Текст книги "Все демоны моего мужа (СИ)"

Автор книги: Евгения Райнеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава тринадцатая. Темная сторона звезды

Джаз и Ара расслабленно лежали на небольшом бетонном парапете, поддерживающем холм от сползания на дом. Сквозь виноградную лозу светило уже усталое совсем предзимнее солнце, и на кошачьих черных, холеных шкурках играл калейдоскопом солнечный свет. Мы лениво существовали в этом саду – я, кошка и кот, и эта нега как-то объединяла нас. Хотя я никогда и на секунду не задумывалась, что меня может что-то объединять с семейством кошачьих. Потому что я всегда была собачницей. В смысле, собак я всегда понимала и чувствовала лучше, чем кошек.

Никогда не могла представить себя кошкой, но тут, может, из-за этой расслабленной неги, которая объединила и связала невидимыми потоками, я неожиданно и неуловимо почувствовала, что в воздухе появилось какое-то напряжение. Ещё не опасность, нет, просто напряжение. И в эту минуту в высокой траве из-за высокого и раскидистого дерева мушмулы показался рыжий кот. Осторожно, показался, и тут же застыл на месте. Вид у него был очень бывалый и достаточно потрепанный, чтобы понять, почему это напряжение вдруг возникло.

Я прямо одновременно с котами почувствовала, словно была действительно чем-то связана с ними, и вчерашнюю драку за придворовую территорию, на которую в последнее время стал посягать этот рыжий, и услышала яростные крики борьбы, и почувствовала, что пока нас много, нам никто не страшен. Потом я услышала странные лающие звуки, мне показалось, что Джаз подавилась травой, как часто случается с кошками, когда они чистят себе желудок, но я тут же поняла, что она .... лает на кота. И, верите или нет, я восхитилась этим её умением. Но не индивидуально восхитилась, а словно вместе с рыжим котом. И эти странные звуки сразу подняли в моих глазах эту черную кошку с белыми носочками на лапках на следующую ступень кошачьей иерархии. Рыжий кот неслышно опять растворился в траве. Напряжение спало.

– Джаз! – удивленно посмотрела я на кошку, – ты умеешь лаять?

Джаз посмотрела на меня с гордостью, но ничего, конечно, не ответила. Но мое минутное помутнение в голове, когда я стала членом кошачьего прайда, меня все-таки удивило. Особенно ощущение животного восторга от назревающей драки. Никогда я не испытывала никакого желания участвовать в каком-либо побоище. Честно говоря, меня всегда в прямом смысле слова тошнило даже от упоминания о каком-либо виде насилия. Так с чего это я с таким вожделением вдруг представила летающие клочья шерсти, вырванные из врага, почувствовала, как кровь приятно разгоняется в теле от точных бросков и прыжков, и даже где-то во мне начал закипать победный клич. Что-то типа «Ааууяяяяууу». Словно происходящие события подменяли во мне одно существо совершенно другим. Может, я уже становлюсь совсем не мной, а действительно кем-то ещё? Это было не просто странно. Это было просто нереально.

Настолько, что мне захотелось пройтись, и обдумать эту ситуацию. Тяжело опираясь на трость, встала, и направилась со двора. Мне все равно нужно было расхаживать ногу, и сидеть на одном месте я уже не могла. Крикнула Лие, что скоро вернусь. Она что-то заботливо буркнула из глубины дома, опять зарывшись в свои конспекты и первоисточники.

– Телефон! – единственное, что я разобрала из её напутственного слова, захватила выданный мне из старых запасов мобильный, и похромала по деревне. Редкие встречные с истинным добродушием бросались ко мне, чтобы выразить свою радость и сопереживание, но я быстро кивала в ответ, стараясь проковылять как можно быстрее, пока не начались долгие разговоры. После моего чудесного спасения из-за обвала деревня словно приняла меня под свое крыло. Эти люди искали меня по нехоженым тропам в горах несколько дней, и за это время каждый, даже не зная меня, прочувствованно сроднился с моими переживаниями. Дело шло к тому, что, очевидно, я стану еще одним артефактом Аштарака. Пройдет много-много лет, а дети нынешних детей будут вспоминать «Это было в ту осень, когда бестолковая сказочница Лиза осталась в горах на несколько дней». Не скажу, что мне очень льстила такая перспектива. Но что поделаешь, спасители очень любят спасенных ими. И могут ввести в бешенство беспрестанно повторяющимися воспоминаниями о том, как это было.

