Текст книги "Карта времени"
Автор книги: Феликс Пальма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)
– Спасибо… – Уэллс был тронут до глубины души. – Для меня это честь, мистер Меррик, великая честь.
Простившись с хозяином теплой улыбкой, он направился к дверям.
– Последний вопрос, мистер Уэллс, – окликнул его Меррик.
Уэллс обернулся, ожидая, что у него спросят адрес доктора Небогипфеля, чтобы отправить ему очередную корзину.
– Вы верите, что нас с вами создал один и тот же Бог? – с меланхолическим видом спросил Меррик.
Уэллс только вздохнул. Что он мог сказать? Пока писатель тщетно подбирал ответ, Меррик вдруг издал странный звук, нечто среднее между кашлем и рычанием, и согнулся пополам, едва устояв на ногах. Перепуганный Уэллс бросился было на помощь, но вовремя понял, что означают сотрясающие тело Человека-слона конвульсии и жуткие звуки, вырывающиеся из его горла. С Мерриком не случилось ничего страшного. Он просто смеялся.
– Это шутка, мистер Уэллс, всего лишь шутка. – Заметив реакцию гостя, Меррик оборвал смех. – Что бы со мной стало, не имей я возможности посмеяться над самим собой?
Не дожидаясь ответа, он уселся за рабочий стол, на котором стоял макет церкви.
– Что со мной будет? – пробормотал Меррик с внезапной горечью. – Что со мной будет?
Наблюдая за неуклюжими движениями Человека-слона, Уэллс чувствовал, как его сердце наполняет чистое, глубокое сострадание. Тривз ошибался: это удивительное существо, такое наивное и добросердечное, не могло устраивать для сильных мира сего страшных испытаний. Меррик звал гостей совсем не за этим, а затем, чтобы обманом вырвать у жизни немного тепла и сочувствия. Нет, доктор точно ошибался, приписывая своему пациенту порочное желание внушать гостям страх. Впрочем, у писателя, искушенного в человеческих слабостях, сложилось впечатление, что хирург преследовал вполне эгоистические цели: показать, что он один способен понять, что творится в душе Человека-слона, и зарезервировать себе местечко в Истории подле него. Лицо Меррика было кошмарной маской, надежно скрывавшей любые чувства; такая внешность могла обмануть кого угодно, и опровергнуть заблуждение умел только сам Меррик. Услышав смех Человека-слона, Уэллс спросил себя, не встречает ли он каждого гостя радушной, ласковой улыбкой, улыбкой, призванной смягчить жуткое впечатление, производимое его уродством, улыбкой, которую миру не суждено увидеть.
Когда писатель вышел из комнаты, по его щеке сбежала непрошеная слеза.
XIII
С тех пор как в жизни Уэллса появилась корзинка из ивовых прутьев, на него опрокинулся ливень удачи, смыв скопившуюся на его костюме пыль прошлых несчастий. Вскоре Герберт с отличием окончил курс, получил степень бакалавра зоологии, начал преподавать на биологическом факультете заочного колледжа при университете, занял пост главного редактора «Юниверсити корреспондент» и стал писать эссе и заметки для «Эдюкэйшенл таймс», что позволило ему скопить за довольно короткий срок приличную сумму и окончательно избавиться от последствий своего первого провала, вновь обретя уверенность в себе. Уэллс завел привычку перед сном тайком от Джейн ласкать корзинку долгим взглядом и гладить ее туго переплетенные прутики. В такие минуты он чувствовал себя непобедимым, могущественным, способным пересечь Атлантику вплавь и голыми руками справиться с тигром.
