Текст книги "По ту сторону грозы (СИ)"

Автор книги: Евгения Воронюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

–Вы о Михаиле?

Олег Борисович показал Саша какие-то бумаги, но уставший от бессонных ночей, и безжизненных дней, он не смог сосредоточиться и понять что на них написанно.

–Я обсуждал с Владимиром Сергеевичем последние результаты оценки проводниковых способностей мозга Вашей супруги и Михаила.

–И что? – Саша посмотрел на второго врача.

–Это достаточно странно. Результаты абсолютно схожи.

–И?

–Эта оценка проводится несколько раз в неделю, и за последние пять месяцев они не разу не отличились друг от друга, всегда абсолютно одинаковые.

Саша слушал его, абсолютно не понимая.

–Это, как будто они думают об одном и том же, одинаковым образом, или же видят один и тот же сон. Это конечно утрированное объяснение, но как иначе разъяснить я сейчас не соображу, – врач ободряюще улыбнулся.

Саша лишь кивнул им, и пошел к Энне. «Что бы тебе не снилось, просыпайся быстрее!» – он поцеловал ее, поражаюсь насколько безжизненно она выглядит. «Мне кажется, она жива!»

–Ну же, детка, проснись!

22

Что-то запищало, и звук этот откладывался где-то на подкорке мозга. Странные: хлюпающие и булькающие, похожие на выходящий из воды воздух звуки заполняли сознание, вселяя страх. Жуткий запах лекарств резал нос, слышались выкрики, четкие команды, мужской голос выкрикивал что-то, и приказы эти отзывались топотом множества ног. К нему прикасались чужие руки, эхом в ушах стоял звон чужих голосов. Трубка заходящее в само горло не позволяла вдохнуть. Она мерзким, скользким червяков повинуясь чей-то воле выскочила из горла.

Сознание его помутненное происходящим, отзывалось болью. Что-то страшное случилось с ним. Ужас непонимания происходящего сковывал по рукам и ногам. Ему казалось, что тысяча рук прикасается к нему одновременно. Блаженная темнота, которая только что так ласково приняла его, отказалась от него. Кто-то поочередно поднимал веки, светя фонариком в глаза. Было больно от яркого света, хотелось зажмуриться, но человек этот не отпускал веко. Режущая боль не давала ему возможности сфокусироваться.

Все прекратилось так же быстро, как и началось. Его оставили в покое, и с благодарностью он окунулся в черную безмятежность. Что-то тревожило его, сердце куда-то стремилось, рвалось куда-то, что-то важное осталось там, позади, но он никак не мог вспомнить что – это.

Новые звуки врывались в его темное убежище. Говорила женщина, и мужчина, плакал ребенок. Но все это было чужим ему.

Свет, бивший в окно, свозь полуприкрытые жалюзи, был не яркий, но раздражал глаза. Он лишь приоткрыл их, увидев, что рядом с ним сидит красивая светловолосая женщина. Она плакала, гладя его руку. Но он не знал ее. Он хотел спросить, почему она плачет, но не мог открыть рот. Он пытался и пытался заговорить, но губы отказывались открываться. Голова раскалывалась от приложенных усилий. Он лишь на секунду смежил веки, а когда открыл их перед ним сидел мальчик, лет шестнадцати, слезы стояли в его глазах.

–Папа, – прошептал он, целуя его в щеку, и обнимая, стараясь не сорвать иголки и трубки, прикрепленные к телу.

Мик не знал его, он помнил, что кто-то звал его папой, помнил, как спешил домой, но ребенок тот был другой.

Открыв глаза в следующий раз, он увидел женщину в белом халате, она делала массаж, но ее прикосновения он практически не ощущал, она что-то сказала, но слов он не разобрал.

Каждый раз, открывая глаза, он искал женщину. Мик никак не мог вспомнить ее лица, но был уверен, что узнает ее. Она не приходила, и с каждым днем он нервничал все больше. Светловолосая женщина была у него каждый день, но он не разбирал ее слов. Ему казалось, что прошла вечность, с тех пор, как он первый раз увидел эту палату. Каждый день кто-то приходил. Некоторые плакали глядя на него, кто-то обнимал его, кто-то целовал. Но все они лишь делали хуже, среди них не было той женщины, которую он знал, а куча этих незнакомцев была ему не нужна.

