Текст книги "Свет молодого месяца"
Автор книги: Эжени Прайс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
Твой преданный муж Хорейс Банч Гульд».
«7 мая 1864 года.
Любимый мой муж, мистер Гульд, дорогой!
Несколько месяцев тому назад я старалась убедить тебя, что Бог никого не выпускает из поля зрения. Прости меня, мой дорогой, но почему ты чувствуешь, что у тебя нет личной связи с Богом, в то время как он делает все возможное, чтобы заботиться о нас? Когда я каждый вечер молюсь в этой полуразвалившейся хибарке, я прошу не только о том, чтобы ты был невредим и чтобы мы поскорее вернулись в Блэк-Бэнкс, но и о том, чтобы ты наконец понял, что у человека нет возможности уйти от внимательного взгляда Отца. Я скучаю по нашей маленькой церкви в Джорджии, но все яснее понимаю, что Бог присутствует там, где мы находимся. Почему тебе не обратиться к Нему? Что ты от этого потеряешь, мистер Гульд, дорогой? Просто скажи: Боже! Ты здесь, со мной? Он как-нибудь даст тебе понять, что он близко. Дети здоровы и я тоже, только ночью, когда они спят, я плачу совсем тихонько от тоски по тебе и потому что держаться бодро в течение дня стоит большого напряжения. Самое тяжелое – не знать, жив ты или нет, здоров или болен. Мои молитвы сопровождают тебя всегда, и Бог сопровождает тебя так, как я бы не могла, даже если бы у меня была возможность быть с тобою в этих слякотных окопах.
С постоянной глубокой любовью Дебора Гульд».
«3 августа 1864 года.
В окопах к востоку от Атланты
Моя Дебора!
Шерман все еще пытается обойти нас с гораздо более крупными силами, чем наши, но генерал Джон-стон проявляет себя как специалист в стратегии выхода из-под удара и промедления, – это единственный образ действия, возможный для нас. Армии входят в соприкосновение каждый день, но я пока даже царапины не получил. Война главным образом заключается в том, что мы копаем окопы и ячейки для стрелков под жарким солнцем. Я видел, как умирают, и никогда не привыкну к этому, но я стал невосприимчив к обстановке смерти. И если я когда-нибудь буду опять жить на Сент-Саймонсе, я не буду обращать внимание на слепней. Сейчас больше нет времени писать. Над нами только что пролетело ядро по направлению к Атланте. Там люди живут в погребах и бомбоубежищах. Я жив и здоров, и люблю тебя и детей.
Хорейс Банч Гульд».
«12 августа 1864 года.
В окопах, Атланта
Любимая Дебора!
Твой ответ на мое последнее письмо еще не успел прийти, но сегодня мой день рождения и, как всегда, мои мысли далеко, в Бернейвилле, где ты и мои дорогие дети дожидаетесь конца этого страшного безумия. Этой бессмысленной войны, где американцы продолжают убивать американцев. Я тоже убивал, и воспоминание об этом никогда не сотрется. Небо к востоку очень темное и по нему плывут тучи, но темную часть неба пересекает радуга. Этот контраст для меня полон значения, – это как наша жизнь до этого безумия и теперь. Радуга также перекрывает пространство между нами и передает мне твою любовь, моя дорогая жена. Вокруг меня смерть и зловонные болезни, и несчастье, но там наверху, если я останусь жив, есть надежда, что мы опять попадем домой. Бумаги мало, так что я заканчиваю, люблю тебя и детей. Молись за меня, молись за всех нас.
Твой преданный муж Хорейс Банч Гульд».
«1 сентября 1864 года.
Бернейвилль, Джорджия
Любимый мой, мистер Гульд, дорогой!
