Текст книги "Ленин. Эмиграция и Россия"

Автор книги: Евгений Зазерский

Соавторы: Анатолий Любарский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Е.Я. Зазерский, А.В. Любарский
ЛЕНИН. ЭМИГРАЦИЯ И РОССИЯ

Часть первая

У истоков

Водным рубежом опоясывает Нева остров. Высятся на нем мрачные стены с поднятыми над ними башнями. На дубовых, обитых железом воротах – хищный двуглавый орел, распростерший свои крылья. Тут же надпись: “Государева ...”

Это – Шлиссельбургская крепость. Днем и ночью охраняются ее ворота. Днем и ночью часовые на стенах следят за каждым, кто приближается к ней. Идет уже шестнадцатый год, как здесь, в “государевой тюрьме”, содержится женщина. На ней серая юбка, серая арестантская куртка с черными рукавами и черным бубновым тузом на спине. Вместо пальто ей служит серый халат, вместо ботинок грубое подобие обуви – “коты”.

Она потеряла в крепости и имя и фамилию. Значится же под одиннадцатым номером.

Много лет спустя женщина вспомнит: “Тюремная жизнь, как снегом, покрывала наши надежды, ожидания и даже воспоминания, которые тускнели и стирались. Мы ждали смены, ждали новых товарищей, новых молодых сил... Но все было тщетно: мы старились, изживали свою жизнь, – а смены все не было и не было. И мнилось, что все затихло, все замерло... и на свободе та же пустыня, что и в тюрьме...” [1]

Узницу номер 11, из-под пера которой выйдут эти строки, зовут Верой Фигнер. Она была одним из организаторов убийства Александра II, членом исполнительного комитета тайной политической организации “Народная воля”. Она была одной из горстки героев, совершивших попытку захватить власть, но захватить без участия народа, путем лишь индивидуального террора.

Сидя в каземате русской Бастилии, отрезанная от внешнего мира, не знает Фигнер, что разгром народовольцев не остановил часов истории, что появилась в России новая мощная сила – пролетариат. Не ведает она и о том, что усилился в стране революционный натиск, что уже провозглашена, хотя еще и не создана, Российская социал-демократическая рабочая партия...

Фигнер тревожится:

– Смена медлит... Смена не приходит...

А между тем за тысячи километров от нее, в глухом селе Шушенском, затерявшемся в безбрежных сибирских снегах, отбывает ссылку человек, зовущий к свержению царской власти.

“Ставя ниспровержение абсолютизма своей ближайшей задачей,– пишет он, – социал-демократия должна выступить передовым борцом за демократию и уже в силу одного этого должна оказывать всякую поддержку всем демократическим элементам русского населения, привлекая их к себе в союзники. Только самостоятельная рабочая партия может быть твердым оплотом в борьбе с самодержавием, и только в союзе с такой партией, в поддержке ее могут активно проявить себя все остальные борцы за политическую свободу”.[2]

Эти слова принадлежат Владимиру Ульянову, которого мир вскоре узнает под именем Ленина. В сибирском селе вспоминает он о Вере Фигнер, о ее соратниках по “Народной воле”. И утверждает:

“Если деятели старой “Народной воли” сумели сыграть громадную роль в русской истории, несмотря на узость тех общественных слоев, которые поддерживали немногих героев, несмотря на то, что знаменем движения служила вовсе не революционная теория, то социал-демократия, опираясь на классовую борьбу пролетариата, сумеет стать непобедимой”.[3]

В Шушенском пишет Ленин брошюру “Задачи русских социал-демократов”. Из сибирской глуши рукопись переправляют тайком за границу. Осенью 1898 года ее издают в Женеве. И вскоре, уже в отпечатанном виде, снова нелегально доставляют в Россию... Чтобы распространить ее по всей империи... Чтобы в Петербурге и Москве, Смоленске и Казани, Орле и Киеве, Иркутске и Архангельске, Сормове и Вильне узнали из брошюры, что нельзя терять время, что надо развертывать активную деятельность по организации рабочего движения, по объединению рабочих кружков и социал-демократических групп в единую социал-демократическую рабочую партию.

