Текст книги "Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации. Их любят, о них говорят"

Автор книги: Федор Раззаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 49 страниц)

Стоит отметить, что кино и театр были не единственными способами творческого самовыражения Вицина. В 50—60-е годы он активно работал в мультипликации (его голосом говорили десятки самых разных персонажей), выступал в сборных концертах от Бюро кинопропаганды. На этих концертах он обычно читал прозу, в особенности рассказы Михаила Зощенко.

Г. Вицин вспоминает: «Зощенко – замечательный писатель, мой любимый, но он не актер. Он очень ярко писал образы, видел их, наблюдал. Однажды я слышал его в Колонном зале, когда был мальчишкой. А надо сказать, что тогда гремел на рассказах Зощенко Хенкин Владимир Яковлевич – большой комик. И вдруг объявляют, что после Хенкина выступит сам Михал Михалыч. Вышел такой скромный, немножко прихрамывающий человек. Я так по-мальчишески думал – вот это да! вот сейчас смеху будет! И представляете – тишина. Ни одного хихиканья, как будто я пришел на панихиду. Он ушел под стук собственных каблуков. Я растерялся и ничего не понял. Помню только, что он читал СЕРЬЕЗНО, как поэт. Нараспев, на одной интонации, словно молебен. Так Вознесенский первое время читал свои стихи. Поэтому я Зощенко не то чтоб переделываю, я его очень хорошо чувствую. И люблю что-то доигрывать. Например, драка в коммунальной квартире: у Зощенко жиличку зовут Анна Пищалова. А я прекрасно знаю коммунальные квартиры – жил там в течение первых пятидесяти лет. (Вицин одно время жил в Спасоналивковском переулке, затем в Кривоколенном, после чего переехал в Староконюшенный. – Ф. Р.) И я поменял ее имя на Джульетту Кобылину – это острее и смешнее. И, главное, из жизни…»

В 1967 году Вицин вновь явился перед взорами широкого зрителя в образе Труса – на этот раз в комедии все того же Л. Гайдая «Кавказская пленница». Как вспоминал Ю. Никулин, Гайдай еще во время работы над «Операцией «Ы» считал, что тройка себя изживает и больше отдельных фильмов он с ней снимать не собирается. Однако популярность этих масок была настолько огромной, что он решил все-таки пойти вопреки собственному мнению и вновь реанимировал тройку.

Стоит отметить, что когда сценарий «Пленницы» дали почитать Никулину, он категорически отказался сниматься, говорил: ерунда какая-то! Однако Гайдай заверил его, что в процессе работы они совместными усилиями переделают сценарий, внесут в него массу собственных трюков. Так оно и вышло. За каждый придуманный актерами трюк Гайдай расплачивался с ними двумя бутылками шампанского. Говорят, что в итоге Никулин заработал на этом деле 24 бутылки, Моргунов – 18, а Вицин всего лишь одну, потому что не любил шампанское. На самом деле трюков он придумал в фильме не меньше, и все они были высококлассными.

Вспоминает Г. Вицин: «Помните эпизод, когда мною вышибают дверь и я улетаю в окно? Я добавил один штрих – Трус летит и кричит: «Поберегись!» Или еще одна импровизация – когда я бегу за Варлей и пугаюсь упавшего с нее платка. Вроде бы мелочь, но почему-то зрители очень хорошо этот момент запомнили. А я просто шел от образа – раз Трус, значит, должен всего бояться, даже платка. Я также придумал сцену с огурцом во время погони за нами Шурика на дрезине. Я пуляю из рогатки, огурец остается в руках, а рогатка улетает. Но самая моя любимая находка – это «стоять насмерь». Помните, когда мы втроем, взявшись за руки, перегородили дорогу Варлей? И я бьюсь в конвульсиях между Моргуновым и Никулиным. Вот мне до сих пор эту сценку все напоминают…»

Кроме описанных выше эпизодов, Вицин принимал активное участие и в придумывании других. К примеру, в эпизоде с уколами именно он посоветовал сделать так, чтобы шприц в заднице Бывалого покачивался в разные стороны. Этот эпизод придумал Никулин (он даже принес из цирка огромный шприц Жане), и снимали его следующим образом. Крупным планом снимали лицо Моргунова, а сзади между его ног установили табуретку, у которой сняли сиденье и положили обычную подушку. Именно в нее и втыкали шприц, а лежавший под табуреткой Никулин рукой в перчатке раскачивал его в разные стороны.

