Текст книги "Реликт 0,999"

Автор книги: Евгения Лифантьева

Соавторы: Алена Дашук,Владимир Одинец
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Первый готов, – отозвался голос из динамика.

– Второй готов, – выкрикнул другой.

– Третий…

– Четвёртый…

Бердину казалось, что его отбросило на многие века назад, в те времена, когда ещё на Земле шли войны. Впервые пронзило осознание – в его мире война. И равняться с противником не приходится.

– Огонь, – отдал команду Щёткин.

Пол под ногами содрогнулся – вырвались из шахт термоядерные ракеты. По трансляционному полю понеслись четыре зелёных огонька.

– Неужели нагуаль можно взорвать? – спросил Бердин, с тревогой глядя в иллюминатор. – И корабль при этом не пострадает?

– Взорвать нельзя, – продолжил свой ликбез Аристарх. – Было б можно, давно расчистили бы, как минимум, Солнечную систему. Да и возможно ли взорвать принципы существования какой-то реальности? Боеголовки оснащены сверхпрочными зондами. Если удастся вклинить в нагуаль хотя бы один – уже победа. Пока не получалось. А корабль… Вы неверно представляете себе, что значит «предельно возможное расстояние», – Щёткин досадливо прищёлкнул языком. – Нагуаль окружён, так называемой, «шубой» – Абсолютно Мёртвым Пространством. Это пространство уже заражено и живёт по непредсказуемым для нас законам. Вот оно-то и сводит все наши попытки к нулю.

В этот момент иллюминатор озарился ослепительной белой вспышкой. По чёрной вселенской пустоте, расплываясь, потекли огненные волны. За первой полыхнула вторая. Третья. Сияющий прилив ещё мгновение дрожал в непроницаемом мраке космоса и вдруг стал скручиваться спиралью – точно его поглощала гигантская невидимая воронка.

– Снова «шубу» не прошли, – скрипнул зубами Рахматов.

– Первый – цель не достигнута.

– Второй – цель не достигнута, – отрапортовали динамики.

– Четвёртый – цель не достигнута.

Щёткин с Рахматовым переглянулись.

– А где третий? – поинтересовался доктор, озвучив общий вопрос.

– Третий! – гаркнул Аристарх так, что все находящиеся в отсеке вздрогнули.

– Третью не вижу, – взволнованно сообщил динамик. – Аристарх Леонович, не вижу третью!

– Прошёл? – едва слышно вымолвил Рушан и защёлкал кнопками на приборном щитке.

– Нет третьей, нигде нет, – бормотал динамик и вдруг радостно воскликнул. – Ребята, нет её! Прошла!

Рушан вскочил и бросился к Щёткину.

– Аристарх Леонович, господин президент… – Он взмахнул руками и заметался от Аристарха к транслятору и обратно. – Разрешите мне! Я физик, я лучше данные сниму! Ну, что мы сейчас Викешу… то есть, простите, Третьего отправим! Он же вояка, хрен знает… то есть…

– Рахматов сядьте! – осадил его Щёткин. – Не забывайтесь! Я сам военный. На случай прохождения зонда в нагуаль существуют чёткие инструкции! – Президент отвернулся от взлохмаченного Рахматова и отдал распоряжение. – Третий, выводите батискаф, закрепляйтесь. Мы на базу. Ждём от вас вестей.

– Есть!

– Почему же не остаться кораблю? – недоумённо поднял брови Бердин.

– Корабль не оснащён нужным оборудованием для принятия сигналов с зонда, – убитым голосом сообщил Рушан. – Это грузовое судно-ракетоносец. Батискаф – автономный аппарат, он не может развивать такую скорость, какую развивает корабль, поэтому доставляется на место им. Зато напичкан под завязку! – Рушан обиженно смотрел в иллюминатор. Казалось, его не приняли в захватывающую дух игру. От корабля отделился серебристый шар. Медленно поплыл в чернильном океане, посверкивая круглыми боками. Рахматов понурился. – Отходим.

К физику приблизился Щёткин, положил ему на плечо руку.

– Не теряй голову. Обработка данных с зонда может быть проведена только в лаборатории. Или тебе интересней сидеть на вышке и выкрикивать, что там видно? – Аристарх подмигнул.

– Да, как-то я… – Рушан выдавил из себя извиняющуюся улыбку.

