Текст книги "По ту сторону грозы (СИ)"

Автор книги: Евгения Воронюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

–Она, жена моего лучшего друга, – зачем-то сказал он, но Нюра так и продолжала вязать, – я думал, что так смогу уберечь ее.

–От кого внучок?

–От всех, – со вздохом произнес Мика, сам до конца не понимая сделанного.

–Или для себя сберечь? – поинтересовалась Нюра, продолжая клацать спицами.

Мика ничего не ответил. Ночь была прохладной и яркой. Легкий, свежий ветерок шевелил волосы. Масляная лампа, купленная на ярмарке, давала больше света, чем свечи, так что за столом было светло, и ему были прекрасно видны глаза бабы Нюры. «Она мудрее, чем кажется», подумал Мика.

–Ты зачем мучишь ее? – старушка нарушила, затянувшееся молчание.

–Чем же я ее мучаю? – в некотором смысле вопрос развеселил его, вызвав легкую улыбку. Вряд ли Нюра видела ее, она вязала, не отрывая взгляда от спиц.

–Норовом своим да ревностью душишь. То, что дорога она тебе, то каждому понятно. Не разумею я, лишь, почему ей ты доселе не сказал.

–Говорю же мать, она замужем за моим другом. Он как брат мне, не могу я.

–Нет у тебя теперь брата, внучок, а у нее мужа нет.

Мика отвернулся, а Нюра продолжала вязать. Клац клац, стучали спицы, клац клац. И этот звук приводил его в бешенство. Захотелось стукнуть кулаком по столу, что бы она перестала клацать ими.

–Не серчай внучок, – проговорила она, не прерывая своего занятия, но он хранил молчание.

–Меня дома жена ждет, и дети.

–Не дождутся они.

–Дождутся – упрямо проговорил он, сжимая кулаки.

–Расскажи мне.

–Что?

–О жизни вашей расскажи, о жене, о детях.

Мик не хотел, не хотел говорить, не хотел вспоминать. Но слова сами полились, сначала медленно и скомкано, но затем плотина прорвалась. Он рассказывал ей о детстве с Сашкой, о встрече с Мариной, о том, как старший сын учился в школе, как младший сделал первый шаг, как просил леденец в тот злосчастный день. Рассказал о том, как Алекс представил Энну, как удивился Мик, узнав ее возраст. О том, как позавидовал другу. Как на духу рассказал о том, как нравилась ему она, и о том, что толком никогда с ней не разговаривал. И о том, что больше отцовских чувств было к ней. А потом рассказал, как вкусно она умеет готовить, как смешно рассказывает истории, как много она знает интересных вещей.

–А жена то, твоя какая? – спросила Нюра, довязывая носок.

–Марина? Она совсем другая. Она высокая, почти как я, и волосы у нее светлые, а глаза серые. Красивая. И спокойная, она хорошая мать… мы через многое прошли…

–Понятно.

Мика хотел еще что-нибудь рассказать о жене, но не знал что. Как-то не хотелось ему бабушке говорить, что брак его распадается. Что если бы не ее беременность, то ушел бы еще три года назад.

–Я тебе вот что скажу милок. Пока ты об Энне рассказывал, я носок довязать успела, а о жене так и первого ряда не сделала.

И перестав наконец клацать спицами, она внимательно посмотрела на Мику.

–Забудь о том, что было. Теперь у тебя есть шанс быть с ней. А брат твой, рад был бы, узнай он что ты заботишься о его жене, что не бросил, не оставил в чужом мире, с чужим мужчиной. Думай внучок, думай.

–Слишком рано, мать – с ужасом услышал он своей собственный ответ.

–Главное чтобы не было слишком поздно.

И она снова принялась клацать спицами. Не в силах больше выносить этот звук, Мика пошел спать. Раздевшись, он подошел к кровати, и увидел спящую Эни, она свернулась в клубочек, лицом к стене. «Наверное и правда устала», подумал он, и затянув занавесь отделявшую кровать от комнаты улегся рядом. Она тут же повернулась, и легла ему на плечо, что-то пробормотав.

–Спи, – прошептал он, убирая прилипшие к ее лбу волосы.

«Нужно отремонтировать комнату, поставить нам разные кровати. Не дело это, вместе с ней спать».

