Текст книги "Тропою тайн"
Автор книги: Эйлин Гудж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)
Скайлер думала, что тетя Вера выстрадала не меньше ее мамы. Каждый день видеть в зеркале свое худое, вытянутое, как лошадиная морда, лицо – серьезное испытание, способное заставить любого броситься вниз головой с моста.
Она сконцентрировала внимание на Генри Пруденте и поморщилась, когда его отстранили от соревнований за проявленное конем неповиновение. Следующим выступал Йен Миллар, который прошел маршрут без единой ошибки. «Если дело дойдет до повторных показательных выступлений, Йена никому не превзойти», – решила Скайлер. Его новая кобыла выглядела эффектно, ее шея казалась длинной, как у жирафа; она грациозно поджимала ноги к самой груди, перелетая через барьеры. Скайлер представляла, какой станет эта лошадь через год-другой, когда приобретет опыт.
– Скайлер, дорогая, какая жалость, что ты не участвуешь!
Скайлер обернулась и увидела, что тонкая, как манекенщица, Миранда Харкнесс, близкая подруга и правая рука Кейт, смотрит на нее с сочувствием ведущей благотворительного телемарафона. Скайлер внутренне сжалась. Миранда, конечно, не хотела обидеть ее, но Скайлер раздосадовало, что она привлекла внимание присутствующих к ее «состоянию», как выражалась бабушка.
– Я была бы не прочь попытаться, но, согласно правилам, к состязаниям допускают только по одному, а не по полтора наездника на каждую лошадь, – отшутилась Скайлер.
Краем глаза она увидела, как покраснела мать. Кейт все прекрасно понимала и не любила шутить по таким поводам. «Мне следовало помнить об этом», – упрекнула себя Скайлер.
– Скайлер начнет тренироваться, как только… – Кейт прокашлялась и оживленно продолжила: – Впрочем, у нее будет немало забот – учеба и все прочее.
– Какая учеба? – вмешался Реджи. Он перебрал виски и теперь растерянно моргал.
– Я поступила в ветеринарную школу при университете Нью-Хэмпшира, – объяснила Скайлер, заметив, что локоть Реджи вот-вот соскользнет с края стола. Она незаметно передвинула его руку подальше от края, и Реджи довольно приосанился.
– А как же ребенок? Кто будет присматривать за ним, пока ты на занятиях? – послышался скрипучий голос, точно запись на пластинке, истерзанной тупой иглой граммофона.
Все сидящие за столом изумленно обернулись к престарелой даме – двоюродной бабушке Беатрис, которая еще помнила времена, когда светское общество питало пристрастие к черным галстукам и не успело променять «Мэдисон-Сквер-Гарден» на ипподром «Мидоулендс». От расшитого бисером платья Беатрис веяло камфарой. На ней были бриллиантовые клипсы, а ее голубоватые волосы подхватывали по бокам настоящие черепаховые гребни. Пара водянисто-голубых глаз выжидательно уставилась на Скайлер.
Скайлер смутилась. Господи, неужели Беатрис никто ничего не объяснил?
К счастью, мама сохранила самообладание и сдержанность, усвоенные несколько десятилетий назад в школе мисс Крейтон, поэтому спокойно ответила:
– Скайлер не оставит ребенка себе, тетя Беатрис. Его воспитают люди, которые не могут обзавестись собственными детьми.
Краешком глаза Скайлер заметила, как нахмурился отец, углубившийся в развернутую на коленях программу. Бедный папа! Как ей хотелось хоть чем-нибудь утешить его! Он не понимал причин поступка дочери, хотя она не раз объясняла ему, в чем Дело.
Конец неловкому молчанию, воцарившемуся в ложе после слов Кейт, положила тетя Вера.
– Кто хочет еще шампанского? – Она вынула бутылку из серебряного ведерка и задержала ее над бокалом Скайлер.
– Только не я. Беременным спиртное вредно.
Длинное лошадиное лицо тети с раздутыми ноздрями приобрело ярко-розовый оттенок. Понизив голос, она прошипела:
– Не понимаю, как ты так спокойно говоришь о подобный вещах! Будь ты моей дочерью…
– Довольно, Вера! – оборвал ее Уилл. Его глаза метали молнии, а седоватые усы придавали облику властность. Его сестра прищурилась, но послушно замолчала.
Скайлер откинулась на спинку стула, чувствуя себя растерянной и несчастной. Остаток вечера она постарается ничем не привлекать к себе внимания – если не ради себя, то хотя бы ради родителей.
