Текст книги "Всё, что нужно для счастья (СИ)"

Автор книги: Евгения Стасина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Теперь на жену смотрю. Пора бы привыкнуть к приставке "бывшая", да только язык лишний раз не поворачивается, так её обзывать.

Она секунду раздумывает, засмотревшись на ринувшихся по пешеходу горожан, и упрямо качает головой, мол сами.

– Лучше в интернете информацию поищу... Это же Столица! Тут сыскных агентств, как грязи.

– Только давай без всех этих потусторонних штучек. Детектива оплачу, а на танцы с бубнами не дам.

– Так в долг же! – кричит в приоткрытое окно, а я только глаза закатываю на такую глупость.

Вернёт она, посмотрите! У самой слёзы ручьём, нос так по-детски утирает рукавом, а всё гордая! Словно речь о долге шла: занимают друзьям, знакомым, дальним родственникам. А Вася для меня ни первое, ни второе, ни третье. Жена, и плевать мне с высокой колокольни на всю эту бюрократию!

Клинику я выбирал наобум, а стоит нам с Соней пройти в просторный холл понимаю, что не прогадал. Цены не кусаются, побелка с потолка не валится и народ не толпится у стойки регистрации. Напротив, по разным углам расселись. Одна женщина (бледная, немного отёкшая, в спортивной шапочке, натянутой до самых бровей), дожидается своей очереди за чтением бульварного романа, два приятеля поглядывают в окно, обсуждая какой-то матч, а дама преклонного возраста вяжет носок... Мужской, чёрный. Должно быть, сыну или взрослому внуку. Так что это вам не поликлиника, где люди орут благим матом и расталкивают друг друга локтями, отвоёвывая право первым добраться до лечащего врача.

Я вношу плату за чёртов тест, а Сонька взбирается на мягкий кожаный диванчик. Вроде не боится... И слава богу не спрашивает, на кой чёрт я её сюда приволок. Наверное, решила, что из-за аллергии – у неё после клубники на щеках до сих пор горит румянец.

– Кабинет номер шесть. Вас примут через десять минут.

Отлично. Сажусь рядом с малышкой и, не поверите, волнуюсь... Не так, как в начале недели, когда открывал письмо из лаборатории, или ещё раньше – в тот день, когда Вася огорошила меня такой убийственной новостью. Иначе, ощущая лёгкий озноб и сосущее чувство беспокойства под ложечкой... А вдруг моя? Вот такая вот маленькая, улыбчивая, в курточке с огромным Микки маусом на спине и чёртовым пятачком на лопатке? С этими вот густыми косичками и тёплыми пальчиками, которыми она так просто касается моей руки, по-своему пытаясь приободрить?

– Не трусь, пап. Я не разрешу, чтоб тебе укол делали! Скажу: "А ну не троньте моего папку! " – кричит, привлекая внимание окружающих, и кулаком машет, чтоб доказать, что в обиду не даст...

Господи. Я с утра и не задумывался, как это волнительно – отсчитывать минуты до финального рывка. О Васе думал, о том, какими словами стану её утешать, ведь что-то грызло изнутри, подсказывало, что Веру нам не найти... А вот про ДНК ни мысли не проскользнуло.

– Пап, а тётя почему в шапке?

– Замёрзла, наверное, – шепчу рассеянно, чтобы нас никто не услышал и машинально накрываю её ладошку своей. Мне не по себе, а ребёнок беззаботно болтает ногами. И смотрит прямо на эту женщину с книжкой в яркой мягкой обложке.

А если не моя? Такая вот открытая, привыкшая называть меня папой и заставать врасплох внезапными объятиями? Такими вот, когда она встаёт на коленки и душит, обхватив руками за шею?

– Да не... Это ей, – произносит прямо в ухо, – стрижку плохую сделали, вот она и ходит в шапке.

– С чего ты взяла?

– Знаю! Она наверно в ту же парикмахерскую ходила, куда и мама. Ей, знаешь, что? – глаза пучит, собираясь выдать какую-то страшную тайну, и по сторонам озирается, вдруг кто подслушает? – Даже брови отстригли. Представляешь?

Нет. Ведь чтобы представить нужно для начала понять...

– Мама мне даже разрешала их ей рисовать!