6

Как-то холодным осенним днем Энна, в очередной раз собиралась к Лао, на урок. Она уже накидывала шарф, когда зашел Миша.

–Ты куда? – буркнул он.

–К Лао – она пообещала, что никому не скажет об их занятиях, пока Лао сам не сможет прочитать новости на городском столбе.

–Зачастила ты к нему – он из последних сил старался сдержаться, но все же постепенно ненависть на нее превалировала. Где-то в глубине души, он уже понял, что замуж она вышла за Сашкины деньги, что ей плевать на то, что он, ищет ее, с ума сходит. Она уже подцепила «новую жертву».

–Да ладно тебе, – она остро переживала, что не может сказать ему правду, но данное кузнецу слово обязывало.

Перед самым днем рождения Миши, они с Лао договорились, что он принесет меч на рассвете им домой.

Утром третьего декабря, Энна встала, когда солнце едва намекнуло на свое пробуждение. Тепло одевшись, она тихо, чтобы не потревожить именинника выбралась из их комнаты, баба Нюра, уже грела воду для чая, и кивнув ей, Энна выскочила на улицу, где за калиткой уже поджидал Лао с подарком.

–Спасибо тебе – поблагодарила Энна.

–Тебе спасибо. Беги давай, а то простудишься еще.

Аккуратно положив подарок на пол, рядом с его кроватью, она уже хотела выйти из комнаты, когда Миша вдруг проснулся, и резко сел.

–Доброе утро – автоматически изрек он, широко зевнув, и потянувшись.

–С днем рождения! – улыбнулась Энна, и обняв его, все еще такого горячего от сна, поцеловала в щеку.

–Спасибо – засмущался он.

Не желая ждать, когда он заметит, она подняла с пола тяжелый сверток, и положила рядом с ним, на кровать.

–Это тебе!

–Мне? Что это?

–Подарок.

Развернув его, Мик опешил. Это был тот меч! Тот! Он мечтал о нем, и так жалел, когда вернувшись в последний день ярмарки, хотел купить его, но оказалось что он уже продан. Он жалел не потому, что это был особенный, какой-то там валлийский клинок. Нет. Когда то давно, казалось несколько жизней назад, его отец вырезал для него такой, только из дерева. В то далекое время, когда Миша был маленьким, а отец еще здоровым, полным силы мужчиной. До того, как страшная болезнь отняла его. Тот игрушечный меч, прошел с ним всю жизнь. «Да что ты там, мудришь?» спрашивала тогда мама у отца, «ему и обычной палки хватит, все равно не сегодня так завтра сломает!», «Если уже и делать что-то, то только хорошо. Иначе, зачем вообще напрягаться?!» он отвечал, не отрываясь от работы, «ты максималист» сказала тогда мама, « Ничего ты не понимаешь, я же для сына делаю!». «Они, наверное, и не знали, что я подсматривал тогда» – только сейчас он почему-то подумал об этом.

–Это ты! Ты купила его!

–Кончено! Ты же почти сроднился с ним!

–Боже! – он вскочил с кровати, несколько раз взмахнув им, – спасибо!

–Ты где его прятала?

–В кузне – улыбнулась Энна, наконец, она может правду рассказать.

–Понятно, – он от чего-то помрачнел, и начал одеваться. Она молча вышла из комнаты, расстроившись из-за его реакции, и уже жалея, что купила этот дурацкий меч. «Подорвалась из-за него ни свет ни заря! А могла спать!»

–Уходишь? – она заливала кипяток в заварник, стараясь не смотреть на него. Он сел на стул рядом с ней, и начал натягивать валенки, что-то ворча себе под нос – Да что с тобой?

–Мне нужно на улицу – накинув тулуп, он выскочил во двор, мороз тут же принялся кусать его за щеки, и Мик повыше натянул воротник.

«Да какая мне разница!?! Господи, она взрослый человек, может делать что хочет!» мысли, злобные и ироничные, казалось, порождают сами себя. «Так быстро забыла мужа… с кузнецом!!! И не стыдно же ей» так и не закончив размышления, он понял, что стоит перед дверьми в кузню. Не до конца понимая, что конкретно он хочет от Лао, зачем пришел, и вообще, что происходит и какое ему до этого дело, Мик все же вошел. Его тут же окутало жарким воздухом, резко контрастировавшим с морозной погодой.