Однажды открыв глаза, он услышал голос.

–Олег Борисович он слышит нас?

–Трудно сказать. Длительное коматозное состояние, часто приводит к разным последствиям. Нужно понимать, что у него в любом случае есть нарушение мышечной моторики из-за долгосрочного отсутствия нагрузки. Кроме того, могут отказывать органы, может быть амнезия, может нарушение деятельности ЦНС. В любом случае, нужно ждать. Прошел всего лишь месяц. Этого мало.

Олег Борисович подошел к нему, опять светя фонариком в глаза, пощупал пульс, надавил на какие-то точки, причинив ему боль.

–Ну что ж, реакция есть. Завтра принесите планшет, будем пытаться разговаривать.

Этот разговор вымотал Мика, и закрыв глаза он снова нырнул в густую черную пустоту. Кома. Я был в коме.

Почти два месяца прошло с тех пор, как он впервые открыл глаза и увидел эту палату. За это время она стала ему ненавистной, как и люди без конца приходившие. Они подолгу сидели и говорили с ним, задавали вопросы, заставляя моргать два раза, если нет, и один раз если – да. Он ненавидел их. Но больше всего он ненавидел эту светловолосую – Марину и Олега Борисовича, они заставляли его писать. Давали в руки планшет, показывали буквы, но он никак не мог вспомнить, что нужно с ним делать. Поначалу он даже взять его не мог, он казался ему слишком тяжелым, да и чувствительности в пальцах не было совсем. Он желал написать им, что бы они оставили его в покое, но мозг никак не мог вспомнить как это – писать? Дотянувшись в первый к раз планшету он смог лишь нажать несколько кнопок подряд, и силы его исчерпались. Он заснул, но слышал, как радовалась Марина.

«Я обязательно вспомню, как это писать и говорить, и скажу им, что бы они оставили меня в покое», мечтал Мик. Но каждый день, эти люди вновь приходили.

–Дружище! – наконец он услышал голос этого мужчины. Что-то было в нем. Мик не чувствовал к нему той ненависти, которую испытывал к остальным. Ему нравилось, когда он приходил, но раньше его голос не доходил до ушей Мика – ну что, как успехи? – он посмотрел на планшет, – когда уже сможешь послать меня?– спросил Сашка, улыбаясь и сжимая его руку.

–Сашка! – в палату зашла Марина.

–Привет.

–Как Энна?

Это имя, вызвало целую бурю в его душе, запищали приборы, прибежали люди, последнее, что он помнил это лицо медсестры, она что-то кричала. Но темнота поглощала его, голоса эти стали далекие. Энна. Он не помнил кто она, но это имя что-то значило, что-то важное, очень важное.

–Что произошло? – спросил опешивший Алекс, когда Олег Борисович констатировал, что состояние стабилизировалось.

–У него остановилось сердце, мы снова подключили искусственную вентиляцию легких.

–Нет – прошептала Марина.

–О чем вы говорили, когда это произошло?

Сашка не мог вспомнить. Он очень старался, но то, что произошло, выбило его из колеи. Расширившиеся зрачки Миши, пальцы, резко сжавшие его руку, судорога, сведшая все его тело. А потом врачи. Дефибриллятор, шприцы, медсестры. И теперь этот постоянный шикающий звук, давящий на виски. Пшик, пшик, и легкие Миши поднимались в унисон с этим звуком. Пшик, Пшик.

–Я спросила об Энне – так же тихо сказала Марина.

–Ну что ж, вероятно он вспомнил случившееся. Постарайтесь не упоминать ее в разговорах. Пока что.

–Хорошо.

–Долго он пробудет так?– спросил Саша.

–Не знаю, может несколько дней, может часов, потрясение было очень сильным. Но, не будем загадывать.

Сашка оставил Марину и вошел в соседнюю палату. Олег Борисович сказал, что Энна выходит из комы. Медленнее чем Мишка, ее зрачки стали реагировать на свет. Появилась реакция тела. Он сказал, что если все будет идти так же, она очнется.