– Проходите, – слышу хриплый мужской голос и послушно встаю, увлекая болтушку за собой. Ставлю её на пол и уверенно двигаюсь к кабинету, сжимая в кулаке оплаченную квитанцию. Хотя... Это с виду кажется, что я спокоен, как танк, а внутри сплошная сумятица. Мысли разбегаются в разные стороны и только одна криком кричит:" Что-то не так." В Сонькиных словах, в рассказе Оксаны... Да вся эта ситуация в целом странная, причём с самой первой минуты Веркиного появления на Васином пороге.

К примеру, девочка: ладно вначале не устраивала истерик, требуя вернуть её матери, но теперь... Столько дней прошло, а у неё ни вопроса, ни слезинки в больших доверчивых глазах. Словно привыкла. Привыкла к маминым отъездам и совсем их не боится, потому что знает, что она всё равно вернётся.

Или вещи: как там Оксана сказала? Вере было тяжело? А я своими глазами видел, как Вася отрывала бирки от новенькой курточки и пыталась содрать ценник с ни разу не ношенных брюк. Футболки, майки, юбки – их куча, и все они в таком состоянии, словно их и не надевали толком...

Поворачиваюсь к ребёнку и решаюсь спросить в лоб, благо медик занят приготовлениями к ДНК-тесту.

– Соня, а к вам с мамой часто приходили гости?

– Ну да... Галя, Инна, Юля и Тоня Викторовна. Это мамины подруги.

– Что и подарки тебе приносили? – щурюсь, предчувствуя, что ухватился не за соломинку, а за толстую жердь, которая всё это время лежала у нас под ногами, и бледнею, стоит девочке ответить:

– Ага, игрушки. Ещё одежду всякую разную... О, и вкусняшки. Это потому я им очень нравлюсь, мама так говорит!

Или всё проще: жалеют и помогают чем могут женщине с ребёнком на руках, попавшей в беду...

– Вот чёрт! – подрываюсь с кресла, не на шутку перепугав лаборанта, закрывающего образец с моим мазком, и как сумасшедший ощупываю свои карманы. – Мы закончили?

– Да...

Мужик в зелёном медицинском костюме вручает Соне конфетку, а я, торопливо попрощавшись, хватаю её на руки. На улицу иду, размашистыми шагами чеканя асфальт. Торможу в двух шагах от супруги, выбравшейся с псом из салона и, усадив девочку на заднее сиденье, смотрю в удивлённое женское лицо...

– Ты чего? Уже ответ сказали?

– Нет, – мотаю головой и задумчиво потираю подбородок. Хуже.

– Тогда что? Я вот агентство нашла... Они готовы нас принять сегодня в шесть. Отзывы хорошие, правда, и расценки впечатляют, – пихает мне свой смартфон и возмущённо фыркает, когда я сворачиваю вкладки. – Ты сдурел? Хорошо я контакты сохранила!

– Не нужен нам сыщик, Вась, – просто стоило быть внимательней.

– Это ещё почему?

– Потому что я знаю, где Вера. Садись, – киваю на пассажирское кресло и обхожу внедорожник, планируя вновь вернуться по адресу, где Соня жила последние года два. Оксана, конечно, ещё тот партизан, но эффект неожиданности кого угодно выведет из равновесия.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 10

Вася

На этот раз Оксана впускает нас неохотно. От былой приветливости не осталось и следа, чайник не свистит на плите, а последнюю оладью доедает Людочка – грузная, розовощёкая девочка лет шести. Она пялится на Максима и медленно, смакуя выпечку, пережёвывает остывшее угощение, обтирая жирные пальцы о красную юбку.

– Папа мой, – а Соня нос задирает от важности. Берёт Некрасова за руку, деловито поправляет его футболку и липнет к мужскому боку, доказывая, что не врёт. Разве чужого дядьку бы так обнимала? И он, разве стал бы поглаживать её макушку, заставляя залиться румянцем от удовольствия? – Я ж говорила он у меня красивый.

Ой, Сонька, Сонька... Нашла чем хвастать, ей-богу!

Без спросу стягиваю с ног кроссовки, привязываю пса к обувной лавке и, оставив эту компашку, первой прохожу в гостиную. Я ни черта не поняла из разговора с бывшим мужем, но твёрдо решила без адреса не уходить. Эмоции подугасли, глаза больше не наливаются слезами, из груди не рвутся отчаянные крики – я спокойна, собрана и... если понадобится, скручу эту Оксану в бараний рог! Замотаю в это самое одеяло, что лежит поверх расправленного дивана (видать, гостиная служит ей спальней), и буду пытать, пока не получу желаемого.

