Текст книги "Всё, что нужно для счастья (СИ)"
Автор книги: Евгения Стасина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
– Максим, – потому и дёргаю его за плечо. А после сама же его ладошку со своей ноги убираю. Чтоб наглаживать перестал, обжигая кожу жаром своих пальцев. – Лишнее это, понимаешь? Господи, я сейчас от стыда сгорю!
Угораздило же купиться. Новые методы, видите ли, ему подавай! Экспериментатор хренов. Да лучше бы по старинке: он бы болтал без умолку, а я огрызалась! А теперь и хамить сил нет – выжата, как лимон.
– С каких пор такая скромная стала?
Хотя беспечность его не на шутку злит. Мне сквозь землю провалиться хочется, а он нет, чтоб джентльмена включить, кубиками своими соблазняет! Хоть бы прикрылся чем! Не дай бог, какой-нибудь одинокий пастух своё стадо на водопой приведёт. А тут искуситель Адам, и красная как помидор Ева, впопыхах застёгивающая пуговки на груди!
– С тех самых, как разошлись. И будь добр уже одеться, иначе я прямо сейчас уйду.
Если понадобится, вплавь. Заодно и проветрюсь, а то внутри такой пожар горит, что, того и гляди, сгорю! Всерьёз задумываюсь над тем, чтобы к озеру шагнуть, да только Некрасов опережает:
– Ладно, давай говорить, – руки вверх поднимает, футболку свою берет. – Отвечаю на твой вопрос: меняет. Многое. Потому что, я прав был, и чувства ко мне у тебя не прошли. И если честно, я рассчитывал, что и ты это поймёшь. Да ладно, Вась, что мы дети, чтоб друг от друга бегать? Я свою вину признал, дело теперь за тобой. Прекрати уже трусить, и я обещаю, что ты не пожалеешь...
Легко сказать, прекрати. Ёжусь на пронёсшемся по берегу ветру и устало виски сжимаю: да если б я знала, как. Прижалась к нему, губы его вновь на себе ощутила – и всё таким неважным вдруг стало... Даже вполне ожидаемое отвращение не пришло, а ведь он и её так... Господи!
– Не могу! Ну, хоть режь меня, не могу – от того слезы и туманят взор. – Признаний хочешь? Так, пожалуйста: люблю я тебя! Так сильно люблю, что и самой страшно...
Я подскакиваю с земли и влагу с лица стираю, а он следом за мной, неуклюже джинсы натягивая... И всё смотрит, смотрит своими глазищами: они даже в бледном свете уплывающей с неба луны ярче костра горят!
– Только я вот такая, Максим! Ревнивая, как ты говоришь! И меня не переделать ничем!
Да что там! После случившегося если и изменюсь, то явно не на радость Некрасову!
– И не надо, – жаль, что он не понимает. Подлетает ко мне, словно наперёд зная, что если не остановит наутёк брошусь, и эти самые слёзы, что на смену смахнутым каплям пришли, губами осушает:
–Дурочка, да хоть день и ночь меня пили... Вась, плохо мне без тебя! Я на всё согласен...
– Это сейчас! А через год, два? Максим, всё равно этим всё кончится... Теперь, когда мы оба знаем, что бывает, если тебя до ручки довести, глупо на хороший финал надеяться!
А я доведу. Даже если он брюхо отрастит, бороду отпустит и в душ будет по праздникам наведываться... Сожру себя мыслями, что меня ему мало станет, и вновь за чемодан схвачусь.
–Нет, – мотаю головой и, глубоко вздохнув, передышку беру. Только сколько ни стой, пытаясь побороть истерику, боль тугим кольцом грудь сдавила.
– Не выйдет, ясно? Не хочу я опять гадать, вернёшься ли ты с работы... Не хочу думать, что настоящего счастья ты со мной всё равно не обретёшь. Мне одной проще, Максим.
И как бы сердце к нему ни рвалось, лучше пусть от тоски по ночам сжимается, чем день за днём скачет, как ошалелое, растревоженное моей неуёмной мнительностью.
– Вась, я работу сменю. На паспорт фотографировать буду, выпускные альбомы для школьников делать... Да что угодно, хоть на завод.