Я представила себя уже свершившейся героиней легенды, и начала мысленно смотреть на себя со стороны. Действительность как-то перевернулась, стала тягучей и отчетливой, в ней четко и контрастно стала прорисовываться каждая мелочь. Вот иду, присаживаясь периодически на все, что попадается по пути, когда нога начинает ныть. Сижу коряво, заваливаясь на здоровую ногу, черное платье-рубашка со сквозными пуговицами по всему переду нелепо топорщится между грудью и животом. Пуговицы торчат из петель, все время норовя выскользнуть. Волосы, которые давно забыли об укладке, вымыты и лохматы. Я чувствую чистый скрип волос и в то же время наблюдаю, как солнце подсвечивает отдельные, выбившиеся пряди. Каким-то отдельным зрением. Так вижу себя словно чужими глазами. Это похоже на то, как сама слежу за своими героями в творческом процессе. Только сейчас на месте героя, а кто тот загадочный автор моего романа, мне совершенно неведомо. Но он внимательно смотрит на меня, а я в то же самое время бесстрастно разглядываю себя в этом моменте с высоты его опыта и знания, и мир переворачивается. Качели: я – снаружи, я – внутри. Все мои предыдущие предчувствия сошлись в этом моменте, и я понимаю, что вот-вот разгадаю какую-то тайну. Но пока мысли в моей голове скользят по краю разгадки и срываются с неё, не успев зацепиться.

Остановка пуста сейчас, но во дворе напротив неё в мою сторону кидается с радостным лаем Мухтар, опять посаженный уже на угрожающе прочную цепь. Машу ему рукой, и радуюсь, что вне досягаемости его восторгов, потому что ясно вижу, как в ином случае он жизнерадостно валит меня с ног на пыльную деревенскую дорогу. От Мухтара ощутимо тянет в сторону, и я даже смутно ощущаю, куда ведет меня неведомый автор.

Прохожу мимо двора Ануш, вижу её торчащий на затылке хвост и мелькающие руки поверх белья, которое она развешивает на туго натянутой веревке во дворе. Словно кукольный театр разворачивается перед моими глазами, где главные действующие лица – хвост и быстрые руки.

– Мархаба! – громко здороваюсь я единственным местным словом, которое сумела выучить.

На секунду из-за мокрой ткани сверкают темные глаза и широкая улыбка.

– И тебе привет, катиба! – кричит мне хозяйка дома. – С чудесным спасением тебя! Мы волновались.

Я облокачиваюсь на ограду и смотрю вниз, где во двор ступенями вниз уходят огромные розовые кусты. Между кустами стоят красивые большие горшки с последними осенними цветами.

– Ануш, расскажи мне какую-нибудь местную сказку, – прошу я её, и выбеленный хвост, задорно перехваченный черной резинкой на затылке, отрицательно скачет взад-вперед, в то время, как хитрые темно-карие глаза с поволокой улыбаются согласием.

– Халлини райида, – смеется она, – оставь меня в покое. Не видишь, я занята. Хима дра жаманакы че!

– Ануш, но рот-то у тебя свободен, – практически ною я.

Ануш пришпиливает большую, белую простынь деревянной прищепкой, и простынь надувается на веревке, как большой белый парус. Мне кажется, что вот-вот ветер подхватит и унесет Ануш вместе с парусом, как Ремедиос Прекрасную из «Ста лет одиночества» Маркеса.

– Тебя унесет ветер, – кричу ей, а она опять смеется, и показывает рукой на прищепку, а затем на веранду дома, откуда слышатся голоса детей. Не могу определить, сколько лет Ануш, но знаю, что на закрытой веранде топают и визжат её внуки. Начинаю вспоминать, видела ли когда-нибудь её мужа, и понимаю, что никогда. И даже не слышала о нем.