Сегодня получила хорошее письмо от Мэри, она благодарит меня за то, что я сообщаю тебе об их жизни в Блэкшире. С бумагой здесь тоже плохо. Ее письма доходят до нас в Бернейвилле быстрее, но я знаю, что ей тяжело, что она не может писать тебе. Она и Джейн, и тетя Каролина, и папа Джон чувствуют себя хорошо. Мы по-прежнему живем в нашем домишке. У нас достаточно еды, хотя разнообразия мало – кормовая капуста, репа, бататы и немного мяса. Чтобы сэкономить бумагу, как ты видишь, я пишу между строчками твоего последнего письма, и у меня сердце разрывается из-за того, что придется расстаться хотя бы с одним листком, к которому прикасались твои руки. Я не пропускаю ни одного дня без занятий, и дети неплохо усваивают мои уроки. Пришло сообщение, что по приказу генерала Борегара, школу мадам Ла Кост в Саванне надо закрыть, и Джейн и Джесси в отчаянии, что им придется уехать и жить в Бернейвилле. Я не писала тебе, пока не узнала, что для наших дорогих девочек будет возможность приехать сюда. Милая мадам Ла Кост отправляет их с двумя молодыми офицерами из гарнизона. Бог заботиться о нас.
Твоя любящая жена Дебора Гульд».
«7 сентября 1864 года.
Бивуак близ Джонсборо
Любимая Дебора!
Клочок оберточной бумаги. Я пишу коротко. Генерал Джонстон был отстранен от командования 17 июля в пользу генерала Гуда. С тех пор мы сразу проиграли четыре важных сражения. Союзная армия вошла в Атланту 2 сентября. Мне дали отпуск и, когда ты получишь это письмо, я уже буду в пути к вам. Я теперь капитан.
Твой любящий муж Хорейс Банч Гульд».
Дебора долго сидела, прочитав письмо, не в состоянии даже плакать. Он возвращается домой. Она опять увидит его лицо. Она опять почувствует себя уверенно в его объятиях. Она услышит его голос. Было не совсем честно не сказать сразу детям, игравшим во дворе, но она так долго сдерживала слезы, что, пожалуй, имела право на лишних пять минут в одиночестве. По лицу ее потекли слезы, и она заплакала так сильно и открыто, как не позволяла себе плакать все долгие месяцы его отсутствия. Потом она откинулась на спинку милого кресла-качалки из Блэк-Бэнкса – того, которое зацепилось за борт плоскодонки и не пропало в проливе Баттермильк, – и впервые после его ухода в марте 1863 года, смогла отдохнуть.
Лучи теплого золотистого осеннего солнца упали на жестяную полоску, которую младший Хорейс прибил над отверстием крысиной норки. Она заблестела и стала почти красивой. Дебора внезапно села прямо. Как он доберется домой? Часть пути, может быть, поездом, но вокруг Бернейвилля железные дороги были разрушены, рельсы увезены на Север для укреплений Конфедератов. Удастся ли ему найти лошадь? Или придется просить, чтобы подвезли? Два молодых Демира и Тип Кинг были вынуждены просить о подвозе и идти пешком. Может быть, ему придется тащиться милями в жаркие сентябрьские дни и ночи и ночевать в лесах?! Добрый Боже, защити его! Позаботься о твоем чаде, Хорейсе Гульде, – молилась она. – Приведи его к нам благополучно.
– Мама?
– Анна! Что ты делаешь, почему спряталась за шкаф, милая? Я думала, что ты играешь с остальными детьми у залива.
Дебора увидела, что губы Анны задрожали и ее серые глазки наполнились слезами.
– Мама не сердится, девочка, просто это было неожиданно, и я вздрогнула.
– Я... я бы не стала прятаться, но ты так странно вела себя. Извини, мама, я не хотела ничего плохого.
– Ну, ну, сейчас не время плакать. Нет, я беру это назад, именно сейчас очень кстати поплакать. – Она протянула руки к девочке. – И если ты меня поддержишь, я начну опять, вместе с тобой.
– У папы все благополучно?
Дебора отстранила ее на расстояние вытянутой руки, глядя ей прямо в глаза.
– Да! У папы все благополучно и он приедет к нам.
С минуту Анна смотрела на мать. Потом на ее заостренном личике появился яркий румянец.
– Мы сможем – сможем поехать назад в Блэк-Бэнкс, когда приедет папа?
– Нет, к сожалению нет, дорогая. Но сегодня надо только радоваться и ждать папу. Он может даже послезавтра быть уже здесь. – Анна не стала прыгать, как сделали бы остальные, она стояла очень прямо, сжав руки, и глубоко дышала, стараясь сдержать радость. – Можешь кричать и визжать, Анна. Мне и самой этого хочется.
– О, нет, – прошептала Анна, – я слишком счастлива.