Увы, Уэллс недолго наслаждался безоблачным счастьем: на горизонте объявилась его семейка, прознавшая, что малыш Берти превратился в состоятельного джентльмена. Не имея ни сил, ни желания протестовать, Уэллс принял обязанности главы клана, тем более что для отца они оказались непосильными: окончательно развалив торговлю посудой, Уэллс-старший поселился в крохотной лачуге в Найвуде, деревеньке к югу от Рогейта, так что из окошка были видны и склон Картинг-Даун, и тополя Аппарка, а вскоре круговорот жизни принес туда же и остальных членов семьи. Первым сел на мель Фрэнк, давно оставивший мануфактуру и сделавшийся уличным торговцем часами, но не слишком преуспевший на этом поприще, о чем свидетельствовали два здоровенных баула, набитых его товаром, которые занимали слишком много места и мешали спать по ночам, оглашая комнату мерным тиканьем, производимым колонией механических жучков. За ним явился Фрэд – тому дали расчет, едва сын хозяина, для которого простодушный братец Герберта согревал место, вошел в возраст. Оказавшись под одной крышей, братья принялись зализывать раны и, по примеру отца, принимали удары судьбы с недоумевающими ухмылками. Последней до этого дома добралась мать, изгнанная из райских кущ Аппарка по причине внезапно поразившей ее глухоты. Не вернулась сюда только Фрэнсис, рассудившая, видно, что в детской могилке ей будет просторнее, чем в тесной лачуге. Да, там и без нее было не протолкнуться, и, чтобы кормить многочисленных родственников, населявших провонявший табаком и пивом и наполненный перезвоном Фрэнковых часов карантинный барак, Уэллсу приходилось выбиваться из сил, что в один прекрасный день кончилось кровавой рвотой на лестнице вокзала Чаринг-Кросс.
Диагноз был ясен: туберкулез. И хотя больной быстро пошел на поправку, внезапная хворь была предупреждением: если не придержать бешеной скачки, в которую превратилась его работа, новая атака болезни не заставит себя ждать. Уэллс подошел к делу практически. Накопленных средств было достаточно, чтобы новую жизнь не пришлось начинать на пустом месте. Герберт решил оставить преподавание с его невыносимым расписанием и бесконечной спешкой и полностью посвятить себя литературе, занятию куда более спокойному и подходящему для выздоравливающего. Написав кипу статей для разных газет и подготовив эссе для «Фортнайтли ревью», он добился, чтобы ему отвели подвал в «Пэлл-Мэлл газетт». Столь явные успехи подвигли молодого литератора на покупку загородного домика в Саттоне, в местечке под названием Норт-Даунс, о котором еще не пронюхали вездесущие лондонцы и которое обещало стать отрадой его измученным легким. В какой-то момент Уэллсу показалось, что все его дальнейшее существование будет столь же спокойным и безмятежным, однако вскоре он понял, что ошибался: покой оказался мнимым. Случай, у которого писатель, по всей видимости, был любимой игрушкой, преподнес ему очередной сюрприз, с головой окунув в нежданное и сладостное любовное приключение.
Эми Кэтрин Роббинс, которую Уэллс прозвал Джейн, прежде была его студенткой, и он выделял ее из толпы прочих. После занятий они вместе шли к вокзалу Чаринг-Кросс, чтобы сесть в разные поезда; разумеется, в обществе столь очаровательной девушки писатель не мог не прибегнуть к своему знаменитому красноречию. Однако их невинные беседы принесли совершенно неожиданные плоды. Это Изабелла, законная супруга, открыла Уэллсу глаза, когда после возвращения мужа из Путни, где он неделю гостил у Джейн и ее матушки, между прочим заметила, что девчонка наверняка влюблена в него как кошка. Когда жена потребовала, чтобы он раз и навсегда прекратил всяческие отношения с бывшей студенткой, если хочет сохранить брак, Герберт только пожал плечами. Выбор между этой скучной, холодной женщиной и славной, жизнерадостной Джейн был настолько очевиден, что писатель, не мешкая, собрал свои пожитки, книги и корзинку из ивовых прутьев и переселился в мрачную нору на Морнингтон-плейс, между Юстоном и Кадменом. Как ни хотелось бы Уэллсу думать, что он бросает семейный очаг ради головокружительной страсти, это едва ли соответствовало действительности. Скорее им двигало известного рода любопытство, желание увидеть малышку Джейн без одежды и жажда разорвать порочный круг тусклой повседневности, начав по-настоящему новую жизнь.
Ему понадобилось немного времени, чтобы понять: любовь сыграла с ним злую шутку. И дело было не только в том, что ядовитый воздух квартала, пропитанный гарью идущих на север поездов, пришелся не по душе его истерзанным легким, но и в матери Джейн, которая вбила себе в голову, что ее малютка угодила в лапы сумасшедшего, к тому же до сих пор не разведенного, и не замедлила переселиться к молодым, чтобы с утра до вечера донимать их непрерывными упреками и нотациями. Эти обстоятельства, к которым следует прибавить мрачную уверенность Уэллса, что содержать три семейства на гонорары от статей никак не получится, в один прекрасный день побудили его захватить корзину и спрятаться в шкафу, чуть ли не единственном месте в доме, недосягаемом для утомительных жалоб миссис Роббинс. Схоронившись среди пальто и шляп, он долго гладил ивовые стенки, надеясь, что корзинка, словно волшебная лампа Аладдина, вернет себе магические свойства.