– Я слишком тяжелая для ветра, – говорит мне она, и я понимаю, что её вознесение с белыми простынями, действительно, нереально. Она подхватывает подмышку красный пластиковый, уже пустой тазик, в котором несколько секунд назад ещё лежало тяжелое мокрое белье, машет рукой:

– Ладно, заходи.

Ануш садится на низкую скамеечку возле веранды, и достает из кармана неизменных трикотажных бриджей пачку сигарет. Я дергаю красивую резьбой калитку, она тугая, сил мне хватает открыть её только до половины, и просачиваюсь в образовавшийся проем. Конечно, мешка с гравием, который мы бросили здесь всего несколько дней назад, и в помине нет. Спускаюсь мимо розовых кустов вниз и присаживаюсь рядом с Ануш на перевернутом большом ведре.

– Будешь? – протягивает она мне пачку, и я отрицательно качаю головой. Ануш с удовольствием закуривает, и спрашивает:

– Что тебе рассказать?

– Что-нибудь такое, чего не найдешь в книгах.

– Ага, – говорит Ануш, практически обвиняюще, – фольклор, значит, собираешь?

Я не понимаю, что плохого в собирании фольклора, но на всякий случай делаю виноватый вид. И киваю.

– Очень нужно.

– В смысле, из какого направления? – сигарета у Ануш заканчивается очень быстро, она с сожалением смотрит на оставшийся фильтр и кидает его в жестяную банку из-под горошка. Банку прячет под низкую скамейку. Все в деревне знают, что Ануш курит, но все делают вид, что этого не замечают. Она тоже делает вид, что никто не знает, и старательно скрывает это.

– О страшных змеях-вишапах? Про человека, у которого от грехов лицо стало черное, как деготь? Или историю о том, как поп Слик в рай ходил?

– Ануш! Мне не нужны истории, которые я на любом сайте найду! Расскажи мне о Деве Гнева.

– Откуда ты знаешь о Деве Гнева?

Я не отвечаю на её вопрос, только долго смотрю, как много парусов надувает ветер из простыней и пододеяльников во дворе дома Ануш.

– Ветер унесет твой дом вместе с тазиками и внуками, – говорю я ей. – И ещё расскажи мне историю о Невесте Шакала. О прошлой невесте прошлого Шакала, – поправляюсь я, и чувствую, что начинаю краснеть. Хотя ничего такого я не имею в виду.

– Хорошо, – говорит Ануш. – Раз ты все равно знаешь, я расскажу тебе о Деве Гнева. Пока машинка докрутит ещё одну порцию белья, у меня есть время.

Она делает многозначительную паузу, я вся обращаюсь во внимание.

– Не знаю, нужна тебе эта информация, или нет, но она была самой младшей из пятерых детей, родившихся от союза Первозданных родителей, – хотя я ожидаю рассказ, когда Ануш произносит эту фразу после молчания, вздрагиваю от неожиданности. – И случилось это не в один из трехсот шестидесяти дней древнего календаря, а в пять дополнительных, которые бог времени хитростью выиграл у Луны в нарды.

Мне кажется, или Ануш тайком, за спиной, складывает свободную от сигареты ладонь в охранительный знак.

– Две сестры их было, – продолжает она. – Две сестры, рожденные от одного отца и разных матерей. Одна светлая, как день, другая темная, как ночь. Так и повелось с тех пор: когда сталкиваются свет и тьма, жди беды. Изначально.

– Что значит изначально? – недоумеваю я.

– С сотворения мира. Когда Тасия, Дева Надежды, рожденная от Солнца, и Асия, Дева Обреченности, рожденная от Ночи, не поделили брата своего – солнцеокого Рикуса. Он был мужем обеих, но только светлая Тасия родила от него сына. И таким образом, свет победил в нашем мире.

– Ануш, – спрашиваю, – как же свет победил в нашем мире? Посмотри, сколько гадких людей живет себе припеваючи, сколько убийств, предательств, грязи и порока нас окружает?

