Текст книги "Свет молодого месяца"
Автор книги: Эжени Прайс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
– Ты очень красив, брат, – сказала она просто. – Что Джейн замужем, это хорошо, но что я буду делать, когда какой-нибудь молодой барышне удастся увести тебя от нас?
– Это невозможно.
У нее опустились плечи.
– Нет. Нет ничего невозможного.
– Ну, я, может быть, женюсь когда-нибудь, но что это может изменить? Не забывай, сестра, я никогда больше не уеду с острова.
Она улыбнулась.
– Ты становишься красивее с каждым днем, и у тебя такие мощные и широкие плечи, тебе надо бы новую одежду. Твои пиджаки стали слишком тесны.
– Это стряпня Ка. Я толстею.
– Это просто мускулы развиваются от тяжелой работы. Я говорила тебе, как я горжусь тем, что ты сделал в Блэк-Бэнксе? Ты прирожденный плантатор. Бедный Джим никогда не сравнится с тобой.
– Хотел бы я, чтобы у него наладилась жизнь и чтобы мы перестали называть его – бедный Джим.
Мэри вздохнула.
– Этого не будет. Поверь мне, Алиса не приедет с ним этим летом, а он будет все ниже опускаться без сына.
К июлю следующего года цена хлопка на Британском рынке упала с полгинеи до менее шиллинга за фунт, и Джим, постаревший, вернулся один; положение было таким плохим, какого и старожилы не могли вспомнить. Денег так не хватало, что даже энтузиаст Томас Батлер Кинг оставил работу над каналом, который должен был превратить Брансуик в процветающий портовый город. Джеймс Гульд часами сидел в своем кресле, глядя в пространство; он все меньше говорил, даже с Мэри.
Судебный процесс был объявлен недействительным, и доктор Хассард остался безнаказанным, что вызвало еще большее негодование на острове среди сторонников Вилли. Почти сразу после этого доктор Хассард женился, – все сочли это наглостью; он продолжал посещать церковь и привозил своих негров на собрания черных по воскресеньям во второй половине дня. Во время утреннего богослужения Хассарды – мужчины и их жены – входили в маленькое белое здание молча, сидели отдельно от всех и уходили одни, ни с кем не разговаривая, и с ними не говорил никто. Однажды в воскресенье, из уважения к приличиям, Хорейс попробовал поздороваться с ними, и в ответ его резко осадили. Больше он не пробовал. С его точки зрения, последствия смерти Джона Вилли были трагичны. Другим плантаторам были нужны знания братьев Хассардов, их идеи; нужна была их поддержка, нужно было их сотрудничество по мере того, как финансовая петля затягивалась все туже. Хорейсу было больно видеть, как его обычно сердечные, дружески настроенные соседи становились жесткими и нелюдимыми. Его смущало обращение, которому рабы Хассардов подвергались со стороны других негров острова, последние теперь все заявляли, что они «люди Вилли». Когда он привозил негров отца по воскресеньям в церковь, он наблюдал, как они входили в церковь подобно высокомерным детям, причем женщины буквально оттягивали свои длинные юбки, чтобы не коснуться одежды негров Хассардов. Посещение церкви стало укоренившейся привычкой всех жителей острова, но Хорейс начинал бояться его. Почему Хассарды приходили? В чем смысл произносить молитвы вместе, если люди не желали говорить друг с другом?
Месяцы медленно тянулись, Джим передавал Хорейсу все больше и больше ответственной работы по Блэк-Бэнксу. В тайне души у него росло возмущение против брата. Почему на него, Хорейса, взвалили всю работу, между тем, как привилегии плантатора полагались только Джиму? Только Джим получал приглашения на собрания в Убежище перед коммерческими конференциями, где Томас Батлер Кинг продолжал быть ведущим лицом. Хорейс мог бы присутствовать, но приглашения посылались только плантаторам. А он был всего лишь подручным плантатора и, раз его держат в стороне, он отдалился от Джима. И от отца также.