Со стороны такая стратегия могла показаться абсурдной, безумной, даже нелепой, но, как бы то ни было, не прошло и дня, с тех пор как Уэллс вознес молитву корзинке, – и его захотел видеть Льюис Хинд, редактор литературного раздела еженедельного приложения к «Газетт». Он искал сочинителя фантастических рассказов, проникнутых духом эпохи с ее интересом к науке и прогрессу. Хинд полагал, что лучшего кандидата на эту роль не найти. Герберт был в одном шаге от осуществления детской мечты: ему вновь выпал шанс сделаться настоящим писателем. Разумеется, он принял предложение и за считаные дни накропал маленькую повесть под названием «Похищенная бацилла», за которую довольный Хинд заплатил целых пять гиней. Повесть привлекла внимание Уильяма Эрнеста Хенли, управляющего «Нэшнл обсервер», и тот решил предоставить начинающему автору место на страницах своей газеты, рассудив, что он способен сочинять и более впечатляющие истории, если ему дадут развернуться. Мысль о сотрудничестве со столь уважаемым изданием, в котором как раз печатался с продолжением «Негр с „Нарцисса“» обожаемого им Конрада, привела Уэллса в восторг и одновременно до смерти напугала. На этот раз речь шла не о заметках или коротеньких рассказиках. Теперь его воображению разрешалось парить свободно и забираться так далеко, как мог позволить себе настоящий писатель.
Ожидание встречи с Хенли едва не обернулось для Уэллса нервным расстройством. Получив приглашение от легендарного управляющего «Обсервером», он перебрал множество сюжетов в поисках по-настоящему оригинального и увлекательного, но так и не сумел отыскать идеи, способной поразить воображение прославленного издателя. Аудиенция приближалась, а у писателя все еще не было подходящей истории. Тогда он догадался заглянуть в корзину и обнаружил, что она, с виду пустая, полна литературных замыслов. Подарок Меррика оказался рогом изобилия, из которого сыпались превосходные идеи. Этот образ может показаться поэтическим преувеличением, но он весьма точно отражает то, что происходило с Уэллсом всякий раз, когда он заглядывал в корзину: на дне ее, словно крупинки золота в речном иле, поблескивали бесценные сюжеты будущих романов. Словно Меррик, вручая гостю подарок, умышленно или случайно оставил в нем все свои фантазии, накопившиеся за несколько лет. Вспомнив, как он сожалел о том, что доктор Небогипфель не создал машины для путешествия в будущее, писатель решил, что пришло время исправить эту досадную оплошность, благо за время работы над статьями у него накопилось немало подходящего материала.
Зануда Небогипфель получил отставку, на его место пришел безымянный ученый, архетипическая фигура, воплощение самоотверженного исследователя и изобретателя своего времени. А чтобы мысль о перенесении в будущее не показалась читателям пустой детской фантазией, автор решил придать ей научного лоска, опираясь на собственные эссе для «Фортнайтли ревью», в которых время предлагалось рассматривать как четвертое измерение лишь на первый взгляд трехмерной вселенной. А чтобы эта гипотеза приобрела еще больший вес, главного героя следовало снабдить специальным устройством, позволявшим свободно перемещаться во временном потоке. Несколько лет назад состоялся процесс над американцем Генри Слейдом, выдававшим себя за медиума. Слейд не только общался с душами умерших, но и опускал в свой волшебный цилиндр морские раковины, а потом доставал их почти точные копии со спиралями, закрученными в другую сторону, как у отражения в зеркале, и утверждал, что в старом цилиндре скрыто окно, ведущее в четвертое измерение. К изумлению многих, на защиту медиума поднялось научное сообщество, в том числе профессор физики и астрономии Иоганн Цёлльнер, прямо заявлявший, что трехмерное строение мира обманчиво и четвертое измерение непременно должно существовать. Процесс произвел в Лондоне настоящую сенсацию, а если прибавить к нему придуманный математиком Чарльзом Хинтоном развернутый в пространстве четырехмерный гиперкуб, объединявший каждый момент своего существования, можно было смело утверждать, что идея четвертого измерения витала в воздухе и писатель лишь подхватил успевшую овладеть умами теорию. Никто толком не представлял, что являет собой это самое измерение, но все надеялись, что его вот-вот откроют. Знакомое трехмерное пространство давно казалось слишком серым и неуютным. И вдруг выяснилось, что у него есть другая сторона, таинственная и неизведанная, а все таинственное способно придать обыденности новый вкус, как хороший гарнир – куску пресного мяса. Четвертое измерение наполняло прозу жизни истинной магией: в нем наверняка творились чудеса, которые и не снились трехмерному миру. Усилия вновь образованного Лондонского общества физических исследований оставляли надежду, что тайна вот-вот будет раскрыта. С другой стороны, в студенческие годы Уэллсу приходилось чуть ли не каждый день участвовать в бесконечных диспутах о природе времени, которые затевали его товарищи. И вскоре две весьма туманные идеи соединились во вполне стройную научную теорию о том, что время – это и есть четвертое измерение, а стало быть, существует по тем же законам, что и три остальных.