– Смотрите! – Доктор указывал в иллюминатор, борода у него тряслась.

Рахматов со Щёткиным резко обернулись. Со стороны Мёртвого Пространства неслась невредимая, словно отбитая в смертельном пинг-понге, ракета.

– Чёрт возьми… – на выдохе прошептал Аристарх, но тут же собрался и коротко спросил:

– Направление?

– Корректируется по нашей траектории, – так же коротко ответил пилотирующий корабль астронавт.

– Скорости уйти хватит?

– Трудно сказать, скорость движения ракеты не соответствует заданным нами параметрам.

– Так рассчитайте! – рявкнул Аристарх.

Рушан метнулся к приборам. Астронавт забегал пальцами по панели программного управления.

– Вы её видите?! – завибрировал динамик голосом Викеши.

– Видим! Третий, отходите. Если рванёт, и вас достанет, – прошипел в передающее президент. – У батискафа только астероидная защита – зонтик от лавины!

– Скорость не определяется, – доложил Рахматов. – Точно глушилки на эту тварь поставили. Не берёт наша аппаратура.

– Да чего тут определять?! – взвыл доктор, тыча в иллюминатор. – Видно же, догоняет.

Точка на радаре неумолимо настигающая корабль внезапно мигнула и исчезла.

– Ушла? – оторопел Рахматов.

Щёткин бросился к иллюминатору и, мгновение спустя, отметил:

– Хрен! Локаторами не определяется. А так… в реали общаться желает. – Стоящий рядом с президентом Бердин примёрз взглядом к растущей с ошеломляющей скоростью «звезде». – Курс?!

– Манёвры проведены. Корректируется по нашей траектории, – повторил астронавт.

– Самоликвидация ракеты?

– Не срабатывает.

Надвигающаяся «звезда» в иллюминаторе выросла и превратилась в рассекающую галактический простор «акулу».

– Уходите! С траектории уходите! – бесновался динамик.

Викеше Щёткин не ответил. Обернулся к застывшему у пульта управления астронавту.

– Передайте на базу, в ходе экспериментов термоядерные боеголовки не использовать. Нагуаль обладает способностью перепрограммировать исходные данные в случае прохождения ракетой зоны Мёртвых Пространств. – Сквозь металл в голосе Аристарха вдруг пробилась горечь. – И надо было нам эту чёртову «шубу» проковырять! И ни одной противоракетки! Хотя… – президент снова подошёл к иллюминатору. На остроносой морде «акулы» уже можно было рассмотреть бокс с надёжно спрятанным в нём зондом. – …слишком близко. Простите нас, доктор.

Бердин только махнул рукой.

– А ведь это разум, – проговорил Рахматов едва слышно. – И вполне понятный нам. ФАГ защищается.

– Зона Мёртвого Пространства ракетой пройдена. Вернулась, голуба. Наша она теперь! Теперь послушается, – прорезал тишину голос Викеши. – Выхожу на связь с зондом.

– Третий! – Щёткин побледнел. – Активизированный зонд пилотирует ракету-носитель и отделяется только при термоядерной реакции!

– И я про то, – откликнулся динамик. – Куда он, туда и она! Ракета – дура, зонд – молодец! Включаю позывные.

– Третий! Викентий!

– Ничего, Аристарх Леонович, у вас там Несущий, интраморфы… До встречи! Надеюсь, до нескорой!

Связь прервалась.

Серебристый шар изо всех сил рвался вверх, уводя за собой смертоносного преследователя. Острый нос ракеты задрался и вслед за батискафом отклонился вправо. Расстояние между ними сокращалось. Скоро оба объекта превратились в крошечные искры. Через мгновение беззвучный взрыв озарил притиснутые к иллюминатору лица. В холодном космическом вакууме расцвёл ослепительный страшный цветок.

Щёткин ударил кулаком в стену.

Рахматов и Бердин вскрикнули.

Воздух в секторе зазвенел и стал покрываться ледяной коркой тишины.