–Мик! С днем рождения! – Лао сбросил перчатку, и подошел к Мише, протягивая ему руку для пожатия.

–Спасибо, – неуверенно проговорил он, чувствуя себя очень глупо.

–Вообще-то тебе спасибо, за Энну.

–За Энну?

–Она для меня так много сделала! – «Только без подробностей!» взмолился Мик, – Скажу по секрету, теперь я умею читать, писать и считать! Так что! даже не знаю! – и похлопал его по плечу.

–Да, – улыбнулся Мик, – она такая. Умная – он улыбнулся, чувствуя себя дураком, – ты это, приходи вечером, выпьем.

–Спасибо, зайду.

–И давай, наверное, у нас заниматься будете. А то, негоже ее по морозу гонять.

–Хорошо. Ты прав – Лао виновато улыбнулся.

Он шел домой, радуясь тому, что Энна не изменяла Саше. Почему-то это было важным. То, что она, так же как и он сам, хранила надежду на возвращение в свой мир, и чтила память о семье. Когда Миша вернулся, Энна была в крольчатнике, она не слышала, как он подошел, жалуясь кроликам на него.

–Он какой-то неадекватный! Честное слово! Вот чего, спрашивается, умчался?

–Потому что дурак – послышался голос Миши, и Энна резко обернулась на голос.

–Ну да, вот и старость, а где же мудрость?!

–Да ладно тебе, я же не знал, что ты с Лао занимаешься.

–Во первых, я обещала ему никому не говорить, во вторых, хотела тебе сегодня утром рассказать, но тебя нечистая унесла раньше чем я успела рот открыть. И в третьих, какое это имеет значение, что я делала с Лао? – и задав вопрос, поняла, что он думал о ее походах.

–Я думал что ты, с ним, в смысле…. – он провел рукой по волосам, желая собрать мысли в кучу, – блин, просто я злился, что ты…

–Что я... что? Миш?

Он молчал, не зная стоит ли отвечать, да и вообще, жалея что решил заговорить об этом.

–А какая тебе разница? Какое это имеет значение? – она говорила все громче, и обижаясь на него, и злясь на себя, на свою реакцию от его слов. На глупую обиду, которую его слова вызвали. Вроде как, никакого значения его мнение не имеет. Это ее жизнь, и он к ней не причастен. Но все же, Энне меньше всего хотелось, что бы он думал будто она с Лао… «Да что мне от того что он думает?» – но видимо что-то было, пусть сейчас она и не в состоянии была ответить.

–Никакой разницы. Прости – и уже в дверях сказал, что пригласил Лао.

Вечером пришел Лаодик, и принес бутылку вина со специями. Энна с Нюрой приготовили тушенное в сметане мясо, жюльен, салаты. Несмотря на его поведение, она хотела сделать праздник. И ей удалось, стол ломился, жюльен ушел первым, здесь такое блюдо было в новинку. Очень понравилось мужчинам вареное мясо с корицей и чесноком. На десерт Энна сделала любимый торт Мики – наполеон, и даже расставила купленные на ярмарке цветные свечи. Когда-то давно, когда она накрывала стол на день рождения Алекса, Мика сказал что наполеон его самый любимый торт. И она запомнила. Поэтому и сделала его. Хотелось хоть таким способом, хоть на один вечер вернуть кусочек прошлого. Знакомые блюда, знакомые запахи. Воссоздать ту атмосферу дома, которая ей так часто снилась.

Когда Лаодик ушел, а Нюра залезла на печь, Энна уже домывала посуду. Силясь понять, какое ей дело до его мнения.

–Спасибо тебе, – прошептал Мика, обнимая ее. Чем заставил вынырнуть из самоанализа, грозившего перерасти в самобичевание.

–Не за что, – буркнула она, не желая забывать утреннее.

–Это лучший день рождения, за всю мою жизнь! – и наклонившись, он поцеловал ее в висок.

–Как ты мог так подумать обо мне, Мик? – голос невольно задрожал.

–Не знаю – он еще крепче прижал ее к себе, – просто он так на тебя смотрел.

–Как?

–Не важно.

–Никто на меня так не смотрит, и никогда не посмотрит, ты очень доступно всем все объясняешь своим видом. Так что не переживай, можешь со спокойной душой жить дальше, как тебе того хочется.