–Просыпайся малыш – прошептал он, целуя ее в висок, и усаживаясь в кресло, у кровати. Реакция Миши была ясна. Он вспомнил Энну, и нервное потрясение свело на нет все их усилия. Но Энна до сих пор в коме, может рассказать ей о нем, и она быстрее выйдет?

Сашка, гладил ее руку, кожа ее всегда была тонкой и светлой, почти прозрачной, а теперь почему-то казалась ему еще тоньше, еще прозрачнее. Маленькие синие венки, узорами разбегались по телу. Сердце его разрывалось от боли, глядя на нее.

–Энни, ты скоро проснешься, я знаю. У меня новость, Димка стал папой, теперь у тебя есть племянница. Ее назвали Аней. Такая хорошенькая. Вот, утром приходили родители. Мама принесла горячие бутерброды. – Пик, пик, вторили ему индикаторы. – Уже почти два месяца назад очнулся Мишка, я рассказывал тебе, помнишь? Сегодня он услышал твое имя, и опять отключился. – ему померещилось, что тонкие пальцы сжали его руку. – с ним все будет в порядке, Олег Борисович сказал что это нормально. Мишка молодец, правда, приходится заново учить его всему, но скоро он уже сможет писать нам, правда, не знаю, когда заговорит.

Он еще долго рассказывал ей о событиях прошедшего дня, пока сам не отключился, положив голову на кровать, рядом с ее безжизненно лежавшей рукой.

Энна плавала в черном море, темнота окутывала ее, и успокаивала. Что– то тревожило ее, что-то требовало вынырнуть из этих мрачных глубин, но она не могла вспомнить, зачем ей это делать. Мужской голос что-то нашептывал, он приходил периодически, она слышала его, но не могла расслышать слов. Иногда ей казалось, что кто-то держит ее за руку. «Миша», услышала она так отчетливо, будто говоривший был рядом. Это слово что-то значило для нее. Что-то, важное, сердце вдруг дернулось. Но спросить было не у кого. Темнота надежно охраняла ее, от других людей.

Мужчина опять говорил, и теперь его слова звучали совсем рядом, но она их не понимала. Это какой-то чужой язык, думала она, не похожий на тот, на котором я думаю. Мужчина опять сказал слово Миша, и по его интонации она поняла, что с этим чем-то, что так называют, что-то произошло. Это было очень важным для нее, это она поняла. «Миша, мне нужно вынырнуть, нужно найти выход, мне нужно увидеть его. Миша! Это имя, да, это человек!». Какие-то воспоминания кружились в ее голове, лица и события, но разобрать их было не возможно. Сердце ее стучало все быстрее, она испугалась, что слишком долго наслаждалась этим морем темноты, и забыла, как вернуться на поверхность. «Миша», стучало в ее голове, «Миша!».

Множество невидимых рук схватили ее, они тащили и причиняли боль, она пыталась вырваться, но это было не возможным. Внезапно темнота стала сгущаться, она превращалась в темную, тягучую жидкость, дышать становилось тяжелее, и вскоре совсем невозможно. Она задыхалась, пытаясь вырваться из этих оков невидимок.

Яркий свет поразил глаза, и шум ворвался в сознание. Перед лицом мельтешили люди, они что-то говорили, но голоса их тянулись и разливались как масло в воде. Тяжесть собственного тела прижимала спиной к какой-то поверхности. Было тяжело и больно, она хотела пошевелиться, но тело не подчинялось. Хотела заговорить, но губы так и не открылись.

–Состояние стабильно – сказал мужчина.

–Будет жить – проговорила женщина, и блаженная темнота вновь сомкнулась вокруг нее.

Теперь она не плавала в ней, невесомая и прозрачная, она стояла, не видя своего тела, но ощущая его.

–Энна, – голос звал ее, это ее имя. Но голос чужой. Ей не хотелось откликаться на него. Вспомнилась боль, и невидимые руки, хватавшие ее, звуки, страшные и не понятные. «Не зови меня», подумала она. Но мужчина настаивал, и победил. Она открыла глаза, не сильно, лишь слегка приподняла веки. Что-то пищало справа, над самым ухом, и этот звук злил ее. Появилось мужское лицо. Темные волосы, светлые глаза. Он улыбался ей, и она знала его. Но не могла понять откуда.

–Я люблю тебя, – проговорил он, и поцеловал ее в щеку.

