Текст книги "Принцесса Грамматика или Потомки древнего глагола"
Автор книги: Феликс Кривин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)
БОЛЬШАЯ ФОРТУНАТОВСКАЯ
Фортунатовская улица короче своего названия: на ней всего тридцать пять домов. У первого номера, на углу Фортунатовской и Лечебной, – стол с двумя скамейками для любителей шахмат и домино, а также вечерних посиделок. Черемуха. Неужели это Москва 1980 года? В современном городе так легко забыть, что Черемушки происходят от черемухи…
Фортунатовская улица – словно продолжение расположенного неподалеку Измайловского парка. Самый старенький дом – самый маленький, одноэтажный, но его возвышает одно обстоятельство: в домике помещается конструкторское бюро.
Большинство домов – жилые. На Фортунатовской улице хорошо жить. Пройдя ее из конца в конец, я встретил только одну машину, да и то вросшую в землю, с отвинченными фарами и всем, что удалось унести.
Есть на Фортунатовской улице и завод, но какой! Завод «Малыш», выпускающий игрушки. А по соседству с ним – чтоб сразу уж все развлечения! – улица Зверинецкая…
Да, на Фортунатовской улице хорошо жить. Особенно если вспоминать, что Фортунатов был создателем Московской лингвистической школы. Он дал имя Москвы целой лингвистической школе, почему бы Москве не дать его имя одной, пусть даже небольшой, своей улице? И почему бы за этими столиками под черемухами не собираться нашим языковедам, как собирались их коллеги на квартире у Фортунатова? Тогда у него была квартира, а теперь – целая улица…
Нет, это улица не его. И название ее – в честь друтого Фортунатова. Инженера, принимавшего участие в застройке этого района.
Хороший был инженер. И район он построил хороший. Так что за улицу беспокоиться нечего – она носит достойное имя.
Но немножко обидно за Филиппа Федоровича Фортунатова: такая маленькая улочка – и та не его.
И все же у него есть улица. Она проложена им в отечественном языкознании, по ней идут его ученики, она тянется уже сто лет и еще неизвестно, сколько будет тянуться…
НАСЛЕДИЕ БОДУЭНА
Нет, немилостивой была судьба к Бодуэну. Больше семи лет отдал он работе над словарем Даля, дополнял его, уточнял и ничего этим не заслужил, кроме неприятностей. Реакционная критика не могла ему простить прогрессивных политических взглядов, нашедших свое отражение в работе над словарем, и обвинила его в том, что он «испортил» Даля.
Добрая слава лежит, худая слава бежит. И добежала эта слава от реакционных критиков до прогрессивных издателей, спустя почти двадцать лет работавших над новым изданием «Словаря». Не помогло даже вмешательство Горького («Не вижу – почему нужно исключить Бодуэна де Куртенэ?»), и словарь вышел в неисправленном виде. «Самое обидное, что та же история повторилась совсем недавно, при повторном переиздании», – высказывалось в печати сожаление спустя еще двадцать лет. Его можно повторить и сейчас, спустя еще двадцать лет, когда осуществляется новое переиздание «Словаря» Даля.
Добрая слава лежит, худая слава бежит. Никто уже и не помнит толком, в чем она состоит, эта слава, но где-то маячит в памяти: что-то такое было… Проверять, поднимать архивы, какие-то книжки читать… Давайте лучше воздержимся. Воздержавшуюся голову меч не сечет.
И выходит «Словарь» Даля опять и опять, игнорируя семилетнюю работу Бодуэна…
Бодуэну всегда не везло. Уже через много лет после его смерти одна из бомб второй мировой войны угодила в Бодуэна, вернее, в то, что осталось от него на земле: во время бомбежки уничтожена библиотека немецкого языковеда М. Фасмера. Погибли рукописи Фасмера, которые ему потом пришлось много лет восстанавливать, а вместе с ними погиб архив Бодуэна де Куртенэ, вернее, остаток архива, хранителем которого являлся Фасмер. (Часть архива погибла еще во время переезда Бодуэна в Варшаву, «…достойно внимания, – пишет А. А. Леонтьев, – что при этом пропало все наиболее ценное в научном отношении, следовательно, расхищение велось людьми, сведущими в филологии»).
