Текст книги "Принцесса Грамматика или Потомки древнего глагола"

Автор книги: Феликс Кривин

ПРАВОПИСАНИЕ ПРИСТАВОК

Чтобы ПРИдать чему-то новый смысл, необязательно ПРЕдать старый.

ВВОДНЫЕ СЛОВА

– К счастью, мы пришли…

Не подумайте, что мы пришли к счастью.

Там, куда мы пришли, ничего такого не было, но мы так долго шли и так устали в дороге, что когда наконец пришли, то вздохнули с облегчением:

– К счастью, мы пришли…

Все дело в этой запятой, которая отделила счастье от нас, превратила его в мало что значащее вводное слово. Может, совсем не то слово, которое в данном случае надо было сказать…

Может, не то. А может, и то. МОЖЕТ уже ничего не может, потому что означает не действие, а какую-то неопределенную вероятность. И здесь опять дело в запятой. Развелось этих запятых. И, главное, не знаешь, куда их ставить…

ГЛАВНОЕ тут вовсе не главное, это опять вводное слово. Отделилось от предложения с двух сторон, потому и считает себя главным. А в предложении оно не то что не главный, а даже не второстепенный член. Ввели его – оно и стоит. Можно и вывести без особого ущерба для смысла.

Выведешь – две запятые сэкономишь, которые нужнее в других местах. Хотя, по совести, и там лучше без них обойтись. Совесть-то ни при чем, СОВЕСТЬ здесь – опять же вводное слово, а значит, и без нее можно обойтись. Без СОВЕСТИ можно обойтись, если она всего лишь вводное слово.

– К несчастью, нам пора…

Да нет, никто не спешит к несчастью. Нам пора, к сожалению, хотя и к сожалению никто не спешит. С этими вводными словами никогда не знаешь, что по-настоящему, а что просто так, без чего можно обойтись, а без чего обойтись невозможно.

РОД СУЩЕСТВИТЕЛЬНОГО

Нельзя изменять своему роду. Кажется, немного изменил: всего только род, – а глядишь, уже и сам переменился. Только что ты бороздил моря, стараясь не сбиться с румба, – и вот уже ты в порту отплясываешь румбу. Только что ты скакал во весь опор – и вот уже тебе понадобилась опора. И ты сменил легкий и быстрый карьер на легкую и быструю карьеру…

Где он, прежний жар, прежний пыл?

Жара, пыль… Кваску бы испить да полежать в холодочке…

ПОЗИЦИЯ СЛОВА

Главное – четко определить свою позицию.

Сказать:

– Я – против.

Или:

– Я – за.

ЗА и ПРОТИВ… Простые предлоги, служебные слова… Но если позиция достаточно тверда, то и они могут стать главными членами предложения.

ПЕСНЯ ПРИЧАСТНОГО И ДЕЕПРИЧАСТНОГО ПРИСТАВОВ
из пьесы «Королевство от А до Я»

 
Мы здесь искореняем зло
И соблюдаем рьяно
Порядок букв,
Порядок слов
И вообще порядок.
Не понаслышке, а в лицо —
Вот так!
– Мы знаем каждое словцо
И знак.
И даже нам знаком секрет,
Как пишут слово «винегрет»,
Что нужно ставить, а что нет
Перед союзом «как».
 
 
ДРУЖНО: Потому что все мы к этому причастны,
И причастны, и деепричастны,
Как же можем мы смотреть безучастно
На ошибки в словах и делах!
 
 
И не составит нам труда
С отвагой и сноровкой,
Когда прикажут
И когда
Подскажет обстановка,
Удвоить в слове букву эн —
Вот так!
– Оставить эн без перемен —
Пустяк!
И каждому открыть секрет,
Как пишут слово «винегрет»,
Что нужно ставить, а что нет
Перед союзом «как».
 
 
ДРУЖНО: Потому что все мы к этому причастны,
И причастны и деепричастны,
Как же можем мы смотреть безучастно
На ошибки в словах и делах!
 

Страна Междометия

МОЖНО ЛИ БЫТЬ НА ВОСЬМОМ НЕБЕ?

