.

И вот представился нам случай. 13 октября 1943 г. в 18.30 мы четверо бежали из плена. Когда стемнело, мы по одному нашли эту квартиру. Часиков в 8 вечера хозяйка сходила в баню, и оттуда пришли Кочанов и Рагозин. Через 15–20 минут Кочанов А., Лазарев Д. и я пошли на улицу Артиллерийскую номер не помню, в общем на вашу квартиру. Помню женщину средних лет, ее звали тетя Аня, тебя Зоя, и мальчика лет 4–5, который был из Пскова, а ваша мама его взяла к себе. Когда я разговаривал с мальчиком, его кажется звали Витя, сидя у меня на руках, он рассказывал за пожар, как горел дом и еще как он с Зоей ходил в библиотеку, а мальчик говорил блиотека. А вам, Зоя, на мой взгляд было лет 13–14.

Примерно в 21.30 сюда же, т. е. к вам пришли остальные три человека, т. е. Рагозин, Мердаев, Федченко. И еще оказалось за занавеской были двое, – кто они – я их не знаю. После разговора о том, что так много на ночь нельзя оставаться, ваша мама дала пропуска Кочанову и мне, и мы двое ушли на другую квартиру на улицу Московскую, насколько помню № 1, к дяде Лене (не точно. – Авт.) переночевать там. А там было нас четверо. Двое ушло утром, а мы, Кочанов и я, ночевали вторую ночь. 15 октября, утром, часиков в 10 зашли к вам. Кочанов зашел в дом. Я стоял у ворот. Из дому вышли два латыша, за ним вышел Кочанов, мы ушли в скверик. И те товарищи, т. е. латыши, дали нам адрес на ул. Чиекуркална, 4, где вечером мы встретились с Васюковым и еще одним тов., фамилию не помню. 16 октября в 12 часов Кочанов и я пошли на Артиллерийскую, у скверика встретили вашу маму с мальчиком, которая Кочанову сказала адрес квартиры в районе старой Риги. Но этим адресом нам воспользоваться не пришлось, так как вечером мы встретили Ивана Рагозина и латыша, которым оказался Шабасов Иван из деревни Лаудари. Они привели нас на улицу Звезда, 18. Это на Звиргаду острове у Двины. Там был Хидошели Владимир. Меня оставили, а Кочанова забрали на другую квартиру. Квартира, а вернее дом, принадлежал Курмелису Петру. Это был человек лет 50 с бородой, работал точильщиком на рынке, жена его (имени не помню), сказала: у нас дети ушли с русскими. Сын Леонид (на которого я был чем-то похож) и дочь Лена. Поэтому мы звали ее мама, а его папа. О матери я помню, что она работала в ателье пошива. Полная, крупная женщина, лет 45–50. У них мы прожили 8 дней. 25 октября нас на вокзал проводил Папаша, где нам дали пропуск и билеты и мы поехали. До деревни Лаудари добрались благополучно, а дальше нас сопровождал проводник из партизанского отряда. В деревне Лаудари нас собралось 23 человека… Рагозина и Шабасова в скором времени проводили обратно.

Вернулся один Шабасов, от Кочанова я слышал, что якобы Рагозина по дороге арестовали. Кочанов, выполняя задание, был ранен. Хидошели ушел с заданием с группой, и его я из виду потерял… В новом году, это 1944, мы перешли фронт и соединились с советской армией…»

…Итак, никто из группы Ольги в эту третью группу военнопленных, доставленных из Риги в бригаду Лайвиньша 31 октября, как и в первые две, прибывшие в начале октября и 13 октября, – не попал. На последней группе бойцов приток свежих сил из Риги иссяк.

Что же случилось? Одной фразой на этот вопрос не ответишь. Слишком сложными, противоречивыми, порой необъяснимыми оказались события осени сорок третьего для патриотов рижского подполья, уже появившихся на этих страницах или ожидающих хронологии своего появления, и особенно для тех из них, кто прибыл в Ригу с места базирования партизан в Освее и попал здесь в расставленные гестапо ловушки. Слишком необычное 3 сложение векторов борющихся сил, точнее, их столкновение произошло тогда, и неравными по профессиональной подготовленности оказались противоборствующие стороны. И как результату обманы, просчеты, ловушки, гибель, гибель, гибель…

…Прочитав ответ из Москвы от Спрогиса, Лайвиньш позвал Балода и Юрча.

– Когда Шабас появится? – спросил командир.

– Днями, верно послезавтра, тридцатого. Приведет очередную порцию из Риги, – сказал Балод.

– Должен привести, – поправил Юрч. – Когда будет, тогда и будет.

– Суеверный ты, Юрч, – улыбнулся Лайвиньш.

– В нашем деле не без этого, – серьезно ответил тот. С юмором у него было не очень.