Богатейшее наследие потомка французских королей, польского и русского ученого, погибло в Германии, в которой оно нашло приют в самое неподходящее время.
Архив Бодуэна де Куртенэ, рукопись многотомного «Этимологического словаря русского языка» Фасмера… Бомба упала в Германии, но она уничтожила кусочек России…
ГОДЫ
Самый неблагоприятный год не может быть окончательно неблагоприятным. Такова уж этимология, таково происхождение слова ГОД.
Когда-то ГОД означал: желаемое, благоприятное время.
И не потому, что раньше не было трудных лет, их было побольше, чем сейчас, но, как видно, по тем временам, они считались благоприятными. Тем более, что ведь ГОД состоял из НЕДЕЛЬ, то есть, из таких дней, когда ничего НЕ ДЕЛАЛИ. А складывались ГОДЫ в ВЕКА, которые обозначали силу, здоровье. Отсюда и ЧЕЛОВЕК пошел: от силы, здоровья. Первоначально человек был задуман как здоровый человек.
Вот потому-то ГОДЫ и считались благоприятными. И о них говорили:
– Плохой год, но благоприятный.
– Ужасный год, но благоприятный.
Это уже потом, когда стало полегче жить, появились неблагоприятные годы. А раньше, по тем временам, все годы считались благоприятными.
Беспросветными, но благоприятными.
Безысходными, но благоприятными.
И даже ПОГОДЫ были хорошими, потому что у них в корне – ГОД, то есть желаемое, благоприятное время.
РАЗВИЛКА ВО ВРЕМЕНИ
У фантастов есть понятие: развилка во времени. Это два будущих при одном настоящем. В действительности у человека будущих значительно больше, и его поведение в настоящем не что иное, как выбор будущего. Из всех этих будущих осуществляется только одно, а остальные навсегда останутся неосуществленными. Но это хорошо, что они есть – хотя бы в возможности. Чувствуешь себя увереннее, зная, что от тебя зависит выбор.
Если он от тебя зависит…
Что может быть несчастней будущего, которое никогда не станет настоящим, навек останется недоступным, как недоступен уходящий от нас горизонт?
Слово война этимологически родственно слову вина. Это непременно чья-то вина, если у человека отнято будущее…
Язык, давший бессмертие смертному человеку, помогает ему ступить за горизонт, за ту черту, за которой – но чьей-то вине или по войне – его присутствие на земле переходит в его отсутствие. Но с тех пор как существует членораздельная речь, членораздельная мысль, его отсутствие не будет таким пустым и безнадежным. Все на земле умирало бесследно, пока не появился язык, преодолевший границы смерти…
И прошлое – самое далекое – живет. Прочитанное сегодня, оно в нашем настоящем живет, и на его закрытых глазах рождается будущее…
Впрочем, для прошлого в этом не много радости. Потому что ни радоваться, ни печалиться прошлое не умеет…
Потебня рассказывает о пятилетнем Алеше, который, когда ему очень не хотелось уезжать из Харькова, воскликнул:
– Бедный Харьков!
Это очень по-детски, но не только по-детски. Просто взрослые умеют скрывать свои чувства. Они боятся показаться нескромными и потому не высказывают вслух сожаления о городе, который остается без них, о жизни, которая остается без них… Бедная жизнь! Как она будет без них?
ЛЕКЦИЯ О ПОТЕБНЕ
В актовом зале Харьковского университета перед началом публичной лекции профессора Овсяннико-Куликовского распространилась весть о смерти профессора Потебни. Ее пытались скрыть от лектора, ученика Потебни, чтобы не испортить ему публичную лекцию, но плохую весть разве удержишь?
