Текст книги "Карта времени"

Автор книги: Феликс Пальма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

Как бы то ни было, Остин и Кауфман решили продолжать экспедицию, а для начала присмотреться к ближайшему окну, тому, около которого была нарисована битва. Путь к нему оказался непростым, друзьям несколько раз пришлось поспешно натягивать палатку, чтобы укрыться от песчаной бури, грозившей отполировать их кожу, словно серебряные канделябры. К счастью, огромное чудовище им так и не встретилось. В пути оба вымотались до предела и окончательно потеряли счет времени. По форме и размеру окно ничем не отличалось от того, что привело путешественников в этот мглистый мир. За единственным исключением: за ним приятелей ждали не убогие хижины, а целый город, лежащий в руинах. Хотя вокруг почти не осталось целых зданий, очертания города показались Кауфману и Остину смутно знакомыми. Над развалинами царил мертвый покой, и сколько они ни вглядывались в печальный пейзаж, им так и не удалось заметить на грудах мусора и щебня никакого движения. Что за жуткая бойня могла привести к таким разрушениям? В конце концов, набравшись храбрости, чему в немалой степени способствовали щедрые глотки виски, путешественники решились шагнуть в окно. В ноздри им ударил острый, странно знакомый запах. Одурев от восторга, оба вдыхали дивный аромат и вдруг поняли, что пахнет не что-то конкретное, а весь мир, в котором они родились и от запаха которого успели отвыкнуть на розовой равнине. Держа наготове ружья, друзья стали понемногу продвигаться среди развалин, вглядываясь в бесконечные картины разрушения, пока нечто не завладело их вниманием и не заставило остановиться. Вне себя от ужаса, Кауфман и Остин уставились на то, что преградило им путь, а это было не что иное, как Биг-Бен. Маковка башни валялась посреди улицы, словно отрезанная рыбья голова, и огромный циферблат казался глазом, взиравшим на мир с печальным смирением. Потрясенные страшным открытием, друзья с нежностью взирали на каждое разрушенное здание, всматривались в бесконечные, до самого горизонта, развалины родного Лондона, над которыми кое-где поднимался к небу черный дым, и сердца их затопляла боль. Оба не сдержали слез. Они еще долго простояли бы на месте, оплакивая мертвый город, если бы их не вывел из оцепенения резкий металлический скрежет.

Остин и Кауфман вновь вскинули ружья и, стараясь не шуметь, устремились к холмику из камней и мусора. Надежно укрывшись за ним, они огляделись по сторонам и вскоре обнаружили источник зловещего звука. Его издавали странные железные фигуры, отдаленно напоминавшие людей. За спиной у каждого железного человека была прикреплена маленькая паровая машина, над которой реяло сизое облачко. Эти-то машины, судя по всему, и приводили железяки в движение. Теперь стало ясно, откуда взялся неприятный звук: это громадные ступни железных монстров скрежетали о мостовую. Путешественники не знали, что и думать, пока Остин не откопал среди отбросов газету. Развернув ее дрожащими руками, он обнаружил фотографию тех самых страшилищ, что прошествовали мимо всего несколько минут назад. В газете говорилось о стремительном наступлении автоматов, однако автор призывал лондонцев не поддаваться панике и не терять веру в своих защитников, которыми командовал бравый капитан Дерек Шеклтон. Но самым удивительным открытием оказалась дата выхода газеты. Ее тираж покинул типографию 3 апреля 2000 года. Кауфман и Остин синхронно качнули головами сначала слева направо, потом справа налево и еще долго выражали бы свое изумление таким способом, если бы лежавший поверх холмика кусок свинцовой балки не свалился вниз и его звон не привлек внимание автоматов. Переглянувшись, Кауфман и Остин бросились наутек. Они бежали так быстро, как только могли, не оглядываясь, до самого отверстия между мирами. И даже преодолев его, друзья не остановились. Они бежали, пока ноги не отказались их нести. Наскоро развернув палатку, оба забились в нее и попытались успокоиться и осмыслить то, что им довелось увидеть. Вот когда пригодилось виски. Немного передохнув, они поспешили вернуться в деревню, чтобы немедля проинформировать обо всем Лондон, предоставив Гиллиаму Мюррею искать объяснение произошедшему.