5. Четырнадцать страниц

После той трагической «прогулки» что-то в душе доктора надломилось. Каждое утро Леонид Сергеевич безропотно отправлялся в лаборатории. На шестом десятке он чувствовал себя «хвостатым» по всем предметам студентом. Нагромождение неведомых приборов, китайская грамота цифр и терминов заставляла втягивать голову в плечи. Вопросы его оставались наивными, а рассуждения сначала веселили аномалийщиков, потом начали злить. Даже выглядел теперь седовласый Илья Муромец нелепо – сгорбился, походка стала неуклюжей и суетливой, в глазах застыла неуверенность. Уже несколько раз Рахматов замечал, что от Бердина пахнет перегаром. Рушан всерьёз задумался, уж не своеобразный ли юмор продемонстрировал жестокосердый Универсум, указав этого далёкого от Большой Игры эскулапа. Нарастало изматывающее чувство вины и нехорошей унижающей жалости. Именно эта жалость гнала вечерами Рахматова в роскошные апартаменты, выделенные доктору. Тот встречал без энтузиазма. Визиты, скорее, терпел и не мог скрыть стыдливой радости, когда незваный гость уходил.

Как-то раз Рушан застал Леонида Сергеевича безобразно пьяным. Доктор сидел у лёгкого, с изогнутыми ножками столика и рассеянно блуждал взглядом по зависшим над голографом моделям. Перед ним стояла почти опустошённая бутылка. Отчего-то контраст между неповоротливым Муромцем и изящным столиком заставил сердце сжаться. Они были такими разными, что, казалось, их выдернули из чуждых друг другу миров. Бердин знаком пригласил садиться. Ни слова не говоря, поискал что-то глазами и, не найдя, плеснул из бутылки в тонкую фарфоровую чашку.

– Водка? – осведомился Рахматов, понюхав прозрачную жидкость. Вопрос он задал, чтобы разрушить неловкое молчание – ответ и так был начертан на бутылке большими золотыми буквами.

Бердин кивнул.

– Во всём надо находить свои плюсы, – сказал он угрюмо. – Всю жизнь руки берёг, чтоб тремора не выдали. Теперь зачем они мне?

– Полагаете, если человек не хирург, трясущиеся руки для него в самый раз? – спросил Рушан, отставляя угощение.

Протестовать Бердин не стал. Тяжело поднялся и достал из шкафа стопку бумажных листов. Они оказались чистыми, но сплошь зияли многочисленными проколами.

– Вот, – в пальцах доктора блеснула большая игла. – Сколько колоть?

– Что? – Рушан непонимающе уставился на Бердина.

– Сколько страниц проколоть этой иглой? – старательно выговорил тот.

– Четырнадцать, – назвал первое пришедшее на ум число Рахматов. Спорить с пьяными он не любил.

Бердин аккуратно воткнул остриё в пачку и, подумав, едва приметным движением ввёл иглу чуть глубже.

– Считайте. – Леонид Сергеевич отвернулся, словно результат его нисколько не интересовал.

Рахматов снял нанизанные на иглу страницы и перебрал по одной.

– Четырнадцать, – выдохнул он поражённо.

– Так-то вот… – Доктор с ненавистью глянул на свои руки. – Не уходит. Помнят… А другого ничего не могут.

– Зря вы себя мучаете, Леонид Сергеевич, – пробормотал Рахматов и взял наполненную наполовину чашку. Выпил. Бердин тоже хлебнул из своей рюмки. На гостя не смотрел. Снова повисла саднящая тишина. Рушан исподлобья наблюдал за бывшим Ильёй Муромцем и старался отогнать внезапно ударившую мысль. Точнее не мысль, а Знание – благословение и проклятие своей интраморфной природы. – О чём вы сейчас думаете, доктор?

Бердин поднял голову. С помятого лица внезапно сверкнули совершенно трезвые глаза.

– Действительно хотите знать?

– Да.

– Я думал о Руслане.

– Скучаете? – Опять вопрос был глупым, но другого не нашлось.

Бердин потёр ладонью лоб.

– Всё понимаю. Я видел, что такое законы иной реальности. Видел, каковы ставки в игре ФАГа. Но, когда прихожу в лаборатории, смотрю на реконструкции Земли с проросшими нагуалями… Только не сердитесь, дорогой Рушан! Я сейчас пьян, мне можно. Вспоминаю другое. Не могу думать о всех этих универсумах, доменах, архитекторах… о ком там ещё? Думаю о ней. И о других тоже. Поймите правильно, я просто не умею мыслить иначе! Мой мозг, как и мои руки – он так настроен. Я люблю музыку, но не в силах написать самой незамысловатой мелодии! Уважаю ваш труд, но не способен стать частью этой огромной работы, впитать её в себя, постичь и раствориться в ней. Я как чужеродная ткань, отторгаюсь, отмираю!

