Текст книги "Все демоны моего мужа (СИ)"

Автор книги: Евгения Райнеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Ануш сделала едва заметный знак рукой, и все стали возвращать пустые пиалы на место. Торжественная тишина была прервана, но чувство чего-то необычного, объединяющего всех этих людей и выделяющего каждого, как особую ценность мироздания, не прошло.

Под мягкий стук пиал, возвращаемых на место, в комнату входили оставшиеся в деревне на сезон большого снега мужчины. Их было всего пять человек, и каждый из них держал в руках не похожий на остальные музыкальный инструмент. Это были какие-то совсем необычные и очевидно очень старые инструменты, но я не большой теоретик музыки, поэтому могу и ошибаться. Единственное, что мне пришло в голову, это откуда-то известное мне название «дудук», когда я увидела в руках у одного из вошедших большую деревянную трубу. Оказавшаяся вдруг совсем рядом со мной Лия шепнула: «Это гариби, сейчас будет музыка». Впрочем, про музыку я догадалась и без неё.

– Что такое гариби? – так же тихо спросила я её.

– Музыканты. Они поют и играют только раз в год. В сезон большого снега. Слушай, это просто замечательно, – успела шепнуть мне Лия, и в тот же момент по комнате поплыли странные, одновременно зовущие за собой и печальные звуки. Они витиевато огибали все, что находилось на пути их звучания, одновременно проникая в сердце, заставляя его стучать в унисон со своими кудрявыми переливами и перекатами. В этой мягкой лавине, увлекающей за собой, бурлила горная река, то стремительно несущаяся по камням, то свергающаяся водопадом с отвесной скалы. Слышался щебет птиц, а сквозь причудливый калейдоскоп смыкающихся крон древних кряжистых деревьев проникало солнце. Я снова сидела на прогретом случайным осенним солнцем камне, и то ли в музыке самой, то ли перед моими глазами блеснуло что-то яркое, и в тот момент мне стало понятно, что это река сама принесла мне дары свои – кулон и ..... Шаэля? Музыка объясняла все, что происходило со мной, как только могла она. Не словами, а образами, которыми она щедро делилась, пытаясь открыть не то, что я вижу, а то, что таилось в сердце. Она словно вытягивала истинные чувства и желания из самой глубокой глубины, не заставляла, а намекала принять верное решение.

Это была очень древняя, очень странная и очень опасная музыка. Она откатывалась к прошлому, соединяя его с настоящим. И намекала на будущее, но лишь намекала.

Откуда-то пришло понимание, что эту же самую музыку слышали стены древнего храма, что она сопровождала древние, ныне почти забытые служения прошлым богам. А затем, изгнанная из порушенных капищ, стала уделом бездомных скитальцев, не находящих дома и покоя. И служила, может быть, единственным утешением гонимых адептов уничтожаемой веры.

Она была мудра, как много поживший и почти все видевший старик.

Что-то было там ещё, почувствовала я. Не могла уловить, все время срываясь в самый последний момент с ощущения, что вот-вот пойму это очень важное. Люди и вещи, которые находились в комнате, словно растворились в звуках, уплыли за ними, стали нереальными. Осталась только я, словно обнаженная совершенно. На мне не было ни одежды, ни кожи, ни сухожилий, ни костей. Обнаженная душа с непривычки обжигалась о музыку, и это было состояние одновременно болезненное и сладостное. «Да» – подумала я, отвечая на вопрос, который мне не был задан. Собственно, в этот момент вообще не знала, чему сказала «да».

