Текст книги "Все демоны моего мужа (СИ)"

Автор книги: Евгения Райнеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава семнадцатая. Побег

Там, на полу моей спальни, я поняла, что утробно ухающий от удовольствия Генрих меня просто так не отпустит. Я закусила губу, чтобы не кричать. Не хотела его кормить своей болью. Влад ушел навсегда и больше не вернется, а без него мне здесь делать было нечего. Может, когда-нибудь я как принц на белом коне вернусь и спасу его. Но это будет когда-нибудь потом. А в тот момент во мне начал созревать план побега.

Генрих выходил из дома редко. Меня он выпускал, только забрав мой паспорт и телефон. Ситуация была абсурдная. Я не могла попросить помощи, потому что сказать мне было нечего. Как это выглядело бы со стороны? «В моем муже поселились демоны, и теперь я вынуждена жить с совершенно посторонними мне сущностями, которые издеваются надо мной?». Это звучит совершенно дико, и, думаю, что подобное заявление поставило бы меня в очень невыгодное положение.

Знакомых у меня в городе практически не было. Кроме, разве что букинистов. Несколько недель я не решалась навестить Олега, меня пугала наша последняя встреча, но, преодолев стыд и смущение, я все-таки отважилась отправиться в магазин.

Генриху я сказала, что пошла за хлебом. Накануне он тыкал меня носом в плетеную хлебницу, указывая на то, что в приличном доме должен быть хлеб, как серый, так и белый. Он давил на мой затылок, к носу прилипали крошки, они щекотали ноздри, и от этого очень хотелось чихнуть. Но я сдерживалась изо всех сил, потому что чихать на хлеб, даже если тебя вдавливают в него, как-то невоспитанно. Не делают так в приличном доме. Генриху вообще очень нравилось куда-нибудь меня вдавливать. Ночью я особенно чувствовала на инстинктивном уровне, что рядом со мной не Влад. Мой муж даже в глубоком сне бережно охранял меня, и спать, свернувшись у его живота, было очень нежно и приятно. Существо же, которое жило ныне со мной, разметавшись по кровати, давило меня в стену, получая удовольствие от того, что я просыпалась, когда мне становилось совершенно нечем дышать.

Так что выйти за хлебом он мне вполне позволил. Пока Генрих шумно плюхался в ванной, я набила свою маленькую сумочку вещами, которые могли мне понадобиться первое время, и быстро выскользнула за дверь.

– Милый, я ушла, – крикнула уже со стороны лестничной клетки, как ни в чем не бывало. Даже если он меня сейчас не слышит, в любом случае, нужно сохранять вид, что все идет своим чередом, и я ни о чем не догадываюсь.

Телефон остался у Генриха, но паспорт мне удалось захватить с собой. Я думала, что Олег не откажет мне в хранении вещей, которые не занимают много места.

На улице меня сразу проняло холодным ветром. Первый колючий снег врывался на уже остывшую после теплого лета землю. Гоня от себя мысли, что мне предстоит скоро далекое путешествие в холодном вымерзающем пространстве, я спешила по знакомому пути, стараясь держаться узких переулочков. Там ветер не столь свирепо кололся смерзшимися снежинками.

Дверь «Букиниста» привычно скрипнула, и Олег резко кинулся к столу, в котором, как мне было известно, лежит его магический треугольник. Только убедившись, что я одна, он расслабился, и даже улыбнулся. Несколько натянуто и неискренне, но все-таки....

– Ну да, я – трус, – виновато сказал он вместо приветствия.

Я понимала его. И если осуждала, то только чуть-чуть, в самой глубине души.

– Я тоже, – призналась.

Мы немного помолчали, каждый сожалея о своей индивидуальной трусости.

– Что нового? – уже совсем глупо спросил меня Олег, указывая на гостевой уголок. Магазин был пуст, и мы прошли туда и сели на кресла. Я хмыкнула неопределенно и ответила:

– Не хуже, и не лучше. Я ходила к психиатру. Сказал «бред ревности», «алкоголизм», «психопатия». Вернее, подтвердил, что Влад лечился, и ему уже ставили диагнозы. По-моему, его пыталась привести в себя бывшая жена. Я хотела встретиться с ней, или хоть как-то связаться, но не могу найти. Честно говоря, вообще не знаю ни её имени, ни фамилии, ни как она выглядит.

– Влад не упоминал?

– Никогда. Только начинал грубо ругаться, стоило мне завести разговор об этой женщине. Впрочем, у меня одна просьба к тебе.