– Э, нет, – говорит мне Ануш. – Порок на фоне света просто ярче виден. Разве видит кто-нибудь, сколько матерей склоняется над колыбельками с небесным светом в глазах, сколько жен с искренней любовью и ужином ждут своих мужчин вечерами, сколько людей каждый день тихо и незаметно доказывают свою дружбу делами, а не громыханием слов?

Я задумываюсь над тем, что мне только что сказала Ануш, и меня пронзает свет. Вдруг понимаю, что она права, и этот мир не так уж мрачен и плох. Если уметь видеть в нем светлые стороны. «Красота – в глазах смотрящего», – не помню, откуда эта фраза, но сейчас она мне нравится невероятно. Тут я вспоминаю о цели нашего разговора.

– И что тогда Асия?

– Ей оставалось только спуститься на обратную сторону мира, стать женой повелителя Теней. Но жила в её душе любовь к солнцеликому Рикусу, и возревновал муж её, и убил соперника, расчленил его тело, и разбросал куски по свету. Асия покинула своего супруга и вместе с сестрой пустилась на поиски тела.

– Что-то мне очень напоминает, – перебиваю я Ануш. – Прямо очень напоминает. А именно....

В голове у меня возникает урок древней истории: «Сестра моя, это наш брат. Пойдем же и поднимем его голову. Пойдем же и соберем его кости! Пойдем же и соберем в нужном порядке все части его тела! Пойдем же и построим дамбу рядом с ним. Да не останется он безжизненным под нашим присмотром! Теки же, лимфа, исходящая из этого блаженного! Наполни каналы, создай имена рек!».

– Ты хочешь слушать легенду или показать, какая ты умная? – возмущается Ануш.

– Легенду. – Быстро говорю я.

– Тогда сиди и слушай. – Ануш в знак порицания даже цокает языком, но историю милостиво продолжает. – Они собрали все части тела, кроме одного....

– О, я догадываюсь, о чем идет речь, – опять я вмешиваюсь в разговор, но Ануш вполне миролюбиво кивает.

– Не смог воскреснуть Рикус. И не будет продолжения его. Он остался в загробном царстве судить мертвых, куда Тасия не может спуститься, и страдает в разлуке с любимым. Поэтому свет в нашем мире такой горький, и очищение идет через страдание. Но и Асию Рикус отверг. Разозлившись на весь род мужской, Асия нашла себе место на небесах, среди звезд.

– А не связана она со звездой Канопус? – вдруг приходит мне в голову. – С той самой звездой, с появлением которой петухи начинают петь задом наперед?

– Не знаю, – пожимает плечами Ануш. – Я не астроном. И никогда не слышала, чтобы петухи пели задом наперед. Но я знаю про Каноп. Прекрасный город древних, куда, действительно иногда спускались боги. Асия тоже бывала там, если тебе это интересно.

– Каноп, Канопус.... Мне говорила Лия, что этот город точно был в Древнем Египте. А почему её зовут Дева Гнева? Это же она, правда, Ануш?

– Слушай дальше. Это сложная история. Тому, кто постоянно отвлекается, её не понять. Тасия, получившая сына от любимого мужа, была сама любовь. Асия возненавидела все мужское, что есть на земле. Первую славили и прославляли, Асию сейчас даже упоминать считается небезопасным. Тасие строили храмы и поклонялись, имя Асии скрывалось под мраком запрета. Но когда гневная, поклявшаяся отомстить мужской безответственности Асия скрылась на небе, демоны вышли из преисподней и стали овладевать душами. Оказалось, что любовью нельзя сдержать демонов, с ними можно бороться только тем же – ненавистью. Земля погрузилась во мрак. Запылали костры, на которых вошедшие во вкус демоны сжигали женщин. Они питались эмоциями, а женщины гораздо эмоциональнее, поэтому сотни тысяч наших сестер пошли в жертву их ненасытности. Демоны становились все сильнее. Войны, эпидемии, пышным цветом расцвели пытки. И тогда, тайком от сына, Тасия, у которой вся душа изошла кровью от того, что творилось, призвала сестру.

– Есть такой ритуал, чтобы призвать богиню с неба?

