Текст книги "Свет молодого месяца"
Автор книги: Эжени Прайс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
– Папа старый?
Дебора засмеялась.
– Совсем нет. Он старше, чем я, но сорок лет – не старость.
– Он такой же старый, как дедушка?
– Нет. Ему наполовину меньше лет. – Она приподняла голубое вуалевое платье с розовым кушаком из ленты на высокой талии. – Тебе нравится твое новое праздничное платье, Джейн?
– О, да. Нравится, потому что оно голубое.
Мать улыбнулась ей.
– Как твои глазки и папины глаза.
– Кто придет в гости на будущей неделе?
– О, Адам объехал весь остров, он приглашал всех приехать и привезти своих детей. Мы празднуем не только из-за нового ребеночка, мы празднуем и потому, что Блэк-Бэнкс теперь наш собственный дом.
Джейн сжала себя руками.
– Не знаю, как дождаться будущей недели, мама, я так довольна, что будут гости, просто до смерти довольна.
Во второй половине дня Хорейс прискакал по дорожке в Блэк-Бэнкс к конюшне, ему был нужен Адам.
– Я только что из Розовой Горки, Адам. Тебе придется объехать всех с другим сообщением.
– Масса Джеймс скончался, я вижу по вашему лицу, сэр.
– Нет. Сегодня утром умерла миссис Вилли, а мой отец еще жив. Он слаб, но жив. Но гостей не будем звать еще долго, судя по всему.
Впечатлительное лицо Адама сморщилось от грусти.
– Очень жаль слышать это, масса Хорейс. Мама Ларней говорит, что у нас празднества не будет вовсе.
– Да, я знаю, она целыми днями предсказывала несчастье. – Хорейс вынул из кармана записку.
– Мама Ларней седьмая дочь седьмой дочери.
– Знаю, знаю. Вот записка. Объезжай с нею всех, как можно быстрей. Сегодня будет полная луна. Не волнуйся, если не успеешь домой дотемна. Я тебе доверяю.
– Да, сэр Я знаю.
Хорейс пошел было к дому, потом вернулся.
– Не теряй времени в других местах, но, возможно, тебе захочется задержаться на несколько минут у Кингов.
Они улыбнулись друг другу.
– Не попадайся новому надсмотрщику, Адам. Миссис Кинг сейчас на Севере. Можешь сказать Мине, если у тебя будет возможность с ней поговорить, что вы можете пожениться как только мы получим разрешение миссис Кинг, когда она вернется. Я не забыл свое обещание.
Ларней была права. Гостей не пришлось звать, чтобы отпраздновать рождение их первого сына и покупку Блэк-Бэнкса. Джеймс Гульд неуклонно слабел в течение жарких летних месяцев, и третьего сентября, когда небо начало проясняться после короткой грозы, Мэри и Хорейс стояли около большой кровати красного дерева и смотрели как подходила к концу долгая борьба их отца за то, чтобы оставаться с ними. Мэри осторожно пошевелила его худое плечо – один, два, три раза, потом завернула одеяло вокруг морщинистой старой шеи. Она стояла очень прямо и с сухими глазами и сказала Хорейсу, утверждая это как факт, который они теперь могли принять:
– Папа умер.
Они вместе подошли к окну и посмотрели на свежий, умытый мир, окружавший Розовую Горку. С больших дубов и с олеандровой изгороди, посаженной Мэри, все еще падали дождевые капли. Солнце садилось, золотистые облака сопровождали его на место ночного отдыха. На каплю воды на верхушке ветвей карликовой пальмы упал луч, и на мгновение свет преломился в этой капле, вспыхнув всеми цветами радуги. Мэри показала пальцем Хорейсу, и он кивнул.
– Папа все оставил мне, – сказала Мэри.
– Ты одна заслуживаешь этого.
– Все, кроме Джули, – он оставил Джули тебе, брат.
Хорейс вздрогнул. Он не хотел владеть своим старым другом. Но зная, что Мэри не поймет, он отложил это с тем, чтобы позднее обдумать. Сейчас нельзя, чтобы что-то их разъединяло.
Он обнял ее за плечи и почувствовал прилив силы; прошло еще много времени, и когда солнце уже превратилось в тонкую красную дугу над западным хлопковым полем, Мэри повернулась к нему, она по-прежнему стояла прямо – и перед тем как заплакать, она улыбнулась.