Олег напрягся опять. Я почувствовала себя бациллой, вторгающейся в пока ещё здоровый организм.

– Не бойся, с Генрихом тебе не нужно встречаться. Просто подержи у себя некоторые мои вещи. Я буду приносить всего понемножку, а когда решу уйти, заберу все у тебя.

Мне показалось, что букинист выдохнул с облегчением.

– Конечно, без вопросов. И куда ты? – спросил Олег, но осекся. Во-первых, судя по всему, ему было не так уж и важно, куда я денусь, только бы подальше со своими проблемами от его выстраданного мира. А во-вторых....

– Не знаю ещё, – тихо сказала я. И это было правдой, и было тем самым «во-вторых».

Мы замолчали. Я машинально водила глазами по корочкам книг, которые были у меня перед глазами, перечитывая названия. Мне очень хотелось увидеть в них какое-нибудь хорошее предзнаменование. Но глаза мои цепляли только безмятежные и нейтральные названия сказок. «Три повести о Малыше и Карлсоне», «Сказание о Ходже Насрединне», «Мафин и его веселые друзья».... Что они могли сказать мне о правильности принятого мной решения? Это был совершенно иной мир, мир уже не моего детства, в котором осталось все, что я так любила.

– А ещё скажи, – я с трудом оторвала взгляд от ярких корочек, мерное созерцание которых вводило меня в некоторое подобие транса. – Как ты встретился с .... Демонами?

Наконец-то я смогла произнести это слово. И в этот момент я упала в бездну окончательно и бесповоротно. Вернее, я наконец-то сама себе сказала, что нахожусь именно в преисподней, а все «кажется» и «не может быть» уже больше не сработают. Точки над «И» были расставлены.

– Мама.....

Тихо сказал Олег после паузы. И сглотнул ком, который словно стал у него поперек горла.

– Я знал с раннего детства. Тогда же научился и убегать.

Мне стало очень жалко его.

– Да, только убегать, – повторил Олег с невероятной грустью и нежностью в голосе. – Тогда я придумал этот треугольник. Зарывался в тонны книг, пытаясь найти объяснение, почему самый близкий человек на свете становится вдруг чужим и страшным.

– Твоя мама....

– Наркоманка. – Олег даже не запнулся на этом слове. – Была. Она давно умерла. Когда мне было четырнадцать. В ней поселилась Тайша. Блудливая тварь.

– А разве демоны поселяются в женщин?

– Гораздо реже.... Почти никогда.

Он неожиданно грязно выругался. И отвел глаза, переживая то, что никогда не сможет забыть. Теперь я чувствовала его, как никогда раньше. Олег опять вздохнул виновато.

– Лиза, я не смогу помочь тебе.

– Я знаю.

– Научился только убегать и прятаться. В старых книгах я нашел главное для себя. Покой. Безразличие. Охранные грамоты. Они меня просто спасают. Демоны являются иногда сюда, потому что чувствуют меня. Я для них надкушенное, но ещё вполне съедобное яблоко.

– То есть, на тебе метка жертвы? – догадалась я.

– На тебе теперь тоже. – Он поднял на меня свои грустные глаза. – Я не знаю, кто сможет противостоять демонам. Так же мне неизвестно, почему и откуда они приходят к тому или иному человеку. Знаю только, что рядом с ними не выжить. Демон из моей матери сожрал моего отца. Отец очень любил маму, и не мог сопротивляться тому, кто поселился в ней. Демоны используют любовь.

– Это же.... – Я задохнулась от негодования. – Это подло! Это против правил!

– О каких правилах ты говоришь? – покачал головой мой мудрый и трусливый собеседник. – Человеческие и демонические правила – это совершенно разные вещи. С их точки зрения, все очень логично и закономерно. Может, даже морально, я не знаю демонического кодекса чести. Они же не захватывают землю. Демоны просто заходят в того, кто готов их принять. Я понял одну простую вещь: просто так они не овладевают человеком. Самая большая трагедия даже не в том, что демоны в ком-то поселяются. Не знаю, что чувствует одержимый, но, как мне кажется, больше всего страдают близкие, которые становятся пищей. Вот это уже, действительно, невозможно печально. Они-то уж точно ни в чем не виноваты. И погибают, чаще всего так и не понимая, что случилось.

Я протянула Олегу небольшую косметичку с паспортом и запасной зубной щеткой.