Он жил дома уже почти три года, но единственный белый человек, с которым он чувствовал себя свободно, не считая Мэри, был капитан Чарльз Стивенс. Тысяча восемьсот сорок первый год был важным годом в жизни капитана Чарльза Стивенса. Его пароходство разрослось даже несмотря на финансовый кризис, так что наконец, тридцатого ноября, он смог купить судно своей мечты, «Великолепный», и, получив особое приглашение от нового судовладельца, Хорейс прибыл, чтобы участвовать в переброске судна в Джорджию. Оно было 48 футов в длину, 16 с половиной в ширину, его грузоподъемность равнялась пятидесяти тоннам.
– Именно этот отличный тоннаж важен, Гульд, – заявил капитан Чарльз, в то время, как они скользили первого декабря по извивающимся рекам, впадающим в океан. Я буду зарабатывать именно на этом тоннаже. Конечно, пассажиры тоже, но если есть возможность перевезти большой груз, то прибыль увеличивается. Верно?
– Верно, – горячо согласился Хорейс. Он мог, по крайней мере, радоваться успеху своего друга, мог переживать вместе с капитаном Чарльзом его безграничную энергию, и честолюбие, и счастье.
– Погоди, Гульд, – сказал Чарльз, направляя «Великолепный» среди кипарисов, стоявших в красных водах реки Олтамаха. – Погоди, приятель, до тех пор, когда у тебя будет собственная плантация на острове Сент-Саймонс, и тогда ты узнаешь, что происходит в душе человека, если он чувствует себя хозяином. Хозяин судна – хозяин плантации. – Он ударил себя по мощной груди. – Все одно, – там, где бьется сердце.
– Хотелось бы мне поверить, что такой день настанет, – сказал Хорейс.
– А так надо верить в это. Человеку непременно надо иметь что-то свое. И прежде всего надо верить. Сначала ты мечтаешь, а потом работаешь как черт, чтобы эта мечта стала действительностью.
– Хорошо, если бы я мог мечтать.
– Если ты очень захочешь, то и мечты появятся.
Может быть, он зря тратил силы, возмущаясь братом, в то время как мог мечтать о собственном будущем? Он не завидовал Джиму. Невозможно было завидовать такому несчастному человеку, как его брат, но он злился на него, – злился на то, что он там находится, – исхудалый, постаревший, и не дает осуществиться его, Хорейса, заветным желаниям.
– Но что дает жизнь мечте, – говорил капитан Чарльз, – так это красивая женщина и любовь к ней. Вот! Об этом тебе надо прежде всего позаботиться, Гульд. Как насчет того, чтобы влюбиться?
Хорейс ухмыльнулся.
– В кого? Если на Сент-Саймонсе и есть одна единственная женщина, на которой человек – если он в здравом уме – хотел бы жениться, так это моя сестра.
– Но молоденькие подрастут! Осмотрись как следует. Смотри внимательно. И помни, что я тебе говорю, – мужчине нужна женщина, собственное жилище и – мечта.
ГЛАВА XXXII
Как это ни удивительно, Хорейс стал с нетерпением ожидать приездов Лайтвели на остров. Он даже был рад повидать Тесси с ее детьми, когда они приехали на День Благодарения в тысяча восемьсот тридцать девятом году. Гульды и половина других семейств на Сент-Саймонсе потерпели бы полный крах, если бы Лайвели не пришел им на помощь. Непомерные тарифы, нажим со стороны нью-йоркских пароходных компаний не давали ни малейшей передышки. Члены коммерческих съездов увлекались красноречием, высокопарными фразами, но ничего не предпринимали. В дальнейшем эти съезды прекратили свое существование.
В апреле 1842 года на всем Юге плантаторы, воспользовавшись ссудами со стороны своих посредников, опять смогли засеять поля, надеясь, что благодаря неувядающему духу решимости Хлопковых Штатов вырастет необыкновенный урожай, и все их горести закончатся. Каким-то образом жизнь наладится опять. Хорейс не рассчитывал на чудо. Но у него был намечен план предпринять кое-что для себя. Ему понадобится совет Лайвели и, возможно, его помощь. На пристани в Джорджии он шагал взад и вперед, в нетерпеливом ожидании когда-то вызывавшей страх встречи.
Его прежний начальник сошел с парохода в отличном настроении, и Хорейсу важно было, чтобы так продолжалось и дальше. Он будет терпеливо слушать панегирики красотам Сент-Саймонса; они были скучны, но доставляли удовольствие самому Лайвели.