– Леонид Сергеевич, – Рахматов наклонился над столом и сжал безвольно лежащую кисть доктора – прошло слишком мало времени. Вы десятилетиями оперировали и лечили, вряд ли перестроитесь так скоро. Это нормально. Задумайтесь, разве только болезни уносят жизни ваших Петровых и Сидоровых?

Бердин выдернул руку и вдруг заговорил поспешно, жарко, точно боясь, что сейчас его остановят.

– Понимаете, дело в чём, опухоли делятся на доброкачественные и злокачественные. Но прогноз зависит не только от степени злокачественности. Вы слышали когда-нибудь про капсулированные образования? Я сейчас объясню… – Говорил он долго. Расхаживал по комнате, бурно жестикулируя, потом бросался что-то чертить на истыканных иглой страницах. Рахматов не слушал, смотрел со всё возрастающим сочувствием. Наконец, Леонид, отдуваясь, упал в кресло. – Но нет Авдотьева, – прохрипел он – улетел. Просто взял и всё бросил. На полпути. Я просил его, умолял! Вот хожу сейчас по вашим лабораториям… а ведь вы сумели бы. Не могу не думать про эти чёртовы капсулы! Если бы… Впрочем… – Доктор сник столь же внезапно. – Зачем я всё это вам говорю? Простите.

Бердин снова замолчал, уставившись в одну точку.

Разговор со Щёткиным был тяжёлым. Аристарх смотрел на Рахматова чёрными амбразурами глаз – вот-вот выстрелит.

– Не ошибаюсь, – твёрдо сказал Рушан. – Бердин себя убьёт, у него уже запущен механизм самоуничтожения. Не стану утверждать, что он наложит на себя руки, но и этого не исключаю. Я интраморф, не могу объяснить, просто знаю. Я чувствую людей, живущих не свою жизнь. Они, как те Конструкторы, не справившиеся с поставленной свыше задачей – самоликвидируются. Потому что становятся не нужны, понимаете? Ничего нет мучительней, поверьте. Когда я говорил с Бердиным, кончиками нервов ощущал, что это такое – пустота, никчёмность, слом всего мира… – Снова Рахматову не хватало слов, как не хватало их для объяснения собственной ничтожности и всемогущества в Великом Ничто. – С этим никто не способен справиться.

– Вероятно, Леониду Сергеевичу необходимо отдохнуть, развеяться. Всё-таки в его возрасте начинать всё заново довольно сложно. – Известие Рахматова для президента ВКБГА было, как гром среди ясного неба.

Рушан отрицательно затряс головой.

– Нет, здесь другое. Это нельзя изменить! Не могу сказать, когда и что пошло не так. Возможно, когда он избрал медицину, а не… наш профиль. Может быть, не так сложились гены, не те книги читал, свернул не туда… Я не зна-ю! Он указан, но он не тот. Выбор у нас небольшой – или мы его отпускаем, или очень скоро его не станет.

– Капризы институтки! – скулы Щёткина обрели углы. – Вы понимаете, о чём просите?! Отпустить Несущего! Шанс!

– И всё же я думаю, лучше отпустить Несущего, чем убить, – мрачно заметил Рахматов. – Да, Бердин – Несущий, но где-то закралась ошибка. Мы ничего не можем с этим поделать. Можем только принять.

Аристарх долго что-то чертил в блокноте. Потом спросил:

– Значит, всё зря?

– Мы требуем от него невозможного, – ответил Рушан. – Для него человечество это Иванов, Петров, Сидоров. Иначе он не умеет.

– Кто такие? – оживился Щёткин, но тут же понял, о чём речь, и отодвинул блокнот. – Чёрт с ним, пусть летит.

6. Руслана. Кое-что из личного доктора Бердина

– Рад, рад, вашему возвращению! Мы уж тут чего только не передумали! Неужто доктор наш набедокурил, что им службы заинтересовались! – Профессор Гровс, маленький юркий старичок, захихикал, потирая чистые ручки. – А вы вон оно что, барина праздновали! Но это замечательно! Прекрасно! Давненько уже пора было поразмяться. Как там, в отпусках? Я уж забыл слово-то такое!