Но это не тот голос. Другой голос говорил эти слова, и тогда Энна им верила. Не этот. Этот добрый, но чужой.

Прошел месяц, и память постепенно возвращалась. Алекс постоянно говорил с ней, рассказывал все, что она пропустила, рассказывал о Мише, о том, что он уже пишет на планшете и Энна тоже скоро начнет. Она помнила его, помнила их жизнь. Это мой муж, вспомнила она. Но сердце не особо обрадовалось. Ее память постоянно возвращалась к другому, кто он, она не помнила. Но они часто виделись, это она помнила, но почему –то не разговаривали. Был еще Миша, он в соседней палате. Сердце ее стучало сильнее, когда Алекс рассказывала о нем, но она не могла вспомнить его лица. Она помнила родителей, помнила брата. Их она любила. Но была еще женщина, Марина, когда она приходила, Энна испытывала стыд. И радовалась, что не может говорить.

Однажды, когда она проснулась, в палате никого не было. Тишина, нарушаемая лишь звуками аппаратов, обрадовала ее. Она смогла открыть рот. Сухой язык прилип к губам, но все же ей это удалось. Ей так хотелось заговорить, но мышцы никак не могли вспомнить, что для этого нужно. Дверь открылась, и в палату зашел Алекс.

«Должно быть еще то зрелище», подумала Энна, «лежу как рыба с открытым ртом».

–Пить? – он поднес к ее губам стакан с соломинкой.

Вода смачивала пересохшие губы, и язык. Ей хотелось сказать спасибо, но звук вышел какой-то другой, сдавленный и хриплый. Слишком много сил было потрачено на это, перед тем как сгустилась тьма, она услышала, как Алекс звал врача.

Тьма расступилась, и Энна, открыла глаза. Алекс сидел в кресле, чертя узоры на ее руке.

–Привет, – сказал он – ты молодец. Олег Борисович сказал, что скоро ты будешь говорить. Я так скучаю по твоему голосу.

Она опять открыла рот, и Алекс тут же подал кружечку с водой. Энна сосредоточилась, ей так хотелось говорить. Что-то важное хотелось спросить у него, что-то, о чем он сам не говорил. Голова начала болеть от напряжения и вдруг слово само вылетело:

–Мика – прошептала она. И сказав это, вспомнила, да Мика, он тоже говорил, что любит ее, и ему она верила, еще он обещал быть рядом. Где он?

–Ты говоришь Эн! Говоришь!

Он радовался и целовал ее, но ничего не говорил о Мике!

–Миша? – спросил Алекс, когда радость поутихла.

«Да нет же», хотелось сказать ей. «Я не знаю Миши, что с Микой?!». Но Алекс не мог читать ее мысли, и рассказывал о Мише:

–Выкарабкался! Уже почти пишет. Вчера написал мне – да. Когда я предложил напиться, и даже улыбнулся. Олег Борисович просил пока не говорить о тебе, прости. Он переживает за тебя.

Почему он переживает? Кто он? Но Алекс не объяснял, а сил спросить у него просто не было.

***

С большим трудом удерживая планшет, он все же написал это! Эни! Это имя снилось ему, он слышал ее смех. Но не мог вспомнить кто она. Марина, ничего не говорила о ней, даже тот мужчина, к которому он испытывал симпатию, больше не говорил о ней. Прошел месяц и ему удалось вспомнить буквы. Марина показала азбуку, и рассматривая ее Миша вспомнил что уже знал это когда-то давно.

Марина взяла планшет, и, увидев ее имя, вышла в коридор.

–Он спрашивает о ней – сказала она врачу – что мне делать?

–Я приду через несколько минут. Раз спрашивает, то надо рассказать. Только при мне.

Миша ждал, когда она вернется. «Миша», он произносил это имя в уме, стараясь привыкнуть к нему. Нет, Эни звала его иначе, то было его имя, не это. Как-то по-другому.

Дверь открылась, впуская Марину, за ней в палату вошел врач, Миша помнил, что его зовут Олег Борисович.

–Добрый день Михаил, – поздоровался он, – как самочувствие?

Миша привычно моргнул один раз, говоря, что хорошо.

–Вы хотите знать что с Энной?