ГЛАВА XLVI
Дети не узнали его, когда он тяжело прибрел по грунтовой дороге в сапогах, заляпанных грязью, но Дебора увидела его издалека и подбежала к нему. Несколько секунд она была в его объятиях, его грубая куртка царапала ее лицо, когда он так сильно прижал ее голову к своему плечу, что ей было трудно дышать.
– Дебора! Дебора, любимая, красавица Дебора, – повторял он, его голос звучал как у старика.
Он был такой тощий, такой измученный, что она чуть не рассердилась, когда дети набросились на него как орда дикарей. Но он сумел выдержать их объятия и поцелуи, смеялся над ними, когда они говорили, что его баки царапают; и после того, как он искупался и надел свою старую рабочую одежду, хранившуюся у Деборы в чистоте в ожидании такого дня, он целиком посвятил себя детям, пока не наступило время им ложиться спать. Он рассказал им о войне, – достаточно, но не слишком много, и ему удалось сохранить приподнятое настроение до тех пор, пока Анна, задержавшись после того, как остальные попрощались с ним на ночь, обняла и поцеловала его опять.
Когда они все наконец улеглись, Дебора и Хорейс сидели у камина.
– Почти как будто мы в Блэк-Бэнксе, не правда ли, мистер Гульд, дорогой?
– Почти. – Он вздохнул. – О, Дебора, не сиди так далеко. Иди сюда, сядь ко мне на колени. Я должен уйти завтра утром. Вообще мне повезло, что я здесь. С моими транспортными средствами сорвалось в последний момент. Если бы так не случилось, я пробыл бы здесь с вами целую неделю.
Завтра утром!.. Наконец она спросила:
– Как ты сюда добрался, мой дорогой?
– Два отрезка пути в разбитых фургонах, в тесноте с другими солдатами, которые тоже старались попасть домой. Проехал верхом на муле миль десять, остальную часть пути шел пешком.
Она поспешила сесть к нему на колени и охватила руками его голову.
– Тогда я должна уложить тебя спать сразу. Нельзя мне быть эгоисткой, но я хочу почувствовать тебя совсем близко, чтобы это запомнилось.
Они молча прижались друг к другу, пока из камина не выкатилось перегоревшее полено, и угли рассыпались по новому коврику, сделанному Деборой. Она вскочила, и Хорейс бросил угли в камин.
– Теперь пора тебе поговорить со мной, – сказал он. – Какие новости у тебя с острова? Все оттуда уехали? Я слышал, что даже наши войска оттуда эвакуированы.
Она нахмурилась.
– Да, и я должна тебе сказать, дорогой, что прежде, чем они ушли, им было приказано взорвать маяк, построенный твоим отцом.
Он прислонил голову к высокой спинке кресла и закрыл глаза, но ничего не сказал.
– Они боялись, что янки смогут использовать его как мишень, – объяснила она. – Ты знаешь, как он прекрасно выделялся, даже днем.
Не открывая глаз, он сказал:
– Да, я знаю. Что еще? Скажи мне сначала все плохие новости.
– Капитан Стивенс пропал без вести.
Он посмотрел на нее.
– Пропал без вести?
– Предполагают, что его захватили и что он в тюрьме на Севере. Последнее что известно – видели, что он пытался перейти болото выше Джорджии. Они и суда его захватили.
Хорейс глубоко вздохнул.
– Что еще?
– Томас Батлер Кинг умер в этом году. Его сына Лорда Пейджа Кинга тоже нет в живых. Убит при Фредриксберге. И, знаешь, Нептьюн доставил его тело каким-то образом на кладбище Крайст Черч.
– Как, из Виргинии на Сент-Саймонс?
– Да, и мистер Кинг успел похоронить сына перед своей собственной смертью. Теперь Нептьюн опять на войне, с Типом Кингом.
Он долго молчал, потом спросил:
– Дебора, ты считаешь, что поступила разумно, отослав Адама назад на остров?
– О, да. Бедняга совсем извелся от горя, не зная ничего о Мине. Мы долго надеялись, что она нашла убежище в Уэрсборо с Кингами, но ее там не было, и Адамом овладела навязчивая идея, что Мина отказалась уехать с Сент-Саймонса, потому, что она думала, что он там останется. Во всяком случае, мы не могли задерживать Адама, – он свободен теперь.