– Вот, оставь у себя, ладно?

Он кивнул. Я уже было совсем собралась уходить в свой личный, выращенный на подоконнике нашего дома ад, когда вдруг вспомнила:

– А твой компаньон? Гарик?

Олег сразу понял, что я имею в виду.

– У него ситуация легче. Друг. Одержимость идеей сверхчеловека, перерастающая в фашизм. Гарик пытался его спасти, но не успел. Убийство трех афроамериканцев. Пожизненное. Не пожелал бы оказаться рядом с его демоном на нарах.

***

Что чувствует одержимый, когда в него вселяются демоны?

".... Я уже не жду никаких знаков. Хотя ещё совсем недавно, просыпаясь по утрам, первым делом вспоминал, что мне снилось, и раздумывал, как это повлияет на мой день. И толковал в сторону счастливых предзнаменований даже самые неприятные. Мне всегда казалось, что все можно обратить себе на пользу, даже самые безвыходные ситуации. И у меня же это получалось! Но только не сейчас.

С тех пор, как эти твари выпили мою удачу, я чаще всего молчу, хотя Элик все время пытается разговорить меня. Он чувствует себя предателем, и думает, что я на него злюсь. Только это совсем не так. Я, как и прежде, считаю его своим лучшим другом, только знаю, что он все равно не поймет, что со мной происходит. А если и поймет, то явно не согласится на ту роль, которая остается ему.

Эта тоска накатывает на меня в любой момент, и найти для неё подходящий просто невозможно. Осталась ли во мне жизнь? Только подобие. Исчезли краски, запахи, ощущения. Абсолютно все события, попадая в меня, становятся одним единственным липким комком грязного пластилина. И мне стыдно самому себе в этом признаться, но когда Элик, чувствуя себя виноватым, начинает оправдываться, мне становится легче. Мне явно нравится, что он становится подавленным, и в меня из него, словно песок в настольных часах пересыпается ощущение жизни.

Я хожу на занятия, и не пропустил с тех пор ни одной лекции, что само по себе уже не очень привычно для меня. Ловлю себя на том, что словно принюхиваюсь к окружающим людям, меня тянет ощущение страха, горя или неуверенности, которое исходит от некоторых из них. Иногда мне кажется, что у меня появились какие-то сверхспособности. И это происходит явно после той ужасной ночи. В больнице мне было не того, но когда я вышел из неё, то понял сразу – мой мир стал другим.

А вчера меня прорвало. Я кричал на Элика, меня словно несло на волне этих криков, не смог остановиться, и снова и снова возвращался к тому темному переулку и одному из гопников – тому, с лихорадочно блестящими глазами и зловонным запахом изо рта. Тому, которому не нужны были наши деньги и мобильники, а нужно было что-то другое, что отдать добровольно я не мог при всем своем желании.

Я кричал, вспоминая, как мой друг трусливо выворачивал карманы и, сверкая белыми подошвами своих кроссовок, метнулся прочь от этого места, где мое лицо и внутренности превращали в фарш, и собирались превратить в фарш мою душу, стягивая с меня джинсы.

– Этот годится только для еды, – произнес ему вслед каким-то утробным голосом один из этой своры, и я явно услышал каждое слово из этой фразы, и она впечаталась почему-то в моё сознание, кажется, навечно.

Элик съежился в углу нашей общежитской комнаты, потускнел, а мне стало невероятно радостно. Я опять увидел мир в красках, сердце мое выстукивало победный марш, качало кровь по венам, и я ощущал это бурление и движение крови.

Это единственное, что меня заставляет чувствовать себя живым. Впрочем, есть ещё кое-что, дающее мне успокоение. Это воспоминание о том, как его же собственный нож входил в живот зловонного гопника. Не знаю, выжил ли он, но мне очень хочется думать, что эта тварь сдохла. И это я ......«

«.... Сказала мама. Мне очень жалко её, но я уже ничего не могу сделать. И ещё я очень зол на Элика, который сообщил ей о том, что случилось. Зачем он это сделал именно сейчас, когда все позади? У меня уже все в порядке, рука срослась, головные боли почти прекратились. Зачем этому идиоту понадобилось вызывать сюда мою маму, спустя несколько месяцев после той драки? Она остановилась в гостинице, но каждый день таскается к нам в общагу, и прет на себе какие-то банки, склянки, коробки с едой. Словно успокаивает свое чувство ответственности за сына, напихав в него жратвы до отвращения. Меня это злит до невозможности, есть в этом какая-то фальшь и неправда. Может, поэтому я начинаю ломаться и капризничать, как прыщавый подросток в пубертатный период? Вчера я кинул в неё куском пиццы, и с одной стороны сам испугался тому, что сделал, а с другой, видя, как она побледнела и расстроилась, опять ощутил это живое бурление крови.