– Есть, – думая о чем-то своем говорит Ануш. – Она может переродиться. Спуститься с неба в подходящий сосуд.

– В тело человека?

– В особенное тело. Такой сосуд не одно поколение посвященных должны взрастить и подготовить. Потому что гнев возрожденной Асии не знает предела. Чистым холодным огнем своей звезды она выжигает мужские страсти, вырвавшиеся наружу. Все, без разбора. Оказалось, что ослепленная гневом Асия не видит золотой середины. Любое проявление мужской силы, страсти или твердости, она уничтожает на корню. Женщин, которые в слабости своей потакают этим проявлениям, она уничтожает тоже. Как отступниц.

– Ну и зачем её Тасия призывает? – я недоумеваю. – Опять насилие, уничтожение.... А в общем, получается все то же самое. Вроде, Асия – защитница женщин, а вот симпатии она у меня не вызывает.

– Ты судишь весьма категорично, – отвечает Ануш. – На мир нельзя смотреть так однозначно. Он обманчив, и все наши суждения о нём, о Свете и Тьме заведомо ложны. Мозг порождает суждения и придаёт ситуациям и всему вообще эмоциональную окраску. Хорошее – плохое, белое – черное, злое – доброе.... Этого всего вообще не существует. Природа сама по себе не добра, и не зла, мораль – это чисто человеческое изобретение. А мир хитрее, чем мы думаем, и там, где ты видишь Асию, на самом деле стоит нечто противоположное, и наоборот. В общем, так было изначально, а как оно там было, я знаю сама только из легенд. Когда Асию перепуганный род мужской изгонял с земли, и пылали храмы, посвященные ей, и жестоко убивали жрецов, служивших темной богине, кучке из них удалось спастись. Они ушли далеко от всех людей, и хранили в своем тесном кругу священное имя. Несли в себе искру древних мистерий, так как род их был родом гонимых жрецов. Раз в несколько десятилетий рождалось в одной семье две сестры, разные настолько, словно две стороны мира столкнулись в одной точке времени. Когда случалось это, собирался род, и думал, много думал, потому что, как я сказала тебе, когда сталкиваются свет и тьма, жди беды. Но совершенно случайно нашли жрецы способ умиротворить гневную Асию. Хотя, впрочем, наверняка не случайно. Случилось это на земле, к которой вывела их темноликая богиня, земле, освященной кровью древнего мудрого зверя. С тех пор, когда в одной семье рождалось две разные девочки – свет и мрак, их не убивали, а посвящали древнему существу, живущему недалеко от места уединения общины. У одной из сестер и зверя рождался сын, и его семя могло возродить во плоти темноликую богиню. Если он сможет найти подходящую невесту, то мудрость древних и невинность ныне живущих, создаст идеальные условия для появления богини. Когда соединяются эти два элемента, тогда с богини спадает слепая ярость, она становится справедливой, мир уравновешивается светом и тьмой. Тогда на земле пусть недолго, но процветает благоденствие.

– Что это значит? – спрашиваю я. – И когда это случалось, Ануш? Какое время ты имеешь в виду?

Но Ануш не собирается мне пояснять очевидные для неё вещи. Кто может понять, тот поймет, кто не готов.... Есть ли смысл объяснять тому, кто не готов?

– Лав ераз кез ев бари гишер, – говорит мне она, – хороших снов и спокойной ночи.

Понимаю, что она имеет в виду, и не спорю.

– Тебе тоже хороших снов, – говорю я, и поднимаюсь, чтобы уйти.

Она делает знак рукой, ещё ненадолго задерживая меня.

– И ещё. Лиза, я тебе говорила уже, но ты не поняла меня. Повторю: ты странно себя ведешь....

– У меня социофобия, – смущаясь, объясняю я. – Боязнь общения с незнакомыми людьми.

– Нет, я имею в виду, что ты странно себя ведешь вообще. Особенно после твоего пребывания в горах. Думаешь не о том, о чем следовало бы. Не надо, Лиза. Згуйш ехек!

Я замираю, скорее от тона её голоса, чем от смысла того, что она сказала.