У Микки, выступавшей последней, было четыре опасных соперника – наездники, не сделавшие ни единой ошибки. Если повезет, она будет участвовать в показательных выступлениях на время вместе с такими профессионалами, как Йен Миллар и Майкл Матц. Осознав, что у подруги блестящие перспективы, Скайлер воспрянула духом.
Когда Микки выехала на арену, Скайлер ощутила гордость. Микки выглядела неотразимо в черных бриджах и алом жакете; ее кудри были собраны в сетку под жокейской шапочкой. В отличие от своих хмурых соперников она сияла широкой улыбкой, побудившей зрителей разразиться аплодисментами и свистом. Микки умела преподнести себя.
Ее вороной, черный, как бархатный воротник охотничьей куртки, конь Толедо был новым фаворитом Присциллы Эндикотт. Когда Микки направила коня к решетчатой арке, он слегка отпрянул в сторону и игриво топнул копытом, давая понять, что способен разрушить все ее надежды.
Но вскоре обоим стало не до шуток. Микки подводила коня к первому препятствию – кирпичной стенке, огражденной двумя вертикальными жердями.
– Помедленнее! – шептала Скайлер. – Тебе незачем показывать лучшее время – просто не наделай ошибок!
Толедо перемахнул через стенку, как легкий летний ветерок. А Микки с ее растопыренными локтями и ногами, согнутыми почти под прямым углом, напротив, представляла собой иллюстрацию из учебника верховой езды, показывающую, как не надо сидеть в седле. Хорошо, что в этом виде спорта внешнее впечатление не учитывалось, значение имела только чистота прыжков.
Затем был взят оксер, пирамида… «Боже, вы только посмотрите на Толедо!» По сравнению с ним многие чистокровные лошади показались бы неповоротливыми, как битюги: он буквально взлетал над землей и краткую долю секунды парил в воздухе после каждого прыжка. А Микки упивалась аплодисментами, полетами и радостным трепетом. От нее требовалось только одно – чисто пройти маршрут. Но потом, если она выйдет в финал, ей придется продемонстрировать наилучшее время, чтобы обойти остальных финалистов.
Скайлер аплодировала до боли в ладонях и кричала, пока не охрипла.
После еще одного круга выступлений количество финалистов сократилось до трех, и этими тремя были Кэти Прудент, Йен Миллар… и Микки. «Оказаться в одном ряду с двумя известными профессионалами – все равно что стать членом Святой Троицы», – радостно думала Скайлер. У Микки будет повод для ликования, даже если голубая лента достанется не ей. Глядя, как Микки выводит Толедо на арену в последний раз, Скайлер преисполнилась гордости. А когда ее подруга чуть не допустила ошибку на самом коварном препятствии, Скайлер пережила все то же, что, наверное, испытала и Микки, – ее сердце ушло в пятки, все внутри сжалось, кровь зашумела в ушах.
Микки преодолела последний барьер маршрута, на секунду отстав от Йена Миллара. «Присцилла Эндикотт будет на седьмом небе от счастья», – поняла Скайлер. Судьба Микки решена. Но самое главное, Микки добилась того, о чем они со Скайлер мечтали с раннего детства: стала участницей Национальных состязаний по конному спорту.
Когда после церемонии награждения встрепанная и взмокшая Микки появилась в ложе Скайлер, та вскочила и порывисто обняла подругу.
– Ты была великолепна! – воскликнула Скайлер, боясь расплакаться. – Я так горжусь тобой!
– А чем был плох Толедо? – возразила Микки, по давней Привычке ставя лошадь на первое место. – Это же не конь, а мечта. Ты видела, как он выступил сегодня, а Толедо способен и на большее! Но нельзя допустить, чтобы он переутомился: после Торонто мы сделаем перерыв до следующего лета… – Микки вдруг осеклась, присмотрелась к Скайлер, а потом тихо спросила: – С тобой все в порядке? Ты слишком бледна.
– Это не страшно, – заверила ее Скайлер. Они стояли в сторо не,поодаль от стола. – Наверное, я просто перенервничала.
– Любой на твоем месте перенервничал бы, оказавшись в такой компании. Ты еще слишком молода. Давай-ка уйдем отсюда. Я угощу тебя пивом.
– Лучше пепси.
