Текст книги "Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации. Их любят, о них говорят"

Автор книги: Федор Раззаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 49 страниц)

Вот уже два десятка лет Этуш и его супруга живут в доме в Гранатовом переулке. У них имеется дача под Москвой, куда они выбираются иногда отдохнуть от городской суеты. У Этуша есть два автомобиля: служебная «Волга» и личная. Но за баранку он садится по необходимости: на дачу съездить, по каким-то неотложным делам, если водителя вызывать долго.

Дочь В. Этуша Раиса Этуш пошла по стопам отца – стала актрисой. Она вот уже много лет играет в Театре сатиры. Недавно Раиса вышла замуж (это ее второй брак) за подданного США, нефтяника по профессии, работающего в Москве. В конце 1995 года у них родился сын Джеймс-Владимир.

Из интервью В. Этуша: «Я пристрастился к новостям по ТВ и без них уже не могу. Регулярно смотрю Евгения Киселева, а также стараюсь не пропускать «Зеркало» Николая Сванидзе. Все остальные передачи, которые идут по нашему телевидению, меня не интересуют и, более того, отвращают… Так что я не могу назвать себя аполитичным человеком. Но когда меня приглашают вступать в какую-нибудь партию, – а таких случаев было два, – я неизменно отвечаю: «Знаете, я уже в одной партии состоял». Мне кажется, что мое присоединение к любой партии будет восприниматься как проявление конъюнктуры… В компартию тоже многие вступали по конъюнктурным соображениям, но меня в этом упрекнуть никак нельзя – я получил партбилет в 1943 году перед боем…

На охоте я никогда не был и не пойду. На войне отстрелялся. Убивать не могу, мне даже рыбу жалко жарить. Хотя ем я ее с удовольствием».

Александр ШИРВИНДТ

Александр Ширвиндт родился 19 июля 1934 года в Москве. Его отец был скрипачом, мама работала редактором в филармонии. Жили Ширвиндты в центре Москвы – в Скатертном переулке, что у Никитских ворот, в большой квартире из семи комнат. «Роскошно!» – скажет читатель и будет не прав. Дело в том, что в этих семи комнатах, кроме Ширвиндтов, жили еще пять семей.

Вспоминает А. Ширвиндт: «Характер мамы отличался строгостью и – сравнительно с папиным – даже жесткостью. Понастоящему в нашей семье папа был мамой, а мама – папой. Воспитание кнутом и пряником у нас если и практиковалось, то лишь в мягкой форме. Во всяком случае ремнем меня не учили. Если хотелось от родителей чего-то добиться, я прибегал к уговорам. Одним из самых сильных разочарований детства стал эпизод, когда однажды меня не взяли в кино. Родители собирались на какой-то новый иностранный фильм. Попасть на демонстрацию можно было только избранному кругу. До сих пор вспоминаю ту истерику, которую закатил маме и папе, когда они уходили из дома. Обычно в таких случаях моих воплей они не выдерживали – ломались. Я и тут был настолько уверен, что в конце концов их дожму, что кричал, а сам думал: «Ну сейчас еще немножко – и скажут: «Ладно, одевайся!» Но они ушли. Я же орал на весь Скатертный переулок…»

Как и положено в интеллигентных семьях, родители очень хотели, чтобы чадо пошло по их стопам. Больше всего этого хотел Ширвиндт-старший, который спал и видел, как его сын станет скрипачом и достигнет гораздо больших успехов на этом поприще, чем он сам. Однако Александр этого не хотел. Поэтому всеми силами сопротивлялся отцовскому диктату. Чаще всего это выглядело следующим образом. Отец приходил домой с работы и, если заставал сына, немедленно заставлял его приниматься за гаммы. Предварительно он закрывал дверь в коридор на ключ, чтобы у сына не возникло желание улизнуть от обязательного ритуала. Но Александр был хитрее своего отца. Он брал в руки скрипку и смычок, якобы подчиняясь воле родителя. Едва же отец расслаблялся, сын начинал канючить: «Пап, я в туалет хочу». Отец, естественно, не был извергом и открывал заветную дверь. На этом занятия и заканчивались. Александр запирался в туалете и мужественно держал оборону за закрытыми дверями. В такие моменты часть соседей горячо поддерживала Ширвиндта-младшего, но не потому, что любили мальчика: просто слушать его скрипичные пассажи было выше всяких человеческих сил. Но часть коммуналки принимала сторону Ширвиндта-старшего. Особенно усердствовали в этом те из них, кто мучился мочевым пузырем. Они барабанили в дверь кулаком и требовали немедленно освободить коммунальное помещение. Игнорировать их просьбы мальчик, естественно, не мог.