– Что опять? – и даже бровью не поведу на такое вот неприкрытое хамство. Для начала устроюсь в кресле и стану наблюдать, как Максим выводит её на чистую воду. Мы же интеллигентные люди, в конце концов. – Я уже всё вам сказала. Не понимаю, чем ещё могу помочь.

Слышите? Можно подумать, она уже помогла! Похлопала ресницами, скорчив такую гримасу, словно в чашке у неё не кофе, а девятипроцентный уксус, и отослала нас восвояси. Хороша помощница!

– Не всё. Вы нас обманули – Вера снимает квартиру в этом доме не так давно, а значит три года назад пересечься с ней на детской площадке вы не могли.

– Разве? А что, если она жила неподалёку? В соседнем подъезде, например? – дамочка поправляет банное полотенце, намотанное на голову, и глубже кутается в длинный махровый халат. Проснулась, похоже, окончательно... И объяснение своей лжи придумывает вполне правдоподобное. Если бы не одно НО:

– Неправда. Вера жила в Центре, – я же за её профилем следила. Следила и удивлялась, как, оказывается, выгодно заниматься маникюром в российской Столице. Ведь одна, без посторонней помощи, оплачивала жильё, и пару раз даже моталась с Сонькой в Питер. Это я тоже узнала благодаря обновлениям её альбомов...

Сверлю Оксану испытывающим взглядом, а она хмурится. Нервно барабанит коротко остриженным ноготком по деревянному подлокотнику соседнего со мной кресла, и тяжело вздохнув, кривит тонкие губы.

– Ладно, я ходила к ней на маникюр. Ногти наращивала...

– Не ходили, – не даёт ей закончить мужчина, в то время как я диву даюсь: откуда такая уверенность? Ладно сейчас они у неё короткие, но ведь три года назад всё могло быть иначе. Да я сама грешна – в двадцать шесть мазала на себя тонны косметики! Удивлённо взираю на Шерлока Холмса и поджимаю губу, чтобы не дать себе вмешаться – он же наверняка не просто так пришёл к такому выводу.

– Вы медик, Оксана. Я халат видел. А в медицинской среде на длинные ногти табу. Так что? Скажите уже, наконец, где вы встретились с Верой? Желательно сразу с адресом, потому что я больше чем уверен, что она и сейчас там.

Вот оно что... Где там, непонятно, но попал бывший муж в самое яблочко. Иначе бы краска не сошла так стремительно с и без того бледного лица.

– В какой больнице вы работаете? Молчать уже нет смысла. Мне не составит труда достать ваш халат из пакета и хорошенько рассмотреть логотип на кармане.

– В больнице? – подбираюсь, только сейчас окончательно осмыслив услышанное, и бегаю глазами по сидящим напротив меня фигурам. Женщина опускает голову, а Макс молча кивает. – Подожди, хочешь сказать, что Вера сейчас в больнице? Она что и вправду врач?

И Сонька не выдумывала? Про её работу и странные командировки? Может, моя сестра курсы окончила? Например, массажа? Или...

– Нет, Васён. Вера пациент. Отсюда и шприцы в ведре.

Приплыли... Растерянно обвожу взором помещение, пытаясь переварить эту новость, но когда мозг отказывается её принимать, касаюсь Оксаниного плеча.

– Это так? Вера что, болеет?

Кивнула. Господи... она кивнула! Ещё и в нижнюю губу впилась зубами, торопливо отводя взгляд в пол.

Какого хрена тут творится? Я навыдумывала небылиц, воображая, как на хвосте у улепётывающей из Москвы сестрицы сидят безжалостные бандюганы, а она всего лишь захворала? Простыла, обзавелась чирьем на заднице – да что угодно! И вместо того, чтобы поговорить со мной начистоту, нагнала жути, оставленным в детском рюкзачке письмом!

– Болеет... – повторяю, упираясь макушкой в высокую спинку кресла, и ещё раз двадцать цежу про себя это слово. От него во рту появляется привкус горечи, а по позвоночнику бежит холодок. – Сильно? Господи, а почему не призналась сразу? Я что монстр какой? Неужели бы отказалась посидеть с родной племянницей, пока моя сестра лежит в больнице? Неважно сколько: неделю, месяц... Мы же семья! Да я бы всё бросила и приехала, Оксана!