Не в силах больше смотреть в глаза самой себе, проявленной через эту музыку, я отвернулась к темному окну, у которого каким-то образом оказалась. По ту сторону бытия, отделенной всего-навсего куском хрупкого стекла, на меня из темноты ночи смотрели глаза. И я знала, чьи глаза это были. Знала настолько, что через мгновение уже не чувствовала ни холодный морозный воздух, ни порывы колкого ветра, ни режущего света хрустальных звезд с бездонности небес. Меня вынесло и музыкой, и зовущей силой, которой невозможно было сопротивляться простыми человеческими мыслями, и той бездной, которая только что открылась во мне. Только что стою у окна, обхватив предплечья беспомощными руками в последней попытке защититься от потока, в который увлекает меня эта музыка и таинственный напиток, а через мгновение я уже почти обвисаю в ждущих руках в темноте заметаемой снегом беседке во дворе.

«Это все аштаракский глинтвейн», – спасительно думала я сквозь невыносимо томительное и приятное головокружение, чувствуя его мягкие прохладные губы сразу всюду – на щеках, в уголках рта, шее, теплой ключице. И сквозь эту истому очень приблизительно доносилась трезвая мысль: «Хватит пенять то на кулон, то на глинтвейн. Тебе просто этого хочется. Вот и все». Я зацепилась за это уничижительное «вот и все», и с трудом, но отстранилась. Уперлась руками в его грудь, мягко отталкивая, не подпуская к слишком интимной границе, за которой заканчивается один человек и начинается другой. Попыталась заглянуть в его душу, но взгляд Шаэля был рассеянным, блуждающим, кроме того, у меня самой все плыло перед глазами.

– Это все аштаракский глинтвейн, – повторила я свои мысли вслух. Как можно серьезнее.

– Не пей больше эту отраву. На самом деле, это все – наша тяга друг к другу, – строптивым эхом отозвался Шаэль.

– Мы не будем этого делать, – собрав всю волю в кулак, сказала я.

– Будем, – вторил он мне, но как-то неправильно. Затем он словно соскочил со словесной колеи, которую я с таким усилием проложила, и сказал:

– Обязательно будем. Жду тебя в доме невесты. Ты скоро придешь.

Шаэль опять перешел на отрывистый, какой-то недоразвитый стиль изложения своих мыслей. Я помотала головой, давая понять, что не приду. Никогда и ни за что.

– Сегодня. Ночью. Просто не будет выбора.

Шаэль внезапно растворился в окружающей беседку тьме, и сразу поднялась низовая вьюга, запорошившая и его следы, и вообще сам факт его недавнего существования здесь. Осталось ощущение, что все это мне привиделось. Или.... Намечталось?

На пороге показалась хрупкая фигурка Леи, она отважно шагнула в начинающее печально завывать пространство.

– Лиза! – закричала она против ветра, и он тут же отнес её зов обратно в дом. Но я услышала, и изо всех сил начала махать ей руками. Затем я направилась к ней.

– Что ты тут делаешь? – удивленно спросила Лия. – Холодно.

– Думаю, – неопределенно ответила я. – Ты чего выскочила? Что-то случилось?

– Просто спать хочу. Может, нам уже пора?

Я согласилась.

Мы ушли из гостеприимного дома, и, оставляя позади теплый свет его окон и ощущение уюта, которое надолго сохранилось в нас, отправились по заснеженной улице. Идти было недалеко, но трудно. Потому что разыгралась самая настоящая вьюга. Таинственные тени, очевидно, подкрепленные волнительным кружением головы от знаменитого Аштаракского глинтвейна, метались в низких порывах ветра. Он бил куда-то довольно подло под коленки, и наши, и так некрепкие ноги, подгибались от каждого натиска. Тем не менее, нам было весело.

– Лия, а ты не заметила ничего необычного? Не почувствовала? – я хотела убедиться, что мне не показалась ни торжественность момента, ни ощущение проникновения в какую-то, тщательно спрятанную от непосвященных тайну.