В семь лет Александра отдали в музыкальную школу, видимо, рассчитывая, что тамошние учителя смогут справиться с патологической нелюбовью сына к гаммам. Но все было тщетно. Мальчик проучился там пять классов, после чего его отправили восвояси с категорическим выводом: «К музыке не пригоден».

Не лучшим образом обстояли дела Александра и в средней школе. Он учился в 110-й школе – самой знаменитой в Москве, – туда отдавали детей самых высокопоставленных родителей. В одном классе с Ширвиндтом учился, например, сын будущего нашего руководителя Сергей Хрущев. Однако в отличие от «руководящего отпрыска», который учился на «хорошо» и «отлично», Ширвиндт был двоечником. Сам он впоследствии вспоминал об этом следующим образом:

«Много лет спустя, став взрослым, мне приходилось прятать свои дневники и тетрадки, чтобы внуки случайно не наткнулись. Было время, когда им говорили: «Дедушка у вас отличник… А вы что же?» Пока, наконец, старший внук не раскопал какую-то ностальгическую стопочку тех времен и не обнаружил, как же ужасно учился их «образцово-показательный» дедушка. После этого меня в пример никогда больше не ставили.

Ничего страшнее, чем в тех дневниках, вычитать просто невозможно. Всякий раз, когда я находился на грани исключения, моя мама, редактор филармонии, звонила Лемешеву или Козловскому и говорила: «Шурку опять выгоняют. Дорогой Иван Семенович, вы не могли бы выступить перед детьми?» После чего очередной праздник в нашей школе отмечался на таком высоком исполнительском уровне, что директорат всех других школ прямо-таки падал от зависти. А наша администрация понимала: выгнать меня невозможно – на горизонте уже следующее торжество.

Только в городе Чердынь, где я жил в эвакуации во время войны, меня поминают добрым словом. Я пошел там в первый класс, а спустя много лет узнал: оказывается, благодаря этому факту своей биографии в музее города Чердыни у меня есть целый «угол»…»

Помимо учебы в музыкальной и общеобразовательной школах, Ширвиндт посещал еще одно заведение – школу бальных танцев при Доме ученых. Пребывание в ее стенах доставляло ему гораздо больше удовольствия, чем в двух предыдущих заведениях. Особенно нравилось Ширвиндту танцевать полонез и падеграс. Впрочем, любовь к танцам подогревалась у него чисто практическим интересом: школа № 110 была мужской и по большим праздникам в ней устраивались танцевальные вечера, на которые приходили девочки из соседней «женской» школы. Ширвиндт на этих вечерах, что называется, «блистал» во всей своей красе, лихо отплясывая какой-нибудь краковяк или те же полонез с падеграсом. Девочки были в восторге, и немногие из них находили в себе силы отказать во внимании такому парню. Однако девочкам было невдомек, что их герой, «блистая» в одном, был слаб в другом.

Вспоминает А. Ширвиндт: «В моих школьных ухаживаниях – две трагические ситуации. В зависимости от времени года они повторялись всякий раз, как я знакомился с девочкой. Драма номер один: я не мог качаться на качелях. Драма номер два: терпеть не мог кататься на коньках. В то время никакое знакомство летом не обходилось без парка с обязательными качелями, а зимой – с катком. Под качелями для влюбленных подразумевались не такие качельки, которые сейчас во дворах для детей ставят, а громоздкие лодки на двоих. Девчонок на эти качели тянуло со страшной силой. Особенный шик состоял в том, чтобы раскачаться до небес и лететь, можно сказать, вверх тормашками. Меня в таких полетах тошнило, сразу начинала кружиться голова. Поэтому всякий раз, когда мы с подружкой вскарабкивались на этого монстра и она, счастливая, начинала изо всех сил приседать, все увеличивая и увеличивая амплитуду, я дико страдал. Правда, виду старался не подавать и, зажмурившись, раскачивался до полного посинения. Жуть!