– Ошибки бывают у всех, – прогудел в бороду Бердин. – Даже у наших доблестных служак, будь они… здоровы! А отпуск прекрасно. Крит – это сказка!

– Крит? – Старичок смерил Леонида недоверчивым взглядом. – Разве пучок нагуалей не уничтожил его неделю назад?

– Подумайте… как жаль… – пробормотал Леонид и отвернулся, разглядывая на голографе результаты последних исследований своей пациентки. – Держится, – сказал он после недолгого молчания.

– Да… – Гровс подошёл к Бердину и тут же забыл о своих подозрениях относительно сомнительного вояжа коллеги. – В брюшине и забрюшинном пространстве множественные образования. Контуры ровные четкие. Структура неоднородная, дольчатая. В некоторых жидкостное включение. Типичная липосаркома. Совершенно другая этимология.

– Саркоидоз?

– Получается так.

– Может, всё же метастазы? Или… Гистологию бы.

Гровс сочувственно посмотрел на Бердина. Старик его понимал. Когда-то надежда на чудо хватала за горло и его. Заглушала голос разума, толкала на безрассудство, не давала уснуть. Когда-то очень давно. Лет тридцать назад.

– Метастазы в лёгких, конечно, имеются. Плюс метастатический плеврит и сердечно-лёгочная недостаточность, – прибавил старик. – Полости такие – по три литра откачивали. Оставить катетер не могли, образования мешают. Но это-то… сами видите. Поверьте, коллега, делал в ваше отсутствие, что мог, но… Бедная девочка.

– Вот эта, забрюшинная, в капсуле, можно бы взяться. Потом полихимию, а?

Гровс искоса глянул на Бердина.

– Взяться можно. Но стоит ли мучить? Основной-то очаг по вашей части.

– Ангиосаркома хиазмальноселлярной области, – повторил Леонид задумчиво, словно пробуя обжигающие слоги на вкус. – Руслана, Руслана…

– На обезболке держим, – буркнул старичок. – Тяжело. Я её в бокс перевёл, пока вас не было. Пусть уж…

В глазах Леонида неожиданно полыхнули злые огоньки.

– На симптоматику всегда успеем! У других опухоль за пределы черепной коробки выбраться не успевает, а тут… – он щёлкнул пальцами в сторону голограмм. – Извольте видеть, липосаркомы в брюшине! Те что в капсулах, вылущим, те что…

– А хиазмальноселлярная? Мы не боги, дорогой Леонид Сергеевич. К величайшему моему сожалению.

В крохотной палате было тихо. Шторы опущены. Бердин невольно затаил дыхание, точно боялся спугнуть зыбкий покой.

– Доктор? – Руслана не спала. – Приехали.

– Куда я без вас! – Леонид тряхнул головой, отгоняя царящий в комнате вязкий сплин. Протопал к стоящему у кровати стулу. – Отдыхаете, это хорошо.

– Последнюю «химию» закончили, – поделилась Руслана. – Уколы только остались. Выкарабкиваюсь, значит. Но без вас плохо, – она улыбнулась. – Воспаление лёгких подхватила, живот разболелся. Сейчас вы приехали, быстро на ноги поставите. Правда? – Она пытливо заглянула в лицо Леонида Сергеевича.

Бердин не ответил. Открыл папку, осведомился:

– Тошнит?

– Сильно… и слабость. Даже когда лежу. Спать всё время хочется. Говорят, из-за пневмонии. Или что-то не так?

– Всё так, – Завотделения листал историю болезни, которую мог бы декламировать наизусть. – Тошнить может от Амофорала, который вам колют. Зато не болит, верно?

– Да… почти. – Руслана умолкла. Она ждала.

Бердин это понимал, но всё ещё не мог определиться, что следует говорить. Волна безумной надежды, накрывшая его в ординаторской, уже схлынула. Но вымолвить, что твердил холодный рассудок, он не мог.

– Что ж… – Леонид пожевал губу. – Организм борется. Назначу ещё укольчики, тошноту снимем. Да и температурку собьём.