– Ах, разве есть что-нибудь более бодрящее, чем апрельский день, когда все опять зеленеет? У человека сердце бьется так, как будто он снова молод, правда, Гульд? Вы, конечно, еще молодой человек. Кстати, сколько вам лет?
– Мне в августе будет тридцать, сэр. И я хотел бы с вами кое о чем поговорить, если можно.
– О том, как чувствуют себя в тридцать? – Лайвели хихикнул. – Думаете, я не помню?
– О, конечно, мистер Лайвели. Собственно, это было не так уж давно.
– В такой день это кажется совсем недавно. О чем вы хотите поговорить, мой мальчик?
– О себе самом. Не могу я вечно оставаться подручным брата.
– Гм... А знаете, Гульд, я думал об этом.
– Да? Ну, вот, я наконец выяснил, как я хочу устроить свою жизнь. Я хочу иметь свою землю и разводить хлопок.
– Это меня совершенно не удивляет. Вы много лучший плантатор, чем ваш брат. У него душа к этому не лежит.
– Возможно, вы правы.
– Почему бы вам не купить у него Блэк-Бэнкс?
Хорейс повернулся к нему с удивлением.
– Я? Купить Блэк-Бэнкс?
– Почему бы нет? Это хорошая земля. У вас она стала бы еще лучше. Я знаю, что вы сделали для улучшения и в Нью-Сент-Клэре, и в Блэк-Бэнксе. Ваш отец рассказал мне, и, ведь, я продавал хлопок, который вы вырастили. Ваш первый удачный ход был, когда вы добились, чтобы ваш отец рекламировал свои семена от 1836 года в «Брансуикском адвокате». Это дало ему возможность получить от меня еще ссуду. Я знаю о ваших опытах удобрения болотным илом, устричными ракушками, – и я знаю, что урожаи увеличились.
Хорейсу не случалось испытать настоящую гордость со времен Йеля, и у него было хорошо на душе.
– О чем я думаю, сэр, так это на несколько лет найти место управляющего с правом участия в прибылях, пока я не смогу скопить столько, чтобы купить собственную землю.
– Вполне в границах возможного, Гульд. Хвалю вас за мужество. Многие молодые люди рассчитывали бы на то, что землю им купит отец. Найти возможность, думаю, нетрудно. Люди умирают, другие боятся тяжелых времен, – где бы вы хотели устроиться?
– Вот в этом, наверное, некоторая трудность. Я не хочу уезжать из области Глинн.
– Как насчет миссис Эббот в Орендж-Гроув?
– О, я уже больше двух лет помогаю ей. Но не за деньги. Просто она мне симпатична.
– Вот, видите? Мужество у вас есть, но вы не деловой человек. Вы могли бы работать для миссис Эббот полный рабочий день за участие в прибылях и были бы даже более полезны для нее, чем сейчас, когда вы отдаете ей лишь столько времени, сколько можете выкроить.
– Возможно. Но я имел в виду, сэр, что-нибудь крупное, где и прибыли большие, что-нибудь размером по крайней мере с Блэк-Бэнкс.
– Ну, я знаю об одном месте на острове Блайз, значительных размеров, но очень запущенном. Принадлежит оно старой даме, которая может вот-вот умереть. Ее единственный сын в Нью-Йорке должен будет пригласить кого-нибудь управлять. Конечно, старуха может еще продержаться какое-то время. Она из упрямых.
– Я все равно собираюсь на этот год остаться с Джимом, – сказал Хорейс. – Это пока мечты на будущее. Вы будете помнить обо мне, сэр?
– Безусловно, и я устрою вам то, что вам нужно, когда настанет время. Хорошо?
Они обменялись рукопожатием.
– Это решено, мистер Лайвели, и я не могу выразить вам, как я благодарен. Вы добрый друг.
– Несмотря на маленькую неприятность в давние годы, так?
– Да, сэр, несмотря на это. Но – можно попросить вас не говорить об этом моим родным? Может пройти еще года два, прежде чем я смогу начать. И, потом, папе и Мэри я тоже нужен.
– Я все понимаю, мой милый. Меня восхищает ваша забота о них. Все это дело останется между нами.