Примерно то же происходило и с коньками. По школьным меркам я хорошо играл в баскетбол, на лыжах катался неплохо, но вот коньки у меня как-то не пошли… Если я спрашивал «куда пойдем?» и девочка говорила «на каток!», я думал: «Все, хана!» Страшнее всего – качели, на втором месте по ужасу – коньки. Ходил, но никакого удовольствия и счастья, особенно когда кто-то рядом выписывал кренделя, не испытывал…»

Однако если Ширвиндту в его ухаживаниях удавалось благополучно избежать этих ужасов, то он с лихвой компенсировал свои недостатки. К примеру, в театре он поражал свою избранницу поистине энциклопедическими знаниями, а дома доводил чуть ли не до исступления смычком и скрипкой. Хотя из «музыкалки» Ширвиндта выгнали за профнепригодность, однако пять лет пребывания в ней не пропали даром – кое-что из пройденного он помнил и умел в нужную минуту применить свои умения на практике.

В дворовой компании Саша тоже пользовался авторитетом. Правда, не за свои скрипичные пассажи (за это его скорее всего высмеяли бы), а за то, что был остроумен и всегда участвовал в общих играх: будь то гонимый пристеночек (игра на деньги) или тот же футбол.

К моменту окончания школы Ширвиндт уже окончательно определился с будущей профессией – он хотел стать артистом. Этот выбор не казался странным, если учесть, что его мама в молодости занималась в Первой студии МХАТа (из-за туберкулеза она вынуждена была оставить актерскую профессию); что в доме Ширвиндтов актеры всегда были частыми гостями. К примеру, Яхонтов «проверял» все свои новые работы на маме Ширвиндта, при этом обязательно сажал маленького Шурика на колени: мол, мальчик не позволит ему схалтурить. Кроме Яхонтова, в доме бывали Леонид Утесов, Рина Зеленая, Ростислав Плятт, Василий Качалов и другие знаменитости. В общем, в 1952 году Ширвиндт стал студентом Театрального училища имени Щукина (курс Веры Константиновны Львовой).

Буквальное первых же дней своего пребывания в «Щуке» Ширвиндт зарекомендовал себя как одаренный ученик. Преподаватели не могли на него нарадоваться и в один голос прочили ему прекрасную карьеру в будущем. Правда, в 1953 году, в разгар так называемого «дела врачей», еврейские корни Ширвиндта едва не стоили ему отчисления из вуза. Но в дело вмешалось само Провидение: вскоре умер Сталин, и все, кто затевал это «дело», оказались в дураках.

В 1956 году Ширвиндт закончил училище с отличием и попал в труппу Театра-студии киноактера. Почему туда? Дело в том, что советское кино в те годы обрело «второе дыхание», и сделать карьеру в кино было легче, чем в театре. Правда, требовалось попасть в «струю». Ширвиндт попытался. В 1957 году он был зачислен в штат киностудии «Мосфильм». В том же году состоялся его дебют в кино: в комедии Семена Деревянского и Рафаила Сусловича «Она вас любит» он сыграл небольшую роль молодого человека по фамилии Ухов. Хотя фильм имел успех у публики (собрал в прокате 21,5 млн. зрителей), у Ширвиндта его дебют оставил двоякое впечатление. С одной стороны, материальной, он был удовлетворен: на полученный гонорар сумел обновить свой автопарк – вместо «Москвича-401», подаренного родителями на его 20-летие, приобрел «Победу», в просторечии именуемую «сугробом». Но с другой стороны – творческой – его грызли сомнения: а тем ли делом он занялся? Видимо, во многом под влиянием этих мыслей Ширвиндт в 1957 году решил податься в театр, а именно в Театр имени Ленинского комсомола.