– Разве что мы все-таки напились аштаракского глинтвейна, и теперь – совершенно пьяные, – Лия захохотала, вспоминая явно удавшийся вечер, и тут же, не удержавшись на ногах, упала, увлекая меня за собой. Мы покатились, как две снежные бабы вниз по намороженной улице, идущей под уклон, прямо к нашему дому. У меня промелькнула мысль, что и я, и Лия прекрасно вписываемся в снежную композицию «Зимнее возвращение двух подгулявших ведьм домой из гостей». Я немедленно поделилась этой мыслью с Лией, и мы опять захохотали, от бессилия, который вызывал смех, мы никак не могли подняться. Было настолько безмятежно, что я взмолилась Богу, остаться в этом состоянии, как можно дольше, и чтобы этот вечер никогда не закончился.

Но он закончился, причем резко и страшно. Когда мы, гонимые метелью, практически скатились по намороженным ступеням к входу, первое, что я увидела – нарисованные птицы на двери казались крайне обеспокоенными. Я просто почувствовала напряжение от них, вторгшееся в мой расслабленный счастливый вечер. Поэтому, пропустив Лию вперед, задержалась на минуту на входе. И птицы тут же забили крылами, райские кущи, обрамлявшие рисунок, зашевелились, словно живые ветви и листья под порывом ветра. И я услышала:

– Беги, спасайся! Он совсем близко.....

Глава двадцатая. Ухожу в горы

Я собиралась нервно и стремительно. Лия, вжавшаяся в угол дивана, следила за мной взглядом, преисполненным страдания и жалости. Все очарование аштаракского глинтвейна выветрилось из нас моментально, и реальность смотрела прямо в наши лица, щеря в издевательской улыбке желтые зубы.

– Ну, с чего ты вообще решила, что твой психопат нашел, где ты прячешься? Ты же первый раз приехала к нам сюда, да и мы сами переехали совсем недавно.....

У меня не было времени и желания объяснять, что меня предупредили птицы. Кстати, я понимала ещё, что такое объяснение выглядит не очень убедительным. Но птицам я верила.

– Лия, ты должна пойти со мной, – в который раз повторяла я. – Ты не знаешь, на что он способен. Забирай Джаз и Армстронга, мы уйдем в горы.

– Нет, – в очередной раз твердо и терпеливо повторила подруга. – Я не могу оставить Старый Дом. Мы должны дождаться Алекса. Моего мужчину должен кто-то ждать в семейном гнезде. Это незыблемое правило. Иначе наш мир рухнет.

– Но как ты ....

– У меня есть Дом, – сказала Лия, и в тот же момент Старый Дом застонал скрипучими сквозняками, захлопал дверьми и завыл щелями в окнах. Он словно клялся, что не оставит Лию. И я в этот момент поверила, что Дом будет сражаться до конца.

– Я больше волнуюсь за тебя, – сказала Лия, успокаивающе поглаживая рукой стену над спинкой дивана. По стене метались всполохи-тени от вырывающегося из печной заслонки блика живого огня.

– Лиза, ты не можешь вечно убегать и прятаться.

Это я уже слышала за последний месяц уже не один раз. Соглашалась с этим утверждением, но с собой ничего не могла поделать. У меня не хватало смелости. Ещё немного времени, ещё немного, – так все время просила я судьбу, оттягивая встречу с неизбежным.

– Здесь люди вокруг. – Продолжала спокойно Лия. – Появление чужака, особенно в сезон большого снега, не останется незамеченным. А вот что ты будешь делать одна в горах? Пусть даже в устроенной охотничьей избушке. Как ты вообще туда дойдешь по снегу?

– Я буду не одна, – рассеянно сказала я и тут, опомнившись, прикусила язык.

– Да? – посмотрела на меня Лия. – Интересное заявление....

– Не смей превращать все в шутку, – я разозлилась, – понимаю, что подставила тебя под удар, и это мне невыносимо тяжело сознавать. И я не знаю, что делать, чтобы исправить ситуацию. Никогда не думала, что он найдет меня здесь.

– Успокойся, – сказала Лия. – Просто успокойся.