Часть пятая
ГЛАВА XXXIX
В 1854 году на острове Сент-Саймонс почти не было зимы, и как всегда при хорошей погоде, островитяне были уверены, что урожай будет хороший. Хорейс и Мэри вдвоем дружно наблюдали за работой и в Нью-Сент-Клэр, и в Блэк-Бэнксе. Джон, муж Ларней, несмотря на весьма пожилой возраст, продолжал быть главным возчиком обеих плантаций, где он пользовался всеобщим уважением, так же как мама Ларней по-прежнему оставалась уважаемым лицом в Розовой Горке. Однажды, когда Хорейс и высокий седой отец Джули ехали верхом вместе, Хорейс спросил:
– Как ты думаешь, папа Джон, сколько тебе лет?
– Старею, масса Хорейс, – усмехнулся Джон. – Вроде я старше, чем Ларней, а ей столько лет, сколько реке Блэк-Бэнкс.
Ни тогда, ни впоследствии Джону не пришлось узнать, что Хорейс спросил его о возрасте потому, что он был глубоко убежден, что Джона и Ларней следует освободить, пока они были в состоянии воспользоваться свободой. Но они не ему принадлежали и он не мог дать им свободу. Мэри любила Ларней и Джона не меньше, чем он, но она сочла бы бессмысленным вносить изменения в порядок вещей. Эта преданная пара будет предметом заботы до конца жизни. А освободить их было бы, с ее точки зрения, полной бессмыслицей, Джули принадлежал ему, и категорически отказался, когда Хорейс предложил освободить его вскоре после смерти Джеймса Гульда. Однако, внутренний протест стал до того невыносим Хорейсу, что он счел необходимым сделать еще попытку. Удобный случай наступил тогда, когда он и Джули поехали вдвоем в лес позади Блэк-Бэнкса, чтобы похоронить Долли. Адам помог им справиться с упряжкой лошадей, тащившей тело любимой лошади до места, выбранного Хорейсом для ее вечного упокоения, потом Адам покинул двух друзей. Они молча выкопали большую яму, и на веревках опустили в землю когда-то быструю лошадь. Когда холмик был готов, они положили лопаты и сели спиной к могиле. Наконец Джули спросил:
– Хотите, чтобы я ушел, масса Хорейс?
– Нет, Джули, посидим еще с Долли и поговорим.
– Да сэр.
Они сели на дубовые листья, устилавшие землю, и Хорейс прислонил голову к большому дереву.
– Она была нашим лучшим другом, правда, Джули?
– Она правда была хороша, сэр.
– Как мне хотелось бы, чтобы не пришлось ездить на других лошадях.
– Да, сэр. Хотелось бы, чтобы мне не пришлось ухаживать за другой лошадью. Долли долго жила – тридцать два года!
У них обоих были слезы на глазах, и они не пытались скрыть их.
– Джули!
– Да, сэр?
– Есть одно единственное, чем ты бы мог мне сегодня помочь.
– Масса Хорейс, вы знаете, сделаю все, что скажете.
– Не могу я, чтобы у нас с тобой продолжалось так дальше. С другими еще ничего, но владеть тобой – от этого у меня все внутри переворачивается.
Джули взглянул на него и уставился в землю.
– Я это в такой же мере делаю для себя, как для тебя, Джули, мне необходимо освободить тебя. Может быть, это я больше для себя делаю, чем для тебя. Не отказывай мне больше.
– Мне – мне пришлось бы уехать, масса Хорейс?
Хорейс удивленно посмотрел на него.
– Ты из-за этого отказал мне в прошлый раз? Нет! Я бы надеялся и просил бы тебя остаться со мной. Сейчас ты мне нужен как никогда. Я не могу много платить тебе, но я бы платил что-то. Если ты будешь свободен и все-таки решишь остаться, неужели ты не понимаешь, как это было бы важно для нас обоих? Ты будешь находиться здесь только потому, что ты именно здесь хочешь жить.
– Можно... можно никому об этом не говорить, сэр? И моим маме и папе тоже? Никому? Может это быть нашим секретом?
Хорейс подумал немного.