«Кавказская пленница» стала фаворитом сезона, заняв в прокате 1967 года 1-е место (76, 54 млн. зрителей). Однако, несмотря на этот успех, она стала последним фильмом Л. Гайдая, где снималась придуманная им троица. Позднее сам режиссер так объяснял мотивы, по которым он «умертвил» троицу: «Мне Дыховичный (сценарист. – Ф. Р.) говорил: «Вы, Леонид Иович, таких типов нашли – на всю жизнь хватит. Их можно куда угодно поместить, хоть в космос». Да, можно было бы еще поснимать. Но на такой вопрос я обычно отвечаю: «Все, материал отработан. Эксплуатировать без повторов уже нельзя». Но я могу рассказать истинную причину: начался разлад в группе. Ну. с Моргуновым у меня все время были натянутые отношения. Он еще на «Самогонщиках» заявил: «Я в этой роли сниматься не буду». Чего-то ему там не понравилось. Но ведь без Моргунова разрушался ансамбль. А у меня – масса писем от зрителей. Все хотят видеть новые фильмы с тройкой… Что делать? Я был вынужден пойти к Пырьеву и объяснить ситуацию. Иван Александрович меня поддержал: «Да, тройку разрушать нельзя! Ты, – говорит, – не беспокойся. Моргунова я беру на себя»… Пырьев его вызвал, видимо, пропесочил как следует, и Моргунов пришел на съемочную площадку. Но опять с гонором. «Ты, – говорит он мне, – не думай, что это Пырьев меня заставил сниматься. Плевать мне на Пырьева. В необходимости съемок меня, – говорит, – убедил Бондарчук». Ведь они вместе, на одном курсе, учились во ВГИКе. Дальше работа вроде бы пошла нормально. Никаких капризов не было…

Но когда начали снимать «Кавказскую пленницу», Юра Никулин прочитал сценарий и говорит: «Мне это не нравится. Это, – говорит, – спекуляция на тройке», и все в том же духе. «Хорошо, – говорю, – Юра, это будет последний фильм с вашей тройкой. Но этот фильм будет, хочешь ты или нет». С Никулиным мы не повздорили, но я решил про себя: все, пора закругляться.

А потом на съемках «Пленницы» случилось ЧП, которое и явилось завершающим аккордом совместной работы. Моргунов пришел на съемку с поклонницами. Я говорю директору группы: «Убрать всех посторонних с площадки!» Моргунов на меня чуть не с кулаками. Я взял режиссерский сценарий и на глазах Моргунова вычеркнул все сцены с ним. А было не снято еще довольно много. «Все, – говорю директору. – Отправляйте Моргунова в Москву. Сниматься он больше не будет». Так моя тройка распалась… А в принципе поснимать ее еще можно было. У меня возникали различные задумки…»

Действительно, у Гайдая была идея снять еще одну комедию с участием тройки. Об этом, в частности, проговорился Ю. Никулин в газете «Советская культура» от 11 мая 1968 года. В своем интервью Никулин заявил, что Гайдай собирается снимать новый фильм о том, как тройка бригадой разъезжает с гастролями по стране. При этом Бывалый занимается рекламой и организационными вопросами, Балбес выступает с дрессированной собачкой, которая ничего не умеет, а Трус показывает дурацкие фокусы. Статья заканчивалась оптимистической фразой: «Нашей тройке, наверное, пока не стоит уходить с экрана». Однако Гайдай не внял этим словам и больше никогда не снимал тройку в своих фильмах. Но это делали другие режиссеры. Например, Евгений Карелов, который в 1968 году снял комедию «Семь стариков и одна девушка», в которой Трус, Балбес и Бывалый предстали в образе инкассаторских грабителей. Конечно, показанные ими в этом фильме трюки не шли ни в какое сравнение с гайдаевскими, однако провальной эту картину назвать нельзя – зритель ее очень любил.

