Текст книги "Карта времени"
Автор книги: Феликс Пальма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)
XXXI
Тем вечером Уэллс совершил более долгую прогулку на велосипеде, чем обычно, к тому же он был один, без Джейн. Под кручение педалей хорошо думается, сказал он себе. Уэллс был одет в свою неизменную охотничью куртку-норфолк, перехваченную поясом. Он неспешно ехал по сельским дорогам Суррея, в то время как его мысли летали очень далеко от проплывавших мимо пейзажей. Он обдумывал, как лучше ответить на письмо, полученное от той странноватой девушки, Клер Хаггерти. В соответствии с рассказом Тома, который разыграл перед ней спектакль в чайном салоне, переписка должна была включать в себя семь писем. Уэллсу предстояло написать три из них, а Клер – четыре, в последнем она попросит его совершить путешествие во времени, чтобы вернуть ей зонтик. Он мог сочинять все что угодно, если это вписывалось в рамки сюжета, придуманного Томом. И чем больше Уэллс размышлял об этом сюжете, тем больше убеждался, что его очень увлекла история, наспех состряпанная этим полуграмотным юношей. История была захватывающая, красивая, а кроме того, вполне правдоподобная – разумеется, если предположить, что существует машина, способная проникать в разные эпохи, прорываясь сквозь время, а также что будущее Мюррея действительно могло бы когда-нибудь наступить. Вот это-то нравилось Уэллсу меньше всего: в историю хоть и косвенным образом, но все-таки был замешан Гиллиам Мюррей, который также имел некое отношение и к спасению души несчастного Эндрю Харрингтона. Неужели это рок заставил их жизненные пути пересечься? По злой иронии судьбы теперь Уэллсу приходилось перевоплотиться в капитана Дерека Шеклтона – персонажа, созданного его заклятым врагом. Неужели ему самому, подобно Творцу из Ветхого Завета, придется вдохнуть жизнь в картонного героя?
Возвращаясь домой после прогулки, Уэллс ощущал здоровую физическую усталость. Она подействовала на него умиротворяюще, ему уже стало более-менее ясно, о чем будет первое письмо. Он аккуратно поставил на стол чернильницу, положил рядом перо и стопку бумаги и попросил Джейн не беспокоить его в течение ближайшего часа. Уэллс сел за стол, глубоко вздохнул и принялся писать первое любовное письмо в своей жизни:
Дорогая Клер!
Я несколько раз принимался за это письмо, пока наконец не понял, что единственный для меня верный способ начать его – сделать то, что ты просишь: просто сказать тебе: «Я тебя люблю». Должен признаться: вначале я думал, что не смогу написать эти слова. Я испортил множество листов бумаги, пытаясь объяснить, что все это лишь вопрос веры. Как я мог влюбиться в Вас, мисс Хаггерти, если я даже никогда Вас не видел? Я принимался писать, но не осмеливался говорить с тобой так, как требовало того мое отношение к тебе. Все мои логические построения рассыпались, как карточный домик, и я должен признать очевидное: ты утверждала, что я уже давно влюблен в тебя. И как я могу усомниться в твоих словах, если я сам нашел твое письмо рядом с тем огромным дубом, преодолев пропасть во времени, отделяющую меня от 2000 года? Ты права, не нужно более никаких доказательств, чтобы понять, что все, что ты говоришь, правда: и то, что я встречу тебя через семь месяцев, и то, что между нами возникнет любовь. Так если я будущий полюблю тебя, почему я настоящий не могу любить тебя уже сейчас? Не верить этому означало бы сомневаться в собственных желаниях. Не будем терять времени, ожидая появления чувств, которые так или иначе должны будут возникнуть.