Хорейс работал еще усерднее, чем раньше, и часто ездил в Убежище Кинга и на мыс Кэннон, чтобы советоваться с Анной-Матильдой Кинг и старым Джоном Каупером, двумя наиболее умелыми землевладельцами, живущими на острове.
– Вы когда-нибудь думали попробовать севооборот, миссис Кинг? – спросил Хорейс Анну-Матильду, когда они вместе ехали верхом по восточному полю плантации Убежища в конце октября 1843 года.
– Вы говорили с этой милой старой лисицей, мистером Джоном Каупером, не правда ли, мистер Гульд?
– Да, мэм. – Он усмехнулся. – И вы пробовали. Я вижу.
– Попробовала два года тому назад, и получилось. – Она засмеялась. – На этот раз я была довольна, что мой дорогой супруг был занят правительственной работой. Сомневаюсь, чтобы он согласился испробовать этот, как он бы его назвал, «дикий проект мистера Каупера». Но я попробовала под свою ответственность и мистер Кинг теперь самый гордый человек на всем Юге по поводу урожая, полученного на одном этом восточном поле. Я просто чередовала с бобами и кукурузой и бататами. Ну, вы видите, какой хлопок в этом году?
– Самый лучший.
– Я собираюсь продолжать севооборот. Похоже, что по-прежнему плантатором буду я. – Она улыбнулась. – Мой муж надеется, что когда мистер Клей будет избран Президентом в будущем году, он предложит ему пост в составе правительства.
– Вы этим должны гордиться.
Она вздохнула.
– Да, наверное, должна. Я буду гордиться, до известной степени, – если это произойдет. Но, мистер Гульд, мне хотелось бы, чтобы мой муж вернулся домой и привык довольствоваться тем, что он – хороший плантатор. У нас на Юге так неуклонно ухудшается положение, мне все больше кажется, что единственное, что мы можем, это жить здесь и стараться выращивать такие большие урожаи, которые могли бы хоть как-то возместить те несправедливости, которые мы терпим от Севера.
По пути в Нью-Сент-Клэр, где он собирался помочь Мэри со счетами, Хорейс решил попробовать севооборот по крайней мере на одном из полей отца. Может быть, ему даже удастся уговорить миссис Эббот позволить поставить опыт на нескольких акрах в Орендж-Гроув, где так много земли оставалось незасеянной и начинало заростать лесом. Он был уверен, что Мэри согласится, а отец был уже не в состоянии выезжать в поля из-за ревматизма. Ему сказать можно позже.
Он ехал медленно. Эвкалипты и орешник и дикий виноград по бокам дороги на Джорджию были в полном цвету; в сочетании с серым мхом, смягчавшим их расцветку, они были изысканно красивы, и он вспомнил холмы Новой Англии, цветущие буйно, без всякой изысканности, сейчас, как он знал, они становились ярко-красными, темно-бронзовыми, золотистыми. Ему хотелось бы снова когда-нибудь попасть на Север. Он всегда будет любить Новую Англию, всегда будет ощущать себя ее частичкой, так же, как он был частичкой Америки. Его соседям, казалось, все больше и больше нравилось считать себя особыми людьми, не входящими в эту страну. Даже Анне-Матильде Кинг все это надоело, ей хотелось, чтобы ее муж бросил все и вернулся домой. Жизненные трудности заставляли людей держаться за свои дома. Хорейс хотел быть хорошим плантатором, но ему теперь было ясно, что одной из его целей было доказать, что возможно успешно выращивать хлопок, не противопоставляя себя другим областям страны. Какой-то способ должен быть, и если он возможен для одного человека, – для него, – он обязательно найдет его. И не надо сразу бежать защищать границу; надо оставаться там, где надежно укреплены его корни. Ему хотелось бы поговорить с капитаном Стивенсом сегодня, но его друг управлял «Великолепным» где-то между Сент-Саймонсом и Чарлстоном; это была его последняя поездка перед свадьбой в ноябре. Хорейс улыбнулся. Счастливые люди капитан Чарльз и его избранница.
Проезжая мимо дома Эбботов, он краем глаза увидел, что тринадцатилетняя Дебора, в голубом платье, украдкой смотрит на него сквозь отверстие в живой изгороди, там, где кончались поля плантации. Он повернул Долли и поехал назад.