Он моргнул еще раз, чувствуя, как сердце забилось быстрее, аппараты тут же отреагировали и разразились мерзким пищанием.

–Значит так, я расскажу Вам, но при одном условии. Вы успокоитесь. – аппараты продолжали голосить. – иначе я уйду, и запрещу всем рассказывать вам.

Миша старался дышать глубоко и ровно, уговаривая сердце стучать медленнее, он закрыл глаза и обрадовался, услышав, как замедлилась скорость пищания датчиков. Слишком важным для него было знать это, хотя он не мог вспомнить почему.

–Она вышла из комы, – сказал врач, когда посчитал, что его пульс нормализировался, –сегодня спрашивала о Вас. Она лучше себя контролирует! Первое слово, сказанное ей -было Мика.

«Мика! Так меня зовут! Не Миша, Мика!»

–В остальном вы находитесь приблизительно в одинаковом состоянии. Если вы пообещаете мне ежедневно заниматься, стараться говорить, и писать, я в свою очередь обязуюсь рассказывать вам о ней каждый день. Договорились?

И Мика моргнул. С ней все хорошо, конечно он будет стараться! Разговор утомил его на столько, что он даже не услышал, как из палаты вышел Олег Борисович, как Марина поцеловала его и вышла следом за врачом.

–Олег Борисович, – окликнула она.

–Да?

–Мне кажется у него амнезия.

–С чего вы взяли?

–Я прожила с ним двадцать лет, он не помнит ни меня, ни детей. Чувствую – она пожала плечами, стараясь скрыть этим жестом, боль, засевшую в душе, – Вчера я приходила с Антоном, он знает, что это его папа, но Миша даже не взглянул на сына, хотя любил его до комы.

–Не отчаивайтесь. Даже если и так, будем, надеется, что это пройдет.

23

-Доброе утро, – Марина подошла к мужу, и провела рукой по его заросшей щетиной щеке, – вернее день.

Он смотрел на нее, и в глазах его она не нашла ни узнавания, ни внимания. Мысли его витали где-то далеко. «О чем может думать человек, не имея памяти?». Этот вопрос занимал ее, когда она видела вот такой, затуманенный размышлениями взгляд мужа.

«Наверное», мысленно согласился он, взглянув на часы, «половина двенадцатого, уже день».

–Доброе, – отозвался Миша, пытаясь привыкнуть к мысли, что эта женщина его жена. Он не испытывал к ней ни привязанности, ни неприязни. Ничего. Вчера она принесла другой планшет, и он долго рассматривал фотографии. Вглядывался в старые, черно-белые фотографии своего детства, рассматривал родителей и друзей, но лица их были ему не знакомы. Он долго всматривался в свадебные фотографии, видел счастье в своих глазах, томление и радость, видел женщину, в белом платье, с длинной фатой. Да, жизнь не сильно изменила ее, шикарная, манящая она такой и осталась, лишь несколько выказывали ее возраст легкие, первые морщины. Он пересматривал фотографии с посиделок и встреч, из роддома и с дачи. На большинстве из них был Сашка, были фотографии и с его свадьбы. Вот Энна, довольная и смущенная целуется со светящимся от удовольствия Сашкой. Вот они разрезают огромный трехъярусный торт. Вот он с Мариной танцуют, и в глазах у него засело глубокое, хорошо спрятанное чувство. Миша не сразу смог определить его, он снова и снова перелистывал фотографии, разгадывая тайну своих мыслей. Грусть, сделал он вывод. Глубоко засевшая, ставшая привычной и неотъемлемой, он видел ее на фотографиях старых, когда Стасик был еще маленьким, и последних, на которых он держал на руках маленького Антона. Марина же была в одной поре, гордая осанка, струящиеся светлые волосы, будоражащий взгляд. Он перевел взгляд с фотографий на женщину, сидевшую на больничной постели, рядом с ним.

–Как ты? – спросила она, и вроде бы в ее голосе прозвучало участие и сопереживание, но оно не затронуло его, не пробудило даже благодарности за то, что она сопереживает его положению.

–Спасибо за планшет, – он взял ее за руку, рассматривая длинные пальцы со свежим маникюром. Покрутил обручальное кольцо, толстая золотая полоска с утопленными в ней бриллиантами – почему они разные?