В 1980 году попытку реанимировать знаменитую троицу предпринял режиссер Юрий Кушнерев. В фильме «Комедия давно минувших дней» он вознамерился совершить невозможное – соединить троицу с другим популярным персонажем – Остапом Бендером в исполнении Арчила Гомиашвили. Комедия обещала стать «забойной» не только по актерскому составу – сценарий к ней написали два маститых драматурга Яков Костюковский и Морис Слободской (их перу принадлежат сценарии «Операции «Ы», «Кавказской пленницы», «Бриллиантовой руки»). Однако из этого проекта получился «пшик». Видимо чувствуя, что из этой затеи ничего путного не получится, отказался сниматься Юрий Никулин (Балбес). В итоге фильм все-таки был снят, но отнести его к разряду удачных нельзя было даже с большой натяжкой. Настолько все происходящее на экране выглядело примитивно и вымученно. Не случайно в своих интервью Вицин никогда не упоминает об этом фильме.

В 1969 году Вицин ушел из Театра имени Ермоловой и переключился на работу в кино (помимо этого он продолжал активно выступать с концертами, занимался дубляжем). В 70-е годы Вицин по-прежнему много снимался и продолжал считаться одним из самых популярных комиков советского кино. Свои лучшие кинороли в то десятилетие Вицин сыграл у Л. Гайдая в фильмах «Двенадцать стульев» (1971; 6-е место, 39, 3 млн. зрителей), «Не может быть!» (1975; 6-е место, 50, 9 млн.), у А. Серого в «Джентльменах удачи» (1972; 1-е место, 65, 2 млн.). Кроме этого, он снялся еще в добром десятке картин, в основном комедий: «Старая, старая сказка» (1970), «Опекун» (1971), «Тень», «Весенняя сказка», «Табачный капитан» (все – 1972), «А вы любили когда-нибудь?» (1973), «Неисправимый лгун», «Земля Санникова», «Автомобиль, скрипка и собака Клякса» (все – 1974), «Синяя птица», «Веселое сновидение» (тв), «Двенадцать стульев» (тв), «Пока бьют часы», «Солнце, снова солнце» (все – 1976), «Маринка, Янка и тайны королевского замка» (тв) (1978), «За спичками» (1980) и др.

В 1977 году Г. Вицину было присвоено звание народного артиста РСФСР.

В 80-е годы активность Вицина в кино заметно пошла на убыль. В то десятилетие он снялся всего лишь в трех (!) фильмах. Почему так мало? Сказывались и возраст, и отсутствие хорошего материала. Хотя даже в безнадежных фильмах Вицину удавалось сохранять актерское реноме. Например, в провальном фильме Л. Гайдая «Опасно для жизни» (1985) Вицин, в отличие от других, выглядит совсем неплохо. (Два других фильма: «Руки вверх!» (1981), «Путешествие пана Кляксы» (1986).)

В 1990 году Г. Вицину было присвоено звание народного артиста СССР. Причем это звание актер получил по списку, в который низложенный в Беловежской Пуще президент СССР Михаил Горбачев успел включить Аллу Пугачеву, Михаила Жванецкого и еще ряд достойных имен.

За долгое время работы в кино и театре Вицин дал не так много интервью. Он вообще относится к тем актерам, кто старается поменьше говорить и побольше делать. Он никогда не участвовал ни в каких скандалах, не состоял ни в каких партиях и группировках. Когда в начале 90-х в Театре-студии киноактера разгорелся скандал в связи с приходом туда нового руководителя, Вицин не стал участвовать в этой сваре и тихо ушел на пенсию.

Вплоть до середины 90-х Вицин продолжал сниматься в кино, доведя счет своих киноролей до сотни. Его последними работами были фильмы: «Выстрел в гробу», «История с метранпажем», «Господа артисты» (все – 1992), «Бравые парни» (1993), «Хагги Траггер» (1994). Последние четыре года от всех предложений сниматься Вицин отказывается. Но он по-прежнему работает – выступает на вечерах, где читает прозу. По его словам, деньги ему нужны, чтобы кормить бездомных собак, которых в наше время развелось очень много.