В некоторой книге, где растут на дереве фиги, посреди страницы, которой правят царь и царица, жили-были у этих царя с царицей три сына. Первый был, можно сказать, семи пядей во лбу, второй восьми, а третий шести – можно было бы сказать, но так говорить не принято. И не принято иметь во лбу больше или меньше семи пядей, – если ты, конечно, умный человек. А если ты не умный человек, то никто тебе твоих пядей считать не станет.

И были эти три сына похожи друг на друга как две капли воды… Обидно, конечно. Три сына, а похожи как две капли воды. Куда, спрашивается, девалась еще одна капля? Почему бы трем сыновьям не быть похожими как три капли воды?

Оказывается, так нельзя. Можно быть похожим лишь как две капли воды, и ни на каплю больше или меньше.

Ну, да ладно, важны ведь не капли эти самые, а сыновья, а их-то было не двое, а трое. Вот что главное.

Когда родился первый сын, царь с царицей были, можно сказать, на седьмом небе. И когда родился второй, и когда родился третий, они снова были на седьмом небе… Ни на шестом, ни на восьмом небе им побывать так и не удалось, потому что в этой книге действовал строгий закон: радоваться радуйся, но не выше и не ниже седьмого неба.

Когда сыновья выросли, они выглядели на все сто и выглядели бы на все двести, но на двести выглядеть было нельзя. И на девяносто выглядеть было нельзя. Только на все сто – ни больше ни меньше.

Увидев таких красивых и умных сыновей, придворные согнулись в три погибели и наговорили с три короба комплиментов. Они бы согнулись в четыре погибели и наговорили с четыре короба комплиментов, но так низко здесь никто не кланялся и никто так много не говорил.

– Опять двадцать пять! – сказал царь, потому что опять всегда двадцать пять, а не двадцать шесть и не двадцать четыре. – И когда я вас отучу от этого подхалимства и чинопочитания? Ну, хорошие дети, но зачем же говорить им об этом в глаза?

– У нас всегда так: о хорошем в глаза, о плохом – за глаза, – поддала жару царица.

А сыновья высказались еще более решительно:

– Всыпать им по второе число и прогнать в четыре шеи на все три стороны!

И сразу все увидели, что сыновья выглядят не на все сто и что у них не по семи пядей во лбу, а гораздо меньше. Потому что им было неизвестно, что всыпать можно только по первое число, прогнать только в три шеи и только на все четыре стороны. Да и вообще таких грубых выражений человек семи пядей не станет употреблять: он будет говорить и грамотно, и культурно.

Вот и вся сказка, рассказанная, правда, с пятого на десятое, потому что с десятого на двадцатое было бы слишком коротко, а со второго на пятое – слишком длинно.

ИДУЩИЕ

Дождь идет.

Снег идет.

Идет по земле молва.

Споры идут.

Разговоры.

А кого несут?

Вздор несут.

Чушь несут.

Ахинею, ерунду, галиматью, околесицу.

Все настоящее, истинное не ждет, когда его понесут, оно идет само, даже если ног не имеет.

Об этом приходится помнить, потому что годы – идут.

Жизнь идет, и не остановить идущего времени.

КОГДА СЛОВА ВЫХОДЯТ В ЛЮДИ

Какой я был ДУБ, когда зеленел на опушке леса, когда стоял у дороги, подпирая высокие небеса! Каждое слово в языке что-то значит, и у меня тоже было высокое, благородное значение. Я обозначал ДУБ, и мне казалось, что это я зеленею в лесу, развесисто стою у дороги и окунаю листья в прозрачную синеву.

Разве это плохое значение? Но мне захотелось выйти в люди, обозначать что-нибудь человеческое, потому что ЧЕЛОВЕК, я слышал, самое высокое понятие на земле.

Теперь я обозначаю человека, но это не приносит мне радости…

Когда я впервые начал обозначать человека, какой-то ЛОПУХ, который тогда уже обозначал человека, сказал мне:

– Эх ты, ДУБ! Не брался бы за то, в чем не смыслишь. Я, например, пока обозначал растение, был вполне приличным литературным словом, а теперь я кто? Грубое слово, просторечное. Хорошего человека таким словом не назовут.