–Кольца? – Марина всмотрелась в свое кольцо, как будто вспоминая, какое оно – ты суеверен – она улыбнулась – считал, что обручальное кольцо должно быть гладким, что бы жизнь семейная была гладкой и спокойной.

–А ты нет?

–Нет, я хотела кольцо яркое и уникальное.

–Я угадал? – он опять вернулся к ее кольцу.

–Да.

–И как, жизнь была яркая и уникальная?

Она промолчала, задумчиво улыбаясь.

Как странно, думал Миша, разные характеры, разные суждения и взгляды. Что же привязало его к этой женщине?

«Совсем чужой. Он стал совсем чужой». Она знала и понимала, что не нужна ему. Чувствовала, что тот, созданный ими мир, удерживаемый лишь детьми, наконец, рухнул. Теперь, когда он жив, пусть и не помнит ее, но жив, снова возникли вопросы, нуждающиеся в ответах. «Если бы не Антон, он бы ушел. Слишком разные, мы, слишком разные». Она рассматривала его лицо, как-будто впервые. Теперь, когда в глазах не было того исключительного взгляда: иногда доброго, иногда злого, порой безразличного, но все же узнаваемого ею. Взгляда, которым он смотрел только на нее, взглядом мужа. Лицо его стало чужим. Ей казалось странным обнять его, не возникало желания поцеловать. «Ты правильно злился», мысленно сказала она ему «я не гожусь в жены». С легкой досадой она поняла, что не сможет уйти от него, даже если захочет. «Как было бы проще, если бы ты ушел тогда!».

–О чем ты думаешь? – какое-то время он наблюдал за ее взглядом, блуждающим по его лицу. За легкой улыбкой, притаившейся в уголках губ.

–О нас, – с грустью ответила она, все так же держа его за руку.

–Все было так плохо?

–Напротив, все было слишком хорошо.

Он не нашелся с ответом. Сказать, что все будет хорошо не смог. Как будет? Если он ничего не помнит. Он заново знакомился со всем и всеми. «А вдруг я настолько все забыл, что больше не смогу жить с ней?». Почувствовав себя не в своей тарелке, от этой мысли, он неловко разжал пальцы и выпустил ее руку.

Марина кожей ощущала его мысли, чувствовала, знала, о чем думает. Видела, как он присматривается к ней, силясь вспомнить. Она слишком хорошо знала его привычки, что бы понять, когда он представляет себе что-то, видела, как сходятся брови и понимала, он сердится на себя. Было больно осознавать, что получив возможность повторить их жизнь сначала, он не горел желанием сделать это. «Совсем не так он вел себя в нашу первую встречу. Все-таки двадцать лет прошло».

Он не знал о чем заговорить, просто смотрел, как его равнодушие откликается болью на ее лице, но не сумел изменить это. Не смог найти в себе что-нибудь, что бы откликнулось на нее. Ни одного чувства, ни одной эмоции.

Не в силах помочь ни ей, ни себе, он отвернулся, рассматривая верхушку дерева, видневшуюся из окна. С одной стороны ему хотелось, что бы она провела с ним день, с самого утра и до позднего вечера. Что будет, когда его выпишут? Им не о чем поговорить сейчас, когда он устает от малейших движений, а что будет дома, когда они останутся вдвоем, без врачей и медсестер, без Саши и Энны, только он и его семья? Но, с другой стороны, она приносила с собой пустоту. С ней, отсутствие памяти причиняло неловкость, и он становился беспомощен. Марина ждала от него определенного поведения, определенного взгляда, и он понимал, что не может дать ей этого.

В какой-то степени он завидовал Энне, когда она рассказывала о том, как просыпаясь, видит Сашку, и каждый день он желает ей спокойной ночи. И зависть эта, бурлящая как кипящая вода, больше походила на злость, или порождала ее. Злость эта туманила разум, заставляя задумываться о жизни, которую он не помнил, о мотивах им руководившим, которых он не понимал.

Мише хотелось рассказать жене о терапии, и разговоре с психологом, о том, что уже почти самостоятельно ходит. Но каждый раз, когда он хотел рассказать ей, что-то невидимое становилось меж ними. И, наверное, чувствуя это, она уходила.