«Она не верит, что мы вернемся. В этом разница. Я надеюсь, она же нет».

–Что мне сделать, что бы ты простила меня? Ну, прости дурака.

–Ведро вынесешь, прощу, – закончив мыть посуду, она вытерла руки о полотенце.

–Да я ради твоего прощения ни одно ведро вынесу, а тысячу! Или нет, я построю дом с удобствами! С ванной!

–Хорошо, строитель, построишь, – она невольно улыбнулась, – иди давай, я уже спать хочу.

Через несколько дней, они с Энной впервые выехали в город. Укутавшись в шерстяные покрывала, они сидели в санях, запряженных купленными на ярмарке лошадьми.

–Красиво – Энна улыбнулась, щурясь от яркого солнечного света, отраженного миллиарды раз в искрах заснеженной земли, в покрытых снегом ветвях деревьев.

–Очень, – подтвердил Мика.

Город был намного больше их деревеньки. Здесь были большие дома, несколько церквей. Они проезжали по множеству кварталов, в которых жили разнорабочие. Здесь был и квартал крысоловов, и красильщиков, ювелиров, кузнецов, мясников, и пекарей, отдельно жили стекольщики, отдельно строители. «Так странно» думала Энна, «целые кварталы для каждого вида деятельности. Интересно, а бухгалтера или как их тут у них называют? Казначеи тоже отдельно живут?». На улицах постоянно сновали люди, кто-то быстро шел по скользкому, утоптанному на тротуаре снегу, кутаясь в плащи и шубы, кто-то напротив подходил к саням, предлагая то купить вяленой рыбы, то прошлогодних яблок. После полугодичной жизни в деревне, даже это подобие той цивилизации, к которой они оба привыкли в России, очень радовало и заряжало какой-то особенной радостной суетой, присущей лишь городским улицам.

В таверне «Медведь и сокол» они нашли людей, готовых строить дом, по Мишиному проекту. Там так же оказалось вкусное пиво, и щедрый, новоиспеченный барин Михаил, купил сразу три бочонка, чем неимоверно обрадовал хозяина.

Договорившись с мужиками, что к концу зимы те приедут, они еще какое-то время погуляли. Зашли в несколько магазинов, купив и новые свитера, и обувь, и даже шубу для бабы Нюры. Уже собираясь уезжать, они увидели вывеску мебельщика, и заказали ему диван. Миша сделал чертеж, договорившись, что его доставят к ним в течении пяти дней.

В Еравию они вернулись уже под вечер, бабушка встретила их вкусным ужином, и с жаждой впитывала их рассказ.

–А на что тебе дом новый? – спрашивала она у Мики.

–Ну как, будет большой, красивый, и камины в каждой комнате, и туалет с душем, и даже баня! Все внутри будет! Так удобней ведь!

–Не понимаю я вас молодежь! – и неожиданно закашлялась.

–Бабушка, вы заболели!? – Энна протянула руку, попробовав ее лоб, и оказалась права, у Нюры была температура.

Выгнав Мишу ночевать в баню, она заставила Нюру обтереться уксусом, намазала мазями, дала все имеющиеся в этом мире лекарства.

Но когда утром Миша зашел в дом, Энна встретила его на пороге.

–Плохо дело, Миш.

–Совсем?

Энна лишь кивнула.

Прошла почти неделя. Мик только переступил порог, еще даже калитка не захлопнулась, как из дома выскочила Энна, и кинулась ему на шею.

–Она умерла, Мик, умерла – она плакала, спрятавшись у него на груди, Мик пытался закутать ее в свой тулуп, и тут заметил, что она выскочила из дома лишь в носках.

–Успокойся! – он поднял ее на руки, молясь что бы и Энна не слегла, и зайдя в баню, уселся вместе с ней на купленный в городе диван, – Господи, ноги ледяные! – он начал снимать с нее промокшие шерстяные носки, и ужаснулся, когда пальцы прикоснулись ко льду вместо кожи, – ты что?! – он растирал рукой ее ноги, при этом, пытаясь удержать ее на коленях другой рукой, – так нельзя Эн! Все, не плач!

–Миш, – она шмыгнула носом, сообразив, что он делает, – все в порядке, – попыталась встать, одновременно пытаясь надеть обратно носок.