Еще до выхода брошюры приезжает к Владимиру Ильичу Надежда Константиновна Крупская. Давно безмерно дорога стала она ему. И отсюда, из Шушенского, в одном из писем просил Владимир Ильич стать его женой. Отсюда, когда стало известно, что ссылают ее в Уфимскую губернию, обратился он в департамент полиции с просьбой разрешить его невесте отбывать ссылку с ним в Шушенском.

От Надежды Константиновны узнает Ленин: в марте нынешнего, 1898 года на съезде в Минске представители петербургского, московского, киевского и екатеринославского “Союзов Борьбы”, Бунда и группы киевской “Рабочей газеты провозгласили создание Российской социал-демократической рабочей партии. Но узнает он вскоре и о том, что после блестящего начала русская социал-демократия как бы исчерпала на время свои силы, что она вернулась к прежней своей раздробленности. Все более убеждается Владимир Ильич и в том, что усиливаются идейные шатания, что оппортунистические элементы предпринимают новые попытки извратить учение основателей научного социализма – К. Маркса и Ф. Энгельса.

В один из летних дней 1899 года в селе Ермаковском собираются политические ссыльные. Собираются, чтобы обсудить “Credo” “экономистов”. Противопоставить этому манифесту платформу подлинных марксистов. И здесь Ленин оглашает “Протест российских социал-демократов”: “Традиции всего предшествовавшего революционного движения в России требуют, чтобы социал-демократия сосредоточила в настоящее время все свои силы на организации партии, укреплении дисциплины внутри ее и развитии конспиративной техники”. [4] Семнадцатью подписями скрепляется документ, призывающий все группы социал-демократов и все рабочие кружки в России обсудить эту резолюцию, высказать свое отношение к поднятому вопросу, “чтобы устранить всякие разногласия и ускорить дело организации и укрепления Российской социал-демократической рабочей партии”.[5]

– С чего начать? – этот вопрос стоит перед Лениным.

“Очень памятна мне одна из последних моих прогулок с Владимиром Ильичем по берегу широкого Енисея, – узнаем от Г. Кржижановского, отбывающего в эту же пору сибирскую ссылку. – Была морозная лунная ночь, и перед нами искрился бесконечный саван сибирских снегов. Владимир Ильич вдохновенно рассказывал мне о своих планах ... Организация печатного партийного органа, перенесение его издания за границу и создание партии при помощи этого центрального органа, представляющего, таким образом, своеобразные леса для постройки всего здания революционной организации пролетариата,– вот что было в центре его аргументации”.[6]

Вспомнит позднее и Крупская: “Владимир Ильич перестал спать, страшно исхудал. Бессонными ночами обдумывал он свой план во всех деталях... Чем дальше, тем больше овладевало Владимиром Ильичем нетерпение, тем больше рвался он на работу”.[7]

И вот наконец истекает срок ссылки. На лошадях день и ночь, благо вовсю светит луна, затем по железной дороге выбираются Ульяновы из сибирской глуши. Мыслями Владимир Ильич уже там, где ждет большая работа, где ждут соратники и друзья. Радостное настроение омрачает лишь предстоящая разлука с женой: ее следует оставить по пути – в Уфе, оставить отбывать еще год ссылки.

Задуманный печатный орган нуждается в редакторах, сотрудниках, агентах. Их надо подобрать. И подобрать в разных городах Российской империи. Предстоит организовать транспортировку, распространение газеты. А из департамента полиции уже вышло между тем предписание, объявляющее “уроженцу г. Симбирска помощнику присяжного поверенного Владимиру Ильину Ульянову, что по рассмотрении в особом совещании, образованном на основании 34 ст. положения о государственной охране, обстоятельств дела о названном лице, господин министр внутренних дел постановил: воспретить ему, Ульянову, по освобождении его 29 января 1900 года от надзора полиции, жительства в столицах и С.-Петербургской губернии впредь до особого распоряжения”.[8]

Запрещается “названному лицу” проживать и в губерниях: Московской, Тверской, Ярославской, Рязанской, Владимирской, Костромской, Нижегородской, Тульской, Пермской, Уфимской, Орловской, Екатеринославской, Бакинской, Варшавской и Петроковской, Белостокском уезде Гродненской губернии, Области Войска Донского. Запрещается жить в Вильне, Киеве, Николаеве, Одессе, Харькове, Риге, Юрьеве, Либаве, Казани, Томске, Елисаветграде, местечке Кривом Роге, а также в Иркутске и Красноярске с их уездами.