Я почему-то вспомнила бедного Олега, который научился убегать от демонов вместо того, чтобы с ними бороться. В конечном итоге он так и не смог убежать. Меня передернуло, потому что именно в этот момент пришло ясное и беспощадное осознание: пока я не встречусь со своим демоном лицом к лицу и не дам ему отпор, всю жизнь придется убегать и прятаться. А того, кто убегает, его собственные страхи, в конце концов, все-таки настигают. Тут я поняла это ясно и пронзительно.

Совместными усилиями мы упаковали меня в теплые вещи, старясь предусмотреть все случаи жизни, хотя это практически невозможно было сделать в такой спешке. Лия напоследок сунула мне в руки маленький серебряный крестик. Он был ещё теплый, видимо, она только что сняла крестик с себя. Я заплакала, отвернувшись, чтобы подруга не видела моих слез, и с усилием побрела прочь со двора сквозь метель, которая все ещё сбивала с ног. Вслед мне уперся жесткий взгляд желтых египетских глаз. Только Джаз больше не осуждала меня. Она понимала, что на этот раз я не убегаю, а словно птица, притворившись раненой, увожу от гнезда опасность. И Дом, готовый предоставить мне убежище, тоже понимал, что мной руководит уже не трусость. Он провожал меня с грустью и тревогой, но и с уважением тоже. Схватке, так или иначе, быть. Но пусть там, где не пострадают те, кого я люблю. Может, во мне все ещё бурлил аштаракский глинтвейн, может, просто пришло время.

Когда закончился пусть и тусклый, но все же такой обжитой свет деревенских фонарей, я включила фонарик, и обернулась на деревню. Может быть, в последний раз, – подумалось мне, но так как слезы всю дорогу и так катились по моим щекам, выплеснуть боль так и не удалось.

Деревня светилась в белом мареве метели уютным светом окошек и пахнущим свежими дровами домом из труб. Запах вьюга относила в сторону, но я настолько вжилась в этот мир, что чувствовала отдушку свежей щепы на уровне подсознания. Сейчас она казалась мне ароматнее и желаннее любых, пусть и самым дорогих духов. Вместе с ароматом щепы ветер мне в спину чьим-то тоненьким хныкающим голосом выводил на навязчивый мотив: «Ангел мой, иду за тобой....».

С трудом переставляя ноги, пытаясь беречь ту, что повредила совсем недавно, я спотыкалась по полю. Наконец-то в белой гудящей и остро бьющей по щекам пелене мелькнуло пятно света. Значит, метели не удалось сбить меня с пути, и где-то совсем рядом меня ждет Шаэль. Топит избу и жжет плачущую свечу. Стало немного легче, несмотря на то, что странной показалась промелькнувшая мысль: откуда он знал, что я уйду сегодня из Старого Дома? Ничто не предвещало такого поворота событий. А ведь он знал наверняка! Впрочем, мысль эта, только появившись, растаяла в радости от того, что скоро будет тепло и не одиноко.

В жизни иногда случаются моменты, когда понимаешь, что все, что собираешь долгими годами вокруг себя, тебе вовсе не нужно. А нужно только, чтобы ничего не болело, не мерзло, не выворачивало душу одиночеством. Ну, может, ещё к этому на двоих хлеба с вареньем. Мандариновым. Я люблю мандариновое варенье. Может, именно из-за его нелогичности. В смысле, с точки зрения логики не очень понятно, зачем в горькое добавлять сахар? Можно есть просто горькое или просто сладкое. Это же проще простого. Думаю, что такая вкусовая головоломка под силу только таким вкусовым любителям эклектики как я. И к чему я про мандариновое варенье? Наверное, мне ужасно хотелось горячего чая, в то время как, высоко задирая колени, чтобы не провалиться в какую-нибудь яму на присыпанном порошей поле, уже довольно оптимистично шагала в сторону своей негаданной судьбы. Этакий корявый журавль, несущий в себе первозданную мысль о мандариновом варенье.