– Это верно. – Хорейс слегка улыбнулся.
– Они теперь все свободны. Адам и Мина могут жить вместе как муж и жена.
– О, – откинулся он назад и закрыл глаза. – Я рад, я рад, я рад – о, Боже, как я рад, что они все свободны. Я не знаю, что мы будем делать без них, и я не знаю, откуда мы возьмем деньги, чтобы заплатить им, чтобы они остались, но я рад, что они свободны. Для меня это – конец тяжелого внутреннего противоречия. Я сам не смог бы разрешить его. – Он взял ее руку. – Дебора, я так устал. – Пожалуйста, дай мне поспать примерно часок, а потом разбуди меня.
– Нет, мой дорогой, ты должен отдохнуть, спать всю ночь.
– Тогда я вообще не буду спать. – Он посмотрел на нее почти сурово. – Дебора, если человек вел такую жизнь как я за последние два года, он старается по возможности не растратить ничего. Дать мне спать всю ночь означало бы лишить меня куска хлеба, когда я умираю от голода.
Она прикусила губу, удерживаясь от слез.
– Хорошо, мистер Гульд, дорогой, я дам тебе поспать два часа и потом обещаю разбудить тебя. Но – ты в состоянии коротко ответить мне: мы проигрываем войну?
– Да, в настоящий момент это так. Шерман стремится к морю прямо через Джорджию. – Его голос зазвучал жестко. – Сейчас у меня впервые появился настоящий стимул сражаться. Может быть, не так трудно будет убивать, если я этим помогу не пустить их к Блэк-Бэнксу. Я завтра отправлюсь в Саванну. – Его смех звучал невесело. – Совсем другая Саванна, чем та, которую я знал. Дай мне поспать в этом кресле из Блэк-Бэнкса, Дебора. Мне это, наверное, будет приятно. Но не больше двух часов, обещай мне. – Он так крепко сжал ее руку, что ей стало больно.
Дебора старалась улыбаться, но у нее снова потекли слезы, когда она подложила ему под голову подушку и накрыла его одеялом.
ГЛАВА XLVII
Ли сражался с Грантом в Виргинии, Атланта была в руках врага, и Конфедерация приближалась к окончательной гибели, когда Хорейс вернулся в свою часть. Солдаты Шермана неслись по всей его дорогой Джорджии, ненамного впереди него, они жгли и грабили, орали и гикали при свете пламени от горящей мебели, ковров, одежды, складов риса и хлопка. Крепкие дома плантаторов и амбары вспыхивали, оседали и распадались, превращаясь в тлеющие руины, отмеченные только «памятниками Шермана» – обугленными трубами, стоявшими по всему пути янки к Саванне. Что они сделали с Блэк-Бэнксом? Что они сотворили с Блэк-Бэнксом?
Он должен был явиться в Саванне 1 октября 1864 года. Времени казалось достаточно, даже если ему и его части придется пройти семьдесят три мили пешком. Через неделю, сократив дорогу у Дэриена, они обошли армию Шермана и, очутившись снова близ соленых болот, Хорейс почувствовал прилив силы. Впервые после зачисления в армию он был недалеко от острова Сент-Саймонс, и теперь, когда негры были освобождены, мог позволить себе ненавидеть. Янки совершили то, что они поставили себе целью. Негры больше не были рабами; большая часть их бродила как непослушные, заблудившиеся дети. Хлопковые штаты потерпели поражение. Зачем же надо было продолжать разрушение? Солдаты Конфедерации не получали платы месяцами. Продовольствие было на исходе. Боеприпасы почти кончились, в казначействе было совсем пусто. Сапоги у солдат, если у них вообще были сапоги, были обвязаны вокруг ног старыми тряпками, и Хорейс ощущал, как в нем растет чувство обиды с каждым тяжелым, мучительным шагом по темному илу соленых болот.
– Здесь для тебя тяжелее, не правда ли, Гульд? – Веснушчатый горец из Северной Джорджии пытался подшучивать. – Теперь ты знаешь, каково нам было, когда война шла вокруг наших хижин. Конечно, моя хибарка – это не то, что твое нарядное здание, но, ведь, если у человека есть дом, – это его дом, а янки – это янки, а пожар – это пожар.