По словам самого Ширвиндта, в те годы Ленком представлял собой странный организм. Не было режиссуры в прямом, профессиональном, смысле этого слова, но было созвездие личностей, во главе которого находились две женщины: Софья Владимировна Гиацинтова и Серафима Германовна Бирман. Они руководили коллективом, в котором работали «старые мастера» Берсеневского театра: Вовси, Пелевин, Соловьев, Шатов, Всеволодов, Брагин. Молодежь театра представляли актеры: В. Ларионов, Л. и Р. Марковы, Г. Карнович-Валуа, Л. Лосев, М. Лифанова. В этот коллектив и предстояло влиться Ширвиндту.

Первой работой молодого актера на сцене Ленкома стала эпизодическая роль в спектакле «Хлеб и розы» – о становлении Советской власти в Сибири. Ширвиндт играл рабочего, приехавшего в сибирскую деревушку агитировать сельчан за большевиков. Роль была немногословной, в ней молодой актер произносил всего лишь одну-единственную фразу: «Пошто зазря по степу мыкаемся?»

Еще одной ролью Ширвиндта в те годы стал белогвардейский офицер в спектакле «Первая Конная» по пьесе В. Вишневского. Роль тоже была эпизодическая, но более колоритная, нежели первая. Вспоминает Б. Покровский: «Сочетание особых внешних данных, вызова с усталостью, чистоты с порочностью – все это как нельзя кстати пришлось для образа. Жадная нетерпеливость насильника становилась особенно отвратительной оттого, что мы видели перед собой человека внешне вполне благопристойного. Напомню, что роль-то была эпизодическая, но требовалось за пять-семь минут успеть рассказать о многом».

В те же годы Ширвиндт был удостоен своей первой официальной награды – медали «За освоение целинных земель». Причем обстоятельства едва не сложились таким образом, что награду он мог получить посмертно. Что же произошло?

Актерская бригада, в которую включили и Ширвиндта, отправилась на целину – в Кустанай – в феврале. Уже изначально это выглядело самоубийством, потому что в такую пору в тех местах вовсю валит снег, бушует вьюга и трещат сорокаградусные морозы. Однако руководитель делегации, профсоюзный босс Ленкома Борис Ульянов решил на собственном примере доказать высокому начальству, что и в таких климатических условиях его актеры сумеют достойно представить театр.

Неприятности начались сразу же после того, как ноги ленкомовцев ступили на целинную землю. Дважды при перелетах с одного места на другое самолет, в котором они находились, едва не потерпел аварию. Не лучше обстояло дело и с наземным транспортом. «Газик», который им выделили, оказался совершенно не приспособленным к преодолению заснеженной степи, и однажды, разминувшись с тракторами, шедшими на подмогу, он безнадежно застрял в снегу. Через несколько часов такого стояния все пассажиры «газика» (их было четверо, включая и Ширвиндта) стали прощаться с жизнью, уверенные, что ни одна живая душа не сможет найти их в огромной степи во время вьюги. Но им повезло. На них случайно наткнулись два поисковых трактора из той колонны, которую выслали им навстречу. Так что свою медаль Ширвиндт заработал, что называется, потом и кровью.

Между тем в 1958 году Ширвиндт стал отцом – родился сын, которого назвали Михаилом. Мамой мальчика была студентка архитектурного института Наталья Белоусова, на которой Ширвиндт женился незадолго до этого. Ее знакомство с Ширвиндтом состоялось еще в начале 50-х под Москвой, в дачном поселке НИЛ (наука, искусство, литература), который основал ее дед в свою бытность главным архитектором Москвы. По своим корням жена Ширвиндта – столбовая дворянка. Ее род по матери восходит к знаменитому Семенову-Тян-Шанскому, предки по отцу – в старое московское купечество.

На момент знакомства молодых Белоусовы являлись аборигенами НИЛ а, а Ширвиндт с родителями гостил у знаменитого артиста Дмитрия Журавлева. Согласно легенде, в начальной стадии знакомства с Натальей Ширвиндта пленило в девушке прежде всего то, что у нее в хозяйстве имелась… корова. Будучи патологическим «молокоголиком», Ширвиндт не мог пройти мимо этого факта. Однако, полюбив корову, он постепенно увлекся и ее хозяйкой. Правда, на момент женитьбы молодых обстоятельства сложились таким образом, что с коровой Белоусовым пришлось расстаться. Гак что дармовым молочком жениху так и не довелось побаловаться.