С другой стороны, ты всего лишь просишь меня о некоем акте доверия, который ты сама уже совершила. Когда мы встретились, как ты говоришь, в чайном салоне, ты должна была поверить, что видишь перед собой мужчину, которого полюбишь в будущем. И ты поверила. Спасибо тебе за это от моего будущего «я», Клер. А я настоящий, тот, кто пишет эти строки, тот, кто еще не знает сладости твоих прикосновений, могу только отплатить тебе таким же доверием: я верю, что все, что ты говоришь, правда, что все, о чем ты пишешь в своем письме, действительно случится, уже каким-то образом случилось. Поэтому я просто говорю тебе, что я люблю тебя, Клер Хаггерти, кем бы ты ни была. Я люблю тебя с этой самой минуты и буду любить всегда.
Том дочитывал письмо, держа его дрожащими руками. Уэллс принялся за дело всерьез. Он не только с уважением отнесся к истории, придуманной Томом, и к персонажу, роль которого он играл, но, судя по этому письму, действительно почувствовал себя так же влюбленным в девушку, как она в него, то есть в Тома, а если точнее, в бесстрашного капитана Шеклтона. Том знал, что для Уэллса это была лишь игра, но игра по силе превосходила те реальные чувства, которые сам Том ощущал в своей груди, а все должно было быть наоборот, ведь это он был с девушкой, а не Уэллс. Если еще день назад Том не мог ответить себе на вопрос, что за чувство заставляло так сладостно замирать его сердце, теперь у него в руках появилось некое подобие измерительного инструмента – любовное послание писателя. Испытывал ли Том то же, что испытывал Шеклтон, когда его устами говорил Уэллс? Поразмыслив несколько минут, Том понял, что на этот вопрос был только один ответ: нет, не испытывал. Он ни при каких обстоятельствах не мог бы почувствовать такую любовь к кому-то, кого больше никогда не увидит.
Он положил письмо на надгробие Джона Пичи и направился обратно в Лондон. Том был, в общем, удовлетворен результатом, хотя его несколько разозлила просьба, высказанная Уэллсом в конце письма. По его мнению, просить о подобном мог только настоящий извращенец. Он с неприязнью вспомнил последний абзац:
Я никогда ничего не желал так страстно, как ускорить ход времени, чтобы семь месяцев, которые остаются до нашей встречи, растаяли как дым. Но я должен сознаться, что страстно хочу не только увидеть тебя, Клер, но и удовлетворить свое огромное любопытство ко всему, что связано с путешествиями во времени. Ты действительно сможешь перенестись в мое время? Мне ничего не остается, как делать то, что я могу: отвечать на твои письма, стараясь замкнуть круг с моей стороны. Очень надеюсь, что мое первое письмо тебя не разочарует. Завтра я оставлю его у дуба, перенесясь в твое время. В следующий раз я появлюсь там через два дня. Я верю, что к тому моменту меня будет ждать твой ответ. И возможно, это слишком дерзко с моей стороны, но я хотел бы просить тебя об одном, любовь моя. Ты можешь в своем письме рассказать мне о нашей встрече? До нее еще так много дней, и хотя я обещаю терпеливо переждать их, самый сладостный способ сделать это – перечитывать снова и снова твое письмо, в котором ты поведаешь мне, как мы будем счастливы в будущем. Расскажи мне все, Клер, пожалуйста, не скрывай ничего. Расскажи мне, как мы будем любить друг друга в первый и в последний раз, потому что с этой минуты я буду жить только твоими словами, моя милая Клер.
У нас настали тяжелые времена. Каждый день мы теряем тысячи наших братьев, машины опустошают наши города, кажется, они хотят стереть с лица земли самые следы нашего существования. Я не знаю, что будет с нами, если моя миссия провалится и мне не удастся предотвратить эту войну. Но, несмотря ни на что, любовь моя, даже если весь мир вокруг меня рухнет, я встречу свою судьбу с улыбкой на устах, потому что твоя бескорыстная любовь сделала меня самым счастливым человеком на земле.
Д.
Клер прижала письмо к груди, ее сердце бешено колотилось от радости. Как давно она мечтала о том, чтобы кто-нибудь когда-нибудь написал ей подобные строки. И вот это случилось. Ее страстно любили, и эта любовь побеждала само время. Клер охватил восторг. Она взяла лист бумаги, села за стол и начала описывать для Тома то, что я попытался скрыть от вас, уважаемые читатели, чтобы пощадить ее скромность.