– Айлевс айт масин ербек чарцнес, вортегиц гитем миевнуйн э чем аси. Айт гахтник э, ес гитем гахтник паеел, – кидает она мне вслед таинственную длинную фразу, и я останавливаюсь в ожидании перевода.

Но Ануш не говорит мне больше ничего. Она демонстративно, с видом «Я все сказала», поворачивается ко мне спиной и исчезает за легкой занавеской на веранде, откуда слышатся детские радостные голоса. Постояв несколько секунд, я ухожу. Но всю дорогу домой пытаюсь понять, что же она хотела донести до меня. Внезапно я вспоминаю, как Лия напомнила мне совсем недавно, что у Нефтиды, сестры Исиды, чуть измененный египетский миф о которых только что поведала мне Ануш, был сын Анубис. И изображали его египтяне обычно с головой шакала. Все опять в моей голове путается от невероятного количества нитей, которые я никак не могу связать в единое целое. Но я четко понимаю, что Ануш только что дала мне какой-то хвостик разгадки, касающийся того, что сжигает мою жизнь уже несколько лет. А именно, она произнесла это слово. Демоны. Именно на них изливается вся ярость Асии. Девы гнева.

Когда я подхожу к дому своих друзей, мир снова перевернулся на отведенное ему место.

На крыльце стояла Лия, и выражение у неё на лице было очень странное.

Глава четырнадцатая. Нашествие демонов

Влад, завязавший алкоголик, которому нельзя было употреблять и глотка спиртного, был пьян в стельку. Ругаясь как портовый грузчик, он определенно хотел любви и нежности.

Все ещё только начиналось.

Я не открою Америки, если скажу, что отношения мужчины и женщины, по крайней мере, со стороны слабой половины, материя довольно тонкая. Она может порваться в любом месте и в любой момент. Никогда не знаешь, что именно зацепит коготком эту невесомую ткань, и когда поползет по ней все расширяющаяся прореха. Обидное слово, раздражающий жест, прикосновение, от которого вдруг вздрагиваешь. Мелочи, которые тоннами ежедневно и буднично проходят мимо тебя незамеченными, вдруг концентрируются, выпячиваются, приобретают вес и объем. «О, Боже, он опять делает это так», – возникает тревожный звоночек в голове, и уже живешь в постоянном напряженном ожидании, что вот-вот опять повторится то, что мешает нормально жить и радоваться жизни. Наверное, долгие отношения предполагают, что вы справитесь с этим «кризисом мелочей», и приучитесь любить эти раздражающие особенности. Но до этого нужно дожить.

Любовь когда-то, как писал классик, выскочила на нас как сумасшедший с ножом из-за угла. Не могу сказать точно, в каком именно часу это случилось и даже определенной даты не назову, когда я посмотрела в серые глаза, и поняла, что этот взгляд будет теперь со мной, если не навсегда, то на всю оставшуюся жизнь точно. И меня, и его в тот небольшой город занесла судьба, вроде бы совсем случайно. Но стоит мне подумать, сколько нитей, обстоятельств и ситуаций нужно было свести в одну точку, чтобы мы в ней встретились, я начинаю понимать, что мастер судьбы, держащий в руках все эти запутанные веревочки, гениальный логик, не упускающий ни одной детали.

Сколько всего нужно было заплести и расплести, чтобы в одно и то же время Влад приехал в командировку по каким-то железобетонным делам на местный завод, а я отправилась собирать фольклор по окружающим селам. Улыбчивая, круглая тетушка из местной администрации, сама того не подозревая, сыграла роль одной из Мойр, богинь судьбы, поселив нас независимо друг от друга в общежитие сельхозтехникума, которое в это время года пустовало. В общежитии только что сделали неприхотливый ремонт, замазав краской растрескавшиеся подоконники и побелив испинатые будущими аграриями стены, во всем здании ещё свежо и остро пахло влажной известкой. Щерились железными остовами бесприютные кровати в комнате, только тощая нагота одна из них прикрывалась серым матрацем и видавшим виды одеялом. На ней спала я. Впрочем, мне была совсем неважна окружающая обстановка, я остановилась здесь на сутки, в ожидание поезда, и распечатка билета лежала уже плотно свернутой тугой трубочкой в моем кармане. Лето катилось к закату, это ощущалась в уже начинающем промерзать по ночам воздухе, и в расслабленной перед прыжком в осень атмосфере, и в выжженном долгим летним солнцем небе.