Стоит отметить, что рождение сына весьма огорчило Ширвиндта. Дело в том, что он мечтал иметь дочь. А тут – сын. Он настолько расстроился, что слухи о его «беде» распространились даже в театре. Когда об этом узнал актер Леонид Марков, считавшийся в артистической среде Дон Жуаном, он прочел Ширвиндту короткую лекцию – объяснил, что тот должен быть счастлив, что родился именно сын. Монолог Маркова звучал так:

«Представь себе, что у тебя дочурка. Проходит каких-нибудь семнадцать лет, ты сидишь дома, уже несвежий, лысеющий Шурик, и ждешь с Таточкой свою красавицу Фиру. А Фиры нет. Она пошла пройтись. Ее нет в двенадцать, в час, в два. Ты то надеваешь, то снимаешь халатик, чтобы куда-нибудь бежать, и вдруг – звонок в дверь. Вы с Таточкой бросаетесь открывать. На пороге стоит лучезарная, счастливая Фира, а за ней стою Я! «Папа, – говорит она, – познакомься, это Леня». Ты втаскиваешь ее в дом и в истерике излагаешь все, что ты обо мне знаешь и думаешь! «Папочка, – говорит она, – ты ничего не понимаешь: я его люблю». И я вхожу в твой дом. Малыш, тебе это надо?»

И у Ширвиндта отлегло от сердца, потому что только тогда он понял: какое это счастье, что у него родился именно мальчик.

В конце 50-х Ширвиндт был почти неизвестен массовому зрителю (его карьера в кино складывалась скромно), но столичная публика его знала хорошо. Особенно та ее часть, которая посещала популярные в те годы «капустники». На них Ширвиндт господствовал безраздельно, будучи и режиссером, и конферансье, и актером-исполнителем. Дошло до того, что две сотрудницы Дома актера, И. Резникова и М. Воловикова, перейдя работать на телевидение, предложили Ширвиндту и его коллегам перенести их «посиделки» на голубой экран. Так родились знаменитые «Театральные встречи», первый выпуск которых назывался «В гостях у Михаила Жарова».

В начале 60-х творческая активность Ширвиндта продолжала набирать обороты – он трудился сразу на трех поприщах: в «капустниках», в театре и в кино.

В репертуаре Ленкома Ширвиндт был занят в нескольких спектаклях: «Товарищи-романтики» М. Соболя, «До свидания, мальчики!» Б. Балтера, «Колесо счастья» братьев Тур, «Когда цветет акация» Н. Винникова и др. Однако ни одна из этих ролей (за исключением Джона Данкера в «До свидания, мальчики!») не оставила в памяти актера каких-то особых воспоминаний. Вообще Ленком в те годы откровенно лихорадило. После ухода из театра Гиацинтовой и Бирман к его руководству пришли совершенно случайные люди, которые ввергли Ленком в пучину безвкусицы. На фоне другого столичного театра – «Современника» – Ленком выглядел каким-то мастодонтом.

Вспоминает Ширвиндт: «Имелся у нас знаменитый спектакль «Семья», пьесу написал Попов, секретарь Ленина. Я там в заключительной сцене был задействован. На явке. То ли в подземелье, то ли еще где-то. Все в основном соратники, а в углу лежит куча меньшевиков. В пенсне. Меньшевикам дают достойный отпор. Вот одним из тех, кому отпор, я и был.

В финале на сцену, как раз над Лениным, сверху спускалось знамя. Этим у нас занимался рабочий сцены, замечательный мальчик. Но – даун. Зато он мог проделать все, что от него требовали. В «Семье» требовалось на колосниках зацепить знамя за огромный крюк и придерживать полотнище, чтобы оно не скомкалось. Но он заснул. Прямо там, на колосниках. А в зале как раз комиссия по госпремиям. И вот представьте: после слов Ленина о грядущей победе под бравурную музыку над его головой возникает огромный ржавый крюк. Из зала было очень похоже на виселицу.