Подошли другие, в прошлом приличные слова, которые, став обозначать человека, утратили свое былое приличие.

– Я когда-то обозначал шляпу, – сказал некий ШЛЯПА. – Эх, если б вы видели, какую я шляпу обозначал!

– А я обозначал размазню, – вздохнул РАЗМАЗНЯ. – Кашу такую, довольно питательную.

– А я тюфяк, – вспомнил ТЮФЯК.

Да, все мы когда-то обозначали что-то хорошее, приличное, по крайней мере… А с тех пор как стали человека обозначать…

– Неужели нельзя было назвать ЧУРБАНОМ умного человека? – сокрушается ЧУРБАН, мой теперешний родственник по значению.

Наивный он, ЧУРБАН. Уж на что, кажется, я ДУБ, а кого я обозначаю? И это при моем основном развесистом, цветущем значении!

Все мы идем в люди. И даже выходим в люди. Но в какие люди мы выходим – вот о чем стоит задуматься!

– Стоит, стоит задуматься, – пытается задуматься ПЕНЬ, мой теперешний родственник по значению.

КАРЬЕРА СЛОВА

Давно ли хваткое слово ЗАЧИТАТЬ промышляло по чужим книжным полкам, одалживало книги на вечное отдавание – и вдруг…

– А сейчас предлагаем зачитать отзывы оппонентов…

Можете не волноваться: отзывы никто не украдет. Их не зачитают в том смысле, в каком зачитывали, бывало, чужие книги. Отзывы просто-напросто огласят, то есть, прочитают громко и выразительно. Одним словом, зачитают. Одни зачитают, другие заслушают.

Все дело в этой приставке ЗА-, которая в свое время совратила благородное слово ЧИТАТЬ на кривую дорожку, приучила книги не столько читать, сколько зачитывать, то есть, попросту говоря, воровать. Вот она-то и повела его дальше, и не куда-нибудь, а на высокую трибуну, на ученую кафедру, где зачитывают не потихоньку, не тайком, а открыто, громко, во всеуслышание. Да еще награждаются за это аплодисментами, дипломами, учеными степенями.

А что толку? Привыкнешь ЗАЧИТЫВАТЬ – отвыкнешь ЧИТАТЬ, привыкнешь ЗАСЛУШИВАТЬ – отучишься СЛУШАТЬ.

РАБОТА И ТРУД

Пчелы трудятся. Муравьи трудятся.

А лошадь – работает. Только работает. Как будто работа – это не труд, а труд – это не работа.

Но о лошади никто не скажет, что лошадь трудится. И о собаке не скажет. О собаке принято говорить, что она служит.

Такое у них разделение труда: одни работают, другие трудятся, а третьи просто служат.

И это, конечно, большое облегчение. Тот, кто трудится, может не работать, тот, кто работает, может не трудиться…

Ну, а тот, кто не трудится и не работает, должен служить.

Хотя бы примером служить, как нужно трудиться и работать.

ОДНОФАМИЛЬЦЫ

– Не буду говорить о себе, но моя однофамилица… может, слыхали – Кошка? – большая специалистка по части ныряния. Она под водой – как я, допустим, на суше.

– А как ты на суше? Целыми днями спишь… – дальше Бык промычал что-то нечленораздельное, но обидное. – А если уж говорить об однофамильцах, то мой, если хочешь знать, держит на реке полмоста.

– Полмоста! – ахнул Барашек. Он вспомнил своих однофамильцев, которые бегали по реке, и других, которые плавали в небе, и ему стало стыдно за них.

– Моя однофамилица якорем работает. Поднимает тяжелые предметы со дна, лодки удерживает, чтоб не уплыли. И все время в воде – представляете? Кошка, а все время в воде.

– Была бы она Быком, она бы настоялась на воде. Не мной, конечно, а моим однофамильцем. – Бык промычал что-то нечленораздельное, но одобрительное. – Подержала б на себе полмоста!

– Полмоста! – ахнул Барашек. Но про своих однофамильцев – промолчал.

И тут подлетела никому не знакомая птичка.

– Полмоста держат! Предметы поднимают со дна! А для кого они все это делают?

– Ну? – спросил Бык.