–Дурак? – горько усмехаюсь и, устроив свои ладошки на его груди, слабо отталкиваю. – Не поможет. Прав ты был, во мне тоже проблема есть. Неполноценная я, – он отпускает, а я руки в стороны развожу, мол, неужели не видишь? – И семья у нас будет такая же.
Даже Сонька не спасёт. Некрасов попробует себя в роли воскресного папы и рано или поздно жалеть начнёт, что умолял вернуться. А там и до очередных Вишенок недалеко. И что мне останется? Компот из них варить?
– Хватит, ладно? Сделаем вид, что ничего не было? Доберёмся до города и каждый пойдёт своей дорогой. Ты ещё обязательно кого-нибудь встретишь...
Молодую, красивую, беспроблемную. А я пока сестрой займусь. По врачам вместе с ней ходить буду, Соньку с кружков забирать, по вечерам чаёвничать... Чем не жизнь? В мире столько баб одиноких, и ничего, счастливые. Карьеру строят, по миру путешествуют...
– Я другую не хочу, – только Максим с моими планами несогласен. Руки в карманах прячет и к себе прижимать больше не порывается. – И дети... Я их от тебя хотел, Вась, а ты за столько лет этого так и не поняла. Видел с какой ты завистью на чужих ребятишек смотришь, вот и таскался с тобой по медицинским центрам. Чёрт, да даже суррогатное материнство предложил, потому что как бы ты ни пыталась меня убедить, что смирилась, тоску в твоём взгляде только слепой не видел.
Молчим. Правда на этот раз тишина не звенящая: листва шуршит, где-то вдалеке чей-то козёл голос подаёт. Наверное, Борька...
– Вась, я тебе рай на земле не обещаю. Наверняка ещё не раз скажу что-то не то, и ты меня придушить захочешь. Только измены не повторю. А что касается детей... Мне ты нужна, а будут они или нет, не так важно.
Он набрасывает на мои плечи кофт и уже за руку тянет:
– Давить не буду, но после случившегося, не жди, что я опять у тебя на поводу пойду. Успокоишься, всё обдумаешь, а я ждать буду.
–Чего? – блею, а он волосы мои за ухо заводит:
– Тебя, Вась, – и произносит так просто, словно иначе и быть не может. – Домой пошли. Успеешь поспать пару часов.
Если бы... Ведь даже в мягкой постели, под беспокойное сопение сестры я буду его слова в голове прокручивать.
Не знаю я, как долго Некрасов собрался ждать моего озарения, но масла в огонь неуместными шуточками он не подливает. Утром здоровается кивком головы, за завтраком не пытается лишний раз задеть меня своими ручищами...
Даже когда Галина Антоновна, всучившая нам целый пакет сухих травок и трёхлитровую банку варенья, на прощанье сгребает нас двоих в объятия, Некрасов взгляд в сторону отводит. И пусть рука его касается моего плеча, а в нос бьёт знакомый аромат духов, перемешавшийся с запахом свежей сдобы, что исходит от добродушной хозяйки, провалиться сквозь землю я уже желанием не горю.
– Всё будет у вас хорошо, ребята, – а вот сейчас не отказалась бы! Ведь старушка берёт наши ладошки, накрывает своими морщинистыми пальцами, и сияя как медный пятак, искрящимся взором по нашим смущённым лицам гуляет.
Подглядывала, что ли? Из-за кустов? И раз уж волшебный сарайчик до сих пор простаивает без дела, радуется, что пусть и на дикой природе, но мы согрешили?
Господи! А ещё говорят, что в городах разврат царит! Стыдливо потупив взор, не без труда избавляюсь от её руки и тут же улыбаюсь смущённо:
– Спасибо.
А что ещё сказать? Дай бог? Нет уж, я знаю, куда эта дамочка клонит! Лучше в машину спрятаться и желательно поскорее, пока моя прыткая сестрица заднее сиденье не заняла...
– Я свой номер на крышке от банки нацарапала, – да только это ж Галина Антоновна! Убежишь разве? И секунды не проходит, как она вновь меня за руку берёт! Только смотрит теперь так... странно, в общем. Аж холодок по спине...