О Дерек, мой милый Дерек!
Ты не представляешь себе, что значило для меня обнаружить твое письмо там, где оно и должно было «ждать» меня. К тому же я с изумлением обнаружила, что я просто схожу сума от любви к тебе. Это письмо – последняя капля, которая заставила меня поверить в мою судьбу и безропотно принять ее. И знаешь, первое, что я намереваюсь сделать, – это выполнить твою просьбу, любовь моя, прямо сейчас, не теряя ни секунды, несмотря на то что румянец стыда заливает мои щеки. Но как я могу отказать тебе в том, что уже и так принадлежит тебе? Я расскажу тебе обо всем, что было между нами, хотя это и будет для тебя неким руководством к действию, и ты должен будешь вести себя в точности так же, как ни странно это звучит. Но все, что с нами происходит, вообще находится за гранью разумного.
Мы будем любить друг друга в маленьком номере пансиона «Пикар», того самого, что напротив чайного салона. Я пойду туда за тобой, когда решусь поверить твоим словам. Несмотря на это, когда мы будем пробираться к нашему номеру по узкому коридору, ты увидишь, что я ужасно напугана. Сейчас у меня появилась возможность объяснить тебе это, любовь моя. Наверное, тебя удивит то, что я скажу тебе, но в нашей эпохе девушек из буржуазных семей, таких как моя, учат прежде всего подавлять свои желания. Принято считать, что акт любви надлежит совершать исключительно в мыслях о продолжении рода, и если мужчине позволительно в некоторой степени демонстрировать удовольствие, которое он испытывает, удовлетворяя плотские желания, то мы, женщины, должны выказывать абсолютное безразличие, так как любой намек на получаемое при этом наслаждение выглядит аморально. Только так относится к этому всю жизнь моя мать, и только так смотрят на это мои замужние подруги. Но я другая, Дерек. Я всегда ненавидела притворство так же сильно, как вышивание. Я уверена, что мы, женщины, имеем такое же право, как и мужчины, испытывать наслаждение и выражать его так, как каждая из нас сочтет нужным. Я также полагаю, что, чтобы вступать в интимные отношения с мужчиной, необязательно связывать себя с ним брачными узами. Для этого достаточно просто любить его. Я в это верю, Дерек, и пока мы шли с тобой по коридору, я вдруг поняла: настал момент, когда я должна доказать, что действительно способна вести себя в соответствии со своими убеждениями, или признаться, что это был просто самообман. Я была напугана, Дерек, но только потому, что я совершенно неопытна в вопросах любви. Теперь ты все знаешь и, надеюсь, отнесешься ко мне с пониманием и деликатностью, но не будем забегать вперед. Я расскажу тебе обо всем подробно, шаг за шагом, позволь мне вести повествование по порядку, ведь для тебя речь идет о событиях, которые еще не произошли. Что ж, довольно предисловий.
Номер пансиона, куда ты приведешь меня, будет очень скромным, но уютным. Уже почти совсем стемнеет, поэтому ты сразу зажжешь лампу, которая будет стоять на столике возле кровати. Я буду смотреть, как ты это делаешь, прижавшись к двери, не смея пошевелиться. Ты нежно посмотришь на меня несколько секунд и подойдешь, медленно, с улыбкой, как будто пытаясь успокоить испуганное животное. Приблизившись, ты посмотришь мне прямо в глаза, желая прочесть в них что-то или, напротив, приглашая меня заглянуть в твои, а затем очень медленно склонишься ко мне, позволив мне почувствовать твое горячее дыхание до того, как я смогу ощутить прикосновение твоих мягких губ, ищущих мои. Я на несколько мгновений потеряю всякую связь с реальностью, ведь это будет мой первый в жизни поцелуй, Дерек, и, хотя я много раз представляла его себе, я могла только догадываться об этом чувстве необыкновенной легкости, поднимающей тебя в облака, но мне было даже не вообразить себе, какова может быть другая, плотская сторона поцелуя, как другие губы, теплые и трепещущие, прижимаются к моим. Я отдамся этому чувству и наконец отвечу тебе с той же нежностью, почувствовав, как мы понимаем друг друга без слов, как мы превращаемся в одно целое. Теперь я знаю, что ничто не может более приблизить друг к другу две души, чем поцелуй любви, как желание одного, нашедшее отклик в душе другого.