Переступая порог кабинета Хенли, писатель уже ясно различая очертания будущего романа и был готов защищать свое пока еще не рожденное детище с убежденностью и пылкостью опытного проповедника. История путешествия во времени будет состоять из двух частей. В первой ученый представит свое изобретение гостям, среди них окажутся врач, судья, философ и какой-нибудь добропорядочный буржуа, и, чтобы сокрушить их недоверие, подробно расскажет о принципах, по которым новая машина функционирует. В отличие от книжек Жюля Верна, который тратил на описание фантастических изобретений столько страниц, будто сам безуспешно пытался поверить в их существование, рассказ о машине времени будет емким, лаконичным, с простыми и наглядными сравнениями. Мучить читателей абстрактными научными рассуждениями он не станет. «Все очень просто, – скажет изобретатель. – Пространство, как понимают его наши математики, имеет три измерения, которые называются длиной, шириной и высотой, и оно определяется относительно трех плоскостей, расположенных под прямым углом друг к другу». [10]10
Перевод К. Морозовой.
[Закрыть]
Однако способность человека перемещаться в этом трехмерном мире ограничена. Мы можем свободно менять свое положение по длине и ширине, но для того, чтобы преодолеть земное притяжение и подняться вверх, пришлось построить аэростат. До сих пор человек мог переноситься в другие эпохи лишь силой собственного воображения, и, чтобы сделать такое путешествие реальностью, понадобилось нечто вроде аэростата – устройство, способное отправить нас в будущее, ускорив ход времени, или в прошлое, повернув его вспять. Чтобы сделать свои объяснения более наглядными, ученый предлагает гостям представить барометр и самую обычную диаграмму, кривую погоды. Линия показывает колебания барометра. Вчера он стоял на определенной высоте, к вечеру упал, утром снова поднялся… Ртуть не нанесла этой линии ни в одном из общепринятых пространственных измерений. Но так же несомненно, что ее колебания абсолютно точно определяются нашей линией, и отсюда следует заключить, что такая линия была проведена в четвертом измерении – во времени.
Во второй части, после ухода гостей, ученый решит испытать свое изобретение и в память о судьбоносной встрече с Мерриком бесстрашно направит машину времени в бескрайний океан будущего. Все это Уэллс торопливо и немного сумбурно изложил издателю «Нэшнл обсервер». Хенли, широкоплечий гигант, с юных лет опиравшийся на костыль из-за неудачной операции и послуживший Стивенсону прототипом Джона Сильвера, скептически поморщился. Писать о будущем было слишком рискованно. В литературных кругах поговаривали, что сам Жюль Верн написал роман под названием «Париж в двадцатом веке», но его издатель Жюль Этцель отказался публиковать эту вещь, сославшись на то, что картина 1960 года, где преступников казнят разрядом тока и весь мир соединяет сеть «фотографического телеграфа», при помощи которого можно отправлять факсимиле документов на любые расстояния, получилась слишком наивной и беспредельно мрачной. Заглянуть в будущее пытался не один Верн. Многие литераторы принимались за эту тему и терпели фиаско. Уэллс не принял всерьез предостережений Хенли. Перегнувшись через стол, он пошел в контратаку, заявив, что любой человек мечтает заглянуть в будущее, а значит, для первого романа о нем рано или поздно найдется издатель.