– Конечно, если ты так хочешь. Ну, как?
– Если вам так уж этого хочется, сэр, – да, я бы хотел таким образом. – Они пожали руки друг другу, продолжая сидеть на земле.
– Я даю тебе честное слово, что никто на Сент-Саймонсе не будет об этом знать, кроме нас двоих.
Когда Хорейс встал, Джули тоже вскочил и смахнул листья с куртки и брюк Хорейса.
– Спасибо, сэр, за это обещание.
Оба они посмотрели назад, на длинный холмик свежевырытой земли.
– Теперь немного легче уйти от старой Долли, – сказал Хорейс. – Ты всегда так о ней заботился, – Джули.
– Хотел бы я и дальше заботиться о ней, сэр.
– Я тоже. – Он положил обе руки на крепкие плечи друга и посмотрел ему в лицо. – Спасибо тебе за все эти годы, Джули. А может быть, я благодарю тебя даже больше за годы, которые у нас впереди.
ГЛАВА XL
Адам и Мина решили жениться согласно обычаям их африканских предков. Улыбаясь и держась за руки, в то время как другие негры Гульдов, стоя вокруг, пели и хлопали в ладоши, они вместе перепрыгнули через метлу, положенную на землю во дворе Блэк-Бэнкса, и так стали мужем и женой. После их свадьбы, каждую пятницу Хорейс ехал с Адамом до Убежища Кингов, потом возвращался один. Они пропустили только один раз, в 1854 году, когда Дебора родила пятого ребенка, Мэри Фрэнсис. Каждый понедельник утром, на заре, Хорейс ехал в Убежище, чтобы привезти Адама на работу в Блэк-Бэнкс в течение недели. Он знал, что Мэри никогда не поймет, почему он решил пускаться в десятимильное путешествие. Адаму можно было доверить лошадь и он хорошо ездил верхом. Для Хорейса это была потеря времени. И все-таки он ездил. Он шутил с Мэри и Адамом насчет того, что он обслуживает своего слугу, но в душе знал, что совершает поездку ради себя.
– Я думаю, у меня так же тяжело на сердце, как у тебя в понедельник, когда я приезжаю за тобой, Адам.
Адам посмотрел на него уголком глаза, управляя коляской, быстро катившейся из Убежища по дубовой аллее Анны-Матильды Кинг.
– Благодарю вас, сэр, – сказал он хрипло.
– Не благодари меня, совершенно не годится, чтобы муж и жена целую неделю были разлучены.
Адам ничего не ответил.
– Я пытался купить Мину на прошлой неделе, когда мистер Кинг вернулся из Сан-Франциско. Они не могут без нее обойтись.
– Нет, сэр. Им было бы не так хорошо без нее.
– Но как же тебе?
– Вы так добры ко мне, масса Хорейс, я ничего живу. Могло быть, что вовсе не видел бы Мину, а благодаря вам, вижу.
Они ехали несколько минут молча, потом Хорейс сказал:
Мне иногда хочется, чтобы ты мне сказал, что ты на самом деле думаешь, когда ты один в своей хижине и скучаешь по Мине. Почему твой народ не может откровенно сказать о важных вещах, Адам? Это потому, что у меня кожа белая, а у тебя черная?
Адам промолчал.
– Я знаю, не в этом дело. Мне следовало молчать.
– Да, сэр.
– Адам, было бы легче, если бы я отпустил тебя на свободу?
Негр сразу напрягся.
– Свобода! – вздохнул он, – свобода!
Хорейс ждал что еще скажет Адам. Наконец тот произнес:
– Мне нет пользы от свободы, сэр. Мина не свободна.
– Но Кинги были бы рады, если бы ты работал у них. Возможно, что тебе пришлось бы работать без оплаты, но если бы я освободил тебя, ты мог бы предложить свои услуги там. Они славные люди. Они бы кормили и одевали тебя.
В течение долгого времени единственными звуками было дребезжание и скрип колес и повторявшийся свист дрозда. Потом Адам заплакал, так сильно сжимая вожжи своими тонкими мозолистыми пальцами, что ногти на них побелели.