В этот момент сладкая дрожь пробежит по моему телу, заставляя меня забыть о том, кто я и где нахожусь. Неужели это те самые ощущения, которые моя мать и мои добропорядочные подруги пытались подавить в себе? Я буду наслаждаться ими, Дерек. Я вся отдамся им, я приму их как величайшее сокровище моей жизни, потому что я знаю, что я испытаю их в первый и последний раз. Я знаю, что после тебя в моей жизни больше не будет ни одного мужчины, и воспоминания об этих ощущениях будут поддерживать меня до конца моей жизни. Земля начнет уходить у меня из-под ног, мне покажется, что я взлетела бы, если бы твои сильные руки не обнимали меня за талию.
Ты немного отодвинешься от меня и посмотришь на меня нежно и с любопытством, наблюдая за тем, как я пытаюсь восстановить свое дыхание. Что же дальше? А дальше пришел момент сорвать с себя одежду и броситься в объятия друг друга, но ты будешь казаться таким же нерешительным, как и я, не осмеливающимся двинуться дальше, возможно, боясь меня напугать.
И будешь прав, любовь моя, я ведь никогда еще не раздевалась ни перед одним мужчиной. Я почувствую и страх и стыд, я даже подумаю, а так ли это необходимо – раздеваться. Я слышала от своих тетушек, что моя мать выполняла супружеские обязанности таким образом, что мой отец никогда в жизни не видел ее обнаженной. В соответствии со строгими правилами своей эпохи целомудренная госпожа Хаггерти ложилась на кровать в нижней юбке, в которой было проделано отверстие, позволяющее ее супругу с достоинством исполнить свой долг. Но я буду рада поднять перед тобой свою нижнюю юбку, Дерек. Я хочу насладиться каждым мгновением нашей встречи, поэтому я преодолею свой стыд и сама начну раздеваться, пристально глядя тебе в глаза. Я сниму шляпку с перьями и повешу ее на вешалку у двери. Потом я сниму свою накидку, расстегну высокий ворот блузки, освобожусь от корсета, сниму верхнюю юбку, турнюр и нижние юбки. Я останусь в одной рубашке. Продолжая смотреть в твои глаза, я спущу ее бретельки и почувствую, как она соскальзывает с меня вниз – словно снег с еловых ветвей. И наконец я сниму панталоны, как будто завершая этот сложный ритуал разоблачения, представая перед тобой совершенно обнаженной, отдавая свое тело в твои руки в полном осознании, что именно ты тот человек, которому оно должно принадлежать, – капитан Дерек Шеклтон, освободитель человечества, единственный мужчина на земле, которого я могла полюбить.