Вот как вышло, что в 1893 году такое респектабельное издание, как «Нэшнл обсервер», начало печатать «Историю путешественника во времени». Увы, писателя ждал очередной удар: на середине публикации журнал продали, покупатель поменял управляющего, и новая метла безжалостно вымела прочь и самого Хенли, и незадачливого автора. Впрочем, с головой погрузиться в пучину отчаяния Уэллс не успел: Хенли оказался крепким орешком наподобие своего стивенсоновского двойника и тут же начал издавать собственный журнал «Нью ревью», на страницах которого нашлось место для путешественника во времени, а знаменитый Уильям Хейнеманн согласился выпустить роман в своем издательстве отдельной книгой.
Вдохновленный несгибаемым Хенли, Уэллс набрался мужества, чтобы как подобает завершить начатый роман. Но, как это уже не раз случалось, вмешалась судьба, на сей раз в довольно неприглядном обличье. Поддавшись на уговоры врачей, они с Джейн переехали за город в скромный пансион под названием «Семь дубов». За караваном тюков и баулов, который возглавляла бесценная реликвия – корзинка из ивовых прутьев, последовала и миссис Роббинс. Матушка Джейн, достигшая невиданных высот на непростом поприще кровопийцы, продолжала терзать молодую пару, не считаясь даже со здоровьем дочери, которая от несправедливых упреков сохла и бледнела на глазах. Миссис Роббинс, не нуждавшаяся ни в каких союзниках в своей борьбе против Уэллса, внезапно обрела поддержку в лице хозяйки пансиона, обнаружившей, что в комнате, которую она сдала почтенному семейству, поселились несмышленая девчонка и бесстыжий развратник, до сих пор не разведенный с первой женой. Борьба на два фронта не способствовала плодотворной работе. Между тем роман, к огромной радости автора, добрался до второй части, пришло время приступать к описанию будущего, под видом которого писатель планировал представить публике тонкую аллегорию современного общества со всеми его конфликтами и неурядицами. Наугад выбрав дату, достаточно далекую, чтобы проверить свои предположения in situ, [11]11
На месте (лат.).
[Закрыть]отважный путешественник направил машину прямиком в 802 701 год, не сомневаясь, что узрит торжество научного прогресса и человечество, достигшее духовного совершенства. При неровном свете парафиновой свечи под аккомпанемент хозяйкиных проклятий, которые августовский ветерок доносил со двора, Уэллс, спотыкаясь на каждом слове, сопровождал своего героя в путешествии по удивительному миру, похожему на райский сад. В довершение отрадной картины эдем населяли элои, дивные существа, в ходе многовековой эволюции преодолевшие все несовершенства человеческого рода, утонченные, благородные, прекрасные душой и телом. Познакомившись с элоями поближе, путешественник узнал, что они ведут безмятежное существование в гармонии с природой, без законов и правителей, не ведая ни болезней, ни голода, ни тяжелого труда. Не знают они и частной собственности: в их цветущем мире все общее, как в самых смелых утопиях просветителей. Будучи демиургом, добродушным и немного сентиментальным, Уэллс позволил изобретателю завести дружбу с элойкой по имени Веена: герой спас тонущую в реке красавицу, и с тех пор она ходила за ним по пятам, словно наивная маленькая девочка, завороженная отвагой и доблестью гостя из прошлого. Нежная и хрупкая, как фарфоровая кукла, прекрасная Веена непрестанно украшала изобретателя гирляндами, набивала его карманы цветами и всем своим видом выражала глубокую признательность, хоть и не могла поблагодарить чужака на своем языке, благозвучном и сладостном, но, на вкус англичанина, начисто лишенном экспрессии.