– С врачами не тяните. Мне моё сердце подсказывает, что они Вере помогут. Только и вы должны стеной друг за дружку стоять. Максим, – на супруга моего внимание переводит, а я про себя радуюсь, что и ему не по себе. – Ты у них один... Береги девчонок. Травки пусть пьют, я пакетики подписала: Сонечке ромашку с шиповником, да листья брусники, Верочке травяной сбор для иммунитета, а тебе, Василиса, для сна. А то бледная такая, от переживаний и не спишь поди? Ладно, чего я задерживаю вас? С богом, ребятки.
– И это, – старушка, наконец, оставляет в покое наши пальцы, а Петрович, её за плечи обнимает. – К нам не частите. Не санаторий же тут!
–Антип!
Господи, я, наверное, даже скучать буду! Вроде и погостили всего ничего, а даже мальчишки, сейчас стреляющие из рогаток по жестяным банкам, и те в душу запали!
Улыбаюсь приютившему нас семейству и, подозвав пса, торопливо к внедорожнику бреду. Да молюсь про себя, чтобы Петрович подольше Некрасова не отпускал. Ведь догонит, как пить дай! Догонит и точно проконтролирует, чтобы я рядом с ним села. А потом всю дорогу будет украдкой на меня косится...
Не зря я его поцелуев боялась! Не зря мялась у внедорожника, борясь с нахлынувшим на меня волнением... Нужно было на попутках до Москвы добираться, или подругу мою попросить, чтоб за ребёнком присмотрела. А то Веру нашла, а покой вновь потеряла! И вот его-то вернуть будет куда труднее, чем отыскать в Столице тот чёртов хоспис...
– Куда собралась? – видите? Я даже дверь открыть не успеваю, а Вера и тут мне палки в колёса ставит! Как пантера, в два шага настигает меня, талию кулачками подпоясывает и зыркает недовольно! – Здесь я с Сонькой поеду!
А меня, значит, на верную гибель! Сиди Вася, наслаждайся близостью человека, который сначала твою жизнь разрушил, потом дождался, пока ты завалы разгребёшь и вновь бомбит! Да так, что в этот раз, когда я истосковаться успела по его ласке, душа моя на лоскутки распускается!
– Вера! – потому и скулю, надеясь, что в сестре женская солидарность проснётся!
–Давай, давай! Дуй на переднее! Уж не знаю, что у вас ночью с Максимом приключилось, но своё место я уступать не собираюсь! И не Веркай тут! Я больной человек! Мне комфорт нужен, – только куда там? Достаёт козырь из рукава и пока во мне борются страх и человечность, первой в салон юркает!
Приплыли! Рычу в голос, нервно дёргая ручку, и теперь с удвоенной силой молитвы читаю! Лучше бы Галина Антоновна свои чудо травки заварила! Я бы выпила целый литр и в сон провалилась. А так... Влипла я!
– Ремень пристегни, – и стоит Некрасову меня улыбкой одарить, понимаю, что окончательно.
Молчать буду. Чем не выход? Абстрагируюсь от ситуации и лучше о будущем своём размышлять начну. И ремень... Чёртов ремень пристегну сама, чтоб и не думал тянуть к моему телу свои загребущие пальцы!
–Дистанция, – ладонь перед собой выставляю, чем заслуживаю очередную улыбку, и гордо щелкаю замком.
Полегчало ему? Теперь если в дерево въедет, я из салона точно не вылечу. А значит шансы, что он и дальше сможет надо мной издеваться, вырастают в разы.
Впрочем, какая с Некрасовым авария? Плетётся как черепаха, виляя между разномастными автомобилями, и, подтверждая мои худшие опасения, нет-нет, да косится в мою сторону.
Мёдом я ему намазана, что ли?
– Нервная ты какая-то, Вась, – ну точно. Оглядывается назад, убеждается, что девчонки задремали, и теперь вновь свои пытки возобновляет. Можно подумать, мне вчера мало было. Вон, губы до сих пор покалывает от поцелуев!
– Домой хочу, вот и нервничаю. Как скоро мы до города доберёмся?
– Ночью. В семь на паром сядем, а там часов пять останется.
Ночью. Не так уж и плохо, верно? Успокаиваюсь, наконец, даже на сиденье устраиваюсь поудобней, ведь оно уже не кажется таким жёстким... Только, пусть и не спала всю ночь, а мозги работают!