На пороге, словно почувствовал заранее мой приход, замаячил Шаэль. Он стоял красивым и стройным силуэтом, обрисованный сиянием свечи, просачивающимся из комнаты, закутанный в теплый плед, который обычно висел на спинке кресла-качалки. Ещё один журавль. Только изящный, гордый и хорошо закутанный.

– Закрой дверь, избу выстудишь! – крикнула я ему издалека, и ветер унес мои слова в неизвестном направлении так быстро, что сама не успела услышать их. Но Шаэль каким-то седьмым чувством догадался о том, что я ему прокричала. Он рванул мне навстречу, в два прыжка преодолел расстояние, и тут же, накинув на меня плед, укутал всю, подхватил, произнес четко:

– Волновался.

А я даже не поняла, летели мы или скользили до дома. Вьюга несла нас, вдруг резко переменив направление, уже не била колючими крошками в лица, а подталкивала в спину, призывая все-таки поторопиться.

В Доме Невесты я, отогреваясь, сбивчиво и жалобно рассказывала Шаэлю все, что случилось со мной за последние три года, пытаясь сжать в пятнадцать минут все события, растянутые в несколько лет. Я не боялась, что Шаэль заподозрит меня в ненормальности. Он и сам был, мягко говоря, не совсем адекватным с точки зрения обычного обывателя, поэтому говорила все как есть, называя вещи своими именами. Например, я не маскировала поведение мужа под медицинский диагноз «психопатия» или «алкоголизм». Так я объясняла два часа назад ситуацию Лие, стараясь поберечь её нервную систему. В смысле, чтобы она ещё больше не забеспокоилась о моем душевном здоровье. Шаэлю я так и сказала «в моем муже живут демоны», и он просто согласно кивнул. Вдруг в его глазах я прочитала, что он на самом деле откуда-то знает мою ситуацию, кажется, даже до мельчайших подробностей. Меня это опять удивило, как и то, что он знал про мое неожиданное бегство накануне.

– Теперь мне нужно уйти туда, где он не сможет меня найти, – закончила я, вопросительно посмотрев на Шаэля. – Нас найти....

Шаэль опять согласно кивнул.

– Я подумала о твоем охотничьем домике в горах, – добавила, и быстро произнесла, – понимаю, что о нем никто не должен знать, но это же, как раз и хорошо. Никто не знает, значит, никто не сможет рассказать Генриху, где я.

– Конечно, – ответил Шаэль, и задумчиво сказал, будто в никуда. – Любопытно, что ты уже не зовешь его Владом. Генрих..... Надо же! Сама придумала?

– Вообще-то имена мне букинисты сказали. До этого я звала его просто «садист-извращенец». А Берту – «ревнивая истеричка». Алика....

– «Закомплексованный озабоченный подросток»? – почему-то засмеялся Шаэль.

– Да. А ты откуда знаешь?

– Догадался. Мое мышление не лишено логики.

Он опять начал говорить фразами, выдававшими в нем интеллигентного человека.

Тут же поднялся с пола, где он сидел у моих ног все время, пока слушал мой рассказ, и мягкими шагами подошел к стулу, где расположился объемный, плотно набитый чем-то рюкзак.

– Наверное, нам нужно уходить немедленно.....

– Да, но я очень волнуюсь за Лию.

– Не стоит. – Уверенно сказал Шаэль. – её не дадут в обиду.

– Ануш?

– И она тоже. Я предупредил. Соседи смотрят за её домом. Если он взял твой след, ему некогда размениваться на кого-то другого.

– Но я тебе говорила о странных убийствах моих знакомых.

– Лиза. – Шаэль посмотрел на меня внимательно и нежно. – Во-первых, это просто твои домыслы, а состояние твоей психики, извини уж, не позволяет делать такие серьезные выводы. А во-вторых, если демон, который тебя «надкусил», рядом, то он уже чует свою метку. Ему теперь не нужна дополнительная энергия. Он не убивает просто так. В поступках демона всегда есть смысл, даже если мы этот смысл не видим.