Создав столь идиллическую картину, писатель с присущей ему едкой иронией тут же принялся ее разрушать. Путешественнику хватило пары часов среди элоев, чтобы убедиться, что все не так просто: не знавшие ни телесных хворей, ни душевных терзаний, люди будущего погрязли в отупляющей праздности, их простодушный гедонизм граничил со слабоумием. Человечество превратилось в толпу жалких трутней, поскольку жизнь больше не требовала от них ни ума, ни отваги. В довершение всего машина времени куда-то пропала, и ее исчезновение навело изобретателя на мысль о том, что элои – не единственные обитатели тамошних мест. Рядом незримо присутствовал кто-то еще, кто-то достаточно сильный и умный, чтобы похитить машину и спрятать ее в гигантской статуе сфинкса. Англичанин не ошибся: в подземных глубинах обманчивого рая скрывались морлоки – злобные, уродливые твари, не выносившие солнечного света и привыкшие питаться человеческой плотью. Морлоки кормили элоев, но лишь затем, чтобы время от времени утаскивать кого-нибудь из них под землю и лакомиться их мясом. И все же, несмотря на достойные порицания кулинарные пристрастия, раса морлоков, как был вынужден признать путешественник, обладала достаточно развитым интеллектом, чтобы управлять машинами и строить разветвленные подземные туннели. Перепугавшись, что ему придется навсегда застрять в завтрашнем дне, изобретатель рискнул последовать примеру Энея, Орфея и Геракла, то есть спуститься в похожее на преисподнюю царство морлоков, чтобы найти свою машину; а отыскав ее, он, не медля и минуты, сбежал из будущего в еще более отдаленное будущее и очутился посреди унылой пустыни под антрацитовым небом. Окинув беглым взглядом новый мир, в котором было почти невозможно дышать из-за жгущего легкие разреженного воздуха, ученый обнаружил, что его населяют два вида живых существ: огромные белые бабочки с пронзительными голосами и гигантские крабы с чудовищными клешнями. Заинтригованный не столько судьбой человечества, от которого не осталось и следа, сколько участью самой земли, путешественник решил двигаться дальше. На следующей остановке, отдаленной от нашего мира на триста миллионов лет, его ждала темная, пустынная планета, почти переставшая вращаться вокруг остывающего Солнца. Снегопад лениво покрывал землю белым саваном, и вокруг не было слышно ни звука. Щебет птиц, блеяние овец, жужжание насекомых, лай собак – все, что составляло музыкальную партитуру старого мира, продолжало звучать лишь в воспоминаниях первопроходца. Увидев на морском берегу странное одинокое существо, опустившее щупальца в красноватую воду, путешественник понял, что видит собственное будущее, и, охваченный страхом вперемешку с глубокой печалью, поспешил вернуться в машину. Новоявленного властелина времени терзала невыносимая тоска. Мрачные картины будущего больше не волновали его воображение, отправляться в прошлое не было смысла, ибо все достижения человечества оказались бессмысленными, а значит, пора было возвращаться в эпоху, которой он принадлежал. Обратный путь изобретатель проделал с закрытыми глазами, ибо не желал видеть, как мир снова наполняется зеленью, как солнце светит все ярче, как заново вырастают дома, постепенно меняя размер и форму, в зависимости от человеческих возможностей и прихотей, и утешаться ложными картинами возрождения, и открыл их лишь в стенах собственной лаборатории. Один поворот рычага – и знакомый мир вновь сделался зримым и осязаемым. Услышав голоса и звон посуды, доносившиеся из столовой, ученый понял, что вернулся в четверг ровно через неделю после отбытия. Немного передохнув, он поспешил выйти к гостям, влекомый не только жаждой поделиться впечатлениями, но и аппетитным запахом мяса: в будущем ему поневоле приходилось придерживаться фруктовой диеты. Насытившись, путешественник во времени поведал гостям, напуганным его зверским аппетитом, смертельной бледностью, глубокими морщинами и странными пятнами на одежде, о своих приключениях. Разумеется, ему никто не поверил бы, если бы не белые цветы в карманах и плачевное состояние машины. В эпилоге Уэллс заставил рассказчика, одного из гостей, сделать обнадеживающий вывод: даже утратив разум и волю, человек способен сохранить благородство духа.
Увидев свет в мае 1895 года под названием «Машина времени», роман произвел настоящую сенсацию. До августа Хейнеманн напечатал тысячу пятьсот экземпляров в твердом переплете и семь тысяч в мягкой обложке. О книге говорили все, хотя и не то, что мог предположить автор. Уэллс полагал, что публика обратит внимание на злую и точную метафору капиталистического общества. Разве не очевидно, что морлоки – эволюционировавший рабочий класс, обреченный на тяжкий труд и невыносимую жизнь под землей, пока бездельники-аристократы наслаждаются солнцем. Чтобы встряхнуть общество, писатель сделал прекрасных и бесполезных, как последние Каролинги, элоев добычей для морлоков, страшных дикарей. Однако, к недоумению Уэллса, читателей захватила сама идея путешествий во времени. Но, как бы то ни было, книга, написанная в ужасных условиях без особой надежды, книга из сорока тысяч слов, которую собирались продавать в нагрузку к рекламному каталогу, открыла своему автору дорогу к славе или, по крайней мере, позволила к ней приблизиться. И это было куда больше, чем он мог ожидать, написав первое из сорока тысяч слов.