Однако злоключения друзей на этом не закончились. По пути в деревню на них напала гигантская тварь с гребнем на спине, о существовании которой оба успели благополучно позабыть. Приятели не только хорошо рассмотрели диковинное животное, но и попытались его подстрелить. Они израсходовали почти все боеприпасы, но тщетно: пули отскакивали от толстой шкуры, словно от брони, не причиняя зверю никакого вреда. В конце концов охотники догадались стрелять по глазам – единственному уязвимому месту на теле твари. Разделавшись с ней, они сумели вернуться в наш мир, чтобы, не теряя ни одной минуты, написать обо всем увиденном в Лондон.

Прочитав последнее донесение, Гиллиам Мюррей немедленно отправился в Африку. Прибыв в деревню тростниковых людей, он, словно Фома, вложивший персты в раны Христа, первым делом пожелал наведаться в разрушенный город 2000 года. Мюррей провел в деревне несколько месяцев – точнее он сказать не мог, ибо вскоре потерял счет времени, – постоянно устраивая вылазки на розовую равнину и сравнивая собственные впечатления с отчетами Остина и Кауфмана. Как и было сказано в донесениях, в том мире не ходили часы, не было нужды бриться и пребывание в нем превращалось в отрадную передышку на пути к неизбежной смерти. Гиллиам убедился, что замедление времени – вовсе не игра его воображения, когда после возвращения из первого похода в иной мир оказалось, что братья и сестры Вечности, щенка, которого он брал с собой, успели превратиться во взрослых собак. По ту сторону окна Мюррею ни разу не пришлось прибегнуть к бритве, но симпатичный щенок был куда более зримым и убедительным доказательством: время не имело власти над розовой равниной. Вскоре стало ясно, что загадочные отверстия ведут не в разные миры, а в разные эпохи нашего мира. Розовая равнина выпадала из временного потока, в ней люди, животные и растения переставали стареть. Обитатели равнины, те, кого Трамеквэн окрестил тростниковыми людьми, были прекрасно осведомлены о свойствах окон и использовали их для путешествий в разные эпохи. Гиллиама Мюррея охватил восторг пополам с ужасом. Он открыл нечто, способное навсегда изменить судьбу человечества, изменить его представления о мире, расширить границы реальности. Он открыл четвертое измерение.

Жизнь – удивительная штука, не уставал повторять Мюррей. Люди отправились на поиски истока Нила, а нашли окно в 2000 год. Впрочем, так совершаются все великие открытия. Или те, кто снаряжал в плавание «Бигль», преследовали не презренные экономические и политические цели? Результаты той экспедиции были бы куда скромнее, не окажись на борту молодого натуралиста, достаточно наблюдательного для того, чтобы обратить внимание на то, что у зябликов клювы бывают разной формы. Теория естественного отбора изменила мир. Теперь ему предстояло измениться еще раз благодаря открытию четвертого измерения.