Молчит. Только стыдливо отворачивается к окну, за которым погода успела заметно проясниться: тучи рассеялись, солнце постепенно разогревается, как электрическая конфорка в моей тесной кухне.

– Максим, скажи ей!

Ведь не вру! Ищу поддержки у человека, который знает меня как облупленную, и сжимаю его руку, стоит ей только коснуться моего плеча. Хороша семейка, ничего не скажешь...

– Ладно, – встаю, принимаясь мерить шагами комнату, и лихорадочно тру закоченевшие ладони, пытаясь сообразить, что делать дальше. – Я к ней поеду. Одна.

Поговорю. Отчитаю. Прибью. Или сначала прибью, а потом отчитаю. Ведь где это видано? Родная сестра, а ведёт себя так, словно я не имею права знать, что она попала в беду. Словно со мной можно только так – бросить ребёнка на мой порог, и умотать поправлять здоровье. А что уж там Вася подумает дело десятое!

– Ехать куда? Где это больница?

И нужно ли что-то с собой брать? Апельсины или любимый Веркин вишнёвый сок? Хотя... Я до сих пор зла, так что гостинцев пусть даже не ждёт. Выворачиваю карманы своей сумочки, трясущимися от нетерпения пальцами пытаясь найти среди всего этого хлама шариковую ручку, а Оксана бросает мне в спину:

– Это хоспис. Я работаю в хосписе.

Ясно. Хоспис, больница – велика разница. Как не назови, везде одно – тяжёлый запах медикаментов в воздухе и белые халаты, заглядывающие в твою палату по десять раз на дню. Ведь так? Поколют уколы, напичкают горькими пилюлями и выпишут.

Вновь сажусь на своё место и сую под нос женщине мятый чек из какого-то магазина:

– Пишите адрес. Да господи, Оксана, уже нет смысла молчать. Вы перед подругой чисты, – это Некрасов проявил чудеса дедукции. И если понадобится и адрес сам разузнает. – Сэкономьте нам время, пожалуйста.

Я взвинчена, поэтому растянувшиеся для меня в целую вечность секунды, что она тратит на раздумья, нервно отбиваю ногой незатейливый ритм. Грызу ногти, чего не делала уже лет десять, и всё умоляю, умоляю её одними глазами, черкануть на бумажке пару строк. Это же нетрудно... а она никак не решится. То на дверь косится, прислушиваясь к девчачьим голосам, то на Максима, замершего на диване и низко склонившего голову.

– Оксан, время идёт... – четвёртый час, а я ведать не ведаю со скольких разрешены посещения. Не успею сегодня – мне гарантирована бессонная ночь.

– Ладно.

Одно слово, а у меня груз с плеч. Хватаю бумажку, улыбаясь, как сумасшедшая, и тяну Некрасова на выход. Не такси же брать, пусть водитель и ведёт себя странно – идёт нехотя, будто специально тянет время, никак не совладав со шнурками. Господи, чего же так тормозить? Не самой же мне их шнуровать!

– Ничего, если Соня у вас побудет? – зло раздувая ноздри на нерасторопность своего спутника, поворачиваюсь к Оксане. Она к косяку привалилась, за плечи себя обняла, и коротко кивнула:

– Конечно. Заберёте её завтра.

Зачем завтра? Хочу спросить Максима, почему он не перечит, да только не до этого сейчас.

А ведь не зря я надеялась! Не зря отпуск взяла и тряслась по разбитым дорогам, как наркоман, упиваясь запахом мужского парфюма. Не зря мучила своё раненное сердце таким вот соседством и определённо не зря рыдала сегодня утром, усевшись на лавочку во дворе. Чтобы что-то получить, необходимо что-то отдать. В моём случае это литр слёз, не меньше.

– Я её придушу! – путаюсь под ногами у хмурого бывшего мужа и, устав ждать, когда же он прибавит шага, хватаю его за рукав. Волоком потащу, но до машины доберусь в самые короткие сроки. – Лечится она! От дурости её лечить нужно – как с детства была балдой, так ей и помрёт. Максим! Чего ты тащишься как черепаха?