–Перестань! – он усадил ее на диван, закутав своим тулупом, а сам пошел растопить печь.

–Миш, она позвала градоначальника, и священника.

–Ты привела их?

–Да, знаешь, она ведь нам оставила, и домик, и землю, все нам, – она опять начала плакать.

Миша подошел, и присев рядом обнял ее, давая возможность выплакаться.

Нюру похоронили на церковном кладбище, отпев, как и полагается. И на девять дней, и на сорок Энна с Мишей ходили в церковь, как того требовал обычай, а потом принимал всех желающих сказать доброе слово о Нюре, они накрывали стол дома. Людей было много, каждый что-то рассказывал о ней, и каждому по своему ее будет не хватать. «Но больше всех мне» – думала Энна, «она заменила мне бабушку, которой у меня никогда не было». Она вспомнила, как в детстве мечтала о бабушке. Такой доброй и понимающей, с которой можно поделиться самым сокровенным. Ее выдуманная бабушка пекла вкусные пирожки, и заваривала необыкновенный чай. Она водила ее по разным музеям, и рассказывала интереснейшие истории. Энна представляла себе, как бабушка учит ее готовить и консервировать, почему-то ей казалось, что это должна делать только она, не мама, а именно бабушка. И вот теперь, когда в ее жизни появился такой человек, Бог забрал его. «Я так и не успела насладиться этим».

А потом наступила весна, закружив Мишу в строительстве нового, каменного дома, а Энну в огороде. Ничего не соображающая в посевах, она постоянно спрашивала совета то у Сюрки, то у Лирсы.

Жизнь, поменявшись в очередной раз, постепенно впадала в свое новое русло.

7

Люди, засидевшиеся по своим домам, в долгую, казавшуюся бесконечной зиму, с радостью выходили на улицу, желая насладиться первым теплом. Еще не до конца оттаявшая земля, где-то парила, принимая теплые лучи улыбающегося солнца, где-то же только начинала сбрасывать слипшийся снег. Пели первые птицы, напоминая, что скоро идет время постоянных трудов.

Сегодня, все ему казалось радостным, проснувшимся ото сна, и улыбающимся. И грязные лужи, там, где еще вчера лежал снег, и легкий ветерок, еще прохладный, но уже несший с собой запах весны.

Люди выходили в поля, осматривали озимые, решали, кто будет пахать огороды, женщины выносили томящуюся в доме рассаду.

И впервые Миша оказался не удел. Он ходил среди людей, слушал их разговоры, но никто не спрашивал его мнения, никто не нуждался в его совете. Каждый лучше него знал, что и как делать. Требовательный, и привыкший руководить, он злился и на себя и на них.

Из дома распространялся аромат готовящейся еды, и не найдя чем занять себя он зашел во внутрь.

–Им обязательном всем здесь стоять? – ,практически весь стол, каждый подоконник, все в доме было заставлено ящиками с рассадой.

– А куда мне их поставить? – Энна опустила голову на сложенные на столе руки, и снизу вверх рассматривала впервые в жизни выращенную ей рассаду. Каждый день он следила за ней, радовалась, и гордилась собой. Еще совсем недавно росточки были маленькие, хиленькие. Но каждый день, они наслаждались все более и более ощутимыми прикосновениями солнышка, и росли, вытягивались, полнели. Каждое утро они становились еще больше чем вчера, еще сильнее.

Испытывая злость, от того что никто его не слушает, продолжая жить в мире, в котором знал лучше всех, что делать, в котором говорил а его слушали, он схватил ящики, и поставил их у двери, под вешалкой.

–Вот так нельзя?!

–Нет! Аккуратней, ты же поломаешь их! – и она опять с трудом от тяжести земли в них, поставила ящики на стол, – не лезь сюда, ты не ничего не понимаешь, и не знаешь! Им свет нужен!

–А мне стол!

–Тебе что столов мало?! Иди, в бане посиди!

–Для них должно быть свое место!

–Да? Ты Марину всю жизнь своими придирками мучал, а теперь на меня перекинулся? Место нужно?! Ну, так сделай!

–И сделаю! – и он вышел во двор. Как раз во время, пришел Палыч, договариваться о пахоте.

–Микаил, день добрый.

–Добрый.

–Ну что, пахать будем?