– Ладно. Вот что. Спрогис вполне резонно требует навести справки об этом «Рижском партизанском центре». И что с его курьером? С одной стороны, мы в своей телеграмме прямо сказали, что не исключена его вербовка немцами. А дальше что? Спрогис, ты перепроверь это на Садовом кольце. Надо действовать. Но с помощью кого выяснить подноготную «центра»?

Так в тот день ничего и не решили.

31 октября, к вечеру, в бригаде появилась группа из Риги, в составе двадцати трех человек. Лайвиньш решил побеседовать прежде всего с Шабасом.

– Заходи, заходи, Иван, – приветливо встретил командир ценного своего связника, безотказно выполнявшего самые сложные и рискованные поручения. Одна доставка беглых пленных чего стоила! Ни одного, ни двух, а более шестидесяти человек в три приема обеспечил он документами, пропусками, собрал незаметно в Риге на квартирах, затем на вокзале, усадил в вагоны, довез до хутора родителей в деревне Лаудари Истренской волости, откуда дальше в отряд их вели выделенные для этой цели разведчики партизанской бригады – Кравченко, Равинский и другие.

Иван присел, перекинул ногу на ногу, с уважением взял хорошую папиросу, предложенную командиром, закурил и на вопрос Лайвиньша «как дела» просто ответил:

– Устал. Нервишки пошаливают, – и он виновато посмотрел на собеседника.

– Ты чего-то бедновато одет, Иван, – сказал Лайвиньш, – простынешь.

– Мне разжиться не с кого, с тебя только, например.

– Я велю, дадут тебе денжат, купи что-нибудь, костюмчик какой. Ты все-таки у нас городской житель. И пальто справь.

– Благодарствую. Куплю, справлю, – лаконично ответил Шабас.

– Я вот о чем хочу потолковать. Ты этого блондина, который к нам неделю назад прибыл, хорошо знаешь? – спросил Лайвиньш, имея в виду Графа.

– Хорошо знаю. Парень боевой. Я его с прошлого года, с сорок второго знаю. Познакомились, когда он караульным, обычно старшим по наряду на Риге-товарной был. Я то там работал.

– Он у нас здесь, походя так, Юрчу сказал, что ты ему поручил вступить в охранный батальон.

– Я? – удивился Шабас. – Нет, я его встретил уже в форме. Да и какое это значение имеет? Большинство из этих ребят готовы были хоть у черта при кипящих котлах служить, лишь бы из лагеря вырваться.

– Почему ты его с собой не взял с первой группой, в самом начале месяца?

– Его не было в те дни. Он где-то скрывался. Не буду же я бегать по городу, искать. Парень самостоятельный. И вы мне сами, командир, говорили: твое дело только проводка людей и все. В другие дела не ввязывайся. Я и не ввязываюсь. Вот только…

– Что только?

– Помнишь, командир, есть на примете у меня одна дивчина по имени Ольга, она с моей Томкой дружит. Она латышка, но из тех, российских, в Смоленске жила, у нас летом прошлого года в Риге появилась. У немцев в тюрьме, в Даугавпилсе восемь месяцев отсидела, под конец выпустили ее. Очень боевая. У нее группка своя есть хороших парней, тоже из пленных. Хочет она к нам сюда добраться, у них сведения разные там собраны…

– Ой, подожди, подожди, Ваня. Мы с этими, что ты привез, разобраться не можем! В тюрьме у немцев, ты говоришь, сидела? Выпустили? Этот блондин тоже по тюрьмам там, в эстонском углу ошивался, потом в караульные попал. Чудеса, ей богу! А что за сведения?

– Всего я не знаю, но о немецких военных объектах. Я сам с Томкой на улице Аусекля живу, так эта Ольга, она глазастая, уяснила, что там по нечетной стороне в начале улицы, по-моему в домах № 5, 7, 9 находятся гостиницы для офицеров СД, а через два дома от меня в доме № 6а по Аусекля, стало быть штаб, как его, самого главного по Восточным территориям. А, черт бы его побрал, память уставать стала. Не помню.

– Подожди, подожди. Лозе? Так это по Остланду. Ты говоришь, по всему Востоку?

– Да.

– Розенберга?

– Вот – вот.

– Интересно, – покачал головой Лайвиньш. – Кто же ее, твою Ольгу, хорошо знает, кто может ее охарактеризовать?

– Кроме меня? Так Рагозин Иван. Пришел он наконец.

– Это тот, что у нас в списках разведчиков с твоей легкой руки, как Панченко Иван записан? – Лайвиньш достал из сейфа пачку листков в мятой обложке и освежил память: – Да, Панченко Иван агентурный разведчик с августа этого года. Как он?

– Парень боевой, любое дело свернет. Сам увидишь.

– Вот что, Ваня, ты вот такие бумаги с такой печатью видел когда-нибудь?