Скайлер и Микки спустились вниз и нашли свободный столик в баре «Победитель», который, к счастью, не был переполнен. Скайлер с глубоким вздохом опустилась на стул, чувствуя себя так, словно чудом вырвалась из толпы разъяренных линчевателей. Когда официантка приняла у них заказ и поспешила прочь, подруги переглянулись и разразились смехом.
– Даже если мне суждено умереть сию же минуту, я ни о чем не пожалею, – призналась Микки.
– Кроме дня великого триумфа, – иронически отозвалась Скайлер.
– О Господи, какой же я стала эгоисткой! Я даже не спросила, как ты себя чувствуешь. Мы не болтали уже целую вечность.
– Ты была занята, а у меня все хорошо.
– Правда?
Скайлер рассказала подруге о чете Добсон, с которой недавно встречалась. Микки брезгливо поморщилась, и это убедило Скайлер в верности собственных выводов. Микки не одобряла ее решение отдать ребенка чужим людям. Совсем недавно, во время вспышки спонтанного великодушия, Микки даже вызвалась сама сидеть с ребенком, пока Скайлер будет на занятиях.
– А куда ты денешь его на время соревнований? – усмехнулась Скайлер.
– Буду повсюду таскать за собой на спине, как папуас, – не задумываясь, парировала Микки.
Но обе понимали, что это звучит нелепо, и Микки сменила тему.
– А как насчет той женщины, с которой ты когда-то встречалась? – спросила она. – Психолога, рекомендованного тебе Тони? Может, расскажешь подробнее? – И она отпила большой глоток пива.
Скайлер сознательно умалчивала о встрече с Элли Найтингейл, не уверенная в том, что Микки поймет, какие странные чувства она испытала в тот день. Пожав плечами, Скайлер объяснила:
– Возможно, она скоро разведется. Значит, рассчитывать на нее не стоит.
– Как и на всех остальных. Господи, могли ли мы в детстве представить себе, что нас ждет?
– Ты получила именно то, к чему стремилась, – заметила Скайлер.
– А ты скоро будешь лучшей из наездниц с дипломом ветеринара. – Микки добавила: – Конечно, когда все останется позади.
– Порой мне кажется, что все это никогда не кончится. Послушала бы ты моих родителей! Отец неисправим. Он никогда не простит меня, если я отдам чужим людям его внука.
– О, Скайлер… – Микки сжала руку подруги. – Ты всю жизнь пыталась следовать правилам, но все-таки нарушала их и оказывалась права. Вот и теперь ты уже приняла решение. Так исполни его. Поступи так, как ты считаешь нужным, а не так, как тебе подсказывает здравый смысл.
– Но с решением можно еще повременить.
– И прекрасно! Подумай, осмотрись. Поговори со всеми парами, какие тебе порекомендуют, но не доводи себя до помешательства. Ты незаурядная женщина, так почему же считаешь, что твоему ребенку будет лучше жить с самыми обычными людьми?
Скайлер открыла было рот, чтобы спросить, с какой стати ей принимать советы человека, готового подражать папуасам, но вдруг почувствовала, как ребенок шевельнулся. Она вздрогнула и прижала к животу ладони.
– Боже мой, он шевелится! И не так, как прежде, а… – Слова иссякли, слишком неубедительные, чтобы передать всю важность яркого, волшебного события, поразившего Скайлер.
– Наверное, это знак свыше, – серьезно заявила Микки. – Он пытается что-то сказать тебе.
– Надеюсь, да. – Скайлер вздохнула. Волшебная минута миновала, сменившись невыносимым чувством горечи. – Потому что я отдала бы все на свете, лишь бы не принимать это решение самой.
– Ты не слушаешь меня, – упрекнула Джорджина.
Элли сидела у окна на втором этаже городского дома Джорджины и любовалась снегом. В ранних сумерках зимнего вечера казалось, будто он летит из-под колпаков уличных фонарей. Она улыбнулась Джорджине, расположившейся в кресле у горящего камина.
– Извини, ты рассказывала о мадридской конференции, посвященной проблемам хронического недосыпания пилотов. Ты хочешь, чтобы я поменяла профессию, или просто пытаешься отвлечь меня?
– А о чем собиралась поговорить ты? – Джорджина, подобравшая ноги под подол длинного и просторного ярко-желтого свитера, напоминала Элли старую кошку – чутко дремлющую, готовую вскочить в любой момент.