Есть ли смысл в открытии, которым нельзя поделиться со всеми? Гиллиаму захотелось отвезти жителей столицы в 2000 год, чтобы они своими глазами увидели, какое будущее ждет их город. Но как переправить толпы лондонцев в деревушку туземцев, затерянную в самом сердце Африки? Пожалуй, проще было переправить в Лондон чудесное окно. А почему бы и нет? Мюррей понятия не имел, возможно ли такое, но не собирался сдаваться. Оставив Кауфмана с Остином сторожить тростниковых людей, он отправился в Англию, заказал железный ящик размером с комнату и с этим ящиком и тысячью литров виски вернулся в деревню, чтобы провернуть операцию, которая должна была изменить мир. В стельку пьяные туземцы согласились исполнить каприз белого человека и спеть свои магические заклинания в железной хижине. Как только внутри ящика раскрылось окно, их вытолкали прочь и надежно заделали вход. Дождавшись, когда последний туземец рухнет на землю, сраженный алкоголем, белые с сознанием выполненного долга тронулись в обратный путь. Путешествие вышло не из легких, и Гиллиам вздохнул с облегчением, лишь когда заветный ящик погрузили на борт корабля в занзибарском порту. По дороге в Британию он не спускал глаз со своей реликвии. Охраняя как зеницу ока железный ящик, вызвавший столько кривотолков у остальных пассажиров, Мюррей нет-нет да и спрашивал себя: а что, если он пуст? Можно ли увезти с собой дыру? Нетерпение узнать ответ превратило путь домой в бесконечную муку. Когда судно вошло в ливерпульскую гавань, Гиллиам не мог поверить, что все позади. Едва добравшись до своего кабинета, он крепко-накрепко запер дверь и открыл ящик. Окно было на месте! Кража века удалась. Оставалось лишь рассказать обо всем отцу.

– Что это, черт побери? – воскликнул Себастьян Мюррей, увидев серебристое марево, трепетавшее в железном ящике.

– То, что свело с ума Оливера Трамеквэна, отец. – Гиллиам произнес имя покойного с благоговением. – Так что будь осторожен.

Мюррей-старший побледнел. Вскоре он побывал в будущем и увидел разрушенный Лондон, в котором люди, словно крысы, прятались среди развалин. Когда он немного оправился от изумления, отец и сын посовещались и решили, что лучший способ познакомить мир с новым открытием – превратить его в доходное предприятие: денег, вырученных от путешествий в будущее, хватило бы на то, чтобы исследовать все четвертое измерение вдоль и поперек. Первым делом они наметили безопасный маршрут, позаботились об охране и расчистили дорогу, по которой мог беспрепятственно проехать трамвай с тридцатью пассажирами. К несчастью, Себастьян Мюррей не дожил до того дня, когда фирма «Путешествия во времени Мюррея» открыла двери для всех желающих, но Гиллиам утешал себя тем, что его отцу было суждено заглянуть в будущее намного дальше собственной смерти.

IX

Завершив свой рассказ, владелец фирмы с интересом уставился на гостей. Эндрю понимал, что от них ожидают какой-то реакции, но решительно не знал, что сказать. Молодой человек был совершенно сбит с толку. То, что поведал хозяин кабинета, слишком сильно походило на сюжет авантюрного романа. Розовая равнина казалась не более реальной, чем остров Лилипутия в южной части Тихого океана, населенный коротышками в семь дюймов ростом, на который попал потерпевший кораблекрушение Лемюэль Гулливер. Чарльз, судя по игравшей на его губах безмятежной улыбке, поверил каждому слову. Впрочем, Уинслоу уже побывал в 2000 году и пересек в трамвае розовую равнину, на которой остановилось время.

– А теперь, джентльмены, будьте так любезны последовать за мной, и я продемонстрирую вам нечто, что показываю лишь избранным и самым надежным людям, – пригласил Гиллиам, направляясь в другой угол своего обширного кабинета.

В сопровождении весело сновавшей вокруг Вечности все трое подошли к стене, на которой висели несколько фотографий и нечто, спрятанное за алой шелковой шторкой, должно быть, очередная карта. Эндрю с удивлением обнаружил, что на всех фотографиях запечатлено четвертое измерение, хотя они с равным успехом могли быть сделаны в любой другой пустыне, ибо ни одна фотокамера не умела передавать цвет. Приходилось напрягать воображение, чтобы представить на месте белесой массы сверкающий розовый песок. Снимки в основном изображали рутинные моменты экспедиции: на них Гиллиам и двое незнакомцев – наверное, те самые Кауфман и Остин – ставили палатку, пили кофе на привале, разводили костер, позировали на фоне гор, смутно видневшихся сквозь туман. Все выглядело слишком обыденным. Лишь от одной фотографии на Эндрю повеяло близостью неизведанного мира. На ней Кауфман и Остин – один мощный и пузатый, другой тощий как щепка – улыбались в объектив, лихо заломив шляпы, вскинув ружья и попирая ногами голову сказочного дракона, распростертого на земле, как и подобает охотничьему трофею. Молодой человек хотел подойти поближе, чтобы как следует рассмотреть диковинного ящера, но тут раздался немелодичный скрип. Это Гиллиам потянул золотой шнурок, чтобы поднять шторку и показать то, что скрывалось за ней.