– В семь? – прикрикиваю и, вторя водителю, назад оборачиваюсь. Спят ведь: Вера детский рюкзачок под голову подложила, племянница устроила голову на материнских коленях. Просунула ладошку под пухлую щёчку и, приоткрыв губы, сопит... А я тут разбор полётов затеяла!
– Что значит в семь? – потому лучше на шёпот перейти. – Ты же говорил, что он только по утрам ходит!
Поэтому и торчали в богом забытом захолустье, разделив крохотный номер второсортного хостела. Я полночи глаз не могла сомкнуть, ведь широкая спина Некрасова манила меня, как магнитом, прогуляться по ней внимательным взглядом, а он, дрых в своё удовольствие! Ещё бы, подумаешь надул! Ему же не привыкать! Он даже пойманный с поличным и не думает краснеть от стыда: улыбается, лениво удерживая баранку, и только и может, что плечами пожать!
– Вот же гад ты, Максим!
Нет, чтобы как можно скорее в Москву мчаться, мою сестру искать, а он длительную остановку затеял. И зачем, спрашивается?
– Чтобы с тобой побыть, – я от возмущения в кресле ёрзаю, больше не в силах и дальше делать вид, что это даётся мне легко, а Максим опять за своё. Ладошку мою своей накрывает, и словно я не сильнее навозной мухи, держит, пока мой разум плывёт от его речей:
– Я скучал, Вась. Что мне ещё оставалось? Год не виделись, а тут такой шанс с тобой в одной комнате оказаться. Грех не воспользоваться!
Грех... Грех на меня вот так глазеть: словно, будь его воля, он бы и сейчас такой же привал устроил! Сгрёб бы меня в объятья и не отпускал до самого рассвета.
Сглатываю ком в горле, прекращая бороться за свободу своей ладошки, что так уютно устроилась в его лапе, и вновь к окну отворачиваюсь. Всё же молчать – идея неплохая. Три часа продержалась и ещё продержусь, верно? А потом... Двери на все замки закрою! Хоть что-то и подсказывает мне, что даже они не смогут его остановить.
Можно было это предвидеть. Когда мне, вообще, по жизни везло? Наверное, лет двенадцать назад, когда я каким-то чудом поступила на журфак, отхватив бюджетное место. Да шестью годами позднее, когда Некрасов стал приглашать меня на свидания. И пусть последнее достижение весьма сомнительное, ведь по его вине нервы мои натянуты тугой тетивой, а тогда я, как последняя дура, радовалась. Видать, так сильно, что теперь вселенная с меня долг требует.
–Как ключей нет?! – Вера от удивления так и застывает в парадной, разглядывая то меня, то Максима, что держит спящую Соньку на руках. А когда ей наши физиономии поперёк горла становятся, на консьержку взгляд переводит. Алёна, сменщица Антонины.
– Вась, да что ж ты за человек такой?
Обычный. Самый заурядный. А что рассеянная… У меня ремонт! И если б некоторые личности не врывались в мою жизнь без предупреждения, я бы, возможно, его до ума довела. Навела бы порядок и нашла, наконец, плетёную корзинку с мелочёвкой, среди которой затесалась заветная связка с дубликатами. А так извините, Антонину будить придётся!
–Вот только без нотаций давай, – делаю шаг в сторону лифта, пытаясь вспомнить, на каком этаже располагаются Тонины хоромы, да нажав кнопку вызова, сестру успокаиваю. – Сейчас будут тебе ключи.
Знаю я, три часа ночи. Но что прикажете делать после целого дня в дороге? Не на ступеньках же ночевать!
–Так нет её! – а, похоже, другие варианты не предусмотрены. Оборачиваюсь, так и не шагнув в кабинку, да на рыжую даму смотрю, что голову в окошко просунула. – На скорой сегодня увезли, в первую городскую. Температура с утра подскочила, я и вышла на замену. Вторник же, у меня законный выходной!
И вправду: по вторникам, четвергам и субботам в нашей парадной Антонина царь и бог. Не понравишься ей, хрен пробьёшься к знакомым в гости, пока эти самые знакомые лично за тобой не спустятся...