–Ты жив, и это главное – ее голос, показался ему сухим и не радостным, он повернулся как раз во время, что бы увидеть, как она стерла слезинки у уголков глаз.

–После школы зайдет Стасик – она наклонилась, целуя его в щеку – я вернусь завтра, может, получится, еще вечером заскочить, не обещаю.

Она говорила быстро, чтобы не дать себе расплакаться. А он молчал, не зная, что сделать, чтобы этого не произошло.

–Хорошо. Во второй половине дня у меня процедуры.

–Я предупрежу его – но она все еще сидела на постели, так и не решаясь встать.

***

–Саш, перестань, – Энна улыбалась, и заливалась румянцем, от того что Сашка пребывая в странном, радостно – игривом настроении целовал ее шею и ушко.

–Я так ждал тебя – прошептал он, взяв ее тонкие руки в свои – они такие светлые – он поцеловал каждый ее палец, наслаждаясь ощущением жизни снова наполнявшей ее тело.

Энна смотрела, как странно смотрятся ее бледные и щуплые, разукрашенные голубым узором вен руки, в его: крупных и загорелых ладонях, с длинными пальцами и широкими ногтями. Его кожа была нежной и бархатной, он ласково водил подушечками пальцев по венкам на ее запястье. И ей эхом вспомнились чужие руки, крупные и натруженные, с огрубевшими от труда ладонями. Они были грубовато-нежными и такими родными. Эти воспоминания, далекие и обезличенные они не были частью ее жизни, может сны? Думала она, силясь вспомнить. Чувства, содержащиеся в них, заставляли стыдиться мужа, они сеяли неловкость между ними, придавали ей странную стеснительность, как будто не Саша ее муж, а тот, кого она не могла вспомнить. Как будто ежесекундно, держа мужа за руку, целуя его в ответ, улыбаясь его шуткам, она предавала того другого, чужого и постороннего, и это было важным для нее, важнее чем она сама. Важнее на столько, что она стала отдаляться от Саши, не желая причинить боль тому, кто владел ее воспоминаниями.

–Что с тобой? – прошептал Саша, видя, что взгляд ее стал туманным и далеким, обращенный внутрь он созерцал то, что не видел никто кроме ее разума.

–Все в порядке, – Энна попыталась улыбнуться, что бы вернуть ту атмосферу идиллии царившей в палате еще секунду назад, но улыбка выдалась грустной, лишь усугубив, шаткое счастье.

–Эн, расскажи мне – он замолчал и наклонил голову, подбирая слова. А когда вновь посмотрел на нее, глаза его были наполнены странной решимостью, – это все сны? Да? То, что ты видела, находясь в… – он не смог договорить, слово не шло с языка.

Она отвернулась к окну, услышав, наконец, вопрос, несколько месяцев витавший в воздухе. И ответила правду:

–Я не знаю.

–А что ты видела, когда, когда спала?

–Не помню.

–Прости меня – он пересел на кресло стоящее возле ее кровати, – не отдаляйся от меня Энн.

–Я не отдаляюсь, – ей стало жалко его, жалко, от того, что она не просто отдаляется от него, она уже ушла от человека, любившего ее и хранившего верность. Он был с ней в больнице каждый день, все пять месяцев комы, и уже три месяца после того, как она вышла из нее. Саша боролся за нее с большим рвением, чем сама она. Но, это вездесущее «но» сыграло с ней грустную шутку. Саша рассказывал, как сидя ночами, у ее кровати, он молился о том, что бы она вышла из комы, как просил Бога, что бы она выжила, и готов был отдать все, что имеет за это. Энна выжила, и он отдал за нее чувство, которое она испытывала к нему. Три месяца Энна раздумывала над этим, и с каждым днем все больше уверялась в правильности своих выводов, Бог выполнил его просьбу, и забрал то, чем безраздельно обладал Саша – ее любовью.

Три месяца прошло с тех пор, как она вышла из комы. И меньше месяца, как она начала говорить с мужем, и принимать его. Молчание было ее спасением, заслоном от жизни, от Саши. Ни что не интересовало ее, ничего не волновало, она вспоминала, как он говорил с ней, а она отворачивалась. Как держал ее за руку, а у нее не было сил, чтобы отодвинуть ее. Виктория Давыдовна, психолог, однажды спросила: «Ты хочешь жить?». Нет, подумала Энна, но не произнесла вслух. «Если не хочешь жить ради себя, живи ради мужа» она говорила что-то еще, но Энна не слушала, «нет», думала она, «ради мужа я тоже жить не хочу, он сильный, проживет и без меня».