– Да? Я так и думала, что «химия» поможет. Я свою болячку, знаете, как представляла? Таким… чудищем. А «химия» – яд. Когда его ядом травили, ох оно и бесилось! Давало мне прикурить! – Женщина слабо рассмеялась. – А теперь почти не болит. Сдохло чудище.

– Очень наглядно, – ухмыльнулся Бердин и почувствовал, что горячая волна накатывает снова, топя безапелляционный рассудок. Доктор посмотрел на проглядывающее сквозь чуть раздвинутые шторы небо. Оно было серым и влажным с розовеющей у горизонта полоской. «Завтра будет солнечный день» – подумал доктор. Невыносимо захотелось, чтобы лежащая на узкой кровати женщина тоже увидела этот день. Захотелось до зубовного скрежета. До крика. Прежде чем он успел остановить себя, с губ сорвалось:

– Будем опылять ваше чудо-юдо дальше.

Уголки рта Русланы поползли вниз.

– Но химиотерапевт обещал, что это последний курс.

– Продезинфицируем логово, – подмигнул Бердин. – А ну как у него там кладка? Так чтобы ни одна комиссия не придралась. Или вам не нужно лететь?

– Да, да! – поспешно отозвалась пациентка. – Вы меня не слушайте, Леонид Сергеевич. Простите, что ною… Устала очень. Я всё выдержу. – Она смущённо глянула на доктора. – Мне лететь очень-очень надо! Знаете, когда я провожала их, сын плакал, говорил – мама не любит его, потому что остаётся… Мне нельзя не лететь.

– Понимаю.

– Ну, как там? – Руслана, не отрывая глаз, смотрела на руки Бердина, перебиравшие снимки. – Даже капельку не лучше?

– Будет лучше. Поищем новые пути. Прооперируемся. Лёгкие почистим… жировичок из-за брюшины уберём. Над новой схемой «химии» подумаем. Каждый организм индивидуален. Вероятно, другой препарат пойдёт легче.

– Понятно. – Женщина отвернулась. За годы работы Бердин так и не привык к этому, первая реакция при плохих новостях – обида на того, кто весть принёс. Через секунду, конечно, всё изменится. Руслана возьмёт себя в руки. Соберётся. Усилием воли и разума перебросит злость на болезнь. Или заплачет. Но первое мгновение всегда самое трудное.

– Сколько вашему сыну? – спросил Леонид Сергеевич, чтобы разбить растущую между ними стену.

– Шесть. Какое это имеет значение?

– У нас масса времени.

– Для чего? – Она обернулась.

– До свадьбы сына, где вам надо будет перекинуться парой тёплых слов с его будущей тёщей.

Ход был шит белыми нитками, но Руслана хмыкнула. Ледяная стена начала подтаивать.

– Можно посмотреть мои снимки? – спросила она вдруг.

– Зачем? – насторожился Бердин. – Неспециалисту в них трудно разобраться.

– Мне будет легче представлять чудище… – Пальцы действующей левой руки скомкали на груди покрывало.

– Хорошо, – Леонид Сергеевич вынул из папки увесистую пачку. – Здесь все. До операции. После неё. После лучей и химий.

Пока Руслана перебирала снимки, Бердин внимательно изучал лежащее на прикроватном столике яблоко. Похоже на Марс. Большое, ослепительно жёлтое с коричневатой вмятиной на тугом боку. Дорогой подарок с одной из планет-«челноков». Интересно, кто угостил? Кто-то из небедных пациентов. На Земле такие яблоки больше не растут. Остались дички. Мелкие, кислые. Не требующие ухода. Какое-то яблоко преодолело миллионы километров, человек же… А человеку обязательно нужно превозмочь эти километры, чтобы сказать сыну, как любит его. Хотя бы на прощание.

– Это что?

Бердин вздрогнул.

– Где?

Руслана протянула ему яркую глянцевую картинку.

– Ах, это! – Леонид Сергеевич почесал бороду. – Случайно попало. Это Земля.

– Интересно. – Руслана положила снимок на согнутую в колене ногу. – А красненькое? Похоже на контраст в МРТэшных снимках.

– Нагуали. Только… не красные они. Подкрасили для красоты.