А ты, любовь моя, ты будешь наблюдать за этой длинной церемонией с любопытством и нетерпением, как зритель, который, затаив дыхание, следит за тем, как из-под инструмента скульптора, отсекающего все лишнее от глыбы мрамора, появляется прекрасная скульптура. Когда ты увидишь, что я приближаюсь к тебе, ты сбросишь с себя рубашку и брюки, сбросишь стремительно, как будто порыв ветра сорвал их с веревок, на которых они сушились. Мы упадем в объятья друг друга, и наши тела соприкоснутся, я почувствую силу твоих рук, привыкших держать оружие. Они обхватят мое тело, понимая его хрупкость, сжимая его с чрезвычайной осторожностью. Мы упадем на наше ложе, не отводя взгляда друг от друга, и моя рука прикоснется к твоему животу, пытаясь найти шрам, который оставила на нем пуля, выпущенная Соломоном, когда ты сумел выжить, победив смерть, как другие люди побеждают болезнь, но я буду так взволнована, что не смогу найти его. Твои уста, влажные и теплые, начнут покрывать поцелуями мое тело, а потом ты бережно и деликатно проникнешь в него, и я почувствую тебя внутри себя, твои осторожные движения в своем лоне. Но, несмотря на твою деликатность, твое проникновение причинит мне резкую боль, я попытаюсь слабо протестовать и даже сожму в руках твои волосы. Но почти сразу эта пытка станет терпимой, даже сладостной, и я почувствую, как что-то, что всегда было во мне, наконец пробуждается. Как я могу описать тебе, что я почувствую в этот момент? Представь себе арфу, которой впервые касается рука музыканта, чтобы извлечь из нее звуки, о которых сама она даже не подозревала. Представь себе горящую свечу, с которой стекают капли воска, расплавленного огнем, и ткут на канделябре прекрасное затейливое кружево. Я хочу сказать, любовь моя, что никогда до этого момента я не подозревала, что способна испытывать такую бурю чувств, такое наслаждение и ликование, которое охватит все мое существо. И хотя стыд заставит меня крепко сжать губы, пытаясь удержать крики восторга, рвущиеся из моей груди, я не смогу противиться увлекающему меня головокружительному водовороту наслаждения, и ты услышишь мои стоны, которые возвестят о пробуждении моей плоти. Я не смогу насытиться тобой и с отчаянием прижмусь к твоей груди, я захочу, чтобы ты никогда не выходил из меня, потому что перестану понимать, как я могла жить до этого момента, не чувствуя тебя в самой глубине моего существа. И когда ты наконец покинешь мое тело, оставив на белой простыне рубиновые капли моей крови, я почувствую себя оставленной, брошенной, потерянной. С закрытыми глазами я попытаюсь удержать в себе эхо только что испытанного счастья, но оно постепенно исчезнет, и меня начнет наполнять неодолимое чувство одиночества, хотя вместе с ним придет бесконечная благодарность за то, что ты открыл во мне существо, способное испытывать счастье и наслаждение, как самое возвышенное, так и самое земное. Я протяну руку и дотронусь до тебя, до твоей кожи, лоснящейся от пота, еще горячей и вибрирующей, как струны скрипки после концерта. Я посмотрю на тебя с благодарной улыбкой, безмолвно говоря спасибо за то, что ты показал мне те стороны моей души, которые были сокрыты от меня самой.
Том остановился, не веря своим глазам. Это он разбудил в ней подобные чувства? Он оперся на ствол дуба и, почти не дыша, обвел взглядом поля, которые простирались со всех сторон. Для него эта связь с девушкой была просто приятной удачей, о которой он никогда не забудет, но Клер описывала их встречу как нечто возвышенное и необыкновенное, как краеугольный камень в здании своей жизни и любви. Том вдруг почувствовал себя еще более грубым и неотесанным, чем был на самом деле. Он вздохнул и продолжил читать.
Я хотела рассказать тебе, Дерек, как совершу путешествие в твою эпоху. Но, вспомнив, что во время нашей встречи в чайном салоне ты еще не знал, как мы путешествуем в будущее, я поняла, что должна хранить это в секрете, чтобы не изменить то, что уже произошло в нашем прошлом. Достаточно будет, если я скажу тебе, что в минувшем году один писатель по имени Герберт Уэллс написал замечательный роман, который назвал «Машина времени», и именно после этого все мы начали мечтать о будущем. И кое-кто показал нам его. Больше я ничего не могу тебе сказать. Но я лишь немного приоткрою тайну, поведав тебе, что, хотя твоя миссия в моем времени окончится неудачей, а тот аппарат, с помощью которого ты прибыл сюда, запретят, человеческая раса победит в войне с автоматами, которую вы ведете. И это произойдет благодаря тебе. Да, любовь моя, именно ты победишь проклятого Соломона в честном поединке на шпагах. Верь мне, я видела это собственными глазами.
Люблю тебя,К.