* * *
После первой резкой боли между плечами Хорейс ничего не помнил. Он пришел в сознание в незнакомой душной комнате с низким потолком. У основания шеи ощущалась жгучая боль, и в его затуманенном мозгу повторялись слова его товарища из Северной Джорджии: – «Пожар – это пожар».
– Я – вдова Дандл, и ты в моем доме на реке Олтамахо, – старушечий голос звучал устало, как будто она уже это объясняла другим больным и теперь приготовлялась снова пройти через такое же испытание. – Тебя подстрелили, когда ты шел через болото.
Он постарался сообразить. Вероятно, в лесах около болота расположился авангардный патруль армии Шермана.
– Прямо вроде для забавы тебя подстрелили, – продолжала она. – Твои дружки сказали, что они тебя хлопнули, а остальных не тронули. Конечно, наши парни принесли тебя сюда. Они вытащили пулю. Кровь шла как из зарезанной свиньи. У меня и тряпки почти все кончились. Уж извелась я, пока останавливала кровь.
Хорейс попытался открыть глаза. Согнутая фигура, нагнувшаяся над ним, качалась из стороны в сторону, и тяжелый запах от раны вызвал тошноту.
– Закрой глаза, – прохрипел старческий голос. – Ты слаб как котенок. Хорошо бы тебе заснуть. Я разбужу тебя через пару часов. Посмотрим, может удастся мне немного накормить тебя.
* * *
Дебора изо всех сил старалась казаться бодрой в присутствии детей, но провести Анну было невозможно. Девочка не спрашивала, почему от отца не было вестей, но она почти ничего не ела, ее худенькое личико становилось все бледнее, а серые глаза – все больше и тревожнее. Саванна была так близко, что они ожидали частых писем, и вот, прошло пять мучительных недель без единого слова.
– Это как будто в доме папин призрак, мама, – сказала Анна.
– Ш... ш! Даже не думай так!.. – воскликнула Дебора и постаралась утешить девочку. – Просто он ведь был здесь так недавно и так ненадолго, как будто это приснилось. Я знаю наверняка, что у папы все благополучно.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что он во власти Бога.
– А разве Бог не позволяет, чтобы других людей убивали?
– Хватит, Анна. Не спрашивай больше. Надо верить и положиться на Бога, и когда-нибудь мы получим весточку. – Ее голос звучал спокойно. – Когда-нибудь получим весть.
Три дня подряд шел дождь, дети не знали, чем заняться, и задирали друг друга. Чтобы занять их, Дебора испекла печенье из последней муки.
Не очень хорошее без сахара, – смеялась она, – но я влила в тесто остаток нашего сиропа из сахарного тростника. А теперь мы разрежем на кусочки консервированные сливы и сделаем смешную рожицу на каждом печенье.
Вокруг очага собралась шумная компания, все громко предлагали свои идеи как украсить большие плоские печенья, и в это время сквозь смех и болтовню Дебора услышала шаги на крыльце и побежала открыть дверь.
– Будете миссис Гульд? – спросил совершенно мокрый, тощий негритенок. – Да, я миссис Гульд. Входи, мальчик.
Он робко вошел в комнату.
– У меня сообщение про вашего мужа.
В комнате наступила могильная тишина.
– Ну, скажи поскорее пожалуйста, в чем дело?
– Он сильно болен в доме проповедника, и говорит, можете вы прийти и взять его?
– Он болен? А кто проповедник? Как далеко это?
– На который вопрос мне ответить сначала, мэм?
– Где он?
– В доме проповедника около восемнадцати миль.
– Ты прошел восемнадцать миль, чтобы сказать нам?
– Нет, мэм. Я прошел восемь. Мой троюродный брат, он прошел десять.
Дебора взяла мальчика за худенькие плечи.
– Слушай меня внимательно. Мы тебя накормим и постараемся обсушить твою одежду, но ты передай мистеру Гульду, что мы приедем за ним, как только достанем мула.
– Да, мэм. Нет смысла сушить мою одежду, она опять промокнет. И все равно, я должен поскорее идти назад. Я пришел с почтой.
– Джесси, приготовь что-нибудь мальчику поесть, а Хорейс – начинай искать.
Тринадцатилетний Хорейс вскочил на ноги.
– Да, мама, где искать? Я думаю, наш старый фургон еще годится, но где мне достать мула?