Дмитрий Николаевич Овсяннико-Куликовский начал свою публичную лекцию. Тема ее была далекой от того, что сейчас переполняло зал, тема была даже несколько отвлеченной… Но за ней все время стоял конкретный человек. Тот, единственный, неповторимый человек… Каждый человек неповторим, но одних повторять не хочется, других повторять необязательно, а есть такие, неповторимость которых ощущается как личная боль даже людьми незнакомыми и чужими.
Он пришел в этот университет в 1851 году, а сейчас был 91-й. Сорок лет – это много даже для университета, а для человека – это целая жизнь… Но понадобится еще тридцать лет, прежде чем к Потебне придет настоящее признание… И тогда о нем заговорят люди, далекие от его науки, но близкие ему в чем-то более важном… «…человека характеризует не знание истины, а стремление, любовь к ней, убеждение в ее бытии». «Истина, добро, красота входят узкими вратами…» – и это сближает входящих в эти врата…
Лекция была о другом, но мысли эти в ней ощущались. И, может быть, они вдохновили впоследствии лектора на трехтомный труд под названием «История русской интеллигенции», – вдохновили те, еще недавно живые, а сегодня ушедшие, ставшие мыслью…
Русские интеллигенты… Откуда в них эта способность – уходя в иной мир, оставлять на земле свою душу, передавать ее живущим как эстафету негаснущего огня? Продолжаться – в помыслах и делах живых, в их борьбе, в их страданиях?.. Слово интеллигенция вошло в русский язык в 60-х годах прошлого века, но, еще не называясь никак, русская интеллигенция достаточно себя зарекомендовала. А начавши так называться, попала в европейские словари в качестве особого понятия: «Русская интеллигенция».
Потебня, Фортунатов, Шахматов…
Все они умерли на рассвете, почти в один и тот же час…
Почему люди чаще умирают на рассвете?
Они умирают на рассвете нового дня, чтобы хоть одной ногой ступить в этот день. В этот будущий день. Уходя в прошлое, хоть одной ногой ступить в будущее…
СТО ЛЕТ ФОРТУНАТОВА
Сто лет – с 1814 по 1914 – вместили в себе две жизни и одну мечту. В 1814 году родился Федор Николаевич Фортунатов, мечтавший стать ученым-филологом и ради этого окончивший тринадцати лет гимназию и девятнадцати – университет со степенью кандидата… Но от этой мечты пришлось отказаться. Мечту отца осуществил его сын – Филипп Федорович Фортунатов, замечательный лингвист, основатель Московской лингвистической школы.
«Жаль, что этот глубокомысленный ученый не печатает всех своих трудов, – сожалел академик И. В. Ягич, – по статьям его непосредственных учеников видно, что лингвистические воззрения Фортунатова, известные из вторых рук, могли бы во многом дополнить и поправить выводы западноевропейской науки».
Он печатал меньше, чем знал. Другие печатают больше, чем знают.
Он добился больших успехов в области сравнительно-исторического языкознания, но после его смерти они не получили развития – в условиях господства «нового учения о языке». А тем временем западноевропейская наука ушла вперед, и достижения Фортунатова оказались пройденным этапом.
Но он не знал этого. Он умер в 1914 году – в разгаре борьбы за реформу русской орфографии, в разгаре многих незавершенных работ, умер счастливым человеком…
Только в сыне фортуна улыбнулась отцу.
Хоть раз в сто лет, но все-таки она улыбается.
РЯДОМ С ПРОШЛЫМ
Четверть века не входил я в класс к моим ученикам, четверть века не внушал им от имени великой нашей Науки, что переносить нужно по слогам, что безударные гласные проверяются ударением, что приставки ПРЕ– и ПРИ– различают не по звучанию, а по значению, как очень многое в нашей жизни.