– Я не люблю пиццу с грибами, – закричало что-то чужеродное во мне, и оно же преисполнилось ликования, – идите в задницу со своей пиццей!

Элик с мамой как-то странно переглянулись, и почему-то оба промолчали. Ни увещеваний вести себя прилично, ни нудных нотаций. И это очень странно....»

«Мне приснился кто-то по имени Генрих. Это как-то очень необычно, хотя бы потому, что я никакого Генриха не знаю. И никогда не встречал раньше. Даже во сне я не видел его лица, хотя почему-то мне было очень важно разглядеть, кто скрывается под этим именем. Он сказал, что теперь он мой самый лучший друг. После того, как помог мне в том темном закоулке, когда ни одна живая тварь не пришла мне на помощь. „Теперь ты понял, кто твой лучший друг?“, – спросил он меня. „Теперь вместе мы горы свернем“, – так сказал он. Мы сидели с этим Генрихом без лица на голом пустынном холме, и с этого холма почему-то ничего не было видно. По обе стороны от нас расстилалась пустота. Мне было страшно и очень одиноко, но Генрих сказал, что я скоро привыкну, и буду получать удовольствие от этого состояния. Я спросил его про Элика, Генрих захохотал и сказал, что Элик мне больше не нужен. Почему-то я ему поверил, хотя что-то во мне хотело послать этого Безличного куда подальше. Я сказал ему, что хочу вернуться к своей прежней жизни, но Генрих сказал, что это невозможно. Так как я убил того вонючего парня, и после убийства прежней жизни не бывает. И что выбора у меня не было. Либо тот поддонок меня, либо я его. А если не хочу, чтобы кто-то узнал об этом, я должен слушаться Генриха. Потому что он.....»

«– Зачем ты записываешь всю эту шнягу? – раздалось у меня в голове, когда я открыл тетрадь. – Ты же не дряхлый пердун, чтобы кропать свои старческие мемуары?

Я не знал, что ответить этому противному голосу. Мне вообще все труднее разговаривать с собой, словно во мне поселилось сразу несколько человек, и каждый из них тянет мысли в свою сторону. Записи мне и нужны для того, чтобы дать мыслям хоть какое-то подобие порядка. Мне очень нужен порядок, потому что после больницы я очень отстал, и теперь моя участь – куча хвостовок и пересдач в каникулы. Диплом. Впереди – диплом, осталось совсем чуть-чуть, и я должен все-таки дотянуть до него. Мама говорит, что мне нужно отдохнуть, но я знаю, что тогда эти голоса примутся за меня с утроенной силой. Они мешают, они невероятно мешают мне. Но, кажется, я нашел хоть какой-то выход. Алкоголь. Он помогает мне отключиться»

«Они спорили сегодня всю ночь, разрывая мою голову на множество частей. Мне казалось, что у меня не осталось уже ни одной моей мысли, они вытесняли даже малейший проблеск сознания своими визгами, стенаниями и криками. Они словно сцепились в драке в один комок, не давали мне ни минуты покоя, устанавливая очередность владения моим телом. Ощущение безвольной проститутки было настолько невыносимым, что я отправился в ночной ларек, купил бутылку водки, и выпил её прямо там, на тротуаре. Наверное, водка была паленная, потому что очнулся я только утром на своей кровати, и мне было очень плохо, но зато я больше не слышал этих ужасных голосов. На кровати передо мной сидела мама, Элика в комнате не было.

– Владик, – мама, кажется, плакала, – ведь ты же был таким чудесным мальчиком. Что эти ублюдки с тобой сделали?

Я посмотрел на мамины опухшие заплаканные глаза, и меня вытошнило прямо на пол....»

«... потому что я уже не помню, что делал и что говорил во время этих провалов. Аля смотрит на меня как-то странно, я замечаю в её глазах тот же ужас, что замечал на лице мамы и Элика, после того, как я ничего не помню. Страшно ещё и то, что, очнувшись, я чувствую себя полным сил. Словно эти силы я беру у близких мне людей. Хотя этот подъем совсем ненадолго, и я опять....»

«... на кладбище. Можно было принести белые цветы, это был любимый цвет, но из какой-то вредности я взял гвоздики. Вернее, словно кто-то заставил меня взять гвоздики, вопреки моему сопротивлению. Впрочем, к этому чувству, когда кто-то словно руководит тобой, мне уже не привыкать....»

«Она такая тонкая, как веточка, и такая же трепетная. Мне хочется укрыть её от ветра, и я слышу музыку в её присутствии. Это такое блаженство и отдохновение – слышать только эту нежную мелодию, и вдыхать её запах, который тоже – музыка....»

" Такая же тварь, как все.....«

***

Несколько несуразно мятых, драных листов, это было все, что осталось от моей надежды хоть что-нибудь понять. Я тупо смотрела на то, что когда-то было тетрадью, про которую мне говорил перед тем, как попрощаться, Влад. Мне даже не пришлось её долго искать, и теперь понимаю, почему она лежала на самом верху стопки каких-то производственных бумаг в верхнем ящике стола Влада. Кто-то из них, и я думаю, что это была хитроумная и подозрительная Берта, уже нашел его записи, и глумливо оставил мне только загадочные обрывки. Может, Берта наделала из остальных бумажных голубей, может, пустила на самокрутки – с неё станется, но факт остается фактом – здесь больше ничего не узнаю. Я сунула тощую тетрадь в сумку, и зашла в социальные сети.

Это было не очень удобно, а вернее, неудобно совершенно. Потому что в этот момент я стояла под мокрым снегом на привокзальной площади около высокого бордюра с небольшой заплечной сумкой и рюкзаком с ноутбуком. В рюкзак я напихала как можно больше вещей, поэтому он сильно оттягивал мне плечи. Быстро пролистала свою френд-ленту. Посмотрела на красивые горно-водопадные виды, которые на зависть всем публиковала Лия, и написала ей в личке свой новый номер телефона. Мы не виделись и практически не общались, если не считать общением дежурные поздравления с праздниками, очень давно.

Лия позвонила тут же.

– У тебя что-то случилось? – спросила она сразу. Я закрыла глаза, слушая родной голос, знакомый с детства, она все так же нежно начинала фразу и жестко обрывала её

– Что-то вроде отпуска, – сказала я.

– Ты хочешь приехать? Мы будем просто безумно рады, – интонация была нейтральной, но это ничего не значило. Я знала, что Лия действительно очень рада.

– Да, – тихо сказала я. – Очень хочу приехать. Я уже выезжаю.

Лия наверняка заподозрила что-то неладное, но не стала выяснять это по телефону. Я подробно выслушала, как добраться до Аштарака и где найти Лию и Алекса, затем забронировала билет до ближайшего к ним аэропорта. Когда я дала отбой, телефон задребезжал резко и требовательно. На экране высветилась надпись «Любимый». Это было так давно, что сейчас смотрелось просто издевательски. И угрожающе. Влад (или уже совсем Генрих) должен был быть на собеседовании, и предупредил, что телефон он отключит до вечера. Но он звонил. Словно почувствовал что-то. И, кажется, он знал уже наверняка.

Два смешных карапуза врассыпную убегали от нагруженной сумками молодой женщины, которая пыталась их поймать. Она была измучена и устала, еле сдерживала гневные крики, а малыши веселились от души. Я вытащила симку и бросила ее в уже заледеневший привокзальный фонтан. Он набивался мусором, видимо с той поры, как в нем отключили на зиму животворящий оборот воды. В кучу всевозможной грязи полетела и моя карта. Карапузы заворожено остановились, глядя с любопытством на мое расставание с симкой. Женщина, воспользовавшись моментом, тут же схватила их за капюшоны курточек, с благодарностью посмотрев на меня.

Мне стало как-то не очень хорошо, голову, словно резко сдавил тугой железный обруч, и я подумала, что до аэроэкспресса ещё есть время, и мне не помешает перекусить. На всякий случай постаралась вспомнить, когда ела в последний раз, точно не вспомнила, но получалось, что это было не сегодня, и, кажется, даже не вчера.