– После того, как вы с Миной поженились, ты перестал заикаться, – сказал Хорейс, стараясь делать вид, что не замечает заглушенных всхлипываний. – Я уверен, что ты совсем бы излечился, если бы тебе не пришлось с нею расставаться. Я предлагаю тебе свободу. – Хорейс чувствовал, что Адам пытается найти слова, – слова, которые можно сказать человеку, который был его владельцем. – Может быть, ты хочешь обдумать это несколько дней, Адам?
Адам раза два-три потянул носом, кашлянул, сел очень прямо и сказал:
– Я думал, масса Хорейс. И я думаю вот что: какое право у меня на свободу больше, чем у Ка или Джули, или мама Ларней, или папа Джон, или Мэтти – или все негры-работники на полях? Извините, сэр, вы не можете их всех освободить.
Хорейс вспомнил обещание, данное Джули. Об Адаме было бы невозможно скрыть. Он ушел бы из Блэк-Бэнкса, чтобы жить вместе с Миной в Убежище.
– Ты часто молишься, Адам?
– Иногда почти весь день.
– Я знаю, что ты посещаешь Крайст-Черч, когда мы возим туда работников по воскресеньям, но ты обращаешься к Богу на неделе?
Адам слегка улыбнулся.
– Иначе нельзя было бы жить, сэр.
Хорейсу никогда не приходила в голову мысль молиться из-за своей собственной вины, – вины, в которой он сознавался только себе, – лежавшей на нем в течение всего времени, в течение которого он владел Блэк-Бэнксом. Какая польза была бы от молитвы? Разве Бог изменил бы ненавистную систему, которая была причиной его вины? Разве Бог внезапно снабдил бы его деньгами, чтобы освободить его негров и начать платить им? Остались бы лишь немногие, как он предполагал, даже за небольшую оплату, пишу и жилье, и тогда он разорился бы, лишаясь их сильных рук и крепких спин. И разве Бог изменил бы взгляды его соседей-рабовладельцев, и они не считали бы его с семьей отверженными? Даже Бог не мог избавить человека от вины, поскольку то, что вызывало эту вину, в такой же степени входило в его постоянную жизнь, как еда и содержание детей, и любовь к жене. Какая польза была бы от молитвы об отвратительной, необходимой, закрепленной вине, какой была его вина? Ему придется продолжать жить с этой системой. Если Адам мог так жить, он тоже может.
Они ехали дальше до Блэк-Бэнкса молча, но когда подъехали к конюшне, он поблагодарил Адама. Стало легче оттого, что на этот раз его раб не спросил его, за что он благодарит. Они просто пожали руки друг другу, и на каком-то примитивном, возникшем из древности, уровне почувствовали себя на миг равными.
ГЛАВА XLI
Шел декабрьский дождь, обещавший идти всю ночь, Хорейс сидел и читал перед камином, а Дебора занималась вышиванием. С годами она еще похорошела, и сегодня была удивительно красива в желтом платье, с лентой того же цвета в густых темных волосах. «Она что-то очень смирная, – подумал он, – немного слишком смирная и немного слишком благовоспитанно ведет себя».
– Ты задумалась, Дебора. Эти мысли – секрет и не предназначены для ушей мужа, которому надоел – «Календарь фермера»?
В ее серых глазах мелькнул огонек; она отодвинула круглую рамку для вышивания, небрежно отбросив в сторону длинную наволочку для диванной подушки, которую она вышивала, и села более прямо, но ничего не ответила.
– Миссис Дебора, ты что-то замышляешь.
– Тебе нравится новая наволочка, которую я делаю? Посмотри? На ней птицы и то, что я называю Островным деревом. Мне придется передвинуть мою рамку, может быть, раз двенадцать, прежде чем я выполню весь рисунок. Я сама нарисовала его, и он занимает всю подушку. Как ты находишь, он красив, мистер Гульд, дорогой?
– Да, безусловно, – он улыбнулся. – Но если спать на этой вышивке, она разве не будет царапать лицо?
– О, никто не будет спать на ней! Это для нашей комнаты для гостей, для особых случаев. Дочка Ка Нэнси будет снимать ее каждый вечер, перед тем, как наша гостья будет ложиться спать, и заменять ее простой полотняной наволочкой.
– Гостья, говоришь?
Она положила работу.