И все же, едва оказавшись в центре России, Ленин отправляется и туда, где появляться ему запрещено.

“...В здешнюю столицу,– доносит в департамент полиции начальник Московского охранного отделения,– приехал известный в литературе (под псевдонимом “Ильин”) представитель марксизма Владимир Ульянов, только что отбывший срок ссылки в Сибири, и поселился, тоже нелегально, в квартире сестры своей Анны Ильиной Елизаровой...”[9]

Он живет в Москве несколько дней. Встречается с местными социал-демократами, обсуждает с ними важнейшие вопросы революционной работы. Встречается он здесь и с И. Лалаянцем – представителем Екатеринославского комитета РСДРП. А затем отправляется в Нижний Новгород, Петербург, чтобы и там обсудить планы создания нелегальной общерусской социал-демократической газеты.

Обосновывается Владимир Ильич в Пскове. Ведь этот древний русский город, в котором разрешено жить ссыльным революционерам, расположен всего в нескольких часах езды от Петербурга. И хоть учреждается за Лениным негласный надзор полиции, Псков становится временной штаб-квартирой будущих редакторов новой газеты. На одной из его тихих окраин, в Петровском посаде, поднадзорный Ульянов проводит совещание, о котором полиция даже не подозревает. Ленин зачитывает собравшимся свой “Проект заявления редакции “Искры” и “Зари””. Это призыв к объединению русских социал-демократов. Призыв направить все свои усилия на образование пролетарской партии. Призыв сделать первый шаг на пути к этому – создать общерусский марксистский печатный орган.

Но такую газету, и Ленин говорил об этом еще в Шушенском, немыслимо было создать в самой России. Надо было выбраться за пределы империи. Выбраться как можно быстрее.

И вот наконец путь за границу открыт. “Сейчас, – сообщает Владимир Ильич матери в Подольск, – получил паспорт из канцелярии губернатора”.[10] Выдан ему 5(18) мая заграничный паспорт для поездки в Германию сроком на 6 месяцев. (Здесь и далее, когда речь идет о событиях в России, даты приводятся по старому и новому стилю, во всех остальных случаях – только по новому стилю.)

Однако много дел у Ленина в России. Не может он еще ее покинуть. И нелегально снова отправляется в Петербург: надо еще раз повидаться с местными социал-демократами – условиться о способах сношений.

Ленин появляется в Питере с корзиной нелегальной литературы. Быстро передает ее в нужные руки. Успевает и навестить кое-кого. Но едва выходит утром на улицу, как его схватывают полицейские. Они крепко держат Владимира Ильича за оба локтя. Держат так, чтобы он ничего не смог выбросить из карманов...

Долго длится допрос. И заносят в протокол то, что сообщает следователю Владимир Ильич:

“В С.-Петербург я прибыл 20 мая, утром, по Варшавской жел, дороге, по пути в город Подольск и с целью, главным образом, посещения редакций и окончания моих денежных и литературных дел перед отъездом за границу, на отъезд куда я уже получил паспорт от г. псковского губернатора; еду туда для продолжения моих научных занятий и пользования библиотеками, так как в России мне закрыт доступ во все большие города, а также и с лечебными целями”.[11]

Что же касается до его частных свиданий в Петербурге, то отказывается Владимир Ильич что-либо о них сообщать. Это, категорически заявляет он, не входит в состав совершенного проступка – самовольного прибытия в столицу. Сообщает же Владимир Ильич лишь то, что и без того, видимо, известно уже следователю: “...я посетил два раза редакцию “Северного курьера”, куда я явился для передачи своего отказа на предложение, полученное мною незадолго от г. редактора. Ночевал я, вследствие запоздания к поезду, у Екатерины Васильевны Малченко – Б. Казачий переулок, д. №11, кв. 6, которую я упросил разрешить мне переночевать вследствие моего опоздания на поезд...”[12]

21 мая (3 июня) 1900 года, когда Ленина арестовывают, в его кармане лежит письмо. Написано оно химическим способом на листке с каким-то счетом. В нем – сведения о заграничных связях. И все десять дней, пока Владимира Ильича держат в доме на Гороховой – в управлении петербургского градоначальства,– не знает он: проявили ли письмо? выдало ли оно его? Если да, под угрозой окажутся планы, столь близкие к осуществлению...