– Для моей однофамилицы… Галочка – может, слыхали? Так вот, все это делают для нее. Сделают – и поставят Галочку. Еще сделают – и опять Галочку поставят.

– My, знаешь! – когда Бык нервничал, у него «ну» звучало, как «му». – My, знаешь! Ради какой-то Галочки держать на себе полмоста?

– Нырять под воду! – возмутилась Кошка.

И Барашек решился: эх, была не была!

– А бегать по реке волнами? А плыть по небу облаками? И все это ради какой-то – извините! – Галочки?

– Не какой-то!

Барашек уже не мог остановиться:

– Тут, понимаете, мосты держат, ныряют под воду, по небу плывут, и все это для чего?

– Для Галочки, – сказала птичка Галочка.

Тут-то Кошка и ухватила ее за хвост.

– Вот я тебя за такие слова… для Галочки… Съем – и поставлю Галочку.

– Ты лучше так поставь… Не ешь, а поставь, что съела…

– My, знаешь! – возмутился Бык. – Заниматься очковтирательством… В то время как наши однофамильцы держат мосты, покоряют дны… верней, дна…

Пока они втроем упражнялись в склонении, птичка Галочка улетела.

ПОЧЕМУ ДИКОБРАЗА НАЗВАЛИ ДИКОБРАЗОМ?

Дикобраза назвали Дикобразом, словно хотели подчеркнуть, что образ у него какой-то дикий, нецивилизованный. У остальных зверей цивилизованный, а у него – нецивилизованный. Вроде бы он самый дикий из всех зверей.

Ну, хорошо, пускай он дикий, но он, по крайней мере, не хищный, как некоторые. Как, например, Волк или Тигр. Его и относят-то к отряду грызунов, отряду совсем не страшному, хотя, возможно, и дикому. Бобры у нас тоже относятся к отряду грызунов, так что же, их, замечательных строителей, тоже считать дикими? Вот это уж дикость действительно – так считать!

Почему же Дикобраза назвали Дикобразом? Может, потому, что он покрыт иголками? Но разве только Дикобраз покрыт иголками? Многие животные покрыты иголками – надо же как-то обороняться! Те, кто нападает, а не обороняется, вооружены не иголками, а клыками и когтями. А Дикобраз вооружен только иголками: тридцать тысяч иголок, но ни одна не служит для нападения, а все – исключительно для защиты.

Да, не тех называют дикими, кого бы следовало называть. Карликовую антилопу назвали Дикдик, – вроде бы она вдвойне дикая. А сколько в ней этой дикости? Каких-то три килограмма. А в Тигре триста. Больше в сто раз. Вот кого надо было назвать Дикдик, и даже не Дикдик, а Дикдикдик, сто раз Дик…

Хотя, конечно, дело не в названии. Если всех животных знать только по названиям, то, чего доброго, можно испугаться безобидного Кускуса из отряда сумчатых. И пока мы будем пугаться Кускуса, нас укусит тот, кого не называют Кускусом, но кто по своему поведению самый настоящий Кускус.

Дикобраз нас не укусит. И Дикдик нас не укусит. И даже Кускус нас не укусит…

А Ласка может и укусить, несмотря на свое ласковое название.

НЕТ НИГДЕ КРОКОДИЛОВА

Очень хочется встретить человека по фамилии Гиппопотамов. Африкан Африканович Гиппопотамов. Звучит?

– А, Африкан Африканыч! Мы с Жирафовым вас как раз вспоминали. Вы случайно не видели Крокодилова?

Не видели. Крокодилова у нас днем с огнем не найдешь. И Жирафова тоже.

Медведева – пожалуйста. Волкова и Зайцева – сколько угодно. Козлова, Баранова, Быкова – кого у нас только нет!

Вот его, Крокодилова, и нет.

И Жирафова тоже.

Жаль, конечно. Хотя Кошкин тоже неплохо звучит, но Леопардов – как-то внушительней. Или Кашалотов, если в открытом море.