– Мисс Дебора! – Ответа не было. – Мисс Дебора, вы прячетесь от меня? – Ответа снова не было, только чирикал крапивник и кукарекал петух.
Хорейс подвел Долли к живой изгороди, и, хотя было ясно видно голубое платье Деборы, сидевшей, сгорбившись, в соломе, он решил не смущать ее и поехал дальше, улыбаясь. «Она – прелестный ирландский эльф», – подумал он, и пустил старую Долли в галоп, чтобы не заставлять Мэри еще ждать. На следующее утро, снова отправляясь в Розовую Горку, он заметил за изгородью нечто розовое, но не стал останавливаться. В течение остальной недели цветное пятно менялось из розового в голубое, потом в белое, потом в желтое, а утром в субботу, проезжая очень медленно мимо дома Эбботов, Хорейс увидел два цветных пятна, красное и зеленое. Маленькая сестричка Деборы, Энни, крикнула из-за изгороди «Хэлло», и тайное стало явным. Энни выбежала навстречу ему, и Деборе ничего не оставалось, как встать; ее серые глаза были широко раскрыты, а хорошенькое личико было почти такого же красного цвета, как платье, которое, как она думала, она прятала за изгородью.
Хорейс улыбнулся ей.
– Доброе утро, мисс Дебора. Давно я вас не видел.
– Правда? – спросила она доверчиво.
– Что вы там делаете за изгородью? Вы потеряли что-нибудь?
– О, нет, мистер Гульд, она ничего не потеряла, – вмешалась Энни. – Считается, что мы гуляем перед тем, как придет наш учитель.
– Ах, вот что. А потом вы обе занимаетесь все утро, так?
– Да, сэр, – ответила Дебора.
Она была так тонко хороша, в солнечном цвете, он мог бы смотреть на нее без конца. Она держалась очень прямо, и, несмотря на румянец смущения, вела себя со спокойным самообладанием, редко встречающимся у таких молодых девушек. Он нахмурился.
– Мисс Дебора, вы почти взрослая.
– Правда?
– Клянусь вам, я этого не замечал до сих пор, вы почти совсем молодая барышня.
– Это нехорошо, мистер Гульд?
– Совсем нет. Почему вы спрашиваете?
– Вы так ужасно хмуритесь.
Он рассмеялся, раздосадованный тем, что его смутила такая маленькая девочка.
– Ну, я невежливо себя веду, раз хмурюсь. Вы очень хорошенькая, знаете ли вы это, мисс Дебора?
– Я не была уверена, – сказала она застенчиво, – я надеялась, что я хорошенькая.
Он опять засмеялся.
– Ну, можете перестать надеяться. Вы хорошенькая. Но эти занятия важнее. Учитесь как следует, обе. Привет от меня тете Эббот.
ГЛАВА XXXIII
В начале марта 1844 года Джеймс Гульд сказал Джону, мужу Ларней, что они вместе поедут на Север.
– Ты и Хорейс нужны здесь, дочка, – сказал он Мэри, упаковывая необходимые документы в переносную конторку с бронзовыми застежками и укладывая в потайной ящичек несколько золотых монет. – Я хочу, чтобы со мной поехал именно Джон. Это не поездка ради удовольствия. Я хочу выздороветь, чтобы снова выезжать в поля. Я прочитал, что в банях в Саратоге лечат новым массажем. Я хочу, чтобы Джон выучился этому массажу, и тогда он сможет массировать меня, когда мы вернемся. Я не собираюсь больше сдаваться этому ревматизму.
Когда его экипаж исчез из вида, и все люди с обеих плантаций, пришедшие проститься, вернулись на работу, Хорейс и Мэри медленно пошли к парадной лестнице Розовой Горки и сели.
– Надеюсь, это поможет ему, – сказал Хорейс.
– О, и я тоже. Бедный папа сильно страдал, – слишком сильно. – Она прислонила голову к дверному косяку. – Я уже начинаю скучать о нем.
– Конечно. Но мы можем о нем не беспокоиться, раз Джон с ним. И, кстати, надо помнить: теперь, раз папа и Джон уехали, мне следует отправиться на поля.
– Подожди еще. Все работают. Мне хочется выяснить, Хорейс. – Она пристально посмотрела на него.
– О чем?
– Ты изменился. Ты что-то замышляешь такое, о чем ты мне не сказал?