– Джентльмены, смею вас заверить, другой такой карты вы не сыщете во всей Англии, – заявил надутый от гордости предприниматель. – Это точная копия рисунка со стены пещеры, которую мы сделали во время одной из экспедиций.

То, что пряталось за напоминавшей занавес ярмарочного райка шторкой, больше походило не на карту, а на рисунок маленького фантазера. На нем преобладал розовый цвет равнины. В центре композиции высились горы, но темная гряда была не единственным географическим объектом, нанесенным на карту. В левом углу, например, пролегала голубая ломаная линия, обозначавшая реку, рядом тускло зеленело большое пятно – лес или луг. Привычные символы, используемые картографами для составления планов обычной местности, казались неуместными на карте четвертого измерения. Но если на ней и можно было отыскать нечто совершенно особенное, то это были разбросанные по равнине золотистые точки, помечавшие места, где открывались окна. Два из них – то, что вело в 2000 год, и то, которым завладели Мюрреи, соединяла красная линия, маршрут трамвая времени.

– Как видите, окон много, но куда они ведут, нам неизвестно. Можно ли при помощи одного из них попасть в осень восемьдесят восьмого? Кто знает… – проговорил Гиллиам, выразительно глядя на Эндрю. – Кауфман и Остин пытались исследовать окна вокруг входа в двухтысячный год, но им помешала стая гигантских тварей, которая бродит по долине.

Пока Эндрю и Чарльз рассматривали карту, Гиллиам опустился на колени и принялся ласкать собаку.

– Четвертое измерение… Какие тайны оно хранит? – произнес он мечтательно. – Нам известно лишь то, если выражаться поэтически, что в нем наша свеча не сгорает. Вечность выглядит годовалой, хотя родилась четыре года назад. Вероятно, это и есть ее истинный возраст, хотя точно сказать невозможно, ведь время, которое она провела на равнине, не поддается измерению. Вечность сопровождала меня во всех африканских экспедициях, по ночам мы с ней спим по ту сторону окна. Я не случайно дал собаке такое имя, джентльмены, и сделаю все, что в моих силах, чтобы она его оправдала.

Эндрю невольно содрогнулся, встретив взгляд собаки.

– Что это за здание? – поинтересовался Чарльз, указав на крошечный замок у горной гряды.

– А, это… – Гиллиам слегка смутился. – Дворец ее величества.

– Королевы? – удивился Чарльз. – У нее есть дворец в четвертом измерении?

– Именно так, мистер Уинслоу. Это, если можно так выразиться, подарок в знак благодарности за неоценимую поддержку, оказанную ее величеством нашему предприятию. – Гиллиам помолчал, будто размышляя, не сказал ли он чего лишнего, и продолжал: – С тех пор как мы устроили для королевы со свитой приватный вояж в двухтысячный год, ее величество живо заинтересовалась законами, по которым устроено четвертое измерение, и… пожелала иметь на равнине между мирами резиденцию, чтобы отдыхать в ней несколько недель в год, если государственные дела позволят, разумеется. В общей сложности государыня провела в новом дворце уже несколько месяцев, так что, полагаю, нас ожидает долгое царствование… – проговорил Мюррей, не пытаясь скрыть раздражения от помпезного спектакля, который им с Вечностью довелось наблюдать из скромной походной палатки. – Впрочем, мне-то что за дело! Главное, чтобы меня не трогали. Интересы империи распространяются на поверхность Луны? Ради бога… Но будущее мое!

Гиллиам опустил шторку и вернулся к столу. Хозяин и гости расселись по местам, а Вечность, собака, которой предстояло пережить весь род людской, не считая своего владельца, королевы и ее придворных, устроилась у них в ногах.