– Просто начни спрашивать. В Бернейвилле все время приезжают и уезжают и – Бог тому свидетель, как нам нужен мул.
– Хорошо, – сказал Хорейс, надевая рабочую куртку отца.
– И, Хорейс, проси их. Скажи им, что это может спасти жизнь твоего отца.
На следующий день на заре юный Хорейс помог матери вынести матрац с ее постели, а поверх него, в шатком фургоне позади старого взятого в долг мула, они разложили толстый слой мешков.
– Присмотри за мулом мистера Дженкинса, Хорейс, пока я кончаю устраивать постель, – говорила Дебора, засовывая подушки под матрац, чтобы они не запачкались и не намокли. – Мы должны быть уверены, что это старое создание запряжено как следует. Тебе придется ехать тридцать шесть миль с этой упряжкой.
– Хорош он, запряжен так крепко, как я мог с этой сносившейся упряжкой, мама, – сказал мальчик, взбираясь на козлы.
– Ты неправильно говоришь, сын. Не «хорош», а «хорошо запряжен». – Так как дождь еще продолжался, она набросила тряпичный коврик на самодельную постель, отошла назад и послала воздушный поцелуй Хорейсу.
– Хорошо, – сказала она, улыбаясь ему. – Поезжай как можно быстрее. Хорошо бы, если ты сегодня успеешь доехать до него. Пусть папа отдохнет ночью, и завтра отправляйтесь рано. И, мой милый, да хранит тебя Бог.
Дебора сумела провести долгие часы этой бессонной ночи, разговаривая с Богом.
– Боже, если этот мул не споткнулся, не упал, если фургон все еще движется, не думаешь ли Ты, что они могут вернуться до захода солнца? Позаботиться о них, Боже, чтобы мул шел, и фургон двигался. Охраняй моего мужа и моего сына.
Дождь ночью прекратился, и когда первый свет начал пробиваться сквозь тучи, уходящие к востоку, она призналась себе, что сегодня не в состоянии быть с детьми. Джейн может присмотреть за ними. Она быстро оделась, набросила на плечи поношенный плащ, оставила записку и, открывая калитку, надела капор. Если она пойдет навстречу им, она раньше все узнает.
Так как было гораздо легче идти по густым сосновым иголкам вдоль края ухабистой, грязной дороги, она все утро придерживалась края леса, не теряя дорогу из виду. Ее ноги покрылись водяными пузырями и кровоточащими ранками еще до полудня, но она отдыхала только когда не могла идти дальше. Сначала она пыталась определять голоса птиц, но был октябрь, и птицы пели мало. День становился жарче, в лесах было все тише, и целыми часами она никого не встречала. Большая гремучая змея, растянувшаяся на солнце, заставила ее отойти от дороги, но она не замедлила своих шагов; на расстоянии нескольких ярдов от нее сквозь заросли с шумом выскочил олень; опять стало тихо, и к ней вернулись силы идти дальше – медленнее, часто спотыкаясь, но все же она шла. «Не дай мне наступить на сосновую шишку, Боже. Я не должна вывихнуть лодыжку. Нельзя это сейчас».
Она пожевала лавровые листья, а когда подошла к небольшому чистому ручейку, встала на колени чтобы набрать воды. Все еще стоя на коленях на песчаном берегу ручья, с мокрым подбородком, она услышала громыхание телеги или фургона – очень далекое, но ясное. «Не беги, – приказала она себе, с трудом поднимаясь на ноги. – Не беги, Дебора Гульд, – иди. Если ты побежишь, ты можешь потерять сознание, а это только встревожило бы его».
Один осторожный шаг за другим, и еще, и еще, не обращая внимания на свои кровоточащие ноги, не сводя глаз с дороги, она тащилась вперед и, наконец, показался старый мул и она увидела сына, сидевшего на козлах. Не в силах сдержаться, она побежала, несмотря на предостерегающие крики юного Хорейса, продолжала бежать, пока не смогла уцепиться за непрочную стенку старого скрипучего фургона и держаться изо всех сил. Не может быть, что худая, изможденная фигура, лежащая молча на самодельной постели, – это ее муж! Она отступила на шаг, глядя сначала на сына, потом на ввалившиеся, закрытые глаза больного.
– Он очень плох, мама. Я не знал, чем ему помочь. Я просто ехал дальше.