В апреле 1998 года наша журналистская братия внезапно спохватилась и стала атаковать Вицина просьбами дать интервью в связи с его 80-летием (на самом деле юбилей актера был годом раньше). Вицин откликнулся не на все просьбы. Однако кое-кто сумел проникнуть в святая святых актера – к нему домой – и взять интервью если не у самого «именинника», то хотя бы у его родственников. В частности, корреспондент «Недели» С. Парамонов сумел разговорить его дочь – Наталью Георгиевну. Приведу ее слова об отце: «Папа дорожит временем, поэтому во всем любит краткость. Крупицы мудрости собирает всю жизнь. Использует их на съемках. Он – тонкий наблюдатель, он умеет проникать в суть вещей. В художественном направлении – он мой учитель: с четырех лет приобщил к рисованию, сам контролировал мои детские опыты (Наталья Георгиевна окончила графический факультет Суриковского института. – Ф. Р.).

Вот завел собак, а они ему мешают писать картины. Я ему говорю: «Приходи ко мне и спокойно работай!» У него все очень неорганизованно, а ведь он мог бы уже выставку своих работ сделать.

Почему папа недоверчиво относится к журналистам? Ему не нравится этот американский стиль, потому что не для нас это. В папе совершенно нет властных начал, его и собаки не слушаются. Он любит природу, любит писать цветы – трогательные, полевые… Животных, насекомых всяких любит. Собак бездомных подбирает. Из последних двух я одну забрала, потому что у мамы к собакам сложное отношение… В одном дворе с родителями живет Алла Баянова, она тоже спасает собак. Так все соседи знают: если надо пристроить какую-нибудь животину – это к Баяновой или к Вицину…»

А теперь послушаем самого Г. Вицина: «Я помню еще послевоенную лососину, которую я, студент, покупал на свою стипендию. Этак граммов по двести – хотелось вкусненького. Кадки помню с икрой. Точнее, с икрами, икра-то разная тогда была, и я различал ее разновидности. Мелкая севрюжья, совсем дешевая, а покрупнее белужья… Все цвета помню. А нынче-то одна черная, да и то не поймешь, может, из нефти вся… Про ту, настоящую, икру и не вспоминают нынче. Невыгодно вспоминать. Даже Зюганов не вспоминает. А впрочем, он молод тогда был, мальчишка…

Популярности своей я не ощущаю. И не хочу ощущать. Я всегда хотел, чтобы меня оставили в покое, чтобы я не привлекал внимания других к себе. Чего мозолить глаза народу?! Всю жизнь стараюсь маскироваться и прожить незаметно. Хотите мой афоризм: прожить надо незаметно. То есть уметь прожить. Ну не в том, конечно, смысле, что бежать от людей и всего, но каждый должен заниматься любимым делом и мешать ему в этом не следует…

Главный человек в нашем доме – Тамара Федоровна, моя супруга и мама Наташи. В своей работе она имела непосредственное отношение к театру: была и художником, и бутафором, и гримером, и декоратором, занималась таким уникальным искусством, как шелкография, и даже по совместительству исполняла небольшие роли на сцене Малого театра. Так что про театр она знает… все. Поэтому она меня всегда видела насквозь, то есть понимала. Еще она хороший воспитатель, так как воспитала не только нас с Наташей, но и смогла научить разговаривать двух попугайчиков и собаку…Чувство юмора появляется тогда, когда человек осмотрелся в жизни и понял, где и над чем можно смеяться. И нужно ли смеяться. Я вот только к восьмидесяти годам и понял все смешное. И теперь умру с этим понятием. Смех – это великое. Это тот же нитроглицерин… Вот собаки, они как лекарство: они лечат, спасают людей, укрепляют нервную систему. После восьмидесяти всем надо иметь собаку. Она спасает вас, поможет с режимом дня лучше всяких докторов. Она даже спасает… от самоубийства. Да, да, юмор спасает от самоубийства. И животные…»

P. S.В апреле 1998 года поздравительную телеграмму Г. Вицину прислал и президент России Б. Ельцин. В ней говорилось: «Вы – замечательный актер, достигший признания в самом трудном жанре – комедийном. Все Ваше творчество пронизано юмором, добром и удивительным обаянием. Вы обладаете бесценным даром сквозь смех и слезы дарить людям радость общения с настоящим искусством, пробуждать в них добрые и светлые чувства, и каждая встреча с Вами на экране – праздник для миллионов кинозрителей. От всего сердца желаю Вам доброго здоровья и еще много лет, наполненных радостью творчества, теплом и заботой близких людей».