Прилагательное оглушительная прилагается к существительному тишина, несмотря на явное смысловое противоречие. Но это его не смущает. Отказавшись от одного смысла, прилагательное рождает новый, неожиданный смысл. ОГЛУШИТЕЛЬНАЯ ТИШИНА… Это самая тихая тишина. И именно эту, высшую степень тишины передает громоподобное прилагательное оглушительная…
Может быть, это было интересно моим ученикам…
Прилагаясь вопреки смыслу, прилагательное создает новый смысл, который зачастую богаче и глубже обычного. Поэтому прилагательные так охотно прилагаются к разным словам. В этом, в сущности, и заключается жизнь слова – в его способности приспосабливаться к различным контекстам и выступать в самых различных значениях. Особенно это относится к прилагательным, которым на роду написано прилагаться к другим словам и даже согласовываться с ними…
Но встречаются прилагательные, которые не желают приспосабливаться к различным контекстам, а прилагаются к одному-двум словам, не более. Например, прилагательное «посажёный». Или «названый». Посажёным бывает либо отец, либо мать, названым – либо брат, либо сестра…
Верность первоначальному смыслу. Можно ее осуждать, называть неумением жить, нежеланием считаться с другими контекстами, с новыми контекстами, которые нам предлагает время. Но ее можно понять…
Я возвращаюсь к своему первоначальному смыслу, к своему далекому контексту, со времени которого прошло четверть века. За это время немало произошло перемен. «По-прежнему» стали писать через черточку, а раньше писали слитно. «Не хватает» пишут только раздельно, а когда-то писали и слитно (в значении «недостает»).
Только в своей жизни заметны расстояния, а в прежних жизнях они незаметны. И за эти четверть века я нисколько не удалился от Востокова и Буслаева, от Шахматова и Бодуэна де Куртенэ. Каким бы далеким ни было прошлое, оно всегда рядом с настоящим. И даже грамматик Аристофан Византийский, биографию которого я тщетно пытался разыскать, входит ко мне из второго или третьего века до нашей эры, как будто он здесь, за дверью, – только переступить порог…
И никому сейчас не заметно, что Востоков старше Шахматова на всю свою жизнь, которая была достаточно долгой. Они – вне притяжения времени. Они – на вечные времена.
Это не беда, что их не все знают. Если человека спустя сто лет знает хоть одна живая душа, значит, он жив по-прежнему, как бы ни писалось «по-прежнему» – через черточку или слитно. И значит, его не хватает этому времени, этому новому времени. Не хватает в смысле «недостает».
ЮМОР ПЫТЛИВОЙ МЫСЛИ
Первым и главным отличительным признаком талантливости писателя (а тем более того, кто работает в такой сложной сфере литературы, как сатира и юмор) является его стилевое своеобразие.
Стать «балалаечником» в многоголосом «хоре» современных юмористов не трудно, а вот заслужить общественное признание и читательскую любовь нелегко.
Феликс Кривин добился этого признания и читательской признательности с самых первых своих шагов на тропе отечественной сатиры потому, что творчество его обладает именно таким своеобразием, о котором сказано выше. Он наделен от природы хорошим чувством юмора, но юмор у него особый, я бы назвал его юмором мысли. Обладая к тому же завидной эрудицией во многих отраслях знания, Феликс Кривин сочиняет свои притчи, басни в прозе, маленькие юмористические историйки и сатирические миниатюры, и его персонажи – звери, рыбы и даже предметы неодушевленные – совершают поступки и ведут диалоги, которые нужны автору, чтобы внушить читателю добрые мысли и добрые чувства.
Феликс Кривин серьезный писатель, но серьезное дело нравственного воспитания он делает весело, остроумно и изящно – своими художественными средствами.
Я давно уже слежу за литературной работой Феликса Кривина, люблю его творчество и, открывая каждую его новую книгу, знаю, что закрою ее без разочарования на последней странице.
Уверен, что и эта новая книга талантливого сатирика доставит его читателям и почитателям такое же удовольствие, какое доставила она мне.
Леонид ЛЕН