И улыбнуться бы мог! Я же улыбаюсь! Не только же мне эта находка на руку – сейчас доберёмся до моей сестры и поговорим. О Соньке, о ДНК тестах, об алиментах... Чёрт знает, о чём говорят родители, чьи дороги пересеклись однажды и лишь спустя пять лет, вновь сделали крюк по направлению друг другу.

Хочу поскорее выбраться из подъезда, а Некрасов зачем-то разворачивает меня лицом к себе. Подбородка касается, невольно смущая внезапной лаской, и, поиграв желваками, спрашивает, глядя в глаза:

– Ты её, вообще, слушала, Вась?

Странный какой-то...Словно могло быть иначе! Да я каждое её слово повторить могу!

– Вась, ты знаешь, что такое хоспис?

Господи, да чего пристал -то? Сбрасываю его пальцы с горящего лица и, недовольно фыркнув, подпираю кулачками талию.

– Ты издеваешься? Решил устроить мне экзамен? Лучше ключи доставай и садись за руль!

Хоспис... Знаю я, не маленькая! Разворачиваюсь на пятках, толкаю дверь... да так и замираю, не ступив на крыльцо. Господи, а ведь Некрасов прав...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Две недели назад я хотела её убить. Сегодня утром это желание возросло во мне с удвоенной силой. А вечером… А вечером я мнусь у двери, уставившись на железный номерок с цифрой восемь, пока мою сестру медленно убивает болезнь.

Солнце всё ещё льётся в окна, но свет этот в больничных стенах всё равно кажется мрачным. Зловещим, повисшим столбом в тяжёлом воздухе, дышать которым становится всё тяжелее. Тошнит меня, я запах лекарств на дух не переношу.

–Зайди уже! Я слышу, как ты сопишь за дверью!

Верка! И вправду Верка, я этот её насмешливый тон ни с кем не перепутаю. Передёргиваю плечами, занося руку над резной ручкой, и несмело толкаю её вперёд. Я впервые вижу такую палату…

–Ну здравствуй, Вася, – и сестру такой тоже вижу впервые. На голове короткий ёжик волос, под глазами тёмные круги, а на губах вишнёвая помада. Я на неё и пялюсь, пока женщина, лежащая на кровати, поправляет клетчатое одеяло.

–Переборщила, да? – сестра указывает пальцем на свои губы и не даёт рта раскрыть, тут же проходясь по ним влажной салфеткой. – Меня Оксана предупредила. Я хотела навести марафет, но твой муж чертовски быстро водит.

Да уж, этого у него не отнять. Да и как не торопиться, если я постоянно жужжала ему на ухо, чтобы он ускорился?

–Сядешь? Я бы и сама встала, но с этой штуковиной не очень-то удобно передвигаться.

Что делать? Послушно опускаюсь на кровать, едва не плюхнувшись на её ногу, и всё пытаюсь придумать с чего же начать разговор. У меня был план, но судьба и тут меня переиграла. Разве на смертельно больных кричат?

–Да давай уже! Обзови, что ли! Я тебя не узнаю! Где моя несдержанная старшая сестра? Вась, – Вера улыбается, отводит взгляд к обмотанному пластырем катетеру и, наплевав на режим, выдёргивает капельницу, ловко закрывая колпачок врезавшейся в кожу системы. Сейчас обниматься полезет.

Я сижу столбом, а она неуклюже, один в один как Сонька, подползает ближе, касаясь рукой моей сгорбленной спины.

–Только реветь не смей. А если совсем невмоготу, выйди в коридор. Мне баб Зоиных причитаний хватило…

Точно, как я про неё забыла? Так ведь и не набрала.

Кусаю щеку, силясь удержать поток рвущихся из груди рыданий, и отчаянно моргаю, под перерастающий в кашель смех женщины. А она мои волосы поглаживает. В детстве всё происходило в точности наоборот.

–Всегда мечтала это сделать. Не всё же тебе утирать мне сопли.

–Дура, – первое что говорю спустя две недели после её побега и, наплевав на предостережение, срываюсь на плач. Он как-то сам из меня льётся. Без остановки, кажется, вознамерившись задушить. Душу рвёт, горло сжимает, щиплет глаза.

–Ты чертовски хреново выглядишь, Вера, – да что там! Хуже, чем в первый триместр беременности. А её тогда рвало жутко, килограмм на пять похудела.