Так что извини, Африкан Африканыч, Крокодилова мы тебе не наДдем. Это, может, у вас в Африке Крокодиловыми хоть пруд пруди (и даже Жирафовыми, хотя ими прудить не так удобно, как Крокодиловыми), но зато у вас простого Медведева с огнем не сыщешь. Да что Медведева – Кошкина с огнем не сыщешь! Мышкина с огнем не сыщешь!

Хотя, может быть, Носороговых у вас – больше, чем у нас Носовых и Роговых вместе взятых,

КОГО МЫ ВЫСИЖИВАЕМ?

Все просто, когда живешь в лесу: если ты Волк – жена у тебя Волчица, если Медведь – Медведица. Одна, как говорится, фамилия, одна семья.

Но стоит одомашниться, зажить, так сказать, одним домом – не норой, не дуплом, не берлогой, а именно домом, – и сразу семья уже не семья и фамилия уже не фамилия.

Допустим, вы – Баран. Почему бы и жене вашей не быть Баранихой? Так нет, она, видите ли, Овца, ей непременно нужно подчеркнуть, что она от вас не зависит. А если вы Кабан, то жена у вас – Свинья. Интеллигентские штучки. Каждый старается утвердить себя, а когда каждый утверждает себя, кто же тогда семью утверждает?

Волк и Волчица утверждают семью, так их считают дикими животными. И Медведя с Медведицей, и Тигра с Тигрицей, и даже Зайца с Зайчихой считают дикими животными. Потому что домашние, цивилизованные животные предпочитают семье личную свободу. К примеру, муж у вас Бык – так вы что ж, не можете быть Коровой? Почему вы должны ему себя подчинять? Он работает на транспорте, вы на молочной ферме, еще неизвестно, кто из вас нужней. Поэтому он Бык, а вы, в отличие от него, Корова.

Плохо только, что дети у вас какие-то непонятные: телята. Не бычата, не коровята – ни в мать, ни в отца. А у Свиньи с Кабаном – поросята, тоже полная неожиданность.

Курица жаловалась:

– Уж как я своих высиживала, как над ними квохтала… Думала, курчата вылупятся, а вылупились цыплята… А муж о петушонке мечтал. До сих пор сердится, что не высидела ему петушонка.

Как же, высидишь его, петушонка! Какая-нибудь Ворона – и та высидит себе вороненка, несчастная Галка – и та высидит галчонка, – хотя им даже негде высиживать. А тут – все условия: и специальный насест, и благоустроенный курятник со всеми, можно сказать, удобствами, – а кого мы высиживаем? Стыдно сказать: цыплят! Как будто их, простите, цапли высиживают.

Да, у домашних животных свои проблемы. С одной стороны, хорошо, что нет прежней дикости, что никто ни от кого не зависит. Но, с другой стороны: как же тогда семья? Какая это семья, если никто ни от кого не зависит?

Всякий раз приходится волноваться: вырастет ли из ягненка баран? А если не вырастет баран, то что же тогда из него вырастет?

РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ

Если вы ДРОЖМЯ ДРОЖИТЕ, то вы не можете ДРОЖМЯ РЕВЕТЬ, а если РЕВМЯ РЕВЕТЕ, то не можете РЕВМЯ ПЛАКАТЬ. Вы можете ПЛАЧМЯ ПЛАКАТЬ. А если ЛИТЬ слезы, то, конечно, ЛИВМЯ, а не, допустим, ТОРЧМЯ. ТОРЧМЯ можно только ТОРЧАТЬ. Не СТОЯТЬ, не ЛЕЖАТЬ, а только ТОРЧАТЬ. (Когда вам захочется постоять, вы СТОЙТЕ СТОЙМЯ, а когда полежать – ЛЕЖМЯ ЛЕЖИТЕ).

Такие они, эти наречия на – МЯ: они признают только родственные отношения. И это в тексте, где каждое слово трудится ради общего смысла!

Некоторые глаголы никак не могут удержаться, чтоб не пристроить возле себя родственника. Глагол скажет: «Сидеть!», а родственник подхватит: «Сидмя сидеть!» И – ничего своего. Примкнет – и больше с него не спрашивайте. Так можно всю жизнь примыкать и за всю жизнь не высказать ни одной собственной мысли.