Что делать-то? Створки лифта, так и не дождавшись пассажиров, с глухим скрежетом закрываются, а я нервно пса одёргиваю, чтобы к лестнице не тянул.
–Ко мне поехали, – а стоит Некрасову заговорить, как пальцы сами собой поводок отпускают. И хорошо, что мой Джек Рассел в говорящем вожака признал! Иначе бегать мне за ним по лестничным пролётам!
–Как к тебе? – я слова вымолвить не могу, а Вера удивлённо глаза таращит. – Неудобно же...
–А что предлагаете? В машине заночевать?
– Гостиницу снимем? – шепчу еле слышно, не испытывая ни малейшего желания продлевать свои мучения, а бывший муж недовольно цокает.
– Я двадцать часов за рулём провёл. Можно хотя бы сейчас в позу не вставать?– бросает устало и сползающую с рук дочку поудобнее перехватывает. – Я вас в квартиру заброшу, а сам на студии заночую, – видать, чтоб меня не смущать. Обещал же проявить чудеса терпения! – А утром, в больницу смотаемся. Заберёшь свои ключи и уже тогда немного от моей физиономии отдохнёшь.
Словно это, вообще, возможно! Закусываю губу, наперёд зная, что ещё долго его лицо перед моими глазами маячить будет, да без лишних разговоров за родственниками топаю. Всё-таки сама виновата.
Угораздило же! Пора бы, наверное, собственным перевоспитанием заняться. Ответственного человека из себя взрастить, у которого и запасные ключи имеются, и порядок в квартире такой, что даже под толстой лупой ни одной пылинки не найдёшь.
Вновь усаживаюсь на осточертевшее мне сиденье, вновь глубоко вздыхаю, тут же дурея от запаха кедра и тонких ноток лимона, намешанных парфюмерами в Некрасовские духи, и, веки прикрыв, пытаюсь дрожь в руках унять. О работе думаю, о коте, что, возможно, весь день просидел некормленым, а сердце... Плевать ему на мои попытки отвлечься! Всё равно барабанит под олимпийкой, опасаясь порог чужого дома переступать. А он чужой – год прошёл, и наверняка Максим всю мебель сменил, чтоб в свою холостяцкую жизнь внести ярких красок.
– Где что лежит знаешь, – или нет? Ведь стоит нам у подъезда затормозить, он мне знакомый брелок протягивает. Окидывает внимательным взглядом и чуть дольше положенного пальцы на моей ладони задерживает. – Соньку сами поднимете? Устал я, как чёрт.
–Ага, – киваю, уже хватаясь за ручку и словно улепётывающий от полиции воришка, первой на улицу стремлюсь.
Прохладно, даже кофта не спасает. Или от волнения меня знобит?
– Этаж какой?
– Третий, – ну точно!
Вон как трясусь, занося руку над заветной кнопкой! А стоит ключ в замочную скважину вставить, и вовсе, дыхание задерживаю.
Никакого ремонта нет! И даже наши фото в золочёных рамках всё так же на стене в прихожей висят!
Пропускаю вперёд сестру, не забывая щёлкнуть выключателем, и пока она неуклюже, с Сонькой на руках, избавляется от обуви, медленно взглядом по помещению гуляю, пытаясь отыскать хоть что-то, к чему в своё время не успела всей душой привязаться...
–Спальня где? У меня сейчас руки отваляться, – только долго мне этим заниматься сестра не даёт. Шепчет, теперь расправляясь и с Сониными кедами, а когда ответом ей служит тишина, глаза недовольно закатывает. – Ладно, ностальгируй, сама найду!
Ностальгируй, говорит. Это не ностальгия вовсе! Это какое-то странное, позабытое чувство, которое лавиной обрушивается на мои плечи и заставляет на диван присесть. Ведь сколько бы времени ни прошло, а на душе тепло, будто в прошлое вернулась.
Подтягиваю коленки к груди, обнимаю ноги руками, и щеку на них уложив, от нечего делать из стороны в сторону раскачиваюсь... Ну, Антонина! Нашла время болеть! Словно мне одного возвращения Максима в мою жизнь недостаточно! Теперь сиди и гадай, почему мои тапки не выкинул, снимки с глаз не убрал и халат махровый до сих пор в ванной на крючке висит. Не для любовниц же оставил? Кому понравится чужие обноски донашивать?