Она снова медленно приблизилась к фургону и положила руку на голову мужа.
– Мистер Гульд, дорогой! Мистер Гульд, дорогой!
– Он умер, мама? Мама! Папа умер?
Она увидела легкое движение век, он пытался открыть глаза, и сорвала свой капор, чтобы защитить его от солнца.
– Нет, милый, он не умер.
– Дебора? – Его шепот был едва слышен.
– Да, мой дорогой, это Дебора.
Его голова качнулась в сторону, и он опять потерял сознание.
ГЛАВА XLVIII
Впоследствии она совершенно не могла вспомнить, спала ли она в этот первый месяц, но наконец настал день, когда Дебора поняла, что ей удалось вернуть его к жизни. Вскоре он смог гулять с ней в лесах вокруг дома в Бернейвилле. Но он изменился.
– У меня даже нет удовлетворения от сознания, что меня ранили в бою, – ворчал он. – Просто случилось так, что я оказался удобной движущейся мишенью для какого-то янки, упражнявшегося в стрельбе из пистолета.
Деборе пришлось привыкать к тому, что он больше не шутил, даже с детьми. Она справилась с гангреной в ране; она должна как-нибудь преодолеть негодование, которое, как она чувствовала, росло у него в душе.
– Это более, чем негодование, – сказал он. – Разве ты не понимаешь, что я развиваю в себе ненависть? Мне было очень тяжело, Дебора, когда приходилось убивать янки, но раз они продолжают бойню после того, как уже одержали верх, мне надо уметь ненавидеть, чтобы продолжать тоже.
– Нет, пока ты здесь с нами, не надо. Сейчас время отдохнуть и успокоиться. Пусть Бог тебе подскажет, что надо делать. Ты слишком еще слаб, чтобы знать. Сейчас, мой любимый, будем благодарны, будем радоваться. Ты еще слаб, но поправляешься. Это единственно важное.
Он тяжело опустился на упавший ствол.
– Да, я поправляюсь, и мне приказано явиться к моей части в Саванне, как только я буду в состоянии. – Он закрыл лицо руками. – Я уже в состоянии, насколько это вообще возможно для меня.
– Мистер Гульд, дорогой, за все годы, что я была твоей женой, я ни разу не позволила себе открыто противоречить тебе, а сейчас я возражаю. Ты еще недостаточно физически силен, чтобы вернуться в армию.
– Мое физическое состояние гораздо лучше, чем моральное. В противоположность остальной благородной армии Конфедератов, я понимаю, что мы потерпели поражение. Немного пользы им будет от того, что их капитан вернется, но я возвращаюсь.
Он вернулся в свою часть в Саванне в самое время, чтобы выполнить приказ об эвакуации города прежде чем Шерман его займет; он успел, вместе с последней беспорядочной группой Конфедератов, промчаться по понтонному мосту за несколько минут до того, как тот был взорван. И во время бегства ему стало так страшно, как никогда ранее. Он боялся не смерти, а жизни.
«27 декабря 1864 года.
Бивуак близ Саванны
Моя Дебора!
Физически я чувствую себя нормально, но морально более подавлен, чем даже во время безумия. Мы только что видели такое, что считается газетой, и я списал короткое сообщение о праздновании в Саванне дня рождения твоего Бога, Иисуса Христа.
"Его Превосходительству Президенту Линкольну.
Разрешите преподнести Вам в качестве рождественского подарка город Саванну и полторы сотни тяжелых орудий, и очень много боеприпасов, а также двадцать пять тысяч тюков хлопка.
Шерман, генерал-майор".
Наш конец близок. Я слышал, что на Сент-Саймонсе большие разрушения. Я знаю, что ты ожидаешь ребенка, моя Дебора, но даже если меня скоро демобилизуют, то в том душевном состоянии, в каком я нахожусь, я не могу вернуться к тебе, пока каким-нибудь образом не вернусь на остров, чтобы своими глазами увидеть, что они сделали с нашим домом. Не проси меня приехать, мне придется отказать тебе. Сколько времени еще мне придется просидеть в этой вонючей дыре, которую армия Конфедератов называет бивуаком, я не знаю. Весной я буду иметь возможность, если надо, вплавь добраться до Сент-Саймонса. Я только знаю, что не могу успокоиться или собрать воедино отрезки моей жизни, пока там не побываю, – один. Когда будешь писать Мэри, будь добра сообщить ей. Я не научился ненавидеть, и теперь поздно пытаться. У меня только в душе пусто и мне страшно, и я слишком стар, чтобы обманывать себя надеждами на то, что у нас есть что-то впереди, кроме безысходности. Единственная моя надежда – на поездку на остров. Один раз я там нашел себя; может быть, так будет опять. Мне сейчас не следует быть с теми, кто меня любит. Я вернусь к тебе, когда выясню насчет Блэк-Бэнкса.