– Абсолютно ничего.
Хорейс, ты же не умеешь лгать. Ты не собираешься покинуть нас?
– Нет, – ну, не в ближайшее время.
– Я так и знала! Куда? Куда ты собираешься?
– Я не знаю. И я не лгу. Тебя же не должно удивлять, что мне хочется когда-нибудь завести свой собственный дом. Жить в Блэк-Бэнксе с Джимом – как мне ни жаль его, и как я ни люблю этот дом – это жить, как в кошмаре. Кроме того, мне там нет места.
– Есть, – ты так много работал на этой земле!
– Моя работа не имеет никакого отношения к тому, кто именно владеет землей. Земля принадлежит Джиму и никогда не будет моей; я бы думал, что ты пожелаешь мне поскорее оттуда убраться, прежде чем я еще больше полюблю ее.
– Ты так любишь Блэк-Бэнкс?
– Да. Но не все ли это равно?
– Хорейс, ты думаешь когда-нибудь жениться?
– Кто же захочет выйти за человека, у которого нет земли?
– Я не об этом спросила.
– Ну, ладно, – конечно, думаю.
– Это не мое дело, да?
Хорейс обнял ее.
– Может получиться, что у папы будет холостяк-сын, в пору его незамужней дочери. Ты меня избаловала.
Мэри встала, и ее карие глаза были так серьезны, что он перестал улыбаться.
– Я знаю, с кем бы ты мог быть очень счастлив, сказала она.
– Не шути.
– Я не шучу.
Он тоже встал.
– Знаешь, лучше не говори мне. Какой в этом смысл? У меня нет ничего, что я мог бы предложить жене.
– А я все равно хочу сказать. Маленькая Дебора Эббот.
Хорейс посмотрел на нее раскрытыми глазами, открыл рот, чтобы возразить, но не смог произнести ни одного слова.
– Ты можешь подождать ее, Хорейс. Ты можешь подождать.
На полдороге к южному полю Сент-Клэра, где он собирался присмотреть за севом в этот день, Хорейс изменил решение и поехал в Блэк-Бэнкс. Джим был в полях, Ка варила мыло на заднем дворе, Адам сгребал листья; он мог побыть в доме в одиночестве. У него было чувство, что он делает глупости, он совершенно не разбирался в причинах своего желания вернуться в эти комнаты. Он совершенно не понимал, что он будет делать, когда будет там. Он привязал Долли у парадного крыльца, медленно поднялся, прошел по широкой веранде и повернул ручку двери.
Тихая, просторная гостиная приветствовала его – именно его. Это опять был его дом, единственный дом, где он чувствовал себя на месте. Ему было тридцать два года и он запаздывал во всем. У капитана Чарльза Стивенса был собственный дом и два судна, и он откладывал деньги для покупки еще третьего судна. Он был женат и у него был его первый ребенок.
Хорейс прошел через стеклянные двери, из гостиной на веранду. Сияющий весенний солнечный свет падал на зелень на диких миртах, которые стояли по краю болота, выделял крохотные листики и серебрил их; превращал жесткую коричневую траву и перистую осоку в узоры из стекла, – блестящие полукружья, сложные переплетения рассеянного света. Ка пела на заднем дворе, помешивая мыло деревянной лопаткой; грабли Адама скрипели где-то сбоку; цесарки в птичнике издавали жалобные звуки; пересмешники и кардиналы перелетали с дерева на дерево, отмечая свои владения, объявляя свои права. Весна была временем сделать заявку на владения, начать создавать мечту. После весны будет поздно. Как Мэри поняла то, в чем он не сознавался себе? Он опаздывал. Можно ли ждать? И верно ли, что ему не хватало именно маленькой Деборы Эббот?
Он прислонился к решетке веранды, повернувшись спиной к красоте весеннего болота. Внезапно он тронул грубую, испещренную ракушками стену дома, приложил к ней обе руки. «Дорогой дом, – прошептал он. – Если бы только ты принадлежал мне. Если бы ты принадлежал мне, все бы встало на место».