Но листок не привлекает внимания полицейских. Снова Ленин на воле. И снова встречи с теми, кто станут его помощниками, соратниками в издании нелегальной газеты. В Подольске, куда ему разрешают приехать для встречи с матерью, он беседует о предстоящей работе с П. Лепешинским. В Нижнем Новгороде план издания обсуждает с местными социал-демократами. В Уфе, где ждет его жена, договаривается о содействии будущей газете с А. Цюрупой, А. Свидерским, В. Крохмалем и другими. К нему приезжают туда В. Носков из Ярославля, П. Румянцев из Самары, Л. Книпович из Астрахани. И с ними уславливается Владимир Ильич о шифре, адресах, связях. А затем отправляется и Самару, Сызрань, Смоленск, где ждут его товарищи, где также обсуждает он с ними вопросы, связанные с изданием Искры.

Июльским днем 1900 года Владимир Ильич покидает Россию.

А спустя короткое время начальникам всех жандармских пограничных пунктов рассылается циркуляр № 2144. Им предписывается “установить наблюдение” за возвращением в пределы империи ряда лиц, выбывших за границу. В случае проезда этих лиц через пограничный пункт, предписывает департамент полиции, “обратить внимание таможенных чинов на тщательный досмотр их багажа и, при обнаружении чего-либо предосудительного, арестовать и телеграфировать департаменту для получения дальнейших указаний, в противном же случае предоставить им свободно следовать, уведомив о направлении избранного ими пути департамент и начальника подлежащего жандармского управления для установления за деятельностью и сношениями лиц... секретного наблюдения...”.[13]

В приложенном к циркуляру списке лиц, “за коими по возвращении в пределы России надлежит учредить негласный надзор полиции”, значится “Ульянов, Владимир Ильин...”[14]

Примечания:

[1] Вера Фигнер. Избранные произведения в трех томах, т. 3. М., 1933, с. 28.

[2] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 4, с. 175-176.

[3] Там же, с. 176.

[4] Там же.

[5] Там же.

[6] “Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине”, т. 2. М., 1969, с. 24.

[7] Н.К. Крупская. Воспоминания о Ленине. М., 1968, с. 38.

[8] “Красный архив”, 1934, т. 1 (62), с. 129.

[9] Там же, с. 131.

[10] В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 55, с. 187.

[11] “Красная летопись”, 1924, № 1 (10), с. 22.

[12] Там же.

[13] “Красный архив”, 1934, т. 1 (62), с. 137.

[14] Там же, с. 138.

Вступая в новый век

Поезд везет Ленина по Швейцарии.

Пять лет назад, в 1895 году, он уже бывал в этих местах. И сообщал отсюда матери: “Природа здесь роскошная. Я любуюсь ею все время. Тотчас же за той немецкой станцией, с которой я писал тебе, начались Альпы, пошли озера, так что нельзя было оторваться от окна вагона...”[15]

Ленин приезжал тогда к Плеханову, к которому относился с глубочайшим уважением, с симпатией. И тот признался, что ему не приходилось еще встречаться с таким выдающимся представителем революционной молодежи, что ни с кем не связывал он еще столько надежд, как с Ульяновым. Плеханов отмечал и удивительную его эрудицию, и целостность его революционного мировоззрения, и бьющую ключом энергию, И все же уже тогда обнаружились у них разногласия в вопросе о гегемонии пролетариата, его союзе с крестьянством, о роли либеральной буржуазии в революционной борьбе.

Сейчас предстоит новая встреча. Не в самой Женеве, где у российской охранки наверняка есть свои глаза и уши, останавливается теперь Ленин. Он поселяется в деревенской гостинице в шести километрах от города. А отсюда будет ездить еще дальше, в раскинувшиеся по берегу озера дачные местечки. Там с членами группы “Освобождение труда”, и прежде всего с Плехановым – руководителем этой первой русской марксистской организации, намерен он обсудить программу будущей газеты. Ибо в своих планах отводит этой группе немалую роль. Ибо не считает возможным повести без нее новое дело.