Элли была убеждена, что именно своим невозмутимым и спокойным видом Джорджина обязана успеху в кругу частных пациентов, не говоря уж о ее подопечных в психиатрическом отделении больницы. Впечатление покоя усиливала обстановка уютного дома Джорджины, чудесного кабинета, отделенного от гостиной раздвижной дверью. Заставленная предметами, которые Джорджина называла «своим антикварным хламом» – бронзовыми напольными лампами с рваными шелковыми абажурами, безделушками, собранными со всего света, креслами и диванами, перед камином, откуда поминутно сыпались искры на потертый восточный ковер, – эта комната с первого же раза вызвала у Элли ощущение, будто она очутилась дома.
Впрочем, на самом деле на земле не нашлось бы места, где она чувствовала бы себя как дома. «Дом там, где сердце». Эта поговорка постоянно всплывала у Элли в голове. Но если так, значит, у нее вовсе нет дома. Потому что всей душой она стремилась быть рядом с Полом, чья дверь оставалась закрытой, и с ребенком, о котором Элли тщетно мечтала.
Она невольно сжала кулаки. Почему не звонит Скайлер Саттон? Прошло уже четыре месяца, а от нее ни слуху ни духу. Элли твердила себе, что нелепо надеяться. Эта девушка наверняка давно уже выбрала кого-то другого – скорее всего милую, любящую супружескую пару, которая ни в чем не откажет ее ребенку. И все-таки…
Элли не забыла почти физического ощущения связи между ними, будто сама судьба предназначила им стать участниками этой драмы. День благодарения давно прошел, приближалось Рождество, а Элли никак не удавалось отделаться от поразительного впечатления, произведенного на нее Скайлер.
Сегодня вечером, в сочельник, Элли навестила Джорджину, как делала это последние восемь лет. Нынешнее Рождество отличалось лишь тем, что Элли предстояло провести его в одиночестве. Прежде она представляла себе Рождество так: улыбающийся Пол, елка, их малыш, неуклюже разворачивающий подарок… Ее печаль усилилась, стала такой же невыносимой, как в первые несколько зим после исчезновения Бетани.
Она надеялась, что Джорджина утешит ее, даст совет, разберется в эмоциях, захлестывающих Элли. Она понимала, что панацеи не существует и ответы на свои вопросы надо искать в себе. В конце концов, она психолог, притом неплохой. Но порой, проглатывая подкативший к горлу ком, Элли сознавала, что главное – не ответы на вопросы, а теплое плечо, на которое можно преклонить усталую голову, голос, прогоняющий душевную боль.
– Какой в этом смысл? – с горечью возразила Элли. – Разговоры мне не помогут.
Джорджина заправила серебристую прядь волос под неопрятный пучок на затылке и вздохнула:
– Пожалуй, но ведь можно попытаться. Дорогая, мне больно видеть тебя несчастной.
– Лучшее лекарство от моей болезни – муж и ребенок. – Элли сняла свой кардиган со спинки дивана.
– Иногда полумеры лучше, чем ничего, – не уступала Джорджина.
– По-твоему, мне следует прекратить надеяться? – раздраженно спросила Элли.
– Зачем рассматривать такой поступок как капитуляцию? – Джорджина пожала плечами. – Тебе никогда не приходила в голову страшная мысль: ты так упорно стремишься к одной цели, что не замечаешь ничего вокруг и отказываешься от простых житейских радостей?
В подобных утешениях Элли не нуждалась.
– Если простые житейские радости – это бесконечный медовый месяц, где нет никого, кроме меня и мужа, тогда я действительно что-то упустила.
– Дорогая, ни за что не поверю, что ты считаешь, будто Пол жаждет только сохранить земной рай супружества. Ты сама знаешь, что это не так, и оказываешь себе медвежью услугу, пренебрегая шансом, которым давным-давно пора было бы воспользоваться.
– Каким еще шансом?
– Шансом стать счастливой без ребенка.
– Почему ты решила, что я пренебрегаю этим шансом?
– Бегство от счастья зачастую становится одним из видов наказания.
– По-твоему, я наказываю себя? Думаешь, я до сих пор не простила себе того, что случилось с Бетани? Возможно. Но если ты права, значит, мне уже ничто не поможет.
– Даже другой ребенок? – В глазах Джорджины появился лукавый блеск; они засветились такой любовью и заботой, что Элли едва сдержала слезы.
– Не знаю, – честно ответила она. – Мне известно лишь одно: искать ответ на этот вопрос я не перестану никогда.