Всю свою жизнь он говорил о том, чтобы найти себя. А разве человек мог найти себя, если он ждал, чтобы жизнь повела его за руку? Разве человек, если он чего-то стоит, не берет сам жизнь в руки? Тридцать два года он бесцельно скользил, уверяя себя, что впереди его что-то ждет, какое-то особое предназначение, – но всегда впереди, не рядом. Почему он предполагал, что его ожидает что-то особенное, именно для него приготовленное? Разве человек не сам создает план своей жизни? Как он мог довольствоваться той тяжелой работой, которую он выполнял для Джима? Согласиться на жизнь в запасной комнате в доме другого человека? Ждать и ждать, пока появится мечта? Он повернулся назад и посмотрел на широкие пространства болот вдоль реки Блэк-Бэнкс, по направлению к морю. Капитан Чарльз был прав: «Сначала мечтаешь, потом работаешь как черт, чтобы мечта осуществилась». Жизнь не должна быть щедрой по отношению к тем, кто плывет по течению, кто ждет подходящего времени, подходящего места и подходящего человека.
На этот раз он не удовлетворился только принятым решением. Он перешел к действию.
Сидя напротив Мэри Эббот на ее завитом виноградом переднем крыльце, Хорейс должен был сдерживаться, пока она любезно болтала о том о сем. Тщетность его ожидания стала такой реальной, такой мучительной, – ему хотелось сразу выложить этой приятной, веселой даме все, о чем он начал мечтать. Она чинила разорванное место в мягком голубом платье, которое он когда-то видел на Деборе, она не требовала от него участия в разговоре, она была просто довольна его посещением.
– Да, семья моего мужа, Эбботы, были потомками длинной цепи выдающихся предков, – говорила она. – Один из них стал архиепископом Кентерберийским, его звали Джордж, как моего дорогого мужа. Другой, Роберт, то же имя, как у покойного отца Деборы, – был епископом Солсбери. И, Хорейс, что мне больше всего нравится, – это то, что джентльмен, который стал архиепископом, был одним из восьми духовных лиц, которые перевели Библию по распоряжению Джеймса, Верховного архиепископа. Может быть, мне это нравится особенно потому, что те две книги, которые он перевел, мои любимые, – Апостолов и Евангелие от Луки.
Хорейс теперь стал прислушиваться, – это были люди, принадлежавшие к родне Деборы, – очень-очень давно, но все-таки ее родственники.
Мэри Эббот кончила починку, оторвала нитку, разгладила шов на коленях и отложила голубое платье.
– Интересно, где дети? Дебора обычно так долго не отсутствует. Особенно раз она слышала, как вы подъехали.
Он наклонился к ней.
– Миссис Эббот!
– Да, Хорейс?
– Вы – вы, ведь, официальный опекун Деборы, не правда ли?
– Да, и могу сказать, что люблю ее как будто она мой ребенок. Она все хорошеет, становится как картинка, не правда ли?
– Красивее, чем картинка, – пробормотал он, стараясь найти возможность начать разговор.
– Вы бы видели ее мать, Хорейс. Она была не такая живая и решительная, как Дебора, настоящая красавица. Ее смерть, я думаю, и свела в могилу отца Деборы. Во всяком случае, он умер шесть месяцев спустя. Скажите, Хорейс, как идут дела у вашего отца на Севере? Он вам писал?
Удобный момент был потерян.
– Он пишет раз в неделю, и по-видимому, ванны и массаж помогают ногам, спасибо. – Мэри ждала его. Ему надо было уходить. – Я слишком долго у вас задержался. Прошу вас передать самый лучший привет мисс Деборе и маленькой мисс Энни.
Он приходил каждый день в течение двух недель и только один раз ему удалось увидеть Дебору. Однажды днем она прибежала, чтобы показать тете крольчонка, найденного ею; увидев Хорейса, она отчаянно покраснела, засунула крольчонка в карман передника и убежала.
– Она очень странно ведет себя последнее время. Но приходится быть терпеливой, когда девочки начинают превращаться в женщин.
Мэри Эббот засмеялась.
– Самое трудное заключается в том, что невозможно определить, то ли они взрослеют и превращаются в женщин, то ли возвращаются к детству, – их не разберешь.
– Миссис Эббот!
– Да, Хорейс?
– Миссис Эббот, я хочу жениться на Деборе.
Она уронила шитье на колени и воззрилась на него. Потом на лбу у нее появилась маленькая морщинка.