Женщина долго рассматривала рисунок. Потом едва слышно протянула:

– Бе-е-едная…

Доктор Бердин уже несколько часов сидел за столом. Снова не спалось. Принесённый вечером Дарьей кофе давно остыл. Истории болезней, выстроенные в голографическом поле аккуратным столбиком, ждали своей очереди. Леонид Сергеевич смотрел на папки. Пока они вытягиваются ровненьким списком файлов, кажутся такими безобидными. Но открой каждую из них, прочти фамилию и начнётся: чьё-то лицо, отчаяние в глазах, шёпот, слёзы, сжатые зубы, лица родных или, что ещё хуже, только расставленные на тумбочках фото… Миллионам можно сопереживать, но рыдаешь всегда над одним – это Леонид Сергеевич хорошо знал.

В тот день Арина дулась. Она не могла простить, что муж так и не оформил себе карту на выезд.

– Осталось немного, – уговаривал он, виновато чмокая жену в висок. – Эвакуация клиники – дело почти решённое. Прилечу месяцев через восемь… Может быть, через годик.

Тринадцатилетняя Василиса дулась тоже. Но по другой причине. Она хотела остаться с отцом. Леонид подозревал, что на то у неё имелись более веские причины, чем дочерняя любовь (дружок Костик, например, чья семья не смогла попасть в первую волну эвакуации).

Бердин старался сгладить острые углы и месяцы перед отлётом баловал своих упрямиц, как мог. Кажется, они даже начали этим пользоваться.

Он улыбнулся.

Космодром оказался громадным мегаполисом с развитой инфраструктурой. Несчётное множество транспортных узлов, вокзалов и пространственно-временных диафрагматорий, откуда текли и текли людские потоки. Сегодня стартует третья партия кораблей. Заселялись первые две рукотворные планеты. Да, тогда их было всего две.

Служащие космодрома пытались поддерживать хотя бы видимость порядка, систематизировать движение живых стремнин. Но провожающие упорно не покидали зоны для отъезжающих, отъезжающие не желали сидеть в отведённых им отсеках и смешивались с толпами провожающих. Люди сновали туда-сюда, искали родных и знакомых из других групп, пытались меняться посадочными талонами, а то и пропихнуть кого-то по своей карте в накопитель. Всё куда-то неслось, кричало, путалось – неразбериха и Содом с Гоморрой!

Прозрачные стены открывали невиданную картину – неоглядное пространство, уставленное сверкающими монстрами, каждый с его клинику величиной. Сколько их! Неужели эти исполинские машины пару часов спустя взмоют ввысь, пробьют слои атмосферы, выйдут в подпространство…

В свои годы Бердин ни разу не выбирался за пределы родной планеты. Особой надобности в том не видел. Да и времени не хватало. С презрительной усмешкой слушал восторженные рассказы знакомых о межзвёздных путешествиях, планетах, лишённых привычных условий, о кислородных тоннелях, проложенных по туристическим тропам. Такая романтика его не влекла. И вот он стоит среди мечущихся людей, глазеет на горы металла за стеной, а в мозгу какие-то нелепые мысли: не разыграется ли мигрень у Аринки, не забыла ли в спешке сунуть в ручную кладь Василиса тёплый свитер.

С невероятным трудом Бердин сумел отыскать сектор, где производилась посадка пассажиров четыреста восьмой группы, указанной в эвакуационных картах жены и дочери. Аринка ворчала. Василиса болтала с обретённым минуту назад приятелем. Такое вот прощание. Набегу. Обнялись наскоро. Он топтался рядом, повторял, что скоро присоединится к ним. Потом они скрылись за дверями накопителя. Он крикнул дежурное «люблю»… Или даже не так? Да, что-то про тугую повязку при мигренях и свитер. Потом долго наблюдал, как медленно и неслышно отрывались от земли корабли. Сотни кораблей. Титанический мегаполис пустел на глазах, оставляя за собой бетонное поле, ровное и бесцветное.

Через несколько дней Землю била агония. Просто в одно мгновение небо раскололось, заходило ходуном. Где-то лопалась земная кора, выплёскивая на поверхность реки раскалённой лавы. Где-то вышли из берегов моря и океаны. Сколько тогда погибло? Миллионов десять? Около того.

Бердину повезло. Когда всё улеглось, он выбрался из уцелевшего убежища вместе с парой сотен других счастливчиков. Убедился – не всё так уж плохо. Выстояли даже некоторые здания. Другие смяло во время апокалипсического землетрясения. Спрессовало смежившимися мехами вместе с людьми. Тысячи были погребены под руинами. И всё же многих эта участь миновала. Город не обезлюдел.