– Ты лучше расскажи мне, что это, я в чтении-то не очень, – замялся Шабас.

Лайвиньш объяснил, почитал выдержки из бумаг Графа. Шабас пожал плечами, потом тихо сказал:

– Но ведь я людей от них, от этого «центра» не приводил сюда или приводил? Групп в Риге много, и обычно они без вывесок, командир.

– Понимаешь, товарищ Стаканов, – впервые в знак дружеского расположения назвал Лайвиньш Ивана по псевдониму разведчика, под которым он числился в списке Саши Грома, – не можем мы разобраться во всех группах, что в Риге существуют.

– Так поговорите с ребятами, что я привел. Вон их сколько. По ниточке, по ниточке, да еще жилет свяжете. Рагозин много знает. Из этой группы, пожалуй, больше всех. Корецкий там, Кочанов, грузин один, Лазарев – те не очень-то, они и Риги толком не знают. А вот Рагозин, Гудловский – это черти, змеи такие, что везде пойдут. По-моему Рагозин что-то об этом «центре» мне поминал.

– Ладно, Иван, иди отдохни.

– Як родителям смотаюсь, поживу там недельку, потом приду.

– Давай так.

Когда Шабас ушел, Лайвиньш стал думать, что если немцы кого-то заслали в группах пришельцев, то дом Шабаса в Лаудари, как перевалочная база, давно накрылся бы. Однако держится, значит, все нормально. «Но как этот чертов блондин попал на самую конспиративную дорожку, дьявол его побрал. Ото всех ее берегли. Эх, бабы, бабы, растаяли, как всегда, перед смазливым малым».

Лайвиньш велел позвать Балода, Юрча и Грома. Рассказал им о разговоре со Стакановым, упомянул об Ольге. Сошлись во мнении, что поговорить надо прежде всего с Рагозиным. Вошел крепкий, с мощной жилистой шеей парень, с широким лицом и спокойным взором голубых глаз. Сел. Разговор начал Юрч:

– Сколько ты в плену?

– Да с начала войны.

– Досталось?

– Считайте, что четыре лагеря прошел: в Минске, Молодечно, Гамбурге и здесь, в Риге.

– И что же тебя так возили, – недоверчиво проскрипел Юрч.

– Просто везло, эшелон подали – езжай, куда привезут – не знаешь, – пожал плечами Рагозин, понявший подвох в вопросе, но что тут ответить? Гамбург он всегда упоминал. Мало ли, встретится солагерник оттуда, что сказать? Обмишурился, первый раз видел?

– Как в плену очутился? – спросил Балод.

– Мы с винтовками, они с автоматами. Нас было семеро, их человек двадцать. Окружили и давай нас чесать. Был бы у нас «Максим», отбились бы, а так…

– У вас что, пулеметов не было? – спросил Гром.

– Откуда? «Максим» сняли с вооружения еще в сороковом году, они нам не достались. Потом, слышал, их опять ввели. Я ведь кадровый. Так вот о бое. Двое в живых осталось, прикладами по шеям нам надавали и готово.

– Так вы кто по званию? – спросил Лайвиньш.

– Лейтенант, командиром взвода зенитно-пулеметной роты был. Только без пулеметов, как показал выше, – Рагозин вздохнул.

– Хорошо, дадим время, бумагу, ты нам все изложишь, – сказал Юрч. – Так, командир? – обратился он за поддержкой к Лайвиньшу. Тот согласно кивнул.

– Вот что, полчаса мы уже беседуем здесь и только с одним из прибывших. Вы, – кивнул он Балоду и Грому, – идите переговорите с другими, народу пришло много. Ты, Юрч, пока останься, – распорядился командир. – Потом соберемся, обменяемся мнениями.

Когда все ушли, Лайвиньш обратился к Рагозину:

– Народ говорит, что ты в лагере влиянием значительным пользовался, к тебе все за советом шли, многих вытащил, подсказал, как и куда бежать надо было. Так? – нарочно польстил слегка Лайвиньш, желая разговорить для начала новоявленного пришельца, как-никак командира в прошлом, фамилию которого он слышал от других прибывших, а не только от Шабаса, не только из списка разведчиков бригады в Риге, которые считались довольно относительным приобретением, ибо многих из них и не знали толком. Основной тягловой силой, если честно, там считался у них один Шабас. Он регулярно бывал в отряде, скрупулезно отчитывался. Однако начальство из Москвы требовало – проникать в стан врага, и они старались приобретать все новые позиции и, грубо говоря, в результате от случайной публики информация в общем-то поступала. Ее анализировали, сопоставляли, делали выводы. Риска при получении новых сведений практически не было. К сожалению, о существовавших в Риге группах полной ясности не имелось, действовали они вразнобой и из отряда виделись, как в тумане.