«Завтра домой», – лениво думала я, щурясь на это выстиранное небо с общежитского подоконника. И именно в этом расслабленном состоянии, когда ты думаешь, что здесь все закончилось, судьба и ловит тебя на живца. До самой главной в моей жизни встречи с горьким счастьем оставалось несколько секунд, а я и не подозревала об этом. В тот момент, когда была уже не здесь, оставив в прошлом этот месяц хождения из села в село с диктофоном и записной книжкой наперевес и выслушивания песен, рассказов и притч, в основном, повторяющих друг друга, раздался стук в дверь. Властный, как сама судьба. Но это я сейчас понимаю, а тогда ни один тревожный сигнал не прозвучал в моей счастливой неведением душе.

На пороге стоял Влад. Вернее, тогда я не знала, что это Влад. Не знала, как он спит, приминая в подушку щеку, как смотрит виновато и лукаво, понимая, что сделал какую-то глупость, как вертит в воздухе ладонью, когда не может подобрать правильного слова. Я не знала тогда о нем совершенно ничего, но как рыбка на крючке в ту же секунду затрепыхалась на его всепоглощающем сером взгляде. Мы заговорили сразу и вместе. Он хотел сахара к чаю, я пыталась объяснить, что завтра уезжаю, он сказал, что очень любит эту песню, которая вдруг ворвалась в раскрытое окно, я сказала, что не успела посмотреть этот город. Мы сидели все на том же подоконнике вдвоем, а у меня было ощущение, что я осталась сама с собой, только с более целой, и вдруг поняли, что ночь прошла, и рассвет уже смеется над нами утренней августовской сыростью.

И тогда только он спросил, как меня зовут. Почему-то это было совсем неважно. До того момента, пока он не повторил за мной как-то незнакомо «Лиза», и мое имя вдруг обрело смысл. И он, этот смысл, повис в густом, горьковатом воздухе, когда Влад крикнул на железнодорожном перроне «Лиза», и добавил ещё что-то. Я не разобрала, потому что поезд уже уносил меня вдаль, согласно купленному билету, и пристанционные халабуды развалюхами потянулись вдоль путей, затем все стремительнее замелькали в окошке, а вскоре и вовсе исчезли, уступив место лесному пейзажу. А я долго ещё жила ощущением тайны, пытаясь не вспомнить, нет, это было невозможно, а прочувствовать, что же он крикнул тогда, словно швырнул очень важную фразу в последний вагон уходящего поезда. Почему-то невозможно было спросить его об этом по телефону.

Конечно, я узнала несколько позже, когда он приехал вслед за мной в мой город. Была совершенно нереальная радость встречи, и горечь от, того, что все прошло так быстро, и ему нужно возвращаться к каким-то своим делам, ехать, лететь в заоблачные дали, где был незнакомый и чужой мне, но родной для него дом. А тогда мы лежали на надувном матраце, который кинули прямо на моей лоджии, в комнате было душно, а на лоджии свежо и прохладно, среди цветов казалось, что мы лежим где-то в райском саду.

– Что ты сказал тогда на вокзале? – спросила я, разглядывая упавшую на щеку тонкую, длинную ресницу.

– Когда? – Влад явно дразнил меня. Все выдавало в нем впечатанный в память день нашей встречи.

– Когда провожал, – не нужно было поддаваться на провокацию, – там, в городе....

И назвала маленький районный городок, в котором мы впервые встретились. Влад сразу стал серьезнее.

– Я сказал только, что приеду к тебе. И видишь, сдержал обещание.

Он перевернулся с живота на спину, и я уютно поднырнула головой на его плечо. Было немножко жаль, что тайна раскрылась, и оказалась понятной и доступной. И зачем я только так хотела узнать ответ на этот вопрос? Все-таки в жизни должны существовать непрочитанные письма и недосказанные фразы. Они придают очарование горечи происходящему с нами изо дня в день. Сожаления и вариативность: а что, если бы то ....