Только потом Бердин узнал причину всепланетной катастрофы. Отснятые со спутников материалы обошли все каналы Всемирной Вещательной Сети. Снова и снова перед глазами кружило яблоко Марса, плывущее в бесконечной космической пустыне. Оно приближалось, льнуло к монитору золотистым боком, и тогда на его фоне можно было рассмотреть едва заметную комариную стайку – колонну кораблей. Потом золото Марса опять отдалялось, превращаясь в наливной, спелый плод. И вот теперь было видно, что движется этот плод навстречу блистающей, словно полярное сияние, паутине нагуалей. Когда они успели пробить плоть пространства, не известно. Никакая земная логика и расчёты не могли предугадать, где вынырнут в следующий раз смертоносные сосуды иной реальности.

Смотря эти ролики, Бердин удивлялся, как беззащитно выглядит тончайшая паутинка. Надеялся вопреки здравому смыслу – вот сейчас упругое «яблоко» разорвёт сеть, даже не заметив её на своём пути. Но происходило всегда иначе. Соприкоснувшись с туманной преградой, твердь начинала дробиться, словно трепетные нити оказывались лезвиями острейших бритв. За считанные часы Марс перестал существовать. На его месте образовалась бездна, поглотившая не только куски несчастной планеты, но и всё, что находилось вокруг неё. В том числе, маленькие спутники Марса Фобос и Деймос, а также лёгкую стайку кораблей, поблёскивающую рядом. Бездонная воронка, оставшаяся от былого «яблока», ширилась, всасывая в себя пространство и время. Похоже на сток в ванне – смешное и горькое сравнение, приходящее на ум Бердину.

Голоса за кадром твердили что-то о гравитации, чёрных дырах и о том, что, в случае, если космические нагуали вырастут на пути Земли, её ожидает то же. Но ему было всё равно. Он вспоминал суету на космодроме в день отлёта. Около шести миллионов эмигрантов. Их было жаль. Но именно тогда он столкнулся с этой циничной, но такой человеческой истиной – миллионам можно сочувствовать, рыдать только над одним. Или двумя…

Земля превратилась в пульсирующий клубок оголённых нервов. За эмиграционные карты убивали, выкладывали целые состояния, шли на любые унижения и подлости. Добиться переноса онкоцентра на непоражённые нагуалями «челноки» Бердину не удалось. В мгновение ока взметнулась ввысь иерархическая лестница, сложенная по признаку близости к заветному куску пластика. Кто там стоял на верхней ступени, Бердин не знал и знать не хотел. Знал только, что его пациентам остаётся лишь издали поглядывать на ту лестницу. Видел, как рвались связи – кто-то улетал, чтобы никогда уже не увидеть тех, кто остался в стенах Центра. Оставшиеся выставляли на тумбочки фотографии. С этого момента в их глазах поселялось одиночество. А где-то очень далеко по каждому из них кто-то рыдал.

Рыдал как он сам над двумя из шести миллионов.

Леонид потёр ладонями лицо. Небо за окном начинало светлеть, а доктор так и не решился открыть ни одну из папок. Сегодня четыре операции, а он ни минуты не спал. Непрофессионально и преступно! На что ушло драгоценное время! Один, миллионы… Откуда взялись эти мысли? «Бе-е-едная» – пронёсся в мозгу голос Русланы. Как над матерью простонала. Точно та в глаза ей смотрела. Одна из нескончаемого множества планет.

– Земля, – произнёс доктор. – Зем-ля.

Слово было округлое и сладковатое, как имя Руслана. Бердин нажал кнопку на кофейнике. Чёрная густая жидкость колыхнулась, задышала. Леонид Сергеевич тут же о ней забыл, углубившись в поисковик. Только бы однажды, с досады, он не удалил тот архив.

Часа через три Бердин набрал номер Рахматова. Тот снова вершил на земной базе какие-то свои неясные для доктора дела. Воспалённые склеры выдали – Рушан тоже провёл ночь без сна.

– Мне нужно встретиться с вами. Когда лучше подъехать?

Рахматов точно ждал этого вопроса.

– Подъезжайте сейчас.