– Что ж, джентльмены, надеюсь, я сумел достаточно внятно объяснить вам, что наша фирма может предложить вам путешествие исключительно в двадцатое мая двухтысячного года, дабы вы имели возможность собственными глазами лицезреть главную битву в истории человечества, – произнес Мюррей с иронией.

Эндрю вздохнул. Двухтысячный год нисколько его не интересовал. В эту минуту молодой человек не чувствовал ничего, кроме горечи. Он вернулся к тому, откуда пришел. Надо было стреляться, пока не нагрянул Чарльз. Умереть. Забыться сном.

– Значит, попасть в восемьдесят восьмой год никак нельзя? – Уинслоу не желал сдаваться.

– Боюсь, вам нужно дождаться, когда изобретут машину времени, – пожал плечами Гиллиам.

– Будем надеяться, Эндрю, что ученые не заставят себя ждать, – заключил Чарльз, хлопнув брата по колену и поднимаясь на ноги.

– Вполне вероятно, джентльмены, что ее уже изобрели, – вдруг сказал Гиллиам.

Чарльз резко обернулся:

– Что вы имеете в виду?

– Ну, это всего лишь предположение… – замялся Мюррей, – но, когда мы открыли фирму, нашелся некто, кто яростно воспротивился нашему бизнесу. Он утверждал, что путешествия во времени слишком опасны и человечеству не следует торопить прогресс. Я сразу заподозрил, что он изобрел машину времени, но хочет сохранить это в тайне, пока не испытает свое изобретение. А может, решил приберечь машину для себя, стать самодержавным властителем времени.

– О ком вы говорите? – спросил Эндрю.

Гиллиам подался вперед с довольной улыбкой.

– О мистере Уэллсе, само собой, – ответил он.

– Но что заставляет вас так думать? – настаивал Чарльз. – Уэллс написал книгу о путешествии в будущее. Он даже мысли не допускает о том, чтобы отправиться в прошлое.

– Вот именно, мистер Уинслоу. Только представьте, джентльмены, что вы совершили величайшее открытие в истории человечества, изобрели машину времени. Зная, какую власть дает обладание ею, вы станете хранить свое детище в тайне, дабы оно не попало в руки к человеку недостойному. Но сумеете ли вы промолчать, справитесь ли с искушением? Разве книга – не лучший способ поведать обо всем миру и при этом сберечь свой секрет? Если тщеславие вам чуждо, можно придумать менее эгоистический мотив. Представьте, что вам нужна помощь. Тогда роман «Машина времени» – это призыв, послание в бутылке тому, кто сумеет его расшифровать. Все может быть. Как бы то ни было, джентльмены, я почти уверен, что Уэллс отыскал способ возвратиться в прошлое, чтобы изменить его. Прямо как вы, мистер Харрингтон.

Эндрю вздрогнул, словно его застигли на месте преступления. Одарив гостя насмешливой улыбкой, Гиллиам принялся рыться в ящике стола. Повозившись полминуты, он достал номер «Журнала научной школы» за 1888 год. На потертой, засаленной обложке красовалось название «Аргонавты Хроноса», автор – Г.-Дж. Уэллс. Мюррей протянул журнал Эндрю, предупредив, что с ветхим экземпляром следует обращаться очень бережно.

– Ровно восемь лет назад, совсем почти мальчишкой, явившись в Лондон без гроша в кармане, чтобы покорить мир, Уэллс опубликовал фантастический рассказ под названием «Аргонавты Хроноса», в котором безумный ученый по имени Моисей Небогипфель отправляется в прошлое, чтобы совершить убийство. Возможно, автор понял, что переборщил, и, чтобы не наводить читателей на мысль о путешествиях в прошлое, сосредоточился на будущем, а образ Небогипфеля убрал, заменил его более симпатичным персонажем. И все равно он не смог отказать себе в том, чтобы подразнить публику.