– Вы... вы хотите жениться на Деборе?
– Да, хочу.
– Но, Хорейс, она же еще ребенок.
– Я могу подождать.
Мэри Эббот глубоко вздохнула, потом рассмеялась.
– Я говорю серьезно. У меня нет своего дома, куда я мог бы ее привести, но когда-нибудь он у меня будет. А до этого я мог бы жить с Деборой у моего брата в Блэк-Бэнксе. Там много места. Это прекрасный дом.
Она перестала смеяться, но продолжала улыбаться.
– Я знаю, что это прекрасный дом, и вы – прекрасный человек.
– Я будут прекрасным человеком, если... вы... – он беспомощно поглядел на нее.
– Конечно. Каждому мужчине нужно, чтобы около него была женщина, но она еще ребенок, – ей всего пятнадцать лет. Она не умеет ни готовить, ни шить по-настоящему, – она совсем не знает, как надо обращаться с прислугой, не знает, как потребовать настоящей уборки, она не умеет ухаживать за больными неграми, или... Хорейс, ей еще надо научиться, как быть вашей женой, или вообще чьей-то женой!
– Вы не могли бы научить ее? Я имею в виду – не можете ли вы посвятить все свое время в течение нескольких месяцев, чтобы научить ее? Я помогу вам с остальной работой в Орандж-Гроув.
– Да, наверное, могла бы. Наверное, у меня это получится, при моем опыте, но, Хорейс, вы вдруг так заторопились. Как может человек знать, что он любит женщину, хотя она еще и не успела стать взрослой?
Он с трудом сделал глоток.
– Не знаю, как вам на это ответить. Я... я люблю ее, потому что она очень красива, но, конечно, я понимаю, что этого недостаточно. Я... мне нравится ее ирландский характер, решимость, как вы говорите. Самое главное – я чувствую, что понимаю ее. А раз я сейчас это чувствую, когда она еще такая юная, разве наше взаимопонимание не углубится с годами, не превратится в сильное чувство?
– Дорогой мой мальчик, не знаю. Разве это можно заранее сказать?
– Мне нужно о ком-то заботиться.
– Вы, вообще, отшельник – даже в своей семье, не правда ли?
Он переменил тему.
– Я хочу, чтобы вы знали, я понимаю, что будут говорить люди.
– О том, что я позволю молоденькой девочке выйти за человека, которому за тридцать?
– О тех годах, когда я был в отсутствии. Эти годы прошли у меня зря, мэм. Но их следы тоже исчезли. Клянусь, что шрамов от них не осталось.
– Как вы думаете, я стала бы вообще обсуждать это с вами, если бы не верила в вас, Хорейс Банч Гульд?
– Благодарю вас.
– Я не сказала, что я говорила как о муже Деборы, я просто хочу сказать, что верю в вас, именно в вас. И прежде чем я смогу обещать заняться обучением будущей жены, вы должны дать мне одно обещание.
– Все, что вы скажете, миссис Эббот.
– И вы и я должны быть уверены, что девочка хочет выйти за вас.
– Она откинулась назад в кресле-качалке.
– Теперь, когда у меня было немного времени, чтобы прийти в себя после потрясения, я должна сознаться, что видела симптомы, которые я не разгадала!
– Правда? Честное слово? Какие?
– Она прячется каждый раз, когда вы приходите.
– Это разве хороший признак? Я начинаю беспокоиться.
– Вы хороший плантатор, Хорейс, – вы помогли спасти обе плантации Гульдов и один Бог знает, как вы мне помогли, – но вы о женщинах знаете столько же, сколько Дебора о домашнем хозяйстве.
– Можно мне пойти за ней сейчас?
Они оба повернулись к густой группе олеандров к северу от крыльца.
– Мне показалось, что я что-то слышала там в кустах. А вы, Хорейс, слышали?
– Возможно, енот, я посмотрю.
Он тихонько спустился по лестнице и обошел крыльцо. Дебора сидела под олеандрами, – подобрав колени под самый подбородок, разостлав вокруг себя голубое платье с белой рюшкой, – и улыбалась ему, как будто это было для нее самым естественным делом.
– Хэлло, – сказал он как можно спокойнее. – Не хотите ли присоединиться к нашей компании?