Сделавшись известным писателем, Уэллс первым делом сжег все экземпляры «Аргонавтов Хроноса», которые сумел разыскать, спеша уничтожить свидетельства своей первой неудачи, как преступник уничтожает следы преступления. Пусть все считают совершенный стиль «Машины времени» творением гения, а не результатом долгих терзаний и тяжелого труда. Потом он попытался наслаждаться славой, но это оказалось не так-то легко. Теперь Уэллс был не просто известным писателем, но известным писателем, обремененным заботой о большом семействе. И хотя после свадьбы они с Джейн переехали в домик с садом в Уокинге – среди шляпных корзинок миссис Уэллс, словно петушок среди кур, громоздилась ивовая корзинка, – писатель не мог позволить себе почивать на лаврах. Надо было продолжать писать, писать все, что угодно, любую чушь, лишь бы она продавалась.
Найти новый сюжет не составило труда. Уэллс выудил его со дна ивовой корзинки. Запустив в нее руку, он, будто фокусник кролика, извлек на свет божий очередной роман под названием «Чудесное посещение». Действие в нем происходило в затерявшейся среди болот деревушке Сиддерфорд жаркой и влажной августовской ночью, когда на землю сошел ангел. Местный викарий, будучи страстным орнитологом, отправился на охоту за таинственной птицей и успел выстрелить в нее из ружья, повредив ангельское крыло, прежде чем разобрался, в чем дело, и забрал посланника небес к себе, чтобы обработать его рану. Узнав своего гостя поближе, викарий убедился, что ангелы, несмотря на весьма необычный вид, существа милые и доброжелательные и у них есть чему поучиться.
Историю ангела, равно как и остров доктора Моро, Уэллс придумал не сам, однако он предпочитал считать это не плагиатом, а данью памяти выдающегося человека по имени Джозеф Меррик, который, как и предсказывал доктор Тривз, скончался от своей чудовищной болезни через два года после того памятного чаепития. Хирург увековечил память о Человеке-слоне по-своему, поместив его скелет в музее Королевской лондонской больницы. Уэллс оказался прав: Меррик действительно вошел в историю.
Благодаря «Машине времени» в историю вошел и сам писатель, по крайней мере, ему очень хотелось в это верить. Кто возьмет на себя смелость предсказать будущее? Разве что тот, у кого на чердаке спрятана машина времени.
Сумерки вступали в свои права, окрашивая все, что было в мире, медным цветом, и Уэллс, неподвижно сидящий за кухонным столом, казался скульптурой, вылепленной из теста. Писатель тряхнул головой, чтобы прогнать воспоминания о «Спикере» и его желчных критиках, и переключился на вечернюю почту. Оставалось надеяться, что очередная газетенка не прислала ему приглашение сделаться штатным предсказателем будущего. После «Машины времени» газетчики присвоили Уэллсу титул главного провидца, и с тех пор дня не проходило без предложения продемонстрировать свои способности.
Однако, распечатав конверт, Уэллс убедился, что на этот раз его звали не в предсказатели. Фирма «Путешествия во времени Мюррея» прислала литератору свой рекламный листок, к которому прилагалась визитка самого Гиллиама Мюррея и приглашение принять участие в третьей экспедиции в 2000 год. Сжав зубы, чтобы не выругаться вслух, Уэллс смял листок и яростно отбросил прочь, как незадолго до этого журнал.
Бумажный комок совершил полет по искривленной траектории и угодил в лицо человеку, которого вовсе не должно было быть в кухне. Уэллс воззрился на пришельца в крайнем изумлении. Элегантный молодой человек потирал щеку, ставшую мишенью для бумажного шарика, и качал головой, словно укоряя расшалившегося ребенка. Рядом с ним, чуть позади, стоял другой мужчина, несомненно, близкий родственник первого – столь схожи были их черты. Писатель уже собирался извиниться за досадную оплошность и заодно поинтересоваться у непрошеных гостей, какого дьявола они делают в его доме. Но незнакомец его опередил.
– Мистер Уэллс, я полагаю, – произнес он, направив на писателя пистолет.