Михаил КОЗАКОВ

М. Козаков родился 14 октября 1934 года в Ленинграде. Отец будущего артиста – Михаил Эммануилович – был писателем, его книги «Девять точек», «Абрам Нашатырь», «Попугаево счастье» и др. были хорошо известны читателям в 30-е годы, мать – Зоя Александровна – работала в разных местах: в институте ветеринарных врачей, в Литфонде ленинградского Союза писателей, на телевидении в редакции литдрамы. От трех разных браков у нее было трое детей: от писателя Никитина сын Владимир (родился в 1924 году), от директора 1-й Образцовой типографии Наума Рензина сын Борис (1930 г.) и, наконец, от писателя Козакова еще один сын Михаил. На момент появления на свет последнего семья Козаковых обитала в доме N99 на канале Грибоедова, в так называемой писательской надстройке (в ней в разное время жили писатели, в том числе и знаменитые: М. Зощенко, Е. Шварц, В. Каверин, М. Слонимский и др.).

В годы сталинских чисток (1935–1937 гг.) семья Козаковых гоже пострадала. В 1936 году покончил с собой Наум Рензин, а год спустя арестовали и Зою Александровну вместе с ее слепой матерью. Обвинение предъявили по тем временам стандартное – шпионаж в пользу иностранных разведок. Около года их продержали в тюрьме.

Михаилу Эммануиловичу повезло больше – его не посадили, однако на его писательской карьере был поставлен жирный крест. Причем руку к этому приложил лично Сталин. Прочитав новую пьесу Козакова «Когда я один», «вождь всех народов» начертал на ней свое безжалостное резюме: «Пьеса вредная, пацифистская». С тех пор ни одно издательство не решилось выпустить что-либо, написанное Козаковым. Если бы не многочисленные друзья Михаила Эммануиловича, которые долгое время помогали ему деньгами, семья Козаковых умерла бы с голоду. В 1940 году Зою Александровну и ее мать выпустили из тюрьмы.

Начало войны Козаковы встретили в Ленинграде, откуда вскоре эвакуировались в глубь страны. Старший сын Зои Александровны Владимир, окончив артиллерийскую спецшколу, ушел на фронт и дошел с боями до Штеттина. 10 марта 1945 года, когда до конца войны оставались считанные дни, вражеская пуля смертельно ранила его в местечке Пириц. А буквально через 11 месяцев после этой трагедии пуля-дура нашла и его сводного брата Бориса. Эта трагедия произошла в Ленинграде, в том же доме № 9 на канале Грибоедова, куда Козаковы вернулись после эвакуации. В роли убийцы выступил одноклассник Бориса, сын известного ученого Гриша Калинский. На деньги, которые именитый папа давал своему отпрыску на карманные расходы, Гриша тайком приобрел на барахолке два трофейных пистолета. В тот роковой день он пришел к своему лучшему другу Борису домой, чтобы похвастаться покупкой. А так как пистолетов у него было два, один он тут же решил презентовать другу. Однако Борис любовался подарком недолго. Спустя несколько минут Гриша вздумал показать, как выглядит оружие в действии, нажал на курок и смертельно ранил Бориса. Пуля задела спинной мозг, и у мальчика, уже в больнице, отнялись ноги. Когда это произошло, Борис заявил матери, что жить инвалидом он не хочет. Спустя сутки после этого он умер. Так в течение года Михаил потерял двух сводных братьев, которых очень любил.

Школьные годы Козаков вспоминает с неохотой. По его же словам, учился он плохо, причем по всем предметам. Единственным уроком, который ему нравился, была литература. И то – только устная. Письменную он ненавидел, потому что там надо было учить правила. Вообще любую работу Козаков с детства не любил. Будучи ленивым от природы, избалованный своей нянечкой Катериной донельзя, он как дома, так и в школе старался увильнуть от любого физического труда. Родителям это, естественно, не нравилось, но переломить ситуацию они так и не сумели. В итоге к естественным наукам их сын так и не приобщился. Когда после школы он попытался получить хорошую (в понимании родителей) профессию, у него ничего не получилось. Хотел стать хирургом, но в морге его вырвало, подался в химики – отравился хлором. В конце концов родители разрешили ему самостоятельно выбрать место приложения своих сил. И Козаков выбрал сцену, всерьез полагая, что уж там-то можно спокойно валять дурака. Он был искренне уверен в том, что все артисты только и делают, что развлекаются на сцене, пьют водку после спектакля и лазят артисткам под юбки.