– Гостья! Моя кузина Анна Ивенс, которая живет в Канаде и примерно моего возраста – двадцать четыре или двадцать пять – написала мне, что ей очень хочется посмотреть наш остров, и я сразу послала ответ ее матери, моей тете Элизабет, с приглашением кузине Анне приехать погостить у нас подольше.
– Отлично, – сказал он, поставив ноги на подушечку для ног, с удовольствием начиная разговор. – Когда же она приедет?
– О, Канада очень далеко. Вряд ли она приедет к Рождеству. Вероятно, к Новому году, – как раз успеет к моему дню рождения, надеюсь. Я уверена, что тебе она понравится. Тетя Элизабет пишет мне, что она увлекается фигурным катанием на коньках, имеет законченное образование и вполне подготовлена для преподавательской работы.
– Думаю, что ей здесь не очень легко будет заниматься фигурным катанием, но я также не думаю, что бедной девушке предстоит всего лишь приятный визит, так что отсутствие льда у нас может быть не очень существенно.
– Что ты имеешь в виду, мистер Гульд, дорогой?
– Энергичная молодая барышня, стремящаяся посетить наш остров, хорошо образованная, подготовленная к работе преподавателем? Надеюсь, дорогая, ты написала ей, что мы оплатим ей стоимость переезда? – Увидев ее удивление, смешанное с замешательством, он расхохотался. – Ну, дай мне повеселиться, Дебора. Не так уж часто я разгадываю твои замыслы. Ты думаешь, эта красивая новая наволочка привлечет к нам сердце кузины Анны – настолько, что она согласится остаться здесь на неопределенный срок и обучать наших детей?
Она тоже засмеялась.
– Мистер Гульд, дорогой, у тебя прекрасная мысль! – Дебора хотела, чтобы знакомство Анны с детьми прошло как можно более удачно, и поэтому детям не позволили встретить ее на пристани.
– В конце концов, – напомнила Дебора Хорейсу, когда они ехали в Джорджию в начале января, – кузина Анна привыкла к городской жизни. Нам надо будет очень постепенно, осторожно приучать ее к нашему сельскому образу жизни. И я рада, что она не успела приехать к моему дню рождения, – знаешь, почему?
– Нет, почему?
– Теперь я могу встретить ее в моем новом роскошном плаще, который ты мне подарил. – Она прижалась к нему теснее на сиденье коляски. – Я в нем красива? Я нравлюсь тебе в нем?
Он обнял ее прямые плечи.
– Ты даже красивее, чем я ожидал. Тебе нравятся шотландские цвета? Я заказал его по каталогу.
– Его прислали из Филадельфии! Мне нравятся эти цвета – синий, черный, – она вела пальцем в перчатке по плащу, – голубой и синий, тонкая полоска желтого, а это, я определила бы как цвет зеленого листа магнолии. Знаешь, – продолжала она возбужденно болтать, – я хочу произвести хорошее впечатление на кузину Анну. У нас нет другого выхода, как только добиться, чтобы она так нас полюбила, что просто не смогла бы уехать!
Он усмехнулся.
– Я говорю серьезно. Если она полюбит наш остров, жить здесь будет для нее счастьем, – а где еще мы смогли бы получить такую прекрасную учительницу для наших детей – и так дешево!
* * *
– Сегодня закат не яркий, кузина Анна, – сказал Хорейс, сидя на западной веранде и глядя на закат вместе с их гостьей; она была высокого роста, с некрасивым, но приятным лицом. – Наши зимние закаты обычно похожи на пожар в небе.
– Мне такой тоже нравится, – лениво сказала она. – Он похож на цвет груди голубя – чуть розоватый, мягкий. Это небо успокаивает.
– Понемногу привыкаете к жизни здесь с нами?
– Мне очень нравится жить у вас – если бы только я могла справиться с глупым страхом перед всеми этими ползучими тварями! Я знаю, что дети перестанут изводить меня, когда я перестану развлекать их моими воплями, свойственными слабой женщине. Но почему понадобилось Создателю позволить, чтобы среди такой красоты существовали такие ужасные твари?
– Думаю, что мы не можем ответить на этот вопрос, кузина. Я тоже об этом думаю иногда.
– Жуки и пауки? Они вас тоже раздражают? Хотя вы здесь столько лет живете?