Уэллс положил письмо на стол и, стараясь скрыть чувства, нахлынувшие на него после прочтения написанного Клер, молча подал Тому знак, что он может уходить. Оставшись в одиночестве, он снова взял в руки письмо, на которое ему предстояло ответить, и внимательно перечел подробный рассказ о том, что произошло в пансионе у чайного салона, ощущая, как волнение нарастает у него в груди. Благодаря этой незнакомой девушке он наконец приоткрыл завесу тайны женского наслаждения, понял, как медленная волна чувства накрывает их с головой или проходит мимо, едва задев. Каким возвышенным и светлым казалось это наслаждение по сравнению с грубым мужским удовлетворением, обычным облегчением после напряжения мышц. Но все ли женщины способны испытать подобное? Или эта девушка была особенной, награжденной Творцом этой необычной чувственностью, о которой другие не могли даже догадываться? Нет, вероятнее всего, это была самая обычная девушка, которая наслаждалась своей сексуальной чувственностью, хотя в окружающем ее обществе это считалось предосудительным. Одно только ее решение полностью обнажиться перед Томом показывало, насколько смелой она была в своих поступках, насколько готовой познать все ощущения, которые мог нести с собой акт любовной близости с мужчиной.
Отметив это, Уэллс испытал разочарование, вспомнив о тех скромных проявлениях чувств, которые демонстрировали женщины, встретившиеся ему на жизненном пути и решившиеся отдаться ему. Его кузина Изабелла была из тех женщин, которые пользуются отверстием в нижней юбке, показывая мужчине лишь гениталии, но они, будучи показаны без всего остального, представлялись Уэллсу похожими на какое-то жуткое существо, космического монстра, засасывающего человека в себя. Джейн была более раскрепощена в том, что касалось интимной близости, но и она никогда не представала перед мужем полностью обнаженной, так что он мог только догадываться о формах ее тела. Ему никогда не посчастливилось встретить женщину, с такой готовностью отдающуюся чувству, как Клер. А ведь не было веры, в которую он не смог бы обратить юную особу, столь легко поддающуюся убеждению. Ему достаточно было бы, например, рассказать ей о целебном воздействии секса на женский организм, чтобы она со рвением первых христианских проповедников пошла из дома в дом, готовая дарить и принимать плотские наслаждения, превознося их благотворное влияние на женщин и убеждая всех и каждого, что регулярные соития способны даже повысить женскую привлекательность, меняя выражения лица, придавая блеск глазам и сглаживая угловатости и недостатки любой фигуры. Рядом с такой женщиной Уэллс, несомненно, ощутил бы полное удовлетворение, даже успокоение, почувствовал бы себя человеком, который может сконцентрировать свое внимание на других вещах, насытив наконец эту вечную жажду, рождающуюся внутри каждого мужчины в отрочестве и угасающую лишь с наступлением старости, сопровождающейся дряхлением тела. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Уэллс живо представил себе девушку по имени Клер Хаггерти, гибкую и тонкую, лежащей на кровати в его спальне абсолютно обнаженной и с великим наслаждением принимающей от него ласки, которые могли заставить Джейн в лучшем случае вздохнуть. Ему показалось забавным, что теперь он знал практически все о природе наслаждения, испытываемого незнакомкой, и совсем не знал, что могло бы заставить дрожать от удовольствия собственную жену. Эта мысль заставила его вспомнить о том, что Джейн ждала его где-то в доме в надежде прочитать только что полученное письмо.