–Будем – и вопрос этот, вроде как вернул его на то место в жизни, к которому он привык. Снова появилось чувство собственной значимости. И плечи как-то сами собой выровнялись, и подбородок выше поднялся.

–Тоди завтра приду.

–Давай, до завтра.

Он еще какое-то время стоял на улице, вдыхая весну, и думая над ее словами. «Марину мучил? Придирками?!». И согласился. Не хотя, чувствуя свою какую-то ущербность, какую-то ничтожность. «Я действительно люблю придраться. И Бог дал мне в жены женщину, которая на все сто процентов удовлетворяла эту потребность! К ней просто не возможно не придираться!».

Утром, в ожидании такого важного события, он встал бодрый и радостный. Вот и ему нашлось дело! На огороде уже был Палыч с сыновьями, они осматривали его, в самом дальнем конце стоял мул, за ним был зацеплен плуг, животное, насторожено водило ушами, наблюдая за незнакомцем.

–А почему не лошадью? – спросил Миша.

–А зачем же? Мул и сильнее, и увереннее, и плуг тащит ровно.

–А у Сюрки лошадью пахали, – не сдавался Миша, он вел себя также как и всегда, когда хотел получить желаемое. А в данный момент он считал правильным пахать лошадью.

–Ну, у Сюрки огород поменьше будет, да и ровный, а здесь склон, и выравнивать его надо. Так, ты иди, не мешай. Я уж поверь, побольше твоего, соображаю.

Миша отошел от них, став по другую сторону огорода. Они начали пахать, вдвоем с сыном придавливая плуг, что бы он крепче в землю входил.

«Но почему так?» думал Миша, видя, как они пашут. Он уже хотел подойти и сказать, что бы пахали вдоль а не поперек, как Палыч остановил животное. Подойдя к ним, с трудом переставляя ноги с налипшей на обувь грязи.

–Палыч, надо бы весь огород вспахать. А то, что будет, эта часть вспахана вдоль, эта поперек.

–Так весь и вспашем. Ты Мик, не знаешься в этом.

–Я – хотел сказать, что может и не занимался хозяйством в своей жизни, но многое понимает.

–Подожди. – Палыч движением руки остановил его, вытер со лба пот, и лишь потом продолжил – Ты на тот, дальний конец отойди, и посмотри оттуда, где какой наклон. Где вдоль пахать надо, а где поперек – и улыбнулся ему, поправив съехавшую шапку – иди, не переживай. Я-то может и не так уж умен, как хотелось бы, но свое дело знаю.

Он все же остался.

–Палыч, – слова дались с трудом, от неясного ощущения превосходства этого старика перед ним, – научи меня пахать.

И он весь день помогал им, трудясь наравне с мужиками. Возвращаясь домой, он радовался, чувствуя усталость в руках от постоянного давления на плуг, и в ногах, от тяжелых комьев земли, прилипших к ногам. И от того, что теперь он стал чуточку нужнее здесь.

Миша с тяжестью для своей гордости, но все же учился жить по-иному. Не быть директором, не руководить всеми и вся. А порой спрашивать совета, у людей, не умеющих читать и писать, не оканчивающих институтов, но все же в чем-то умнее и мудрее его.

**

Засаженное поле, встретило их морем колосков, с которыми играл легкий ветер. Поле волновалось и вдыхало солнце, а они шли вперед, туда, где год назад выкинула их гроза.

–Не опускай руки Энн.

–Не опущу.

Они стояли посредине, огромного, бескрайнего, взволнованного порывами ветра поля, и вокруг них были только первые колосья, да редкие, вспархивающие вверх птицы.

Весь путь домой, долгий и трудный, они прошли в молчании. Думая и прощаясь, с тем, что когда-то было настоящим. С мечтами, коим более не воплотиться, с людьми с которыми больше не встретиться.

Он остался на веранде, сел в кресло качалку, и долго всматривался в такое похожее на родное и в то же время чужое небо.

А Энна спряталась в уютной тишине дома, завернувшись в царивший здесь полумрак как в кокон. Так она и заснула, окутанная той потерей, что есть самая страшная и жестокая – потерей надежды.

–Доброе утро, – Миша так и не уснул, просто сидел и смотрел вдаль. Больше не молясь о возвращении, понимая, что это бессмысленно; не представляя себе: а как было бы, если; не вспоминая. А прощаясь.