Он засмеялся.
– Нет, я об этом не думаю. Для меня Юг – самая прекрасная часть Соединенных Штатов, – даже со змеями и жуками, и ураганами. Здесь какой-то особый покой, какого я не ощущал нигде. Но, – он тяжело вздохнул, – есть здесь и нечто отвратительное, – если хотите, ужасное.
Она села прямо и посмотрела на него со свойственной ей напряженностью.
Если я говорю не то, что следует, извините меня, кузен Хорейс, но вы имеете в виду рабовладение?
Он кивнул.
– У нас в Канаде не думают, что людям в вашем положении это не нравится.
– Я знаю, – сказал он спокойно. – Но некоторым из нас это очень не нравится. Очень сильно. Больше, чем мы в этом сознаемся даже себе.
– В таком случае мне искренне жаль вас.
Дебора и дети бегом вбежали на веранду, у них был замечательный план отправиться завтра на пляж, если будет солнечно и тепло; и кузина Анна сказала, что ей это будет очень приятно, что было проявлением храбрости с ее стороны, подумал Хорейс, учитывая, как дети подшучивали над нею.
Утром на следующий день они погрузили в большую лодку одеяла, кувшин лимонада, кувшин с водой и смену белья для двухлетнего Хорейса Эббота, на случай, если он упадет в воду. Дебора решила, что с ними поедет Льюк, крепкий черный мальчик с живыми глазами. Хорейс помахал им на прощанье с пристани Блэк-Бэнкс и они отправились вниз по реке к узкой полоске песчаных дюн, сосен и пальм, называемой Длинным островом. Поездка была приятной даже для кузины Анны, если не считать аллигатора, гревшегося на солнце в черном иле на расстоянии около сорока футов от места, где они причалили. К досаде детей она быстро овладела собой, и они со смехом и песнями пошли по необитаемому островку к пляжу, где они собирались провести день.
– Хорошо здесь у моря, – сказала кузина Анна. – Совсем нет этого мха, похожего на паутину.
– О, он не растет так близко к океану, – авторитетно сообщила восьмилетняя Джейн. И никто не знает, почему не растет. А вот не растет. Мне его не хватает. Деревья выглядят раздетыми.
В течение двух часов они собирали ракушки на богатом сокровищами пляже, и так как поездка на берег океана была редким удовольствием, детям было не до того, чтобы дразнить Анну, они возбужденно занимались сбором удивительных находок – там были волнистые ракушки, моллюски-сердцевики, морские ежи. Они набили карманы до отказа и попросили Дебору дать им полотенца из корзины с едой, чтобы собрать еще.
Перед завтраком кузина Анна стояла немного в стороне от всех, длинная тень от ее высокой фигуры падала на серый песок.
– Посмотрите назад, кузина Анна, – закричала Джесси.
– Джесси, не приставай к кузине Анне, – строго сказала мать.
– Но, мама, посмотри, – девочка едва могла говорить от приступа смеха. – Смотри – вон там огромный краб, ему прохладно в ее тени.
На этот раз кузина Анна не закричала, она была слишком перепугана. Краб настойчиво полз к ней, оставляя неровный след в песке, и когда она отодвинулась, он пополз за нею.
Дебора крикнула:
– Он тебя не тронет. Стой на месте. Или беги, ты можешь легко обогнать его.
Кузина Анна не могла бежать. Она была в таком ужасе, что не могла двинуться с места. Дети громко смеялись, прыгали, хлопали в ладоши. Внезапно Анна взмахнула рукой и упала на песок.
– Она умерла, мама? – дети столпились, их побледневшие лица были испуганы.
– Нет, но она потеряла сознание от страха, и пусть это будет вам уроком! Слышите?
Дебора обрызгала лицо Анны свежей водой, которую принес Льюк, похлопала ее щеки и потерла кисти рук.
– Видите? Она не притворяется, что боится жуков и ящериц, и змей, и крабов. Она действительно боится, – страшно боится. И вы лучше попросите-ка Бога простить вас и помочь вам никогда ее больше не пугать.
Маленький Хорейс расплакался, Джесси и Лиззи стояли, вертя пальцами, а Джейн стала молиться. Боже Иисус, нам очень жаль, что мы ее напугали, мы ее любим, и хотим, чтобы она любила нас.