Промакиваю глаза услужливо протянутым мне полотенцем и шумно высмаркиваюсь, тем самым вызывая у неё очередной приступ смеха. Как она, вообще, может смеяться? В то время как я еле держусь.

–Ну, знаешь… Ты меня три месяца назад не видела. Вот тогда да, я была ужасна. Даже парик не спасал.

–Парик? Красный? – нахожу взглядом её ладошки и ужасаюсь от вида паутины вздувшихся вен. – У тебя жуткий вкус.

–А по-моему живенько. Помнишь, я весь одиннадцатый класс с таким цветом волос отходила. Отец плевался, но я из вредности отказывалась перекрашиваться. Скверный характер – я же и сама была не в восторге… – Вера болтает, а я даже не пытаюсь прислушиваться. Осматриваю комнату…

А это именно комната. Такая домашняя, со шторами на окнах, с фотографиями, расставленными на письменном столе. В основном с Сонькиными, хотя та последняя, с краю, у лампы – моя.

– Вась, – я всё на неё гляжу, а сестра касается моего подбородка, призывая оторвать взгляд от снимка. – Спасибо за Соню… Я сегодня с ней говорила, она такая довольная. Про деревню какую-то рассказывала, про праздник… Вась, я бы вернулась.

Правда? Если бы успела…

–Зачем ты так, Вер? Ты же всё, что у меня осталось. Ты да Сонька… Почему не позвонила сразу? Я бы помогла…

–Чем? Васька, Васька… Я ж тебя, как облупленную, знаю. Ты бы себя похоронила раньше, чем этот чёртов рак прибрал бы меня к рукам. Вон, и часа не прошло, а уже на пару лет постарела.

Глупости. Я себя старой не ощущаю. Ребёнок – потерянный, напуганный и совершенно беспомощный.

– Да и не планировала я вот так, как гром среди ясного неба. Хотела приехать с дочкой после, когда меня немного стабилизируют... Всё рассказать, временную опеку оформить. Собрала манатки, села на поезд, а тут баба Зоя, будь она неладна! Она должна была этот месяц за Сонькой присмотреть. Лето же, деревня, чистый воздух. Мы уже и от Москвы отъехала, а она на тебе – звонит и огорошивает! Ногу, видите ли, сломала!

– Баб Зоя? – вскрикиваю удивлённо и прижимаю руку к груди. Она же древняя совсем, для неё даже вывих опасен. Господи, даже не знаю сколько ей лет: девяносто или уже многим больше?

– Ага, её на скорой в область увезли. А куда мне со всеми этими баулами? Пришлось с пересадками к тебе мчаться.

Ясно. Только одного это не объясняет:

– И всё равно, разве так сбегают?

– Сбегают. Вот ты бы меня отпустила, вывали я это на тебя? – я морщу лоб, а сестра понятливо кивает. – То-то же. Со мной бы попёрлась, чтоб за ручку держать, пока надо мной тут персонал колдует. А я так не хочу, Вась. Это я болею, не вы. Да и признайся я сразу...

– Что? – сбрасываю кроссовки и сажусь в позе лотоса на казённую койку, терпеливо ожидая, когда же она продолжит. И зачем-то плед глажу – мягкий, видно, из дома принесла.

– Ты бы не смогла меня ненавидеть. Не знаю почему, но мой диагноз на людей странно действует, всем меня пожалеть хочется... – вновь улыбается, наверняка пряча за этой улыбку целую тонну горестных мыслей, и, кажется, не собирается продолжать...

– Ненавидеть?

– Конечно. За Макса... А ты имеешь право злиться, Вась. Я сама себя столько лет корю... Дерьмовая сестра из меня вышла, разве не так?

– Так, – констатирую факт и, тяжело вздохнув, оттираю вишнёвое пятно с её пересохшей губы. – Но у меня выбора нет, так что я тебя и такую люблю.

Сейчас смотрю на неё и понимаю – пожалуй, над этими чувствами, даже обида не властна. По крайней мере сейчас, когда она укладывает свою голову на мои колени, прижимает к груди плюшевого кота  (похоже Сонькиного)  и, вымученно вздохнув, погружается в свои мысли. Как раньше... Только на стенах нет персиковых обоев, и кровать здесь только одна.