– А это чьё? – и духи эти... Я их только наполовину опустошила, прежде чем в порыве гнева в Некрасова швырнуть. Они под кровать улетели, а я доставать не полезла...
–Мои, – шепчу и прикрыв глаза, резюмирую. – Хранит.
Вещи в шкафу (грешна, заглянула), книги любимые на полке, и даже щётка для волос до сих пор торчит из настенного органайзера, что он по моей просьбе на дверь повесил. Даже не по себе... Чувство такое, что я не в свободное плаванье пустилась, а в иной мир отошла! И теперь мой разбитый горем супруг боится прощаться с мелочами, напоминающими о том времени, когда мы одну спальню на двоих делили.
–Жуть какая, – вон даже Вера под впечатлением! Садится рядом, подкладывает под спину подушку, и вытянув ноги на стоящий неподалёку пуфик, вздыхает:
– То ли дело ты! Наверное, все его фотки сожгла?
Я же такая – рубить так рубить... а вот с ним не могу!
– Спрятала, – иначе, мазохизм какой-то! Лицо его видеть и раз за разом потерю переживать. – А ему лень, наверное...
– Или до сих пор надеется, что ты обратно вернёшься? Вась, – я над её словами раздумываю, а она меня пальцем в бок тычет, – а может, правда, попробовать? Говоришь не любит тебя, а тут все симптомы налицо, – кивает на огромный портрет, три года назад повешанный над диваном и, забросив руку на глаза, замолкает, чтобы через минуту опять меня удивить.
– Никто не знает, как правильно... Что одному норма, другому хуже смерти. Твердят, что такое прощать нельзя, а что некоторые всю жизнь из-за своей твердолобости не живут, а существуют, не в счёт. Зато гордые. А кому она нужна, гордость эта? Если ты вон за три недели в тень превратилась? Смотришь на него голодными глазами, да в подушку ревёшь. И ладно ревёшь, Некрасов, вообще, скоро в клинику загремит. Так и до шизофрении недалеко, – открывает колпачок от моих духов и пусть пахнут вкусно, брезгливо морщится, отбрасывая флакон на кресло. – Не знаю я... Все ошибаются, Вась. Природа у нас такая. Не роботы же, чтобы ни разу за жизнь не оступится. Порой такое творим, что потом вспомнить страшно... Я вон, вообще, с первым встречным в туалете заперлась. И что, клеймо на меня вешать? Проституткой теперь считать?
Я головой мотаю, а она узор на декоративной подушке пальцем выводит. Медленно, словно наслаждается мягкостью шинила под своими ладошками.
– То-то же... За пять лет ни одного мужика к себе не подпустила, и не только из-за болезни. А потому что знаю, что пустоту внутри одной ни к чему необязывающей ночью не заполнишь. Да и с совестью собственной не договоришься – до сих пор себя грызу.
Затихает. Я слезинку со щеки смахиваю, а она голову запрокидывает и люстрой любуется.
– Вась, неплохой он. Думаешь, наседала бы я на тебя, если б не видела, что вы оба мучаетесь? Да я бы первой тебе по щекам надавала, чтоб перестала по нему сохнуть, если б он бабником был. А он не бабник. Идиот– да, но идиот влюблённый. Словам его не веришь, вокруг оглянись, может, поймёшь чего. Сам себя наказал и до сих пор продолжает.
Ну вот опять! Я надеялась, что в город вернусь и хоть немного протрезвею, а мне в бокал очередную порцию алкоголя подливают! Щедро, чтоб не просыхала годами. Ведь права Вера... Одно дело слова, другое – мои любимые груши на полке холодильника. Сам их не ест, а по привычке до сих пор покупает...
–Так что если и давать второй шанс, то таким, как он, Вась. Кто выводы правильные сделал и на всё готов, чтобы вину искупить. Главное, самой для себя решить, что лучше: на риск пойти или трусливо голову прятать, чтоб не дай бог ещё раз не ранили. Только есть что ранить-то? Если без него не жизнь?
–Спать пора, – шмыгаю носом, заваливаясь на подушки, и натянув на голову плед, в мысли свои проваливаюсь. Переварить нужно. И желательно в тишине.