Премию мы не получили, мальчика уволили…»

Между тем в 1964 году ситуация в Ленкоме стала меняться в лучшую сторону – на должность главного режиссера пришел Анатолий Эфрос (до этого он работал в Центральном детском театре). Эфрос дебютировал в Ленкоме спектаклем «В день свадьбы» В. Розова. В нем Ширвиндту досталась эпизодичесмая роль колхозника. Кстати, еще одним колхозником в спеккпсле был бессменный партнер Ширвиндта по «капустникам» Михаил Державин. И хотя роли им достались мизерные, однако они сделали все от них зависящее, чтобы зрители их запомнили. Например, прибегли к следующей хитрости. В сцене, где они были заняты, свадебные столы ломились от всевозможных яств, естественно, не настоящих, а бутафорских. Однако Ширвиндт с Державиным на каждое представление приносили с собой настоящие яблоки и смачно хрустели ими на сцене, доводя публику до голодного спазма – яблочный аромат мгновенно заполнял весь театр. Эфросу это не нравилось, но ничего поделать с «шутниками» он не мог. Не заставлять же их хрустеть бутафорскими фруктами!

Между тем Ширвиндт постепенно завоевывал в творческих замыслах Эфроса место одного из ведущих актеров. Благодаря этому он сыграл целый ряд замечательных ролей: Тригорина в «Чайке» А. Чехова, Гудериана в «Каждому свое» С. Алешина, кинорежиссера Нечаева в «Снимается кино» Эдварда Радзинского, Людовика в «Мольере» Михаила Булгакова.

Что касается кино, то здесь Ширвиндту не очень везло – большинство ролей, которые он сыграл, почти не запомнились зрителям. За двумя исключениями. Первое – фильм Евгения Ташкова «Приходите завтра» (1963), в котором снялся прекрасный дуэт – Александр Ширвиндт и Юрий Белов. Зритель этот фильм, конечно же, хорошо помнит: Ширвиндт играл «Станиславского», а Белов – «Немировича-Данченко». Блестяще сыгранный эпизод, наглядно демонстрировавший Ширвиндта – героя «капустников».

Второе исключение – фильм все того же Е. Ташкова «Майор Вихрь», в котором Ширвиндту досталась роль совершенно иного плана: польского интеллигента Юзефа, помогающего советским разведчикам.

В 1965 году Ширвиндт вместе с женой и сыном переехал в шаменитую высотку на Котельнической набережной. Этому событию предшествовали следующие обстоятельства. До этого Ширвиндт – с семьей и с родителями – занимал две комнаты в «многосемейной» квартире в Скатертном переулке. Его супруга таким положением, естественно, была неудовлетворена и прилагала все силы к тому, чтобы благополучно разъехаться.

Менялись две комнаты в Скатертном и однокомнатная квартира в «хрущевке» на трехкомнатную квартиру. Вариант, как казалось Ширвиндту, безнадежный. Видимо, поэтому в этом обмене он принимал самое скромное участие. А его жена разрывалась между работой, магазинами и обменным бюро. И Всевышний, видимо, оценил ее старания. На их вариант «клюнул» некий сын покойного генерала КГБ, проживающий в элитной высотке (в этом доме жили и до сих пор живут: Л. Зыкина, Н. Богословский, Л. Смирнова, К. Лучко, Н. Мордюкова и другие знаменитости). Сын генерала жил не один, а с двумя (!) женами: бывшей и нынешней. Естественно, на этой почве у женщин постоянно возникали скандалы, которые ни к чему хорошему привести не могли. В конце концов сын генерала решил разъехаться с бывшей супругой и в поисках удобного варианта набрел на ширвиндтовский.

На новом месте Ширвиндт зажил лучше прежнего, хотя ностальгия по местам, где он провел свое детство и юность, изредка посещала его. Но проживание в элитном доме сняло множество проблем. Например, только здесь актеру удалось получить место для своего «сугроба» в гараже. Причем это место он отвоевал у поэта Евгения Евтушенко. Тот же его лишился по собственной вине. Однажды, застигнутый очередным творческим порывом, он написал стихотворение «Тараканы в высотном доме». Причем стихотворение было аллегорическим: под тараканами подразумевались люди-паразиты, а под высотным домом – наша страна. Однако руководство в эту аллегорию вникать не захотело и причислило это произведение к разряду «злопыхательских». В результате Евтушенко сняли с очереди на гараж, а его место отдали Ширвиндту.