– Ну что ж… будь по-твоему. – Джорджина, никогда не настаивавшая на своем, улыбнулась, давая понять, что разговор закончен. Поднявшись, она подошла к высокому шкафу, где держала графины с кларетом и портвейном и кое-какую выпечку. – А теперь попробуй фруктовый кекс моей соседки и выпей кларета. Они сочетаются на редкость удачно – только никому не проговорись. Летиции нравится видеть, как изумляются люди, уверенные, что им предлагают нечто несъедобное.
Элли взяла из рук подруги бумажную салфетку с ломтиком кекса.
– Если ты решила откормить меня, предупреждаю сразу: бесполезно. Я уже пыталась пополнеть. Но несмотря на все усилия, так и не прибавила в весе.
– Наверное, ты ешь слишком мало. Кстати, раз уж мы заговорили об этом, какие у тебя планы на завтрашний вечер? Только не говори мне, что намерена провести Рождество в одиночестве.
– Меня приглашали Бродские, но, по-моему, только потому, что Глории вздумалось познакомить меня со своим вдовым деверем. – Элли тяжело вздохнула. – А я сказала, что у меня другие планы. К тому же я не собираюсь никого посвящать в подробности своих отношений с Полом. Никто уже не верит, что мы расстались не навсегда. Статус женщины, временно расставшейся с мужем, имеет свои неудобства: через девять месяцев надо либо наладить отношения с прежним супругом, либо объяснить всем и каждому, что ты готова знакомиться налево и направо.
– Тогда решено. – Джорджина разлила кларет в бокалы на тонких ножках. – Ты придешь ко мне. Знакомясь с одинокими мужчинами, я обычно приберегаю их для себя, так что на этот счет не беспокойся. И потом, ты уже не виделась с моей дочерью… Сколько же вы не виделись? Чуть ли не десять лет. А еще, как тебе известно, кухарка из меня никудышная и мне не помешала бы помощь. Отказа я не приму.
Элли знала, что сопротивление бесполезно. Джорджина права. Одиночество в канун Рождества слишком угнетает. А Пол решил провести праздники у родителей в Сэг-Харбор. При этой мысли у Элли упало сердце. Бедные Джон и Сьюзан! Они так тяжело перенесли ее расставание с Полом. С первого дня знакомства с родителями Пола – в морозный ветреный январский день, когда по дороге Элли окоченела, ее встретили радушно, обняли за плечи, усадили на мягкий диван перед пылающим камином, а отец Пола начал растирать ей руки широкими мозолистыми ладонями – Элли не сомневалась в том, что великая ошибка наконец-то исправлена. В Джоне и Сьюзан она нашла родителей, иметь которых ей было суждено с рождения.
А теперь у нее отняли даже родных.
Положив салфетку с недоеденным кексом на крышку пароходного рундука, служившего журнальным столиком, Элли поднялась и снова подошла к окну. Как и предсказывали, выпало уже четыре дюйма снега, и, судя по всему, снегопад грозил затянуться на всю ночь. В белесой зимней темноте, рассеиваемой лучами уличных фонарей, Элли увидела закутанного в пальто мужчину, бредущего по протоптанной в снегу тропинке. Это напомнило Элли другой сочельник, тот вечер, когда она стояла возле церкви Святого Иоанна, завороженная библейской сценой в застекленной витрине, откуда, по-видимому, украли статуэтку младенца Иисуса в натуральную величину. Пар клубился, вылетая из ее рта, на щеках замерзали слезы.
Глубоко вздохнув, она обернулась к Джорджине.
– Я не прочь прийти к тебе на рождественский ужин. Но при одном условии: ты разрешишь мне принести пирог с клюквой и пеканом, испеченный по маминому рецепту. Это единственное воспоминание детства, которое стоит хранить. – Элли не упомянула о том, что такой пирог очень любил Пол – поэтому она испытает чувство удовлетворения, зная, чего он лишился.
– Странное и наверняка калорийное сочетание, но уверена, пирог мне придется по вкусу, – отозвалась Джорджина. – А теперь перестань слоняться из угла в угол и объясни мне, что происходит. Мы так и не поговорили с тех пор, как ты примчалась сюда, будто спасаясь от погони, и рассказала о девушке, с которой тебя будто что-то связывает. Надеюсь, мои расспросы ты не воспримешь как неодобрение? Я просто беспокоюсь за тебя, дорогая.