Какой-нибудь самоотверженный глагол ГОРИТ на работе, а при нем уже кто-то ГОРМЯ ГОРИТ. То есть не горит, а только примыкает к горению. И это родственник глагола ГОРЕТЬ! Такой глагол, а не удержался, чтоб не пристроить рядом с собой родственника!

Грамматики объясняют, что это, мол, пережитки старых форм. Такие пережитки кого хочешь переживут да еще потом примкнут к его светлой памяти: мы ГОРМЯ ГОРЕЛИ, СТОЙМЯ СТОЯЛИ…

Гнать их надо гонмя, чтоб их здесь видмя не видели, слышмя не слышали!

ЛЮБОЙ, КАЖДЫЙ И ВСЯКИЙ

В некоторой книге, где растут на дереве фиги, посреди страницы, которой правят царь и царица, жили-были три друга-местоимения: ЛЮБОЙ, КАЖДЫЙ и ВСЯКИЙ. Такие были друзья, что каждое дело, всякое дело, любое дело делали сообща, во всяком вопросе, в каждом вопросе, в любом вопросе имели общую точку зрения. Потому что они были не только друзья, но и синонимы, а для слов это очень важно.

Стоило ЛЮБОМУ куда-то отлучиться, и уже КАЖДЫЙ и ВСЯКИЙ начинали испытывать беспокойство. А если ВСЯКИЙ пропадал на какое-то время, то испытывали беспокойство КАЖДЫЙ и ЛЮБОЙ.

Однажды, когда ВСЯКИЙ и ЛЮБОЙ волновались по поводу того, что КАЖДЫЙ где-то ходит, ВСЯКИЙ, поволновавшись, сказал:

– Без КАЖДОГО можно обойтись.

– Ну что ты! – запротестовал ЛЮБОЙ. – Как можно обойтись без КАЖДОГО?

– Во всякое время!

– В любое время?

– Вот именно. Можно обойтись во всякое время, в любое время, но только не в каждое время, потому что так не говорят.

– Неужели не говорят? – огорчился ЛЮБОЙ. Он привык, что там, где годятся ЛЮБОЙ и ВСЯКИЙ, годится и КАЖДЫЙ. А тут вдруг получается, что не КАЖДЫЙ, а только ВСЯКИЙ И ЛЮБОЙ.

А ведь они считали, что в каждом тексте, в любом тексте, во всяком тексте могут друг за друга постоять, как это бывает у синонимов. А оказывается, КАЖДЫЙ не готов за своих собратьев постоять, как они готовы за КАЖДОГО.

Но тут пришел КАЖДЫЙ, и все опять было хорошо. Не каждую дружбу легко разрушить. Прошло время, и куда-то отлучился ЛЮБОЙ, а КАЖДЫЙ и ВСЯКИЙ волновались по этому поводу. И, поволновавшись, ВСЯКИЙ сказал:

– Стоит ли волноваться всякий раз?

– Каждый раз?

– Обрати внимание, – сказал ВСЯКИЙ, – можно сказать «всякий раз», можно сказать «каждый раз», но «любой раз» сказать нельзя, потому что это будет неправильно.

– Неужели неправильно? – удивился КАЖДЫЙ. Он привык, что там, где правильно каждое и всякое, там правильно и любое.

Но оказалось, что это не так. Оказалось, что ЛЮБОЙ не способен на то, на что способны КАЖДЫЙ и ВСЯКИЙ.

– Видно, каждому свое, – вздохнул КАЖДЫЙ.

– Вот именно. КАЖДОМУ свое, ВСЯКОМУ свое, но только не ЛЮБОМУ свое, потому что это будет неправильно.

Но тут появился ЛЮБОЙ, и опять все было не свое, а общее. Любая мелочь, каждая мелочь, всякая мелочь, не говоря уже об общих больших делах.

И все же что-то осталось. В глубине души у ЛЮБОГО и КАЖДОГО что-то осталось… Потому что если ВСЯКИЙ начинает искать изъяны у КАЖДОГО и ЛЮБОГО, то изъяны рано или поздно появятся.

Это понимает КАЖДЫЙ.

Это понимает ЛЮБОЙ.

И даже ВСЯКИЙ понимает, хотя виду, может быть, не показывает.