Эндрю и Чарльз переглянулись и уставились на хозяина фирмы, который сосредоточенно царапал что-то на листе блокнота.

– Вот адрес мистера Уэллса, – сказал он, протягивая листок Эндрю. – Не теряйте времени и постарайтесь узнать, верны ли мои подозрения.

X

По вестибюлю «Путешествий во времени» разливался аромат роз. Выйдя на улицу, братья остановили первый попавшийся кэб и велели кучеру править в Уокинг, что в графстве Суррей, где располагался дом Г.-Дж. Уэллса. После беседы с Гиллиамом Мюрреем Эндрю будто в рот воды набрал, погрузившись в раздумья бог знает о чем, но ехать предстояло не меньше трех часов, и Чарльз не сомневался, что ему еще представится возможность разговорить кузена. А пока ему нужно было время, чтобы собраться с мыслями. В этот день на долю его брата выпало немало испытаний, и никто не взялся бы предсказать, сколько выпадет еще. В отношениях Эндрю и Чарльза нередко случались периоды необъяснимого молчания, но Уинслоу всегда находил повод его преодолеть, а посему он спокойно повернулся к окну и принялся наблюдать, как городские улицы сменяются сельским пейзажем.

Судя по всему, полная тишина, нарушаемая только скрипом рессор, нисколько не мешает нашим героям, однако уважаемым читателям, которые, я уверен, мысленно присоединились к ним на пути в Суррей, она может довольно быстро наскучить, так что позвольте мне, вместо того чтобы подробно описывать глубину и консистенцию этой самой тишины, или заострять внимание на лошадиных крупах, на которые был устремлен взгляд Эндрю, или взять на себя напрасный труд распутать клубок мыслей молодого человека, в душе которого постепенно таяла вера в спасение Мэри Келли и одновременно зарождалась новая, еще призрачная надежда, воспользоваться паузой, чтобы поведать вам нечто такое, о чем кузены даже не подозревают. Я говорю о стремительном восхождении Сидни Уинслоу и Уильяма Харрингтона по социальной лестнице, об их головокружительной карьере, которой они были обязаны отчасти везению, отчасти трудолюбию и упрямству, отчасти вещам, которые они предпочитали держать в секрете и о которых ваш покорный слуга не смог бы промолчать, даже если бы захотел.

Я готов как на духу высказать все, что думаю об Уильяме Харрингтоне, но кого интересует мое мнение? Скажу лишь, что представления Эндрю об отце были недалеки от истины. Для сына Харрингтон-старший был храбрым солдатом коммерческих войн, готовым на подвиг во имя прибыли, однако для иных сражений, тех, что день ото дня смягчают наш нрав, заставляя проявлять благородство и милосердие, он был слишком ограничен и мелочен. Уильям Харрингтон принадлежал к тому благословенному и в то же время несчастному типу людей, которым свойственна непробиваемая, всепобеждающая уверенность в себе, готовая в любой момент обернуться опасным, слепым высокомерием. Такие люди думают, что мир перевернулся бы, случись им повиснуть вниз головой, и твердо верят, будто Господь создал солнце исключительно для того, чтобы на их грядках зрели овощи, и к такому определению мне решительно нечего добавить.