– С тех пор от той девушки не было никаких вестей.
– Так я и думала, – кивнула Джорджина, потягивая кларет. – Если бы она вновь позвонила тебе, я бы уже знала об этом. Скажи, ты не потеряла надежду?
Элли усмехнулась:
– Другими словами, верю ли я в чудеса?
– О том, что она вскоре станет матерью, Марию известил архангел Гавриил. Конечно, старые ворчливые бихевиористы многое отрицают, но чудеса все-таки случаются.
От прагматичной Джорджины Элли рассчитывала услышать совсем другие слова и потому едва не расплакалась. Ей хотелось положить голову на плечо подруги и закрыть глаза.
– Думаю, да.
«Чудеса? Сейчас я довольствовалась бы меньшим».
– А как дела у того мужчины из твоей группы больных СПИДом? У бывшего танцора?
– У Джимми Долана? – улыбнулась Элли. – Я не устаю удивляться тому, как хорошо он держится… Но это заслуга его друга Тони. Кстати, о Джимми: я обещала заехать к нему на обратном пути. – И она взглянула на каминные часы. – Уже поздно, мне пора.
Было ровно без десяти шесть, и когда Элли с Джорджиной сообразили, в чем дело, то дружно рассмеялись. Пятьдесят минут – обычная продолжительность консультации психолога. Джорджина проводила Элли в гостиную, а оттуда по изогнутой лестнице в узкую, выложенную кафельной плиткой прихожую. Элли застегнула пальто. Распространяя крепкий запах жасмина, который она обожала, Джорджина обняла ее и поцеловала в обе щеки.
– Встретимся завтра. Жду тебя ровно в четыре.
Как ни странно, Элли без труда поймала такси. Иначе ей вместе с толпой запоздалых покупателей, заполонивших тротуары, пришлось бы брести к ближайшей станции метро, по щиколотку увязая в снегу. «Наверное, чудеса все-таки случаются», – подумала она. Даже продавленное сиденье старого такси показалось ей подарком судьбы.
Когда она вошла в студию Джимми Долана на Хадсон-стрит, у нее появился еще один повод поверить в чудеса: за последнее время Джимми набрал несколько фунтов веса. И поскольку он пропустил последние групповые занятия, улучшение было весьма заметным. Увидев Элли, Джимми расцвел такой улыбкой, словно к нему неожиданно явились три волхва. Возбужденный приближением праздников или тем, что дожил до них, Джимми щеголял в красной водолазке и брюках на зеленых подтяжках, служивших отнюдь не для украшения – брюки были ему широки.
– С Рождеством! – Поцеловав Джимми в щеку, Элли вынула из вместительной сумки пакет.
Джимми был явно доволен и вместе с тем смущен.
– А мне нечего подарить вам, – огорченно сказал он.
– Ошибаетесь: вы только что сделали мне подарок. Вы даже не представляете, как приятно мне видеть вас в хорошем настроении!
Просияв, Джимми повел ее в просторное помещение, служившее гостиной, кухней и спальней. Усевшись на низенькую японскую кушетку, Элли, как обычно, устремила взгляд на балетные афиши, висящие на стенах. Ей больше всех нравился снимок, запечатлевший Джимми в высоком прыжке. Его обнаженный торс блестел от пота, руки были закинуты за голову.
– Откройте пакет. – Элли улыбнулась, увидев, как смущенно Джимми прижимает к груди подарок. Он напоминал ей взрослого ребенка, который до сих пор верит в Санта-Клауса.
Пока он растерянно дергал ленточку, Элли заметила, что у него дрожат руки. Джимми тяжело опустился в кресло и раздраженно нахмурился, а Элли пожалела, что перевязала подарок так тщательно. Наконец Джимми открыл коробку.
– Это из магазина «Хаммахер Шлеммер»… носки с электроподогревом, – объяснила Элли. Джимми как-то пожаловался, что у него постоянно мерзнут ноги, сколько бы носков он ни надевал и какими бы теплыми одеялами ни укрывался.
Расплывшись в улыбке, Джимми сбросил ботинки и натянул носки на худые ступни, посиневшие от холода.
– Спасибо, док! Замечательный подарок. А если я проголодаюсь, лежа в постели, то поджарю яичницу прямо в носках.
– Носите на здоровье.
– Какое там здоровье! – Джимми махнул рукой и откинулся на спинку кресла. – Лишь бы иметь возможность самостоятельно добираться от кровати до ванной.