–Доброе, – он повернулся на ее голос, холодный и далекий как сама жизнь,– присядь, давай поговорим.

Она присела рядом, на такое же кресло, и всмотрелась в небо, ища в причудливой форме облаков какой-то знак, какой-то символ способный воскресить надежду.

Он несколько раз открывал рот, желая заговорить, но слова пропадали, а мысли путались. Ни что сказать, ни что сделать, он не знал.

–Это все?– спросила Энна, разглядывая большое облако похожее на пышные взбитые сливки, – конец?

–Наверно, – с усилием проглотив комок в горле, он попытался сказать, что наверняка не знает никто, но не смог. Повернувшись, он увидел, как она смахнула слезинку, как опустила взгляд, спрятав его деревянных балясинах веранды.

–Есть хочешь? – она подняла голову, и посмотрела на него тем взглядом, от которого мурашки забегали по спине. Жуткая смесь осознания, жестокости, внутренней силы, и потери.

–Нет.

Она лишь кивнула и ушла, Миша видел, как на ходу она завязывает на голове белый платок, как берет из сарая садовый инструмент. Он смотрел на нее до тех пор, пока она не скрылась из виду. Поражаясь тому спокойствию, что она выказывала и той обреченности, что сквозила в самом ее естестве.

Загавкала Кнопи, возвращая его к реальности, и во двор зашел Лао:

–Мик, привет.

Миша лишь кивнул ему, не в силах говорить.

–Я позже зайду, – сказал Лао, видя, но не до конца понимая состояние, в котором пребывает Мик.

Он все же нашел в себе силы оторваться от душевной пустоты:

–Проходи.

Лао присел на кресло рядом с ним

–Случилось что? – от несчастья которым был окутан Мик, Лао даже позабыл зачем пришол.

–Случилось Лао, уже год как случилось – Мик потер уставшие глаза, и пригладил волосы, привычным, ранее всегда успокаивавшим его жестом, – я ведь до последнего надеялся! До последнего!

–А ты и дальше надейся.

–Уже второй год пошел, а я все живу надеждой, надеюсь, когда начинается гроза, надеюсь, когда засыпаю и просыпаюсь и что? А я-то по-прежнему здесь!

–Надейся Мик, надежда всегда должна сохранятся. Лелей ее, но не замыкайся в ней.

–Не замыкаюсь я, просто сил больше нет, терпения нет, ничего нет!

–Это тяжело – терпеть, когда нет надежды.

–Тяжело не то слово. Я просто уже и не знаю, зачем терплю, на что надеюсь?!

Они молчали, слушая как кудахчат куры выпущенные Энной из сарая, как мычит привязанная на лугу корова.

–Лао, я постоянно вспоминаю тот день, постоянно! Ну какого х…а это произошло?!

–Я не знаю, хотя, и рад что это случилось. – он улыбнулся, желая разрядить обстановку, – Ты хороший парень, и пусть это эгоистично, но я рад, что вы оба попали сюда.

–Это верх эгоистичности друг мой.

Лао лишь улыбнулся, силясь вообразить себя на месте друга.

–Знаешь Мик, мне, конечно, не понять на все сто процентов, что должно быть ты чувствуешь, но все же, кое-что представить я могу.

–И?

–Человек должен жить Мик. Полностью жить, со взлетами и падениями, счастьем и неурядицами. В этом его предназначение, а не в существовании. Хватит уже существовать где-то посередине, начинай жить. Той жизнью что тебе дана. Значит вот такая вот у тебя жизнь, не обычная, не стандартная, для многих может и желанная. Живи ею!

–Я живу.

–Что-то слабо у тебя это получается.

Мик лишь хмыкнул и понимая его правоту, и в то же время не желая ни принимать ее, ни применять к себе.

–А какой выход ты видишь?

–Никакого, – с ухмылкой ответил Мик.

–Ты постоянно вспоминаешь. Свою страну, свой дом, жену, детей, друзей. Целыми днями одни воспоминания. Я тебе так скажу. Борись, конечно же, но вот жить в воспоминаниях уже довольно, у тебя на это вся старость впереди!

–Может быть.

И посидев еще какое-то время в тени раскидистой груши, он встал:

–Ладно, пошел я.

–Давай.