Летом 1952 года Козаков подал документы в Школу-студию МХАТа, слабо веря в свой успех. На одно место в этом заведении претендовали 75 человек. Однако то ли боязнь в случае провала угодить на производство, то ли какие-то иные причины, но Козаков успешно сдал экзамены и оказался в числе счастливчиков, принятых на первый курс (год спустя семья Козаковых окончательно перебралась в Москву, где снимала комнату у балетмейстера П. Гусева на улице Горького).

Между тем общая атмосфера школы-студии тех лет напоминала чуть ли не атмосферу пажеского корпуса. Царили строгость и послушание. Вольнодумие учеников каралось самым суровым образом. Однажды Козаков убедился в этом на собственном опыте. На одном из занятий по русской литературе в ответ на реплику учителя, что «писатель Достоевский мракобес», он имел смелость сказать обратное: заявил, что Федор Михайлович – великий писатель, стоящий в одном ряду с Толстым и Чеховым. В тот же день возмущенный преподаватель написал на дерзкого ученика докладную и положил ее на стол директора школы Вениамина Захаровича Радомысленского. К счастью, тот был в прекрасном расположении духа и не стал применять к одному из своих учеников крутых мер. Обошлись более мягкими – провели комсомольское собрание курса, на котором Козаков схлопотал строгий выговор.

Вообще, по словам самого Козакова, после первого курса он и еще Виктор Сергачев ходили в числе отстающих студентов. Именно поэтому по окончании курса их не взял к себе ни один из студийных преподавателей, и они оказались у новоприбывших – В. Маркова и О. Ефремова (последний считался самым молодым педагогом школы-студии – ему было всего 26 лет). В отрывке из пьесы А. Крона «Глубокая разведка» Козаков играл роль Мехти-ага Рустамбейли.

Каким Козаков был в повседневной жизни? По его словам, он был пижоном. Что это значило в те годы? Послушаем самого актера:

«У меня сохранилась фотография – я в модных ботинках на толстой «гуттаперчевой» подошве, которые сам себе купил, – это было модно. И это было событие. Вспоминая фотографии тех лет, 1951–1952 годы и первый курс школы-студии, замечу, что я не был стилягой, но я был пижоном. У меня была лыжная куртка на «молнии», свитер с накладным воротничком, пальто с ворсом и накладной ремень из этого же материала. А еще у меня была эстонская фуражка круглой формы с козырьком. По тем временам это казалось шикарным.

Что вообще было модно тогда… Во-первых, вязаные свитера. Особенно с оленями или цветными полосами (их привозили в основном из Латвии и Эстонии). Помню, у одного известного артиста из МХАТа был такой свитер с цветной полосой в центре (а он частенько выпивал), и однажды Ливанов пошутил про него: «У Володи свитер с линией налива». Так вот свитера с оленями и с «линией налива» по тем временам считались очень шикарной одеждой. Это в 1952–1953 годы. Когда мы, студенты (Басилашвили, Доронина, Евстигнеев), приходили на занятия мастеров Школы-студии МХАТа, мы видели, как одеваются наши мастера. Это была уже другая мода. Они одевались суперэлегантно. Все были в «тройках» или «двойках». Обязательно – белые рубашки, бабочки, галстуки и платочек «в цвет». Это казалось нам очень красивым, и мы все подражали мастерам. Правда, денег особенно не было, чтобы подражать. В принципе ходили в чем попало, «по деньгам», но идеалом, конечно же, были мастера. Костюмы с рубашками, галстуками, платками в кармашках и непременные «чайки» на лацканах пиджаков (значки студентов Школы-студии МХАТ).