– Можно, я сегодня с тобой останусь?

– Нет. Ты же будешь реветь, – у меня голос дрожит, а она отвечает так спокойно, словно мы обсуждает погоду. Гладит мою коленку и прикрывает глаза от удовольствия, когда я запускаю пальцы в её мужскую причёску.

Буду. Я бы и сейчас поплакала. Да что там – завыть хочу, но вместо этого почёсываю её макушку.

– Зудит жутко. Так всегда, когда они начинают отрастать. Вась, ты меня не позорь – руки в порядок приведи. Тебе такая форма ногтей не подходит.

– Ладно, – киваю и тут же забываю об этом обещании. – Придёшь в себя и сама мной займёшься.

У нас же есть время? Его не может не быть, иначе господь бы не допустил, чтоб я оказалась здесь.

– Займусь. И с психологом договорюсь, он поможет тебе смириться, – Смириться... Я до этого и не подозревала, что одно слово способно повергнуть человека в состояние шока. – А тебе придётся смириться, Вась. Я всё равно уйду.

– Не говори так!

– Буду. Иллюзий напрасных не строй, ладно? Ты теперь не имеешь на них никакого права. У тебя Сонька, Вась. И сегодня пусть лучше она у Оксаны побудет – не хочу, чтобы она видела тебя такой.

Какой такой я даже не спрашиваю. До позднего вечера перебираю короткие прядки и умоляю свои руки запомнить эти ощущения. Кто знает, как долго я смогу их касаться?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Максим ждёт в машине. На часах начало одиннадцатого, но спрятать мою печаль не под силу ни сумеркам, ни приглушённому свету в салоне. По крайней мере, Некрасов замечает её сразу: включает радио, намеренно делая погромче, тем самым отрезая нам возможность поговорить. Я ведь не смогу сейчас, потому и пялюсь в окно, прижавшись лбом к прохладному стеклу.

Так и едем, каждый раздумывая о своём. Я пытаюсь осмыслить случившееся и попытаться принять мысль, что рано или поздно нам с Верой придётся расстаться, а он… Может, гадает, как будет справляться с Сонькой, когда её матери не станет? Прикидывает, сможет ли взвалить все заботы на себя или предпочтёт роль воскресного папы? Кто знает...

Господи, а как буду я? Мне ведь Веру никогда не заменить: она ласковая – я терпеть не могу сюсюканий; она ответственная, а я порой забываю оплатить квитки; она мама, а я суррогат. С виду женщина, а на деле – пустая упаковка…

–Это Кольки Пирогова квартира, – спустя сорок минут молчаливой езды, мы оказываемся в парадной старой многоэтажки.

Максим проворачивает ключ в замке, протянутый хмурой консьержкой, а я устало приваливаюсь к стене, дожидаясь, пока он поборет охранные механизмы. Гляжу на одиноко покачивающуюся лампочку и зябко кутаюсь в джинсовку. И так всю минуту, пока замок, наконец, не щёлкает, дверь со скрипом открывается и ноздри щекочет застоявшийся воздух. Сыростью пахнет.

– Он уехал пять дней назад. Моряк, служит на огромной посудине.

И семьи у него нет. Это невооружённым глазом видно. Комната всего одна, мебели кот наплакал, заляпанное окно прикрыто безвкусной шторой. Ни занавески вам, ни цветочных горшков. Впрочем, я тоже цветы не держу… Боюсь, что в один прекрасный день я обнаружу лишь высохшие стебельки, сиротливо торчащие из серой земли.

–Ты первая в душ? Я пока нам ужин приготовлю. Мы же, кроме оладий, ничего сегодня не ели.

И неудивительно: Новиковы мучились похмельем, позабыв и дальше придерживаться образа радушных хозяев, а я слишком торопилась добраться до Веры, чтобы пустить Максима к плите. Знала бы, какую правду узнаю, начала торопиться бы куда раньше. Года три назад, когда сестра осталась один на один со страшным диагнозом и плачущей дочкой на руках.

–Как хочешь, – касаюсь чёрно-белого снимка незнакомой женщины, и, устало вздохнув, растираю щёки, на которых не осталось ни грамма косметики. Её слезами смыло. – Хотя я не голодна, меня Вера соком напоила. С мякотью.

–Поесть всё равно нужно, – Максим подходит ближе, но коснуться всё же не решается.