Тем временем так плодотворно начавшаяся деятельность Эфроса в Ленкоме закончилась так же внезапно, как и началась. В середине 1967 года его вынудили уйти из театра. В знак солидарности с режиссером из Ленкома ушла целая группа актеров: Ольга Яковлева, Лев Круглый, Александр Ширвиндт, Михаил Державин, Леонид Каневский, Лев Дуров, Геннадий Сайфулин, Валентин Гафт, Дмитрий Дорлиак, Ирина Кириченко, Виктор Лакирев. Все они вместе с Эфросом вскоре стали работать в Театре на Малой Бронной.

Вспоминает А. Ширвиндт: «Ленком придумал, как известно, Берсенев, очень хитрый человек. Он соблюдал баланс: ставил «Павку Корчагина», а «за это» – «Нору». Эфрос же в такие игры не играл. Поэтому на него и наседали со всех сторон. В самом же театре уже появились «его» артисты и «не его». В общем, мы ушли на улицу… Сидели у Эфроса дома, звонили Демичеву (секретарь ЦК по культуре. – Ф. Р.). Миша Зайцев, директор Театра на Бронной, очень симпатичный человек, прибежал и закричал: «Король умер, да здравствует король! Все к нам!» Очевидно, сам он этот вопрос решить не мог, ему разрешили так сделать, но инициатива, наверное, исходила от него. И мы всем табуном пошли на Бронную. Там начался новый период…»

Однако «новый период» на Бронной для Ширвиндта закончился довольно быстро, практически так и не начавшись. В творческих планах Эфроса места для актера Ширвиндта почему-то не нашлось. Режиссер собирался ставить «Трех сестер» и хотел отдать роль Вершинина Ширвиндту. Но затем передумал, и эту роль сыграл Н. Волков. Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Ширвиндта, и он ушел с Малой Бронной. Его новым пристанищем стал Театр сатиры, куда его давно звал Михаил Державин, ушедший от Эфроса. На дворе стоял 1970 год.

Театр сатиры стал именно тем местом, где творческая индивидуальность Ширвиндта сумела раскрыться наиболее полно. Вообще все то десятилетие было отмечено для Ширвиндта небывалым творческим энтузиазмом. Он успевал везде: играть и ставить спектакли в театре, сниматься в кино, выступать на эстраде.

В театре он сыграл графа Альмавиву в «Безумном дне, или Женитьбе Фигаро» (1970), Добчинского в «Ревизоре» (1972), Президента репортажа в «Клопе» (1974), Молчалина в «Горе от ума» (1976) и другие роли. В 1973 году Ширвиндт дебютировал в театре как режиссер – вместе с Андреем Мироновым поставил прекрасный спектакль «Маленькие комедии большого дома», имевший колоссальный успех и даже снятый на телевидении.

Не менее активно работал Ширвиндт и в кино – снялся в фильмах: «Старики-разбойники», «Небесные ласточки» (т/ф), «Мистер Икс» (т/ф), «Экспедиция Нобеле», «Трое в лодке, не считая собаки» (т/ф). Но главной ролью Ширвиндта в то десятилетие была, конечно же, роль одного из друзей Жени Лукашина в комедии Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром». Именно она сделала Ширвиндта актером всесоюзного масштаба.

На эстраде Ширвиндт выступал в нескольких амплуа: как режиссер, конферансье, автор и исполнитель. К примеру, именно ему принадлежит «отцовство» в рождении знаменитого дуэта – Авдотьи Никитичны (Б. Владимиров) и Вероники Маврикиевны (В. Тонков). Он также работал с Тарапунькой и Штепселем, Мировым и Новицким, Львом Шимеловым, Владимиром Винокуром и др. Кроме того, он писал монологи для многих популярных артистов (В. Марецкой, М. Пуговкина, В. Санаева и др.), которые затем в их исполнении звучали с эстрады. Многогранную работу Ширвиндта оценили по достоинству – в 1974 году ему присвоили звание заслуженного артиста РСФСР.