Вернувшись из Крыма, Уильям Харрингтон оказался в мире, в котором царили машины. Впрочем, вскоре он понял, что их власть не абсолютна, ведь даже стекла Хрустального дворца, этого гигантского прозрачного кита, что высился над Гайд-парком с желудком, полным рыбешек-автоматов, были сделаны вручную. Но разбогатеть на этом было нельзя, а Харрингтон в свои двадцать с небольшим лет больше всего на свете хотел именно разбогатеть и думал об этом ночи напролет, лежа рядом с молодой женой, застенчивой дочкой своего хозяина, спичечного фабриканта. Однажды он до рассвета проворочался с боку на бок, не в силах смириться с собственной жалкой участью. Стоило матери мучиться, рожая на свет такого сына, если главным событием его жизни грозило навсегда стать то, что вражеская пуля оставила его хромым? Суждено ему сгинуть в безвестности или войти в историю? Печальный крымский опыт говорил скорее о втором, но ненасытный дух Уильяма Харрингтона не желал покоряться. «Жизнь у нас, как известно, одна, – любил он повторять. – То, чего я не сделаю в этой, не будет сделано и ни в какой другой». Наутро Харрингтон явился к своему шурину Сидни Уинслоу и предложил объединить усилия, посулив трезвому и смышленому юноше, прозябавшему над бухгалтерией скромного семейного предприятия, блестящее будущее. Однако во имя достижения высшей цели требовалось распрощаться со спичками и открыть собственное дело, и тут новоиспеченным компаньонам пригодились бы средства фирмы, которые каждый день педантично подсчитывал Сидни. Чтобы убедить шурина, Уильяму пришлось зазвать его в паб и за обильными совместными возлияниями внушить молодому человеку, что его размеренному существованию не помешала бы капля авантюризма. Обоим было почти нечего терять, обоим предстояло многого добиться. Перво-наперво надо было отыскать бизнес, способный принести быструю и верную прибыль. К удивлению Харрингтона, Сидни внял его словам и дал волю своему недюжинному воображению. Ко второй встрече в пабе у него было готово поистине революционное изобретение. Оно называлось «Помощник холостяка», предназначалось любителям пикантной литературы и являло собой специальное кресло с механическим пюпитром, позволявшим перелистывать страницы без помощи рук. К этому оригинальному приспособлению прилагались, как следовало из подробных чертежей Уинслоу, не менее полезные аксессуары, позволявшие ни на минуту не прерывать чтение, среди которых были маленькое ведерко и губка. Сидни не сомневался, что с этим изобретением они завоюют мир, но Уильям охладил пыл своего шурина, предположив, что тот спутал собственные нужды с общественными. Иными словами, у «Помощника холостяка» не было ни единого шанса покорить мир, и компаньоны вернулись к тому, откуда пришли, поскольку других идей у них не было.

Отчаявшись, они решили заняться товарами, производимыми в колониях. Что еще до сих пор не додумались импортировать в их страну, какие потребности англичан все еще оставались неудовлетворенными? Они с большим вниманием осмотрелись кругом, но, как казалось, всего было вдоволь. Ее величество при помощи бесчисленных щупалец собирала со всего мира то, что необходимо их стране. Правда, была одна вещь, в которой они нуждались, но никто не решался назвать ее в полный голос.

Они обнаружили это, прогуливаясь по торговым улицам Нью-Йорка, куда отправились в поисках счастливых идей. Они уже собирались вернуться в гостиницу и устроить там для своих усталых ног ванночки с целебными солями, когда внимание их привлек выставленный в одной из витрин товар. За стеклом высилась гора весьма необычных пачек манильской бумаги – в каждой по пятьсот листочков, переложенных увлажнителем. «Лечебная бумага Гайетти», – прочитали они на упаковке. А это еще что такое, черт побери? Ответ нашелся тут же: к витринному стеклу были приклеены инструкции – там без малейшего смущения все и объяснялось, точнее, специальный рисунок изображал руку, которая ловко прикладывала бумагу к самой потаенной части седалища. Судя по всему, этот самый Гайетти рискнул наконец избавить человечество от использования кукурузных початков и отпечатанных для прихожан проповедей. Придя в себя от изумления, Уильям и Сидни обменялись понимающими взглядами. Вот оно! Нашли! Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы представить себе, сколь пылкий прием окажут сему дару небес тысячи английских задниц, истерзанных шершавой газетной бумагой. Если продавать новый товар хотя бы по пятьдесят пенсов за пачку, приятели в мгновение ока сделаются богачами. Они закупили чудесную бумагу в количестве, достаточном, чтобы обеспечить небольшую лавку, приобретенную ими на одной из главных лондонских улиц. Заполнили витрину пакетами, приклеили к стеклу плакат с подробными инструкциями и стали ждать, стоя за прилавком, когда же публика кинется хватать столь чудесное и совершенно необходимое в жизни изобретение. Но ни одна живая душа не перешагнула порога их заведения как в день открытия, так и в последующие дни и даже недели.