Подальше от соблазна, прячет руки в задние карманы брюк и рассматривает меня тяжёлым взором. Лоб хмурит и желваками играет... А я думаю: хочу ли, чтобы он меня обнял? Теми же пальцами, которыми срывал одежду с чужого тела? Или коснулся губами виска, невесомо, будто случайно, а после зарылся лицом в моих растрёпанных волосах? Думаю, думаю, не отводя глаз от когда-то предавшего меня человека, и жутко краснею, ведь рождённый в голове ответ не поддаётся логике. Наверное, всё дело в отчаянии, что скручивает меня, заставляя душу кричать от боли.

–Вась…

–Потом, ладно? Мне и впрямь в душ нужно, а то я провонялась лекарствами.

Торопливо обхожу бывшего мужа, едва не налетев на старый пыльный торшер, и, схватив дорожную сумку, прячусь в тесной ванной. Она тоже холостяцкая: ржавчина на дне, брызги зубной пасты на зеркале, из банных принадлежностей – одинокая чёрная бутылка с кричащей надписью "шампунь-гель для душа", и та пустая. Не знаю, зачем проверила, если в руках набитый доверху несессер?

Сбрасываю одежду прямо на пол, и смело ступаю под ледяные струи. Видите, другая бы на моём месте отдраила, опасаясь подцепить грибок, а мне вот плевать, где смывать с себя боль и усталость. Где лить слёзы и где крепко жмуриться, до ярких, словно искры от потрескивающего костра, мушек, разбавляющих темноту… Один чёрт, на свете есть вещи куда страшнее кожных болячек.

Взбиваю шампунь в густую пену и всё Веру вспоминаю. У нас два года разницы. Не знаю я жизни без неё, и пусть пять лет как-то справлялась, от мысли, что всё может измениться в одно мгновение, становится страшно. И не от прохладной воды по спине крадутся мурашки – меня пугает будущее, в котором я буду знать, что её больше нет.

–Как думаешь, рай существует? – прохожу в кухню, на ходу подтягивая пижамные штаны, и терпеливо жду, когда же Некрасов оторвётся от жарки картофеля. И пусть скажет да, мне необходимо это услышать.

А он кладёт деревянную лопатку на стол, накрывает крышкой сковороду и, немного поразмыслив, признаётся:

–Не знаю. Но если есть, я бы не отказался обрести покой там.

Конечно, там наверняка красивых нимф, как грязи...

–Тебя не пустят: ты прелюбодей.

Это же один из грехов, верно? Нарушение супружеской верности, и как следствие моё разбитое сердце. За такое ему просто обязаны подготовить нагретый котёл!

–Как культурно ты меня… Садись, – улыбается впервые за этот длинный день и принимается расставлять тарелки. – Вась, можно найти другого врача. Если понадобится, ехать за границу. Рано сдаваться, понимаешь?

–Разве? У неё четвёртая стадия, Максим. Метастазы… Господи, проще сказать, какой орган эта чёртова болезнь не затронула! – не буду я есть. Вот смотрю на дымящийся поздний ужин и понимаю – вывернет. Прямо на глазах у бывшего супруга. -И Вера… Она говорит, чтобы я не витала в облаках. Смирилась, наверное.

–С таким вряд ли смиришься, – теперь и Максим вилку кладёт. Опускает голову и долго рассматривает узор на клеёнке. – От Сони, я так понимаю, она свою болезнь утаила?

Я киваю, а он раз за разом мучает свои волосы пятернёй

–Вот чёрт! И что делать будем?

– Молчать. Вера всё-таки мать, и знает, как будет лучше её ребёнку.

– Вась, – я раздумываю над тем, что так действительно правильно, ведь Соне всего лишь пять, а Максим отодвигает тарелку, видимо, окончательно потеряв аппетит. – Ты ведь обратно не вернёшься, так? Останешься здесь?

Ещё спрашивает? Мы столько времени потратили впустую, лишили себя стольких воспоминаний, что я ни за что не отдам последнее. И неважно, день, месяц, год. Сколько отмеряно – всё наше. Моё и Верино.

Кручу головой, не желая смотреть в помрачневшее лицо бывшего мужа, и случайно цепляюсь взглядом за один из шкафов. Дверка приоткрыта и я без труда могу разглядеть содержимое.