Кузина Анна шевельнула головой и Дебора прошептала:
– В своей молитве, Джейн, попроси Бога, чтобы кузина Анна захотела остаться и давать вам уроки.
Анна открыла глаза. Она посмотрела на Дебору и улыбнулась.
– Ты можешь прекратить молитву, кузина. Я собираюсь остаться здесь.
ГЛАВА XLII
Прошло два года, в течение которых кузина Анна стала членом семьи, пользовавшимся любовью и уважением; и новую дочь, родившуюся в день Рождества, назвали Дебора Анна.
– С такими двумя именами она обязательно должна быть особым ребенком, – заявил ее отец, и действительно с самого начала Анна Дебора была особенной. Она была здоровым ребенком, но более тихим, чем остальные, она была более заботлива, почти слишком чувствительна и чутка. Не то, чтобы она много плакала, нет, но мертвый крапивник, лежащий на дороге, больной цыпленок или поросенок вызывали у нее больше сострадания, чем обычно у детей.
– Она смотрит на меня своими большими серьезными глазками на худеньком личике, – говорила кузина Анна Хорейсу, – и мне трудно решить, за кого мне больно – за мертвую птичку или за маленькую Анну.
Хорейс и Анна часто долго разговаривали после ужина, пока Дебора и Ка укладывали детей. Он обнаружил у нее отличную способность почти по-мужски объективно смотреть на вещи; однажды душным августовским вечером, когда они пили холодный чай на восточной веранде, в надежде на ветерок с океана, он вдруг сказал:
– Пусть вас не вводит в заблуждение покой и тишина и благоустроенность жизни за те годы, которые вы провели у нас.
– Они были великолепны, это лучшие годы моей жизни.
Он рассеянно помешал чай.
– Впервые за время своего существования, Блэк-Бэнкс свободен от долгов. Но этот остров – часть штата Джорджия, а Джорджия, несмотря на то, что здесь появились новые железные дороги и заводы, в основном – хлопковый штат. А это означает – штат, которому грозит беда.
Она посмотрела на него задумчиво; потом Хорейс сказал:
– Трудно поверить, но совершенно неизбежно в будущем у Союза – трагедия.
Он никогда раньше не говорил этого вслух. Он обычно молчал, даже на собраниях плантаторов в Убежище, и особенно на встречах в клубе Сент-Клэр, где в воздухе носилась ненависть и чувство обиды на Север. Разговоры об выходе, отделении были широко распространены уже свыше двух лет, но на Сент-Саймонсе это никогда не воспринималось как нечто трагическое. Наоборот, по мере приближения к 1860-м годам, слово «отделение» приобрело значение магического способа разрешить все проблемы плантаторов. На июльском собрании Клуба Сент-Клэр был произнесен полный энтузиазма тост: «За славный, желанный день, когда наша любимая Джорджия будет объявлена совершенно свободной и независимой».
Хорейс не стал пить за этот тост; в общем возбуждении, этого не заметили. Слово «отделение» стало ему ненавистно, и для него была некоторым облегчением возможность говорить с Анной, уроженкой Канады. Ему было приятно, что она интересуется этой темой; ее нейтральная позиция давала ему возможность додумать нужные вопросы без ненужных споров.
– Незачем утверждать, что Юг экономически не находится в тяжелом положении. Это действительно так. Я читаю все, что могу достать, изложенное с обеих точек зрения. Я убежден, что тарифы несправедливы, что Север – благодаря контролю над торговлей и производством – получает сорок центов с каждого доллара стоимости хлопка, но должен существовать более приемлемый способ уравновесить несправедливое соотношение.
– У вас есть какие-нибудь идеи, кузен Хорейс?
– Нет я не политик и не экономист. Но в стране есть хорошие специалисты и с той и с другой стороны. Не может же быть, что никто кроме меня не думает, что нам надо найти возможность остаться единой нацией. Я хочу сказать – я уверен, что даже на Юге я не одинок, в этом мнении.
– Возможно, что и здесь на Сент-Саймонсе есть люди, думающие как вы.
– Но, как и я, они молчат, да?