Прошло три месяца, прежде чем Уильям и Сидни признали свое поражение. Мечты о процветании разбились вдребезги, едва родившись. Правда, у них остались большие запасы лечебной бумаги, которых им хватило бы до конца жизни. Но, надо заметить, мир порой руководствуется весьма замысловатой и трудно постижимой логикой: стоило компаньонам закрыть двери своего злосчастного торгового заведения, как дело начало раскручиваться. В самых темных углах пабов, в забытых богом переулках, а также в собственных домах Уильяма и Сидни их атаковали какие-то непонятные типы, которые шепотом, испуганно озираясь по сторонам, просили у них пакеты с чудесной бумагой, чтобы тотчас раствориться в ночном мраке. Удивленные неожиданным поворотом событий, оба незадачливых коммерсанта отныне взяли в привычку выбираться в город ближе к ночи, чтобы вручать жаждущим заказанный товар тайком – подальше от нескромных взглядов. Вскоре они нашли более удобный выход из положения: стали оставлять неприличный продукт у дверей домов или по предварительной договоренности с хозяевами передавали пакеты в окна, привязав их к палке, или швыряли их с мостов в беззвучно проплывавшие внизу лодки, или незаметно пробирались в безлюдные парки, чтобы извлечь из-под какой-нибудь скамейки пачку денег, или птичьим свистом оповещали о своем присутствии клиентов, стоя у изгороди особняка. Все стремились заполучить новомодную лечебную бумагу, но только так, чтобы об этом не прознали соседи. Уильям, воспользовавшись бешеным спросом на товар, не замедлил поднять на него цену и постепенно довел ее до невероятной цифры, однако большинство покупателей безропотно платили и эти деньги.

Всего через пару лет каждый из компаньонов сумел купить себе по роскошному дому в районе Бромтон, но весьма скоро они их покинули, чтобы поселиться в Кенсингтоне, поскольку Уильям полагал, что показателем жизненного успеха, кроме коллекции великолепных тростей, является переезд из одного жилища в другое, лучшее. Поразившись тому, как в результате столь рискованного шага – передачи своих накоплений в руки шурина – он стал владельцем прелестного особняка на Квинс-Гейт, где с балкона открывался чудесный вид на Лондон, Сидни вознамерился наслаждаться тем, что имел, окунувшись в радости семейной жизни, о которых вечно твердил приходской священник. Он наполнил свое жилище детишками, книгами, полотнами многообещающих живописцев, нанял пару служанок и довел до отвращения ту нелюбовь, которую всегда испытывал к простому люду, что стало возможным теперь, когда он бесповоротно выбился наверх. Короче, он без лишнего шума приохотился к обеспеченной жизни, забыв и думать, что всем обязан весьма неблагородной торговле туалетной бумагой. А вот Уильям был совсем другим по натуре. Алчность и самовлюбленность мешали ему остановиться на достигнутом. Ему требовались овации публики и благоговейное почитание окружающих. Иными словами, он желал, чтобы самые знатные лондонцы приглашали его как равного себе на лисью охоту, а этого было трудно добиться, даже если ты с важным видом просиживаешь вечера напролет в чьих-то курительных комнатах, раздавая направо и налево свои визитные карточки. И тут ничего нельзя было поделать, из-за чего в душе его росла обида на горстку богачей, вполне сознательно подвергших его остракизму, хотя сами они подтирали свои благородные задницы мягкой бумагой, которую он им поставлял. Чаша его терпения переполнилась, когда на одном из тех редких приемов, куда их все-таки пригласили, один из гостей под воздействием винных паров предложил отметить их титулом Официальных подтирателей королевства. Еще до того, как успел прозвучать первый смешок, Уильям Харрингтон как бешеный кинулся на наглеца и в кровь разбил ему нос рукояткой своей трости, прежде чем Сидни успел вмешаться и увести его из зала.