Он прервался, и дотронулся нежно рукой до моих спутанных волос.

– Я очень хочу поцеловать тебя. Но сейчас не время для этого.

– Ты смешной, – зачем-то сказала я, и мы стали собираться. Вернее, Шаэль стал проверять, все ли он взял из того, что нам может понадобиться хотя бы первое время в горах, а я сидела на кресле-качалке и боялась. Мне не хотелось выдвигаться из теплого уютного дома, я боялась идти в горы в метель, до дрожи в коленях и тошноты было страшно, что Генрих меня найдет. В общем, я была воплощенным символом страха в этот момент.

– Ты готова? – спросил Шаэль. Он стоял уже практически на выходе, в толстом сером свитере крупной вязки, поверх свитера его облегал теплый дубленый жилет мехом внутрь. За плечами у Шаэля высился все тот же громадный рюкзак. – Тогда пойдем.

– Конечно, не готова, – с предательски подламливающимися коленками я все-таки поднялась с уютной качалки, – но пойдем.

Вздохнув трижды, словно от этого мне станет легче, я подхватила свой небольшой дизайнерски расписанный бабочками и цветочками рюкзачок. Укуталась в шаль, которую мне предусмотрительно сунула Лия, завязала мохнатые шалевые концы где-то на лопатках, и, перекрестившись, тоже направилась к выходу.

Вьюжный ветер опять ударил в лицо. Заныла уже зажившая нога, причем, я уже давно забыла, что она когда-то была повреждена. В придачу ко всему снежный порывистый ветер тут же принес с гор чей-то печальный то ли крик, то вой. Словно какое-то существо, умирая, пыталось оставить хоть что-то, хоть обрывок голоса после себя. Говорить было сложно, но так как я резко остановилась, Шаэль догадался о моем страхе. Он ободряюще взял меня за руку, а другой рукой достал откуда-то (мне показалось, что из-за пазухи) небольшой охотничий рог.

– Не бойся, – сказал он, и я скорее догадалась по движению его губ, чем услышала фразу. Все-таки шаль, укутавшая мою голову, была достаточно плотной, и завывания ветра тоже не способствовали улучшению звукопроницаемости.

– Почему я не должна бояться? Потому что у тебя есть замысловатая дудка?

– Это мое главное наследство, – уже громче сказал Шаэль. И засмеялся. – Как ты думаешь, я пробираюсь по горам, оставаясь цел и невредим?

– С помощью этого почти музыкального инструмента? – я недоверчиво уставилась на рог.

– Представь себе, да. – Сказал Шаэль, и спрятал его обратно.

– И как? – вести светскую беседу в чистом поле под порывами снежного ветра было, мягко говоря, не очень комфортно, но вопрос безопасности в горах меня все-таки волновал.

– Это то, что собирает волков. И то, чего смертельно боятся шакалы. – Шаэль дал понять, что беседу можно заканчивать и нужно двигаться дальше.

Опять двигаться. Опять дальше. Дежа вю. Это чувство преследует меня с не менее поразительной настойчивостью, чем персонально приставленный ко мне демон. Господи, ну и мысли! Никто не приставлял ко мне демона. Он сам за меня зацепился, а я позволила. И даже была счастлива в начале. Винить некого, хотя и жаль, что некого. Зато теперь-то я знаю, что счастье имеет обыкновение заканчиваться утомительным бегом в ночи, сопровождаемой снежной вьюгой. И ещё приходится использовать людей, которые ни в чем не виноваты. Шаэля.... Да, я использую Шаэля. Симпатичного молодого парня, который шел себе мимо по своим делам и вляпался со мной в историю, которая ещё совершенно неизвестно, чем закончится. Я с благодарностью смотрела в спину идущего впереди меня ребенка гор, которого две заботливые женщины растили для какой-то великой миссии. Впрочем, насколько я поняла из недавнего разговора, миссия его заключалась в чем-то вроде жизненной цели быка-производителя. Так что, может, наша с ним встреча не такой уж плохой вариант для него. По крайней мере, в этом приключении нет безнадежности неизбежного. И все можно повернуть в ту сторону, которая будет наиболее привлекательной. Нужно только постараться. Именно в эту минуту я почему-то поверила своим невесть откуда взявшимся оптимистичным мыслям.