В 1952–1953 годах был популярен анекдот: «Чем отличается мужчина от женщины? Тем, что у женщины между лопаюк – пуговицы (речь идет о традиционных лифчиках на пуговицах, которые носили до 1953 года, до появления крючков)». Не было колготок, но были чулки с резинками, что волновало. Уже не носили «семейные» трусы. Это было не модно (папа мой носил черные трусы почти до колен). Мы же надевали укороченные трусы, но еще не плавки. Пошив костюма зависел от богатства его хозяина (я в принципе принадлежал к среднему классу), костюмы обычно шили в ателье.

Носили кепки. Обязательно «лондонки». Они были модны долгое время. Мы с Басилашвили их часто надевали. Некоторые мальчики, правда, предпочитали шляпы: носили разные модели, но модными считались шляпы с широкими полями. Я тоже пытался носить шляпу, но она мне не шла и к тому же все время слетала от ветра. Наши ровесницы в это время особенно любили блузки с рукавами «фонарик». Юбки еще не были широкими и пышными (нижние юбки появились позже, ближе к 60-м)».

Со второго курса отношение педагогов к Козакову изменилось в лучшую сторону. И особенно к нему благоволил знаменитый мхатовец Станицын, который взял его (единственного со второго курса) в спектакль четвертого курса «Ночь ошибок» О. Голдсмита. А через год Станицын поступил и вовсе неслыханно – доверил своему любимому ученику небольшой эпизод в спектакле «Лермонтов» уже на сцене МХАТа. В том же году Козаков получил большую роль в спектакле МХАТа «В добрый час» по пьесе В. Розова, сделанном режиссером И. Раевским специально для гастролей по целине. А на четвертом курсе в жизнь Козакова вошел кинематограф. Дело было так.

В один из дней 1955 года к Козакову обратилась студентка четвертого курса Галина Волчек: «Мишка, знаешь, Ромм с отцом (ее отец – известный кинооператор Борис Волчек) приступают к съемкам потрясающего сценария Габриловича. Там ссть роль сына – потрясающая роль! Роль матери будет играть сама Елена Александровна Кузьмина (жена Ромма). Сценарий о Франции, Ромм – ты представляешь?!» Козаков представил, увлекся, но вслух выразил свое сомнение: «Как же туда попасть?» – «Да очень просто, – ответила Волчек. – Я тебя «продам». У тебя есть приличные фотографии?» – «Нет, – ответил Козаков, – и вообще я плохо на них получаюсь». – «Это дело мы исправим, – в голосе Волчек сквозила такая уверенность, что даже Козаков ею проникся. – У моей сокурсницы муж – классный фотограф. Я попрошу его снять тебя несколько раз с вариантами».

Буквально через несколько дней после этого разговора фотографии Козакова были готовы (на них он был изображен в модном макинтоше, с сигаретой в углу рта), и Волчек, отобрав штук пять, отнесла их отцу. Тот, в свою очередь, передал их Михаилу Ильичу Ромму. Однако на этом этапе вопрос повис в воздухе – Ромм никак не мог решить, кому из претендентов (а их было несколько) доверить эту роль.

Козаков, видимо, устав ждать положительного ответа, принял предложение пройти пробы в другом фильме – в «Мексиканце» В. Каплуновского. И вот однажды, возвращаясь с проб, Козаков в коридоре «Мосфильма» столкнулся с ассистентом Ромма Екатериной Григорьевной Народницкой, которая сообщила ему, что Михаил Ильич хочет с ним познакомиться. «Как, прямо сейчас?» – удивился Козаков. «Да, немедленно». Далее послушаем рассказ самого актера:

«Идем. Подходим к двери. На ней надпись: «Шестая колонна». Режиссер М. Ромм» («Шестая колонна» было рабочее название фильма «Убийство на улице Данте»). Вошли в «предбанник» кабинета Ромма. «Посидите здесь, – говорит мне Екатерина Григорьевна, – я сейчас доложу Михаилу Ильичу».

Сижу. От волнения аж взмок. Входит Михаил Ильич. С ним Борис Волчек. Ромм вошел с улыбочкой, в руках – неизменная сигарета в мундштуке (тогда сигарет с фильтром еще не выпускали), глаза за стеклами очков смеются, и – низким голосом: «Ну, давайте знакомиться». Я представился. «А вы не сын покойного писателя Михаила Козакова, автора «Девяти точек»? – спрашивает Ромм. «Да», – отвечаю. (Отец Козакова скончался в 1954 году. – Ф. Р.) Еще несколько каких-то фраз. Чувствую, рассматривают они меня с Волчеком. Переглядываются. Волчек говорит: «Он с моей Галкой в студии учится».