Уэллс вышел из кухни и отправился искать ее, выполняя по пути специальные упражнения, чтобы восстановить ровное дыхание. Он нашел Джейн в гостиной за книгой и молча положил письмо на столик рядом с ней, как отравитель, предлагающий своей жертве бокал вина, а после наблюдающий за тем, какое действие окажет содержащийся в нем яд. Без сомнения, это письмо должно было шокировать Джейн, заставить ее пересмотреть свое отношение к плотской стороне любви так же, как предыдущее заставило самого Уэллса задуматься о ее духовной стороне. Он вышел в сад подышать ночным воздухом и увидел на небе полную луну, светящуюся ярким светом. К осознанию собственной ничтожности, которое всегда возникало у Уэллса, когда он смотрел на бескрайний простор звездного неба, теперь примешивалось нечто новое: ощущение какой-то неуклюжести, появлявшееся, когда он сравнивал свой способ общения с внешним миром с тем гораздо более спонтанным и искренним, каким пользовалась девушка по имени Клер Хаггерти. Он еще долго прохаживался по саду, пока не счел, что прошло достаточно времени, чтобы посмотреть, какой эффект произвело письмо Клер на его жену.
Уэллс неторопливо вошел в дом. Джейн не было ни в гостиной, ни в кухне. Поднявшись в спальню, он увидел ее. Она стояла около окна. Лунный свет освещал ее обнаженное тело. Онемевший от изумления и от желания, Уэллс смотрел на ее формы, которые раньше ему приходилось наблюдать украдкой по отдельности или угадывать под одеждой. Теперь они слились в одно целое, а их обладательница представала перед ним свободным существом, таким легким, что казалось, могла оторваться от земли в любую секунду. Он с восхищением смотрел на ее упругие груди, болезненно тонкую талию, мягкие изгибы бедер, черные как ночь волосы на лобке, стройные ноги, а Джейн улыбалась ему, получая удовольствие от молчаливого восхищения, отразившегося во взгляде ее мужа. Тогда Уэллс понял, что он должен делать. Словно следуя подсказкам невидимого суфлера, он рывками сорвал с себя одежду, тоже выставив свою наготу напоказ под лунным светом, который сразу четко очертил все линии его худощавого тела. Муж и жена обнялись посреди спальни, прижавшись друг другу всем телом, почувствовав эти прикосновения так, как никогда раньше. Все, что они испытали после этого, также было во сто крат сильнее, чем всегда, как будто слова Клер, поразившие их в самое сердце, приумножали каждую ласку и каждый поцелуй, кружили им голову, и они не знали, на самом деле такое происходит с ними или все это игра воображения. Но что бы то ни было, они отдались этому, изнемогающие от желания, жаждущие заново открыть для себя друг друга и познать, что было спрятано в глубине запретного сада собственного наслаждения.
Позже, когда Джейн уже заснула, Уэллс соскользнул с кровати, на цыпочках спустился в кухню, вынул перо и, охваченный экстазом, быстрым почерком начал писать:
Любовь моя!
Как мне дождаться того дня, когда случится все то, о чем ты рассказала мне? Что я могу еще сказать тебе, кроме того что я люблю тебя всем сердцем и буду любить именно так, как ты описала? Я осыплю тебя нежными поцелуями, я буду медленно и осторожно ласкать твое тело, я бережно войду в тебя, и мое наслаждение удвоится, потому что я буду знать, что чувствуешь при этом ты.
Том почувствовал укол ревности, прочитав горячие слова Уэллса. Он знал, что писатель выдает себя за него, но не мог не думать о том, что эти слова на самом деле могли относиться к чувствам каждого из них. Было очевидно, что Уэллс получает удовольствие от происходящего. Интересно, как относится к этому его жена? Том сложил письмо, спрятал его в конверт и положил под камень рядом с могилой таинственного Пичи. На обратном пути он все еще думал о словах писателя и не мог отделаться от мысли, что оказался выброшенным из игры, которую сам же придумал и в которой теперь ему отводилась роль обычного курьера.
Я люблю тебя, Клер, я уже люблю тебя. Увидеть тебя будет всего лишь еще одним шагом на этом пути, на котором я уже стою. А знание того, что мы победим в этой жестокой войне, удваивает мое счастье. Я буду драться с Соломоном на дуэли на шпагах? До недавнего времени мне казалось, что здравый смысл изменил тебе, любовь моя, я никогда бы не подумал, что в нашем поединке может быть использовано такое доисторическое оружие. Но сегодня утром, роясь в развалинах Исторического музея, один из моих людей нашел шпагу. Этот предмет показался ему достойным их капитана, и, как будто подчиняясь твоему приказу, он торжественно вручил шпагу мне. Теперь я знаю, что должен упражняться для будущей дуэли. Дуэли, из которой я выйду победителем, ибо уверенность в том, что за мной следят твои прекрасные глаза, придаст мне силы.