Шаэль споткнулся, словно почувствовал на себе мой взгляд. Он обернулся и махнул рукой:

– Вон наша подмога.

Уже занесенная снегом тропинка, которая прорезала плато, нырнула к начинающемуся крутому подъему. На самом краю тропинки уже ощутимо маячили две приземистые ушастые фигурки. Это были ослики. Два ослика. Очень симпатичных. Это я тут же разглядела, когда мы подошли к ним совсем близко. Они словно терпеливо ждали именно нас и были рады, что мы, наконец-то, пришли.

Я издала короткий писк удивления, который ветер тут же унес вдаль. Шаэль остановился очень довольный:

– Я же говорил тебе, что не ел осликов?

Он засмеялся.

– Это они самые? – я робко дотронулась рукой до морды ближайшего из них. Он скосил на меня круглый и хитрый глаз, из чего можно было смело делать вывод, что осел этот сам себе на уме.

– Ага, – кивнул Шаэль. – Они знают дорогу. И помогут нам.

– С какой стати эти вольнолюбивые животные, ушедшие от людей из деревни, будут нам подчиняться?

– Долг чести, – неожиданно серьезно сказал мой напарник. – Я спас их.

– Долг чести у ослов? – удивилась я, и зря сказала это вслух, потому что вдруг ослики заволновались, закрутили головами и стали как-то недовольно отфыркиваться. Шаэль успокаивающе потрепал и одного, и другого по шее.

– Не обижай их, ладно? Ты говоришь просто оскорбительные вещи, как для людей, так и для ослов. Долг чести есть у всех живых существ.

Пришлось извиняться, как бы глупо это не выглядело.

– Ты опять завяжешь мне глаза? – спросила я у Шаэля, когда мне показалось, что мои извинения уже приняты.

Он удивился.

– Зачем?

– А зачем ты это делал в прошлый раз?

– Играл в шпионов, – опять засмеялся он.

– Что-то не похоже, – буркнула я, немного обидевшись, что он не собирается открывать мне все свои секреты, несмотря на то, что сразу согласился помочь мне в непростой ситуации.

Впрочем, вскоре я забыла и о своих, и об осликовых обидах. Потому что ехать на осле оказалось ещё труднее, чем на тачке. Приходилось одновременно и балансировать всем телом, и крепко держаться за короткую, жестко торчащую гриву. Мы поднимались по скользкому, то подмерзающему, то подтаявшему склону очень осторожно уже несколько часов. Устали все, и даже Шаэль, который шел пешком. Всю дорогу мы молчали, берегли силы, которых как-то сразу практически не осталось. Я с ужасом вспомнила, что Шаэль говорил о чадящей печке, и предавалась безнадежному унынию от предчувствия, что полностью согреться мне наверняка сегодня не придется. В зимних сумерках невозможно было узнать места, которые ещё совсем недавно я исследовала вдоль и поперек. Не видно было ни камня, с которого я увидела злополучный кулон, ни переката, у которого я во время обвала повредила ногу. Все кругом тонуло в белом плотном мареве, словно в густом ледяном тумане, и это была совершенно чужая, незнакомая мне местность. Наверное, мы действительно шли другой дорогой, но даже этого я со всей вероятностью не взялась бы утверждать. Все тело начало противно ныть, и я уже готова была объявить остановочную забастовку, когда ослики резко остановились за Шаэлем, возглавляющим нашу процессию. Я вдруг поняла, что мы стоим на краю обрыва, где на крошечном плато прикрепилось родовое гнездо моего спутника. Позади нас сомкнулся густыми соснами лес, тут же скрыв тайный путь, по которому мы забирались на этот край света.