–Энн, – он опять взял ее за руку, вырывая из затягивающего омута мыслей, – ты где?

–Здесь. Ты был у Миши?

–Нет еще. Хочешь, вместе сходим?

–Хочу.

–Пойду у Олега Борисовича спрошу.

Сашка вышел, и Энна снова погрузилась в себя. Что-то в этой внутренней темноте изредка высветляющей какие-то фрагменты, безудержно рвалось в ее сознание, что– то манило и звало ее, забирая все ее мысли.

–Карета подана!

Она не могла еще долго ходить, быстро уставала, иногда у нее кружилась голова. Сегодня же ей было хорошо, она ощущала, как выздоравливает, и, не смотря на то что плакала по ночам, когда никто не видит, и сердце ее тонуло в грусти, твердила себе, что все хорошо. Но Саша предусмотрительно привез коляску.

–Я думала пройтись, – она осторожно спустила ноги с кровати, и Саша присел, надевая ей носки и тапочки – я и сама могу это сделать! – его забота о ней, трогательная и искренняя, делала только больнее, ранила в самое сердце. «Должно быть, оно у меня черствое», думала она, «если я не ценю и не держу мужчину, за которого вышла замуж».

–Можешь, – подтвердил он, помогая ей встать с кровати. Накидывая на плечи махровый халат, он помог ей одеть его, завязал пояс и расправил воротник, выбирая попавшие под него волосы, – ты такая красивая, – прошептал он, водя костяшками пальцев по ее щеке.

Они молчали стоя в палате, он разглядывал ее, впитывая каждую черточку, она же смотрела на него, страшась собственного предательства. Предала обеты и клятвы данные в день свадьбы, предала чувство, предала мужа. «Можно ли считать сон предательством?» Тысячу раз она задавала себе этот вопрос, и не получила ни одного ответа.

–Поехали, – он помог ей усесться в кресле и повез в палату к Мише.

Пока он вез ее по длинному коридору, лавируя между посетителями и мед персоналом, она вспомнила, как Саша поделился с ней одной тайной. Энне казалось странным, что ее практически никогда нет рядом с мужем, и когда она высказала это Саше, он ответил:

–Она не поймет Эн. За те двадцать лет, что мы знакомы, она не изменилась ни на йоту. – секунда ушла на раздумье, и он решил поделиться одним маленьким секретом, присев рядом с ней, так что бы их глаза оказались почти на одном уровне, он прошептал – Когда родился Стасик, ему было наверное месяца два, может три, она отпросилась у Миши в клуб с девочками.

–В клуб?!

–Энн, Марина сложный человек, местами не ординарный.

–Глупый ты хотел сказать?

–И глупый тоже, но она любит и Мишу и детей, по своему, но любит.

–Мне жаль их, Саш. Это ж как нужно было нагрешить в прошлой жизни, что бы их так любили.

Тогда, отведя от него взгляд, она взялась теребить пояс халата, понимая насколько права в своих мыслях. Его любви мало, ее не хватит на них двоих. Саша поднялся, и пересел на кресло. Не желая замечать перемены в ней, не желая осознавать, что теряет ее. «Она вернется», твердил он себе, «нужно время».

–Привет! Не помешаем? – они проехали в Мишину палату, Саша подвез Энну, максимально близко к его кровати, а сам сел на кресло рядом. Марина тут же поднялась.

–А я как раз к тебе собиралась! – она поцеловала Энну в щеку, – ты как?

–Нормально, – неловкость, и стыд испытуемый ею каждый раз, при встрече с Мариной поражал ее. «Может, я все-таки чего-то не помню?! Но как же узнать? Как проверить?»

–Ты хорошеешь с каждым днем.

–Спасибо.

Повисла неловкая тишина.

–Ладно, мне пора. Выздоравливай – она поцеловала Мишу в щеку, и лишь на мгновенье задержала руку на его запястье.