Он уехал тогда, и это было понятно с самого начала, что он уедет, потому что его появление уже само по себе было сумасшедшим поступком. Теперь нас разделяли тысячи километров, и, несмотря, что я горячо убеждала себя, это скоро пройдет, ночью просыпалась от того, что Влада не было рядом. «Нельзя за неделю привыкнуть к человеку настолько», – опять убеждала я себя, и рыдала в подушку, из которой уже выветрился запах его волос. Подушка пахла моим кондиционером для белья и слезами вчерашней ночи.

Влад звонил утром, днем, ночью. Он кричал в телефон: «Бросай все и приезжай скорее!», и мне почему-то не становилось легче от того, что он страдает, по всей видимости, не меньше меня. Наоборот, и его непереносимость разлуки сваливалась мне на плечи, и вместе с моей тоской они добивали меня совсем. Мое привычное одиночество с появлением Влада в моей жизни усилилось многократно, вернее, я только теперь поняла, что очень одинока, а раньше это меня нисколько не тяготило. Общение с разъехавшимися в разные города и страны родными и друзьями свелось к виртуальному, но оно давало ощущение того, что все они рядом. И только с появлением Влада я поняла, как важно чувствовать рядом запах другого человека.

А была потом свадьба, и чувство опустошенности отпустило, казалось, все, теперь никогда мне не будет одиноко, тоскливо и безнадежно, словно Влад одарил меня бессрочными крыльями, которые поднимали над суетой всякий раз, когда становилось грустно. И был вид из иллюминатора самолета, когда огромный город вынырнул из-под крыла, раскрылся из облачной дали, осветился всей своей безбрежностью чем-то неземным. Я летела к Владу, уже к мужу, и до приземления оставалось всего каких-то несколько минут. И он встречал, взволнованный и соскучившийся в аэропорту, чтобы теперь вместе и навсегда.

Все это проносилось в одно мгновение в моем подсознании, когда вдруг глаза Влада меняли цвет, и он начинал говорить не своим голосом и совершать несвойственные ему поступки. Два человека в моем сознании расходились все дальше и дальше друг от друга. Я начала скучать по своему Владу, и иногда даже мне хотелось убежать к нему от этого только внешне похожего на моего любимого, незнакомого мужчины, который мучил меня и с которым, по совершенно непонятному стечению обстоятельств я должна была жить бок о бок. Дыхание в дыхание. Вдох в выдох.

Запах его волос и прикосновения к коже, когда хочется влиться через неё, проникнуть глубже – в кровь, лимфу, раствориться, стать им, чувствовать так же и думать о том же, все это вместе с моим Владом уходило из меня с болью и застоявшемся гноем, замещаясь страхом и неприязнью.

Теперь, когда Влад потерял работу, он как-то сник и потерялся. Хотя, насколько я понимаю, это было для него не впервой, этот раз был особенно болезненным. Что там случилось, я в точности не поняла, но его бывший работодатель не отвечал на звонки, а бывшие коллеги говорили что-то растерянно, путано и спешили закончить разговор, произнеся дежурные фразы, типа «Со всеми случается, ты там держись, если что, то, конечно, сразу же». Потом они вовсе перестали отвечать. Длинными гудками ожидания наполнились эти дни, затем Влад перестал им звонить. Была там какая-то непонятная мне история, и очевидно, очень неприятная.

Теперь Влад сидел целыми днями перед большим монитором компьютера и играл в какую-то мелькающую на экране стрелялку. Он мог сидеть так сутками, не обращая внимания на мои обращения к нему, перестал принимать душ, и, кажется, он совсем не спал. По крайней мере, в спальню на ночь он не приходил. Последнее как раз меня вполне устраивало, но остальное категорически не нравилось и пугало. Я сначала пыталась что-то сделать, чтобы вывести его из этого состояния, выдумывала какие-то прогулки и развлечения, но потом, не встретив никакого движения навстречу, решила оставить его в покое. Может, так будет и лучше, пусть придет в себя.