Твой преданный муж Хорейс Банч Гульд».
ГЛАВА XLIX
9 апреля 1865 года Ли сдался Гранту при Аппотоматоксе, а генерал Джонстон, восстановленный в прежней должности после сражения при Атланте, сдался Шерману 26 апреля в Дареме, в Северной Каролине. Хорейс был демобилизован близ Саванны в таком изнуренном состоянии, что ему понадобились две недели, чтобы попасть в Брансуик. Восемьдесят пять бесконечных миль пешком; он спал в лесах около болот, он питался тем, что мог найти без ружья. Вдоль соленых рек было много устричных отмелей. Иногда ему удавалось найти батат на брошенном, неухоженном огороде, и это давало некоторое разнообразие.
Он добрался до Брансуика в середине мая, таким ясным, теплым утром, что у него навернулись слезы ностальгии, пока он бродил вдоль старой береговой линии в поисках возможности переехать на остров Сент-Саймонс. Его было видно за пятью солеными заливами; он лежал спокойный, зеленый, знакомый, но все же недостижимый.
Федеральное правительство учредило ряд контор в Брансуике, и улицы были заполнены чужими людьми. Он больше часа проходил, не встретив никого знакомого – ни черного, ни белого. Он был почти дома, но никогда не чувствовал себя так далеко.
Наконец он заметил крупного мужчину, хлопавшего в ладоши, чтобы подозвать негра. Негр, улыбаясь, поспешил подойти, снял свою старую шляпу, получил монету от мужчины, по виду состоятельного, и пошел к лодке – довольно большой, привязанной как раз ниже того места, где стоял Хорейс.
– Куда ты едешь? – крикнул он негру.
– Сент-Саймонс, остров, сэр.
У Хорейса забилось сердце.
– Ты можешь взять лишнего пассажира?
Негр внимательно осмотрел его. Он был небрит, его старый серый офицерский китель был застегнут на единственную сохранившуюся пуговицу, его забрызганные сапоги были привязаны тряпками.
– Да, сэр, перевезу – за деньги.
Хорейс ни разу в жизни не слышал, чтобы негр просил денег.
– Сколько?
– Пятнадцать центов, деньгами Соединенных Штатов.
– У меня только доллар Конфедерации.
– Можно.
Хорейс спрыгнул в лодку, они заехали за полным джентльменом и отправились в извилистое, солнечное плавание по голубой воде приливо-отливных рек, которые отделяли остров Сент-Саймонс от материка.
– Представимся? – спросил джентльмен.
– Конечно, – ответил Хорейс. – Я капитан Хорейс Банч Гульд.
– Мое имя Иген. – Они обменялись рукопожатием. – Штаб-квартира на плантации Убежища. Назначенный Соединенными Штатами друг негров.
– Да, сэр, – хихикнул лодочник, как будто у него с Игеном был общий секрет.
– Вот как, – осторожно сказал Хорейс.
– Вы сказали Гульд? А! Тот самый Гульд из Блэк-Бэнкса?
– Совершенно верно. – Хорейс произносил слова, как бы отрезая их. Он не хотел узнать о Блэк-Бэнксе от постороннего.
– Приехали посмотреть, что произошло, пока вас не было, да?
– Совершенно верно, – снова сказал Хорейс.
– Ну, вы первый из прежних жителей приехали назад, Гульд, и возможно, впереди у вас кое-какие неожиданности. Но вот что я хочу сказать, – я ваш друг.
Не время было антагонизировать человека из Федерации. Хорейс заскрежетал зубами и промолчал.
– Как я сказал, Гульд, я расположился в Убежище, и если я могу чем-нибудь вам помочь, скажите мне.