Однако конец того десятилетия запомнился Ширвиндту не с самой лучшей стороны. Беду накликал его сын – 19-летний Михаил Ширвиндт, ныне известный шоумен, а тогда студент Щукинского училища. Стоит отметить, что сын и до этого доставлял своим родителям массу хлопот. Еще будучи школьником, он учился из рук вон плохо – имел двойки по всем предметам, кроме труда и физкультуры. Любимое занятие Михаила в те годы – взрывать унитазы в школьных туалетах. Делалось это так: мальчик «тибрил» с урока химии реактивы, заворачивал их в газеты и спускал во все унитазы. Через несколько минут мощный взрыв сотрясал школу, и туалет выходил из строя минимум на месяц. За эти проделки (да и за другие тоже) Мишу Ширвиндта выгоняли из двух школ.

И все же десятилетку мальчик закончил и был принят в альма-матер своего отца – Театральное училище имени Щукина (кстати, Ширвиндт-старший в те годы работал там преподавателем). Не успел Михаил проучиться в училище и несколько месяцев, как оказался в эпицентре еще одного скандала. Инцидент произошел 7 ноября 1977 года, в день, когда вся страна отмечала круглую дату – 60-летие Советской власти. По-своему отмечал этот праздник и Михаил со своими друзьями. Ребята забрались на крышу архитектурного института и, нагрузившись «портвешком», сорвали со здания красный флаг. Затем в пьяном угаре молодые люди стали вытворять с красной тряпкой Бог знает что. Разумеется, их застукала наша доблестная милиция. Затем, как в крутом детективе, была погоня со стрельбой, пленение и тесный «обезьянник» в ближайшем отделении. По нынешним временам, это событие отнесли бы к мелкому хулиганству и не стали бы раздувать из него скандал. Но тогда все было иначе: ребят могли запросто упечь на семь лет в тюрьму «за надругательство над символом». Но их наказали «по минимуму»: исключили из комсомола и выгнали из института. Естественно, большая часть мытарств по дальнейшему трудоустройству непутевого сына легла на Ширвиндта-старшего. В конце концов ему удалось устроить Михаила монтировщиком декораций в театр «Современник». Два года спустя благодаря помощи Андрея Миронова (его бывший одноклассник был первым секретарем горкома ВЛКСМ) Михаила удалось восстановить в комсомоле. А в начале 80-х Ширвиндт-старший добился восстановления сына и в «Щуке». Спустя 16 лет после событий на крыше архитектурного института приятель Михаила Сергей Урсуляк снял по ним фильм под названием «Русский рэгтайм». Одну из ролей сыграл Александр Ширвиндт.

Во второй половине 80-х слава Ширвиндта-старшего обрела свое «второе дыхание». Причем в основном благодаря телевидению. Тогда стало модным проводить всякого рода юбилеи, на которых обязательным атрибутом стали выступления тандема Александр Ширвиндт – Михаил Державин. Всего лишь за год-два этот тандем был показан по телевидению столько раз, сколько его не показывали за все предыдущие годы (отмечу, что существует он с начала 60-х).

Новому взлету славы Ширвиндта способствовала и его плодотворная работа в кино. В 80-е годы он снялся в фильмах: «Вокзал для двоих» (1982), «Зимний вечер в Гаграх», «Самая обаятельная и привлекательная» (оба – 1985), «Семь криков в океане», «Миллион в брачной корзине» (оба – 1986), «Забытая мелодия для флейты», «Шантажист» (оба – 1988).

В театре дела Ширвиндта обстояли несколько иначе. К сожалению, с момента ввода Ширвиндта на роль Альмавивы в спектакле «Безумный день, или Женитьба Фигаро» (эту роль до него недолго играл Валентин Гафт) ни одна из ролей, сыгранных актером после (а их уже насчитывается 13), не сумела стать вровень с нею, не была событием. Неровными были и режиссерские постановки Ширвиндта. Он поставил на сцене Театра сатиры следующие спектакли: «Проснись и пой!», «Недоросль», «Ее превосходительство», «Концерт для театра с оркестром», «Молчи, грусть, молчи…», «Страсти Черноморья».