Миша еще долго сидел на веранде, думая, теперь и о старости. «Я не увижу свадьбу сыновей», думал он, «не устрою им мальчишник. Не научу Стасика водить машину, а Антона плавать. А я ведь обещал! Обещал им! Я так многого не сделал для них, и уже не сделаю».

В калитку влетела шумная детвора, и, не замечая его, сидящего в тени, побежали к Энне на огород.

«У них вся жизнь впереди» подумал он.

«А у тебя что, позади?» – поинтересовался мозг.

«Ну, большая половина уже да».

«И что? Это не значит что лучшая».

Улыбнувшись своему внутреннему монологу, он встал и отправился заниматься своими обязанностями.

Вечером, практически ночью, после ужина и уборки, они с Энной снова сидели в креслах качалках на веранде.

–Цикады, – проговорил Миша, и вспомнил, как они вот так же сидели у них на даче в Орлово, и слушали их цокот. Каким тогда этот момент казался важным и нужным. Как успокаивал он от городской суеты, позволяя задуматься над чем-то важным и вечным, особенном и далеком. Окутывая весь мир исключительной, необыкновенной романтикой летней ночи.

–Знаешь, раньше мне так хотелось на дачу, я так ждала мая, когда мы убежим от города вместе с его духотой, и суетой. Когда будем прохладными летними ночами сидеть вот так и слушать цикад, смотреть на небо и загадывать желанья на падающие звезды. Мне так не хватало этого.

–Ну, зато теперь у тебя это есть. И цикады, и звезды, и летние ночи.

–Теперь мне не хватает книг.

–Книг?!

–Да, Миш, книг.

–Зачем тебе книги?

–Теперь, только читая их, я могу жить не здесь.

Она улыбнулась ему той грустной улыбкой, что последнее время всегда была при ней, и, пожелав спокойной ночи ушла, оставив его одного.

8

Всю свою жизнь он считал себя человеком сильным духовно и душевно, знающим свои цели и верно идущим к ним. Теперь же, попав сюда, он ощущал себя не просто потерянным и надломленным, а забытым, заброшенным всем тем, что ранее имело для него смысл. Все, что он делал в своей жизни, все к чему стремился и чем жил, все исчезло, осталось там, по ту сторону грозы. И вот, в сорок с лишним лет, он заново учится жить, снова ищет цели, ищет себя, ищет смысл жизни. Он думал об этом вновь и вновь, засыпая и просыпаясь. Мысли так и бродили по кругу, как лошади на ипподроме, ведомые тренерами, без возможности уйти, выйти из этого круга по собственной воле.

–Опять?

Лао, подошел тихо, и Мика задумавшись не заметил как тот подсел к нему за стол.

–Что опять?

–Ты снова там, в своей стране?

Он хотел ответить что да, в своей стране, со своими детьми. Но лишь в ту секунду, когда открыл рот, что бы произнести это короткое слово, понял, что это будет ложь. Только сейчас он осознал, что мысли его более не бродят по кругу, а вышли за его пределы, что круг – это не Еравия, место, куда они попали, одному Богу известно как, а круг это дом, тот дом, оставшийся в Москве, в который он больше не вернется. Сейчас он понял, что лошади давно покинули привычный круг и разошлись по разные стороны, осматриваться. И осознав это, ему стало легче. Легче от того, что этот бесполезный круг, мешавший ему жить здесь, давивший на него самим своим существованием более не давит на него, и более не существует. Он остался там, далеко, в прошлой жизни.

–Лао, давай выпьем?

–Давай.

Обернувшись к толстому мужику, стоявшему за стойкой, он крикнул, чтобы принесли водки, да закуски. И сам поразился тому, новому взгляду, что испытывал теперь. Мик посмотрел на него как-то иначе, теперь мужик в засаленной рубахе не казался ему омерзительным от своей грязной одежды и клочка жирных волос на голове. А напротив он видел в нем трудягу, работающего не покладая рук, что бы обеспечить жизнь своей жене и детям, который тоже когда-то был молод и полон амбиций, который пришел к поставленным целям. Да и кабак, теперь не казался ему местом сродни с отхожим. И деревянные стены показались ему красивее, и света от свечей больше.

–За что пьем? – спросил Лао, разливая водку по рюмкам, и радуясь, видя в глазах друга свет, который присущ лишь тем, кто обретает жизнь.