С любовью из будущего,Д.
Клер почувствовала, что вот-вот упадет в обморок. Она опустилась на кровать и снова произнесла про себя те слова, которые написал ей бравый капитан Шеклтон, наслаждаясь теми эмоциями, которые рождались при этом в ее сердце. Значит, когда он сражался с Соломоном, он знал, что она наблюдает за ним… Эта мысль вызвала у нее приступ головокружения. Справившись с ним, Клер бережно вложила письмо в конверт. Вдруг на нее обрушилось осознание того, что ей осталось получить еще всего одно послание от своего любимого. Как же она будет жить дальше без его писем?
Она попыталась не думать об этом, ведь она все же напишет еще два письма. Сдержит свое обещание и в последнем письме расскажет об их встрече в 2000 году. А о чем писать сейчас? Клер почувствовала легкий испуг, когда поняла, что на этот раз тему письма ей придется выбирать самой. О чем же еще поведать своему возлюбленному, так чтобы это не разрушило ткань времени, которая на поверку оказывалась такой же хрупкой, как стеклянный бокал. Подумав некоторое время, Клер решила рассказать о том, как печально тянутся ее одинокие дни влюбленной девушки, которая вынуждена коротать их в разлуке с любимым. Она села за письменный стол и взяла в руку перо:
Любовь моя!
Ты не представляешь, как много значат для меня твои письма. Я знаю, что мне суждено получить еще только одно, и это наполняет мое сердце глубочайшей печалью. Но я клянусь тебе, что буду сильной, ничто не сможет сломить меня, я буду думать о тебе одном, ощущать твое присутствие рядом со мной каждую минуту каждого бесконечно долгого дня. И конечно, ни один другой мужчина не встанет между нами, пусть даже я никогда больше тебя не увижу. Я живу только воспоминаниями о нашей встрече. И пусть моя мать, которой я, разумеется, не сказала ни слова, ведь ты был бы для нее всего лишь моей бесполезной выдумкой, приглашает к нам в дом самых завидных женихов со всей округи. Я принимаю всех крайне учтиво, а потом развлекаюсь, придумывая всякие абсурдные предлоги, чтобы отказать им. Моя мать уже, кажется, перестала мне верить. Моя репутация летит в тартарары, скоро я превращусь в старую деву и позор семьи. Но что за дело мне до того, что думают другие? Я твоя возлюбленная, возлюбленная отважного капитана Дерека Шеклтона, пусть даже никто и никогда не узнает об этой тайне.
Если не считать эти скучные встречи, все свое время я посвящаю тебе, любовь моя. Я научилась ощущать твое присутствие рядом, несмотря на то что нас разделяют века. Я ощущаю, что ты рядом каждую минуту, смотришь на меня своим нежным взглядом… Конечно, очень печально, что я не могу дотронуться до тебя, разделить с тобой свои волнения, взять тебя под руку и прогуляться по Грин-парку, насладиться картиной заката над Серпантином, прильнув друг к другу, или вместе вдыхать аромат нарциссов в моем садике, которые, по словам соседей, благоухают на всю улицу Сент-Джеймс.
Писатель ждал Тома, сидя на кухне. Том молча протянул ему письмо и сразу же вышел из дома. Что он мог сказать? Понимая разумом невозможность этого, он все же не мог отделаться от ощущения, что Клер в своих письмах обращается не к нему, а к Уэллсу. Он чувствовал себя третьим лишним в чужом романе, гнилой, никому не нужной половинкой яблока, которую нужно отрезать и выбросить. Оставшись один, Уэллс распечатал письмо и принялся с жадностью вчитываться в слова, выведенные аккуратным девичьим почерком.