«Ладно, – сказал Ромм, – вот тебе сценарий, садись читай, после поговорим». И ушли в кабинет.

Я перевел дыхание, стал читать. Проглотил буквально за час. Вышел Ромм, спрашивает: «Ну как?» – «Потрясающе!» – «Там три парня, – продолжает Михаил Ильич, – вот одного из них и сыграешь». – «Я хочу одного из трех, – обнаглев, заявляю я, – Шарля!» Ромм рассмеялся: «Ладно, попробуемся, а там увидим. Иди в гримерную, надо для начала фото сделать. Екатерина Григорьевна, займитесь им». И ушел своей нацеленной деловой походкой, попыхивая сигаретой, оставив во мне чувство влюбленности, которое не проходит до сих пор…»

Пробы Козаков выдержал на «отлично» и вскоре был утвержден на роль, о которой и мечтал, – Шарля Тибо. В роли его матери – Мадлен Тибо – должна была сниматься Елена Кузьмина, однако после того как вышло постановление, запрещающее режиссерам снимать своих жен, Ромм вынужден был искать другую исполнительницу. В конце концов выбор пал на Евгению Козыреву, которая была старше Козакова всего лишь на 10 лет.

Вспоминает М. Козаков: «Начали снимать с предфинальпой сцены. Трое незадачливых «убийц» актрисы Мадлен Тибо – Валентин Гафт, Олег Голубицкий и я – сидим в тюремной камере. Входит наш «шеф» – артист А. Шатов, отвешивает каждому из нас оплеуху и говорит: «Когда три здоровых болвана не могут убить одну женщину, то наутро их находят в морге».

Первый в моей жизни съемочный день. Нас приводят в павильон. Картина цветная, пленка малочувствительная, павильон «залеплен» светом, у меня текут слезы оттого, что свет буквально лупит в глаза. Ромм говорит: «Миша, перестаньте плакать раньше времени». Подбегают гримеры, поправляют грим, ассистент оператора тычет в лицо экспонометром, хлопочут костюмеры, стряхивая пылинки с костюмов. В павильоне много посторонних, пришедших посмотреть на первый день съемок Ромма. Глазеют экскурсанты, которых водят по «Мосфильму».

Наконец перед носом хлопает деревянная хлопушка, и помреж не менее деревянным голосом восклицает: «Шестая колонна», кадр такой-то, дубль первый!» И спокойный голос Ромма: «Мотор». И последняя мысль у меня: «Шатов подходит, я после пощечины отлетаю вправо назад, потом текст, как бы не забыть…» Я не успеваю ничего сообразить, как звонкая оплеуха выводит меня из шокового состояния, я вылетаю из кадра, затем обалдело возвращаюсь на отметку, потом не без злорадства слышу звук двух оплеух по лицам моих коллег, а затем голос Михаила Ильича: «Стоп. Хорошо. Еще раз». После пятого дубля гример Елена Александровна Ломова подходит к Ромму и говорит: «Михаил Ильич, снимать дальше не имеет смысла – артисты стали пухнуть…» Ромм смеется и поздравляет Валентина Гафта и меня с первым в нашей жизни съемочным днем.

Затем группа выезжает на натуру в Ригу. Ромм с Волчеком едут туда раньше других, мы – актеры – через несколько дней. Настроение у меня превосходное. Чувствую себя настоящим киноартистом. Впереди Рига, лето и т. д. и т. п. Как результат, в поезде здорово «надираюсь» на глазах членов съемочной группы. Рано утром поезд приходит в Ригу. Не успеваю разместиться в номере, телефонный звонок: «Миша, это Ромм. Сейчас же зайди ко мне». Интонация не предвещает ничего хорошего. Заспанный, с припухшим лицом, вхожу в номер. Сидит за пасьянсом, в халате, на пепельнице лежит мундштук с дымящейся сигаретой. Подбородок вперед, лицо хмурое. Быстрый взгляд поверх очков: