Текст книги "Все демоны моего мужа (СИ)"

Автор книги: Евгения Райнеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Глава четвертая. «Лиза, это дом. Дом, это Лиза»

– Лиза, я ушла, – крик донесся с первого этажа, и я открыла глаза, ещё немного побалансировав на границе сновидений и реальности. – Завтрак на столе, кофе я тебе намолола, сама сваришь.

С какого момента я так полюбила эти пробуждения по утрам? Думаю, что сразу. Потому что именно со второго дня моего пребывания в Аштараке отчет времени пошел по утрам. Времени силы, планов и надежд. Просыпаться от настойчивого, дерзкого запаха разнотравья, врывающегося даже сквозь плотно прикрытое окно вместе с криком петухов и протяжного полустона-полуклича коров, и несколько секунд вспоминать, где ты находишься. А потом поежиться от счастья. Просто так, потому что ты живешь в этом чудесном утре, тебя окружают уже осенние, желтеющие и пламенеющие горы, небольшая деревушка и теплый, уютный дом. Вчерашнее таинственное посещение отдельного, но явно не одинокого дома, а потом – скорость за спиной Алекса на скутере по засыпающей деревне, россыпи звезд на бездонном небе, ощущение живого ветра только придало очарования моему пребыванию здесь.

Соскочив с кровати, я босиком и в пижаме кинулась к лестнице, и прокричала, перегнувшись через перила:

– Ты куда-то уходишь?

– Нужно спуститься в город за продуктами. Тебе что-нибудь нужно?

– Я пойду с тобой.

Лия улыбнулась:

– Отдыхай пока. Не успеешь собраться, автобус идет через десять минут. В следующий раз поедем вместе. Так тебе что-нибудь купить?

Я на секунду задумалась.

– Купи мне....

Мне очень захотелось, чтобы Лия мне чего-нибудь купила. То есть захотелось нежности и заботы.

– Кондиционер для волос. А то я просто шампунем голову мыть не могу. Мне обязательно нужен кондиционер.

Лия кивнула в знак согласия и тихо выскользнула за дверь. Через несколько минут тишину утра прорезало ворчание и чихание пригородного автобуса, и все опять погрузилось в самую тишайшую тишину. Даже кошки, обычно носящиеся по дому как стая антилоп и топающих как стадо бизонов, затихли, развалившись сонно на деревянных крашеных половицах веранды в пятнах теплых солнечных лучей.

Я осталась одна в доме, если не считать выключенных из реальности Армстронга и Джаз. И поняла, что пришло время познакомиться с ним. Представиться по всей форме. Потому что дом, несомненно, во всей этой истории был одним из главных действующих лиц. Это я ощущала незримо с первой же минуты, когда сняла с плеча и бросила дорожную сумку на его порог. Он наблюдал за мной внимательно все эти два дня, пока отсыпалась и приходила в себя. Теперь явно почувствовала, что он требует отчета о том, кто я такая. И я как была в пижаме, только надев пушистые розовые тапочки, пошла обходить его, дотрагиваясь руками до стен, поглаживая кончиками пальцев перила и впуская его внимательный взгляд в свою открывшуюся навстречу душу.

Дом был двухэтажным, большим, правда, чуть покосившимся от времени. Ноздреватые, пенящиеся лопнувшей штукатуркой трещины прорезали это некогда могучее здание. Время, дожди и ветра скомкали его оболочку, набросали едкие зеленые пятна мха и плесени на его стены, перекосили оконные рамы и дверные проемы. Но дом не сдавался. Это был могучий, все ещё надежный старик, утопающий в густо заросшем саду, который он вырастил и за которым внимательно приглядывал все это время и до сих пор. Иногда мне кажется, что он жмурится на солнце и приговаривает деревьям: «Я же помню вас, когда вы ещё пешком под стол ходили! Вы же выросли на моих глазах».

Все хозяйственные дворовые постройки – сараюшки, навесы, дровяники, – уже сдавали потихоньку, требовали немедленной замены, только сам дом стоял незыблемой древней скалой, по-хозяйски наблюдая все, что творилось вокруг него. Он словно держал своей старинной энергетикой и с трудом открывающуюся от перекоса литую калитку, и навес, обвитый виноградной трепетной лозой, и каменные глыбы, сдерживающие ползущий овраг, в котором уютно раскинулся сам дом со всеми постройками и садом, и бетонные растрескавшиеся ступени, которые вели вниз к ярко разрисованному входу.

Непонятный мне парадокс заключался в том, что чтобы попасть в дом, нужно было спуститься от ворот вниз по основательным, выщербленным ступеням. В доме прямо напротив входной двери расположились кухня, душевая и большой общий зал с некоторым количеством диванов, столом, вечно заставленным чем-то разнообразным, иногда – интересным, иногда – вкусным, и огромным, на полстены плоским телевизором. Алекс питал необъяснимую любовь к оранжевому цвету, поэтому диваны, накидки на диваны и даже огромный, пузатый холодильник были жизнерадостно оранжевыми. На экране телевизора, подключенного к компьютеру, вечерами все вместе, собравшись в зале, смотрели сериалы, закутавшись в многочисленные оранжевые пледы и попивая горячий чай. А когда вечерняя чернильная тьма за окнами начинала отражаться уже и в глазах, туманила сонным покоем мысли и чувства, желали друг другу «спокойной ночи» и поднимались по основательной, деревянной, чуть скрипучей лестнице с плотными, массивными перилами, наверх, где засыпали до утра. Сладко и глубоко, проваливаясь в горную непроходимую ночь и плотную деревенскую тишину.

Окна второго этажа, на котором находилось несколько спален, выходили в одной плоскости прямиком с дорогой, которую трудно было разглядеть из-за густой и разнообразной кроны вольнолюбиво живущего сада. Венчала этот вид из окна, торжествующе вздымаясь над легкомысленными фруктовыми деревьями, макушка дальней, зеленой и лохматой горы, навершием прорезающей синее небо.

У Лии и Алекса гостила недавно Хана, знакомая художница, иногда приезжавшая сюда, чтобы вдохнуть немного заряженной на добро атмосферы. Везде, где смогла дотянуться, она украсила стены и двери яркими, и немного странными на фоне обветшавшей обстановки картинами. Так как Хана – девушка довольно высокая, надо сказать, даже весьма и весьма высокая, то дотянуться она смогла практически везде, но разрисовала там, где дом это ей позволил сделать. Словно дедушка разрешил малым внукам причесать свою седую, всклокоченную бороду.

На ветхой, поддерживаемой большим камнем двери молчали оранжевые птицы в оранжевых же зарослях невиданных мной ранее нигде и никогда растений. Птицы прятались в огромных, распластавшихся по двери листьях и изгибах стволов, пронзительными глазами смотрели на небольшой дворик с двумя огромными пеньками, служившими и стульями и столами для желающих посидеть с чашкой кофе или чая на свежем воздухе. Плоско и равнодушно взирали птицы на две огромные бочки, служившие запасом дождевой воды для разнообразных хозяйственных нужд, на извивающиеся змеи шлангов, уходящих, уползающих куда-то за дом, в дебри заросшего сада.

Обход и проникающее в душу знакомство с домом было закончено. Я постояла немного, зажмурившись от осеннего, но все так же невыносимо яркого солнца, на пороге, и сказала нарисованным птицам:

– Будем теперь жить здесь, верно?

Птицы молчали, не отрывая от меня круглых строгих глаз.

– Вы не можете улететь, а потому так печальны? – спросила я, немного подлизываясь к картине. Привычка быть виноватой, казалось уже навсегда, внесла в мой голос робкую, оправдывающуюся, просящую интонацию. Поддержки, которой я питалась от Лии и Алекса, на данный момент не было, и я опять захлебывалась в темных волнах безнадежного безумия. Несмотря на все мои попытки не упасть в ощущение постоянной беды, без друзей я снова и снова скатывалась туда.

Чувствовали ли оранжевые птицы, что я пыталась выйти из этого состояния, как младенец, который делает свои первые шаги? Быть может. Природа мне помогала. Чуть коснулся теплом луч солнца, намекнув, что небо-то – голубое, первый маленький полушажочек. Заметила, что горы словно плывут в мареве неба, и это очень красиво, – второй шаг. Донеслось несколько приглушенных нот песни, которая так нравилась когда-то, – уже практически целая минута спокойствия. Душа, которая хотела жить, цеплялась за эти мгновения, выныривая из ощущения безнадежности и сводящей с ума тревоги, задерживалась на этой нейтральной полосе, насколько могла. Все существо мое стремилось вновь ощущать жизнь и радоваться любым её проявлениям. Но слишком долго я пребывала в засасывающем безвременье чужой душевной болезни. Поэтому и выход из этого состояния был тяжел и мрачен.

– Я, в отличие от вас, могу улететь, куда угодно, но не могу избавиться от боли, которая выжжена во мне красками ещё более яркими, чем твоя, – я выбрала из всех птиц одну, и обращалась уже к ней, потому что публичное выступление в данный момент мне было просто невыносимо. – Это словно разноцветное, веселенькое тавро, поставленное на мою душу. Знак дьявольской принадлежности, вот что такое моя боль. Но не могу избавиться от себя, и в этом – главная трагедия. Я не люблю себя такую. И мне больно от нелюбви к себе.

Птица передернулась от трагического пафоса, прозвучавшего в моих словах.

– Ты хоть понимаешь, что я уже дошла до того, что разговариваю с тобой? – уже с тщательно скрываемой досадой произнесла я. Самой было противно от нарочитого клокотания, вырывавшегося из меня. В мире столько же радости, сколько и горя. Когда что-то одно перевешивает в человеке, он становится невыносимым.

Птицы продолжали молчать, но показалось, или нет, только взгляд круглых глаз стал менее настороженным. Почему-то я услышала приглушенное хлопанье крыльев и шелест диковинных листьев, словно картина незнакомой мне художницы, оставленной, как привет на покосившейся двери, потянулась ко мне в желании утешить и помочь.

– Посмотри на этот дом, – пронеслось у меня в голове. – Ему больше ста лет. Он стар, он болен, он разрушается. Но он могуч какой-то внутренней силой, и все слушают его. За что он держится? За небо. Учись держаться за небо, за горы, за море, за воздух. Сначала это очень трудно, но ничего не дается без труда. Когда ты научишься этому, почувствуешь, как воздух начнет сгущаться, и выдержать груз проблем станет гораздо легче. Учись держаться за воздух. Хотя бы потому, что тебе просто больше не за что держаться.

Я погладила шершавый задорный хохолок ставшей моим собеседником птицы и отправилась по лестнице наверх, в свою комнату. Дом принял меня, и взял под свое крыло. И это была самая главная новость к этому часу. С единственно неясным моментом. Мне было совершенно непонятно, что значит держаться за воздух. И как этому учиться.

В этих раздумьях я попыталась разбудить свою принцессу Иголочку, но она вместе с моей творческой мыслью тяжелым камнем свалилась на дно подсознания, и не было ни малейшей надежды, что вот-вот меня посетит вдохновение. День незаметно и лениво докатился до своей середины, и приостановился, выжидая непонятно чего. В тот момент, когда я совсем уже отчаялась сделать это утро не только прекрасным, но ещё и полезным, с улицы донеслись какие-то взволнованные голоса. Голоса были женскими, и явно там происходило что-то очень интересное. Ну, или, по крайней мере, довольно необычное. Хотя бы потому, что человеческие голоса на этой улице раздавались очень редко. В основном, я слышала либо «му-у-у», либо «ку-ка-ре-ку», либо повизгивание на крутых поворотах автобуса.

Старый Дом вдруг зачем-то с тихим шуршанием облупившейся краски приоткрыл рамы окна. Они просто безо всяких на то причин медленно распахнулись, словно приглашая меня услышать что-то важное. Я и прислушалась, практически вывалившись наполовину из раскрытых створок. Голоса доносились со стороны автобусной остановки, и казалось, что разговаривают совсем близко от меня.

– Шу сар? Инч патаэц? – непонятно вопрошал один женский голос, и я было решила, что понятной для себя информации не получу, когда вдруг тот же голос повторил уже на понятном мне языке:

– Почему это произошло сейчас? Сатанан тани! Андак майя?

– Ле. Но Ануш сказала, что не стоит волноваться. Куллю тамам. Это ненадолго.

«Опять эта таинственная Ануш, которая всегда и везде что-то говорит», – подумала я, услышав уже знакомое имя.

– Ана ма бефхам алейк! Ян не сможет сегодня отправиться в горы. Он сломал ногу, и сразу вся деревня проснулась ночью от зова. Ты думаешь, это все простое совпадение? И сколько нам сидеть без воды? Ма нэфгэмш....

А, теперь немного понятней. Воды и правда в доме не было, я поняла это, когда попыталась умыться.

Женские голоса на улице вдруг сделались тише, говорящие словно выкрикнули в пространство свои претензии к окружающему миру, и теперь решили обсудить что-то более интимное.

– Это все случилось сразу после зова. Зачем Ануш говорит, что это не связанные между собой вещи?

– Затем, что нам давно уже обещают централизованное водоснабжение, – язвительно произнес голос более благоразумный. – И именно потому, что мы часто остаемся без воды. Зависим от настроения гор.

– Этот случай не имеет ничего общего с настроением гор. Он пришел, так или иначе. И Ануш связана с зовом, и ты это знаешь.

– Нет, чэ гитэм! Я вообще не хочу вмешиваться в дела Ануш. Если она сказала, не волноваться, чем узум хоранам. Чем узум кез лъсэл!

– А я – да. И очень боюсь того, что может произойти. Тебе легко говорить с двумя маленькими сыновьями. Миш айза... У меня все-таки дочь, и Дадик с раннего утра до позднего вечера крутится на рынке....

Голоса резко и разом умолкли. Вслед за резко наступившим молчанием раздалось фычание подходящего к остановке автобуса, резкий взвизг тормозов, Лиино звонкое «Здравствуйте», и опять затихающее в конце улицы фырчание.

Я радостно оторвалась от окна, и по скрипучим ступеням побежала встречать подругу. Лия разбирала покупки, словно Дед Мороз из мешка с подарками, доставая из пакета все новые и новые разности. Она достала кондиционер для волос и весело-дразняще покрутила яркой баночкой перед моим носом.

– Я не забыла, не забыла, – практически пропела она. Я выхватила у неё из рук баночку, и тут же печально вздохнула.

– Воды нет. И тетки на улице говорили, что что-то случилось в горах, и Ануш сказала, что воды долго не будет, но волноваться не стоит. И не смотри на меня так, да, я подслушивала. Лучше объясни, почему из-за того, что ночью кто-то дул в охотничий рог, у нас теперь нет воды. И при чем тут горные обвалы?

– Вот же суеверные! – засмеялась Лия. – Не при чем тут никакой звук рога. А вот обвалы....

И она объяснила, что водоснабжение в деревне несколько необычно. Дождевая вода глубоко в горах собирается в специальный резервуар, а потом оттуда она каким-то непостижимым образом распределяется по кухням и душам. И очевидно где-то произошел то ли обвал, то ли камнепад, который повредил эту систему, несущую в деревню из резервуара прекрасную дождевую воду. Проверить проблему было далеко и трудно. Значит, главный специалист по проверке сломал ногу, поэтому всей улице придется сидеть без воды и ждать, пока Ян поправится.

– Конечно, – объяснила Лия, – Алекс один раз порывался сходить проверить, но местные сказали, что он не сможет дойти. Заблудится. Уж не знаю, почему. Он, вроде, не такой уж бестолковый. Может, конечно, я ослеплена лучами супружеской любви....

– Нет, нет, – успокоила я её. – Он совсем не бестолковый, а даже наоборот.... Только....

Мысли настойчиво возвращались к подслушанному разговору.

– Только почему они говорили про Ануш? Я думаю, это про ту самую замечательную Ануш, о которой вы с Джен так много и с удовольствием рассказывали.

– Это как раз совсем не удивительно, – засмеялась Лия. – Ануш – сердце и кровь деревни. К ней стекается вся информации, и она распределяет энергетические потоки. Она держит в себе все тайны, секреты, и знает все обо всех. Мне кажется иногда, что она – нечто большее, чем местная аборигенка. И что она просто включает дуру, когда притворяется бестолковой сплетницей. Что-то в ней есть такое.... Иногда жутковатое. Но я просто её не очень хорошо знаю.

– А сколько ей лет? – спросила я.

– Это тоже сложно сказать. Думаю, за сорок. У неё есть маленькие внуки, это точно.

– Может, она действительно какое-то ирреальное существо? – я ухватилась с удовольствием за новую страшилку, которая могла бы превратиться в сказку, – если даже возраст невозможно определить? Может, она что-то вечное?

– Опять выдумываешь. – Сказала Лия. – Семья Ануш живет здесь с начала времен. Они очень уважаемые старожилы. Какое существо? Её тут с пеленок знают. В отличие, кстати, от нас. Это мы тут не очень опознанные существа. Наверное, очень для всех таинственные. Или даже жуткие и ужасные.

Лия сделала страшные глаза.

– Впрочем, – она тут же рассмеялась, и страшные глаза исчезли, – думаю, что жители Аштарака уже все знали даже про тебя, ещё три дня назад, как только твоя усталая нога переступила незримую границу их владений.

– Откуда? – удивилась я.

– Не знаю, – Лия пожала плечами. – Только с нами так и было. Не успели мы переехать, как по косвенным признакам поняли, что от Аштарака у нас секретов вообще никаких нет.

– А как вы вообще сюда забрались?

Лия подумала, словно вспоминала что-то напрочь забытое.

– Сюда сначала семья Джен переехала. Корни у её бабушки здесь какие-то давние. А мы приехали в гости, ну и чтобы помочь Джен с Эриком, который готовился родиться. Сразу и влюбились в это место. Алекс работу быстро нашел, а Ануш....

– Опять Ануш?! – мне уже становилось смешно от того, что эта женщина получалась всегда замешанной во всем.

– Да, представь себе. Ануш сорвала наше объявление на стене магазина и позвонила. Сказала, что у её родственника пустует дом. Родственник новый построил, этот-то совсем на ладан дышит, ну ты видишь, а нам, пока на свое жилье не заработали, пока сгодиться. Ты же знаешь мою детскую мечту: большой уютный дом, где могли бы собираться все друзья, и всем бы хватило места. Если не считать того, что дом осыпается, мечта практически осуществилась.

В большом промышленном городе Алекс с Лией ютились на двенадцати метрах коммунальной квартиры. Так что этот переезд мне был совершенно логически понятен.

– Дом этот живой, – сказала я тихо. – Он просто стар. Но еще крепок.

– Это он тебе сказал? – Лия посмотрела на меня так, что стало понятно: вот-вот на её языке появится моя принцесса Иголочка. Поэтому нужно было во что бы ни стало сворачивать беседу на что-то другое. И очень вовремя раздался звонок Лииного телефона. Таким образом, меня выручил Алекс.

Глава пятая. Не кидайте фейхоа в поэта

В день четвертый сотворения моего нового мира в Аштараке опять было совершенное восхитительное утро. Такие солнечные, полные птичьего гомона пробуждения особенно ценишь осенью, когда ощущение надвигающейся зимы становится явным и неотвратимым. Понимаешь, что иногда нужно просто вот так проснуться от солнечного луча, забравшегося к тебе на подушку, и быть счастливым просто от того, что ты живешь. Очень люблю быть счастливой.

– Какой чудесный начинается день! – первое, что я сказала, сбежав вниз, в холл, где все уже допивали утренний кофе. Суббота. Уже наступила суббота, поняла я по косвенным признакам в виде Алекса, вальяжно расположившегося на диване. И да, он никуда не торопился.

– Чтобы день был чудесным, его ещё нужно таким сделать, – глубокомысленно философски произнес он и подвинул мне поближе надломленную шоколадку.

Восхитившись его глубокомыслием, я выпила свой кофе в полной задумчивости. Потом, посмотрев на приготовленные ведра, произнесла:

– Мы сначала будем собирать фейхоа, или я пойду на прогулку? – утром я была готова практически к любым подвигам. Потому что когда не пишется, оно не пишется, и хоть ты тресни. Кроме того, мне очень нравилось говорить фразу «собирать фейхоа». Когда ещё представится такая возможность?

– Иди уже, гуляй, – засмеялась Лия, – без тебя справимся.

Она ничего больше не сказала, но мне и так стало понятно, что она счастлива тем обстоятельством, что я решилась самостоятельно выйти из дома.

– А мы разве не будем кидаться фейхоа в великую русскую сказочницу? – как-то особо глумливо спросил Алекс.

– Нет, не будем, – спасительно возразила Лия.

Но не успела я стать ей благодарной, как она добавила:

– Разве что хурмой. Она более эффектна и красочна.

– Так и далась вам великая русская сказочница, – не выдержала я этой семейной идиллии и тут же выскочила за дверь.

– Арина Родионовна, ты наша, – полетело за мной вслед, но так как я уже выскочила, смогла просто сделать вид, что ничего не услышала.

Я сразу полюбила эту одинокую прогулку на исходе невероятного для меня ноября.

Это странное ощущение тепла в начале уже зимы. Где-то там, где я всегда жила и привыкла жить, совсем лежит снег, и люди ходят в шапках, шубах и варежках. Там уже забыли, как теплый ветер туго и солнечно треплет свободные волосы, убегая, чтобы пошелестеть листвой.

Горы, конечно, меняли цвет. Сегодня они были ещё местами зелеными, но желтый, золотой уже теснил зелень по всем фронтам, ещё немного – зальет все рыжим, а затем и багровым. Уже сейчас лопается спелостью на осенних ветках хурма, а к январю, говорят, поспеют мандарины.

Я прошла к краю деревни, но не туда, где вчера вечером забрела нагло в дом без хозяев, а в другую сторону. Хотя мне очень хотелось посмотреть, что же там происходит сейчас, съеден ли суп, вернулись ли те, кто его сварил и растопил печку, но знакомство этими постояльцами или хозяевами решила отложить на все то же неопределенно грядущее «потом». Я так сейчас часто делала. Все, что вводило меня в недоумение, пугало или вызывало растерянность, откладывала на «потом». Раньше я себе никогда такого не позволяла. Лия пока ничего не говорила, но чем дальше, тем чаще я ловила на себе её испуганный взгляд, и по этому взгляду понимала, что изменилась. Очень сильно я изменилась за последние три года, что мы не виделись. А точнее, не виделись мы со дня моей свадьбы.

Вчера вечером я попыталась расспросить её ещё немного о том странном заброшенном, но ухоженном домике, но она знала о нем все так же не очень много. Жили они здесь совсем недавно, и покосившаяся изба за пределами деревни не входила в круг первоочередных интересов Лии и Алекса.

Какое-то время по краю дороги тянулись заброшенные чайные плантации с белыми лопнувшими бутонами, кое-где они раскрылись в нежные цветки. Их сменили колючие заросли со спелой и уже подсохшей ежевикой, переплетенной с не менее спелым, тугим и костистым шиповником. Затем кусты стали попадаться все реже, а вскоре и вообще абсолютно уступили территорию могучим, выгнутым мощными стволами в сторону солнца деревьев. На очень длинной, петляющей улице мне иногда попадались какие-то люди, местные жители. Они были очень приветливы, все громко здоровались, а один седой статный аксакал даже крикнул мне: «Посмотри, есть ли грибы!». Я прятала лицо, стараясь, чтобы это выглядело по возможности приветливо. Так, словно киваю в ответ. Потому что не могла, просто не могла выдавить из горла простое «Здравствуйте». Уже то, что я не сжималась в себя, было с моей стороны большим достижением.

Выйдя за околицу, по маленькой речушке, бурлящей по горному склону, я отправилась вверх, куда ещё и зачем, сама не очень понимая. Ощущение сказки, не оставляющее меня вот уже несколько дней моего пребывания здесь, звало вперед, и это ощущение просто уверяло, что главную, лучшую свою сказку, я напишу здесь. Потому что – гигантские, невероятных изгибов, поросшие мхом стволы деревьев, уходящих куда-то вверх по горе, и корни под ногами, которые уже непонятно – где корни, где стволы, где ветви, и все перепутано, как в самом настоящем сказочном лесу. И то, что я взяла с собой блокнот и ручку, и могу делать по ходу зарисовки – это просто удача!

Я села на поваленное дерево, практически прямо над водой и достала ручку. Фразы получались банальными, чего-то не находила в себе, чтобы описать чудо, которое происходило вокруг, так что скоро оставила все эти попытки. Просто сидела и смотрела на воду, на обрывы, на камни и деревья.

И тут я услышала песню реки. Очень-очень тихий напев, словно кто-то осторожно дышал и дул в бутылочные горлышки. Нежный, на одном дыхании звук сквозь бурлящее меццо-форте реки по перекатам.

Я наклонилась чуть ниже, чтобы лучше слышать эту главную партию, звучащую в унисон с моим дыханием, и тут в камерной идиллии мелькнуло на солнце странное пятнышко света. Что-то маленькое и блестящее несла по перекатам бурливая речка, и прямо у моих ног вдруг небольшая хрупкая цепочка зацепилась за острый угол камня. Я опустила ладонь в прохладную прозрачную воду, и через секунду уже держала тонкую затейливую вязь из непонятного металла. На цепочке чудом уцелел небольшой замысловатый кулончик с непонятными вензелями.

Посмотрела на солнце сквозь него. Лучи, отражаясь от неизвестного металла, рассыпались золотом на мои ресницы. И тут чувство вполне реальной тревоги заставило меня отвлечься от наслаждения прекрасным. Какое-то животное древнее чувство сигнализировало, что кто-то на меня смотрит. Очень внимательно, не отрывая взгляда. Оглядываться было бесполезно, но я все равно попыталась вглядеться в лесной калейдоскоп красок и предметов. Древний инстинкт охотника, умеющего различить в лесной пестроте малейшую деталь, особенно подозрительную, у меня, как оказалось, напрочь отсутствовал. Наверное, потому что многие поколения моих предков уже давным-давно определили в своей жизни лес только как площадку для пикников, разленились в городах, потеряли состояние ежесекундной настороженности. Поэтому, конечно же, ничего и никого подозрительного я не обнаружила, вернее не разглядела. Но чувство тревоги все равно не отпускало. И ощущение чьего-то взгляда – тоже.

– Эй, – крикнула я на всякий случай в это поплывшее перед моими глазами «никуда». – С вами все в порядке?!

Ничего, более подходящего моменту, придумать не смогла. Конечно, мне никто не ответил, собственно я этого и не ожидала.

В тот момент, когда я уже готова была сломя голову, бежать из этого ставшего вдруг опасным места, послышался шум мотора, плеск воды, и из-за поворота, прямо по мелкой речушке выехал джип. За рулем сидел счастливый и довольный жизнью армянин, рядом сидела русоволосая девушка, а с двух сторон джипа бежали тоже прямо по воде две счастливые собаки. Я с улыбкой проводила эту живописную процессию, и тут же вслед за ними отправилась назад.

На веранде меня поджидали два ведра уже собранного фейхоа. И никто в меня ими бросаться и не думал. Цепочка с вензелями осталась забытая в кармане походного флисового жилета.

За вечерним чаем я попыталась сделать ещё один заход:

– Лия, ты бы спросила у Ануш, что за легенда, связанная с Домом невесты...

Лия вздохнула и в очередной раз предложила:

– Давай, Джен тебя с ней познакомит. Если тебе нужны всяческие страшилки, то все равно больше Ануш, наверное, никто на свете их не знает. Это просто ходячая энциклопедия легенд. Как местных, так и всей округи. Я сама с ней знакома только шапочно. С какой стати вдруг полезу её расспрашивать?

– А я с какой? Я тут вообще абсолютно чужая. Всего несколько дней.

– Это же деревня! Я ж говорила тебе, что уже на следующий день все знали, что к нам приехала моя подруга. Знали откуда ты, и как выглядишь. А Ануш мы честно скажем, что ты писательница. Хотя....

Лия осеклась, а Алекс, до сих пор молча и сосредоточенно жевавший свой кусок пирога с рыбой и рисом, дополнил то, что она собиралась сказать:

– Если вы начнете тут распространяться, что Лиза – писательница, точно никто ничего не скажет. Начнут её обходить за три километра. И кидаться прочь, как от прокаженной.

С одной стороны, на самом деле, моя социофобия была бы совсем не против такого поворота событий, но, с другой стороны, я же собиралась хоть и постепенно, но вернуться к нормальной жизни в обществе. И начинать лучше всего это было действительно в этом маленьком, уютном, довольно замкнутом мире. Причем, полном легенд, сказок и неосознанного язычества. Того, от чего я бы ещё совсем недавно пришла в полный восторг.

– Просто постарайся с кем-нибудь подружиться, – почти умоляюще произнесла Лия. – Ты же смогла заговорить с Джен. И даже чувствовала себя довольно непринужденно. Как раньше....

Я задумалась:

– А как мне подружиться с Ануш?

Лия обрадовалась:

– Так ты думаешь, что сможешь преодолеть себя и подойти к незнакомому человеку?

Я пожала плечами:

– Ты была права в том, что с Джен у меня же получилось. Я даже и не заметила. Было здорово! И ни разу спазма горла не возникло, сколько мы у неё в гостях были.

– Спазма?!

Я наконец-то решилась хоть немного рассказать, что со мной происходит:

– Когда ко мне подходит незнакомый человек, меня охватывает страх, что он не настоящий. Что это какое-то чудовище, которое влезло в симпатичную людскую оболочку. Мне становится страшно просто панически. Особенно я боюсь мужчин.

Я посмотрела на напрягшегося Алекса, и быстро исправилась:

– Нет, нет, к тебе это не относится. Мы же знакомы сто пятьсот лет уже. Но обычно в последние несколько месяцев, когда ко мне обращается незнакомый мужчина, меня пробивает холодный пот, руки и ноги становятся ватными, горло перехватывает спазм. Я не могу ни пошевелиться, ни сказать что-либо. Да, не смотрите на меня! Я сама понимаю, что это полная чушь, с чудовищем. Глупость полная. Но что я могу с этим поделать? Все люди, даже взрослые, боятся кого-то под кроватью, когда остаются одни в темноте, начитавшись перед сном нового романа Стивена Кинга. Хотя твердо знают, что «того, кто сидит под кроватью, и хочет тебя схватить» не существует.

Алекс протянул нерешительно:

– Я, наверное, не боюсь кого-то под кроватью.

– Это потому, что ты сразу засыпаешь, – толкнула его ладонью в бок Лия, и посмотрела на меня широко открытыми глазами:

– А как ты вообще сюда добралась?

Я вспомнила только свой последний шаг. Как забилась в самый дальний угол электрички. После мучительного шума аэропорта, я просто наслаждалась малолюдностью вагона, всего два или три человека сидели где-то далеко от меня. Натянутые нервы, видимо, расслабились, стало болезненно сонно. И, вытаскивая себя из затягивающего сна усилием воли, я смотрела в окно сквозь ослепительное солнце. На непривычные взгляду пальмы, ютившиеся по склонам гор городки, белые арки и мосты, что проносились мимо моего уплывающего взгляда, на голубую полосу уже осеннего моря. На все это смотрела я, а в голове, как заезженная пластинка крутилось:

Если выпало в империи родиться,

Лучше жить в провинции, у моря....

Ком давил. Давил, давил горло.... И я всматривалась в эту прекрасную солнечную даль, все ещё надеясь, что он не послал своих демонов вслед за мной....

– Билет я брала по интернету, где-то, я не помню где именно, один раз мне стало очень плохо. Может, в самолете, может, на улице. Тогда даже, кажется, потеряла сознание. Кто-то сунул мне под нос ватку с нашатырем, я очнулась. Но лица вокруг сливались в одно серое пятно, не знаю, кто это был. В смысле, кто привел меня в чувство. Я просто шла, шла, шла дальше. Куда-то садилась, кому-то показывала билеты, паспорт. На каком-то автомате. Я вообще плохо помню, как добралась до вас.