– Может быть, для вас, сэр, самое лучшее – сохранять молчание. Ведь вы теперь наш мировой судья, – может быть, вам следует молчать. – Она улыбнулась. – В конце концов, чего бы вы добились, если бы вызвали ожесточенные споры между вашими соседями? Ведь, мистер Томас Батлер Кинг единственный, кто уезжает с острова, чтобы вращаться в мире политики за его пределами; а, насколько я понимаю, у него так твердо установившиеся взгляды за независимость хлопковых штатов, что его поколебать невозможно.
– Кинг – сторонник мирного отделения. Он не склонен лезть в драку, как многие наши южные политиканы. У нас с ним неодинаковые взгляды на рабовладение, но Кинг придерживается средней линии.
– А, вот здесь мы затронули больное место, кузен Хорейс. Это – рабство, не правда ли? Независимо от того, что говорят Север и Юг, болезнь заключается в рабовладении.
Он кивнул.
– Да, рабовладение – особенно в новых штатах. Право владеть рабами стало означать и право владеть землей. А, ведь, в конце двадцатых годов, когда я учился, совершенно ничего особенного не было в том, если южанин откровенно говорил, что вся система рабовладения безнравственна, недопустима, что она должна быть когда-нибудь отменена. Был у меня один приятель, споривший с этим, но очень многие южане не спорили. И очень редко по этому поводу люди выходили из себя. А сейчас, если бы я откровенно сказал, каким отвратительным и пагубным я считаю рабовладение, это привело бы в бешенство большую часть южан. Да и негров бы перепутало. На сегодняшний день эта система стала центром экономики Юга, основой его жизни. Может быть, уже слишком поздно для того, чтобы найти разумное решение.
Анна немного подумала.
– Даже, когда я сюда приехала четыре года тому назад, мы в Канаде чувствовали, как нарастает враждебность. Но, кузен Хорейс, северяне в Америке не знают южан. Естественно, в Торонто мы читаем газеты американского Севера, в них южане изображаются бессердечными жестокими чудовищами, которые избивают своих рабов, вступают в безнравственные связи с черными женщинами и допьяна напиваются водкой с мятой. Может быть, в этом есть какая-то доля правды – я не идеализирую человеческую природу, – но на Сент-Саймонсе я этого не вижу.
– О, кузина Анна, мы совершенно не знаем друг друга. Между Севером и Югом нет общения. И у того, и у другого масса прекрасных качеств, о которых ни тот, ни другой не знает. Если бы у нас была возможность познакомиться, то возникло бы что-то вроде взаимной привязанности, которая сменила бы эту ненависть, разделяющую нас. Если бы мы могли посещать друг друга достаточно долго, чтобы понять, что – хорошие или плохие, – но мы люди, одна страна. Я думаю, только таким путем можно решить все вопросы – даже рабовладение. Конечно, потребовалось бы время, чтобы решить проблемы рабовладения, – я знаю, что я сейчас говорю как типичный плантатор, – но это действительно потребовало бы времени. Если бы я освободил моих негров завтра, они бы не знали, что делать. Мы должны будем их обучить, научить их ремеслу и придумать способ уменьшить их зависимость от белых и зависимость плантатора от них. Всем нам нужна помощь – и черным, и белым. И те, и другие погибли бы. Вы знаете, если бы я освободил моих негров, я бы не смог взять взаймы достаточно денег, чтобы засеять пятьдесят акров хлопком на будущий год. Они – моя самая ценная собственность, мое дополнительное обеспечение. Мне стыдно, но это факт. Не знаю, многие ли согласятся со мной, но если бы у меня была другая возможность жить, содержать мою семью, – клянусь Богом, я бы избрал ее. Меня глубоко мучит моя неустранимая вина. Я бы сделал что угодно, чтобы избавиться от нее. – Он закрыл лицо руками. – Все, что угодно. Кроме одного: допустить, чтобы Дебора и дети терпели лишения. Негры тоже голодали бы, и это не рассуждение предубежденного южанина. Мы здесь существуем в долг. Они действительно мое дополнительное обеспечение. Я не мог бы занять достаточно денег, чтобы заплатить им, если бы я освободил их и они захотели бы остаться. – Он поднял голову и смущенно улыбнулся. – Бедная кузина Анна.