Тут же на глаза мне попалась столовая самообслуживания, где не нужно было ни с кем разговаривать. Я поставила на разнос греческий салат и стакан с вишневым компотом, протянула на кассу двести рублей, и поняла, что у меня кружится голова. Мне стало страшно, что я упаду сейчас прямо здесь. Стараясь не выглядеть пьяной, я мужественно дорулила с подносом до столика в углу. А когда села, то поняла, что не могу съесть ни крошки. У меня потемнело в глазах, замутило сразу все и везде: в солнечном сплетении, у горла, в висках. Глаза тут же пришлось закрыть, потому что невыносимо больно было смотреть на светлые стены и столы столовой. Эти светлые разводы то дробились на отдельные фрагменты, то сливались в одно большое пятно, вызывая у меня новые приступы головокружения и тошноты.

Мне показалось, что умираю. Какой-то силой воли я заставила себя не упасть на этот грязный пол в разводах только что выпавшего и уже стаявшего снега, который принесли на башмаках многочисленные посетители. Честно говоря, и не подозревала, что у меня есть подобная сила воли. Кругом были люди, они торопливо что-то жевали, чем-то запивали прожеванное, и никому не было дела, что космос открылся во мне тянущей воронкой где-то в районе солнечного сплетения, и все, что было мной разумной, засасывается туда со страшной силой. В голове пронеслось: «Неужели это все?», я еще пыталась определить по симптомам, что со мной происходит, когда голова упала на сложенные на столе руки. Меня пробил пот. В первых заморозках я чувствовала, что со лба у меня катятся крупные капли больной испарины, так же и с затылка, они скатываются, чуть щекоча шею, под капюшон куртки, и начинаю чувствовать их за воротом. А ещё очень боялась, что сейчас кто-нибудь подойдет и заговорит со мной, хотя бы спросит: «Девушка, вам плохо?». Я бы, может, даже не могла найти в себе сил, чтобы кивнуть.

В тот момент я явно поняла, насколько меня уже физически пожевали демоны моего мужа. И если оставались ещё хоть маленькие тени сомнения в правильности моего побега, сейчас как раз я прошла точку невозвращения. Постепенно дурнота отступала. Мне даже не поверилось, что смогла поднять голову и, вытирая крупные капли пота, катившееся по моему лицу, оглядеть зал столовой, который тоже постепенно становился на свое место.

На салат, который я выбрала перед приступом, даже смотреть было тошно. Немного поборовшись с жадностью (было до слез жалко впустую потраченных денег, которых у меня оставалось не так уж много) и состоянием организма, я решила оставить еду на столе. Кому-нибудь, кому она нужна больше, чем мне. Прислушалась к себе. Было гораздо легче.

Тем не менее, это состояние через некоторое время вернулось ко мне, и я все-таки, несмотря на все попытки держать лицо, где-то упала в обморок. Просто все, что происходило после этой столовой, я плохо помню. Люди пугали меня, казались одним темным угрожающим роем, и я стремилась затиснуться куда-нибудь подальше от этого гудящего монстра. В таком состоянии я зашла в самолет, и пристегнула ремень. На секунду в толпе заходящих пассажиров мне почудилось искаженное лицо Влада, и меня опять пробил холодный пот, но, к счастью, мне показалось. Потом мне не раз казалось, что я вижу это лицо, и меня шарахало от любого, кто заговорит со мной во время пути. Жажда жизни и чувство самосохранения все-таки вывели меня на финишную прямую. Я стремилась к друзьям, как раненый человек держится в скорой помощи из последних сил, чувствуя, что ему сейчас помогут. Приглушат боль, промоют рану и наложат на неё повязку. Он не умрет, этот раненый человек, ни от болевого шока, ни от заражения крови, ни от потери, потому что уже воет над ним сирена, и машина с красным крестом мчит в ночи. Чтобы исправить ошибку судьбы, которая решила, что вот сейчас ему и самое время умереть. Но нет, эта пляска жизни ещё продолжится. По крайней мере, для меня – точно.

Это действительно была финишная прямая. Я забилась в самый дальний угол электрички. Космический голос что-то пробормотал с потолка вагона, двери закрылись и поезд тронулся. Стало болезненно сонно. И, вытаскивая себя из затягивающего сна усилием воли, я смотрела в окно сквозь ослепительное солнце. На непривычные взгляду пальмы, ютившиеся по склонам гор городки, белые арки и мосты, что проносились мимо моего уплывающего взгляда, на голубую полосу уже осеннего моря. На все это смотрела я, а в голове, как заезженная пластинка крутилось:

Если выпало в империи родиться,

Лучше жить в провинции, у моря....

Ком давил. Давил, давил горло.... И я всматривалась в эту прекрасну

ю солнечную даль, все ещё надеясь, что он не послал своих демонов вслед за мной….