– И все-таки, как вы себя чувствуете?
– Лучше, чем несколько недель назад, но все еще паршиво. Близится Рождество, а я хотел бы попросить Санта-Клауса исполнить только одно мое желание: чтобы я дотянул до Нового года. Не надо ни бумажных колпаков, ни шампанского, ни веселья всю ночь. Мне достаточно посмотреть прямую трансляцию бала на Таймс-сквер. Может, я даже увижу Тони и других полицейских. Я хотел бы поднять бокал, встречая еще один год. – Грустная улыбка осветила его изможденное лицо. – А вы, док? О чем вы хотели бы попросить Санта-Клауса?
– Подарить мне надежду. – В этот холодный вечер она молилась хоть о временном избавлении от страданий и обрела его рядом с умирающим человеком.
– Надежду? За это стоит выпить. – Джимми с трудом поднялся. – Ликер и ром у меня кончились, зато есть вино.
– В другой раз. Я еду от подруги, с которой уже выпила за Рождество.
Но Элли не ушла, а провела у Джимми еще целый час, рассматривая вместе с ним альбом с вырезками – реликвиями его сценической карьеры. Здесь были собраны концертные программы, газетные статьи, снимки, подобные висящим на стене. Восхищаясь ими, Элли вновь горько пожалела о том, что рядом с Джимми нет его родителей. Таким сыном она бы гордилась.
Наконец Элли поднялась.
– К сожалению, мне пора. Уже поздно.
Она осторожно обняла Джимми и почувствовала, как его грудь дрогнула, словно Джимми пытался сдержать рыдание. Но глаза его были сухими. Элли понимала, как много значит для Джимми ее визит, и порадовалась, что зашла.
Вернувшись домой, она сразу включила автоответчик. Ни единого сообщения от Пола… и вообще никто не звонил. Ее вновь охватило отчаяние.
«Позвони кому-нибудь», – сказала она себе и вспомнила про подругу по колледжу Гресию, живущую в Сиэтле. Как приятно было бы надеть купальный халат, свернуться клубком и всласть поболтать с Гресией, попивая горячий чай! Но разница во времени с Сиэтлом составляла три часа, и наверняка Гресия, обычно откладывающая все дела до последней минуты, сейчас сломя голову носится по магазинам в поисках подарков.
Элли вдруг поняла, что ей безумно хочется позвонить Полу. А ведь она поклялась не делать этого. «Что толку звонить ему?» – спрашивала себя Элли. Он будет говорить вежливо и дружелюбно, возможно, даже обрадуется, как обрадовался, когда она поздравила его с Днем благодарения. Они поболтали бы о работе, она расспросила бы о родителях Пола, а он ответил бы, что у них все в порядке, и по очереди подозвал бы их к телефону. Джон и Сьюзан сердечно пожелали бы ей удачного праздника, но к концу разговора Элли ощутила бы изнеможение. И тогда забралась бы под одеяло и зарыдала.
В соседней квартире кто-то играл на расстроенном пианино рождественские гимны и песни. «Тихая ночь, святая ночь» закончилась, началась «Вы звените, бубенцы». В голове Элли что-то запульсировало в ритме ударов по клавишам. Ей было так тоскливо, что она даже подумала, не позвонить ли своим родителям, чтобы пожелать им счастливого Рождества. Но Элли знала: как всегда в тех редких случаях, когда она звонила домой, мать скажет что-нибудь вроде: «Хорошая выдумка – эти праздничные междугородные тарифы! Благодаря им люди звонят домой, что прежде им и в голову не приходило».
Услышав телефонный звонок, Элли вздрогнула. Пол? Нет, вряд ли.
Она поспешно вскочила, больно ударившись коленом о стеклянный журнальный столик. Элли заковыляла к телефону, стоящему на японском шкафчике у стены. Ее била дрожь. Она уверяла себя, что звонит Джорджина – скорее всего завтрашний ужин перенесен на другое время…
Выдохнув в трубку «алло», Элли поняла, кто звонит, и твердо уверовала в существование судьбы, провидения или как там оно называется. Поэтому не слишком удивилась, услышав знакомый голос, в котором слышались бравада и страх.
– Это Скайлер Саттон… помните меня? Понимаю, это нелепо, но мне захотелось поздравить вас с Рождеством и сказать, что я хотела бы снова встретиться с вами. И поговорить о ребенке. Вы еще не передумали?