– Уф, – смогла сказать я, и это было все, что я смогла сказать.

– Фыр, – сказал ослик, который вез меня, а его товарищ предусмотрительно промолчал.

– Ох! – передразнил меня Шаэль, и, поддерживая, потому что ноги у меня совершенно уже не двигались, повел к такому знакомому крыльцу. Я оглянулась, хотела позаботиться об осликах, но на маленьком, темном пятачке уже никого не было. Словно они растворились в снежном колючем крошеве. Шаэль заметил мой взгляд:

– У нас с ними уговор. Никто никому не принадлежит.

– Они заслужили хотя бы морковки, – негодующе сказала я.

– Они её получили. Честное слово. – Заверил мой спутник.

Мы поднялись по ступеням, с которых ветер тут же сдувал сыпавшийся снег, и очутились в доме, где уже великолепным было то, что не нужно сгибаться под порывами ветра.

Я бухнулась, не раздеваясь, на табурет у стола, Шаэль, так же, не снимая верхней одежды, завозился у печки.

– Я усилил тягу, – сообщил он мне через плечо, так и не повернув головы. – Сейчас согреемся.

Это была чрезвычайно приятная новость. Надежда на то, что скоро будет тепло, придала ускорение моей жизненной энергии. Я вскочила и принялась рьяно помогать Шаэлю растапливать печь. Соприкасались наши руки, грязные с дороги и ободранные щепой, которую мы отдирали от раскудрявившихся поленьев. Тем не менее, казалось, что мы играем на инструменте стихий в четыре руки, извлекая из немого доселе пространства музыку огня. Вскоре уже вовсю трещали поленья, и все те же грязные руки мы прислонили к нагревающемуся боку печи. Когда тепло проникло внутрь, нестерпимо потянуло в сон.

Перед глазами, путая сон и явь, бликами огня замельтешили оранжевые птицы, забили жаркими крыльями, всполошились, широко и беззвучно разевая клювы. Вместо голоса или клекота из птиц вырывался треск и жар, они плыли в красном мареве, превращаясь в птиц огненных, с каждой секундой все удивительней смахивающих на саламандр. Хотя, секундочку, что-то поразилось во мне, где я могла видеть саламандр вообще, откуда я это знаю? Но сон уже совершенно уносил меня из мира, где знают приблизительно, в мир, где чувствуют наверняка, и маленькая огненная саламандра, выпрыгнув из печки, уставилась на меня круглым зрачком вытянутого к виску глаза. То ли сказочная ящерка, то ли нарисованная птица....

– Ты что тут делаешь? – Строго спросила я её. – Ну-ка немедленно возвращайся на свое место! Ты путаешь порядок вещей в моем мире, поэтому иди обратно.

Саламандра распрямила невесть откуда взявшиеся крылья и тоненько, но внятно прошипела:

– Олег....

– Он жив? – обрадовалась я, но саламандра тут же строго перебила.

– Велел передать, что совсем рядом....

На саламандру опустился ботинок Шаэля. Я вздрогнула и проснулась. Подняла на него глаза, мой спутник и защитник действительно уже стоял рядом со мной, а не сидел, прижав руки к печному боку напротив.

– Зачем ты наступил .... – все ещё сонно пробормотала я.

Он открыто улыбнулся:

– Чуть заслонку приоткрыл, щепка горящая вылетела. А ты совсем спишь уже. И разговариваешь во сне. Смешная. Пойдем на кровать.

– Пойдем. – Послушно согласилась я. – Вот только умоюсь...

И все перед моими глазами уже совершенно не шутя, поплыло. В сон я провалилась в эту же секунду окончательно и бесповоротно.