Из Парижа по просьбе Ленина вызывают телеграммой публициста Юрия Стеклова. К утру он уже в Швейцарии, Плеханова Стеклов застает на лужайке под тенистым деревом. Тут же Вера Засулич, Александр Потресов, только недавно отбывший царскую ссылку, Николай Бауман, бежавший из ссылки и примкнувший в Женеве к плехановской группе. Беседа идет о программе новой газеты – “Искры”, а также о другом, задуманном Лениным, печатном органе – научно-политическом журнале “Заря”.

“...Хотя Ленин и шутил, откидываясь назад всем телом... смеялся и рассказывал анекдоты,– вспомнит позднее Стеклов,– но сразу видно было, что это прирожденный вождь, вождь, которого не только выдвинула на это место история, но который и сам прекрасно сознает свое назначение... Нельзя было сказать, чтобы он навязывал свою волю и личность. Это делалось как-то естественно и незаметно. Даже Плеханов, который имел гораздо более богатый революционный стаж и научное образование, перед Лениным как-то отступал на задний план и терялся. Видно было, что Плеханов все-таки кабинетный мыслитель, теоретик, остроумный собеседник, блестящий полемист и писатель, но не более, а Ленин – это кремень, трибун, народный вождь, топором прорубающий дорогу в чаще и уверенно ведущий за собой массы”.[16]

Проходит несколько дней. В Корсье, близ Женевы, вновь съезжаются представители русских социал-демократов и плехановской группы. Вновь совещаются они об издании "Искры", о выпуске “Зари”, об их программе, совместном редактировании.

И в эту, и в предыдущую встречу Ленин знакомит с проектом редакционного заявления. Он обсудил его с единомышленниками еще в Пскове. Проект отражает то, что происходит теперь в России, отражает нынешнее состояние революционной борьбы. А эта борьба характеризуется быстрым распространением идей социал-демократизма; стихийным движением промышленного пролетариата, который начал объединяться в борьбе против своих угнетателей. Проект констатирует, что повсюду появляются теперь кружки рабочих и социал-демократов интеллигентов, повсюду распространяются местные агитационные листки, растет спрос на социал-демократическую литературу.

Российское правительство стремится задержать революционное движение. “Битком набиты тюрьмы, переполнены места ссылки, чуть не каждый месяц слышишь о “провалах” социалистов во всех концах России, о поимке транспортов, о взятии агитаторов, о конфискации литературы и типографий,– но движение не останавливается,– говорится в предложенном Лениным проекте редакционного заявления,– а все растет, захватывает более широкий район, проникает все глубже в рабочий класс, привлекает все больше и больше общественное внимание. И все экономическое развитие России, вся история русской общественной мысли и русского революционного движения ручаются за то, что социал-демократическое рабочее движение будет расти несмотря на все препятствия и преодолеет их”.[17]

“Искра” призвана способствовать этому. Плеханов же проявляет к проекту недоверие. Ленин убеждается: Плеханов исходит из соображений личного престижа, а не интересов дела, он стремится командовать, хочет стать единоличным редактором.

Мелким, убористым почерком на фирменных бланках цюрихского гранд-кафе напишет Ленин вскоре Надежде Константиновне, находящейся в ссылке, об этих первых днях эмиграции, первых встречах, первых спорах, беседах на чужой, нероссийской земле:

“Я старался соблюдать осторожность, обходя “больные” пункты, но это постоянное держание себя настороже не могло, конечно, не отражаться крайне тяжело на настроении. От времени до времени бывали и маленькие “трения” в виде пылких реплик Г. В. (Г. В. Плеханов) на всякое замечаньице, способное хоть немного охладить или утишить разожженные (расколом) страсти. Были “трения” и по вопросам тактики журнала: Г. В. проявлял всегда абсолютную нетерпимость, неспособность и нежелание вникать в чужие аргументы...”[18]

Но не может Ленин допустить, чтобы потухла, так и не разгоревшись, “Искра”. И запишет он для Крупской, ждущей от него вестей: чтобы не дать торжествовать противникам, решено о происшедшем не говорить никому, кроме самых близких. “По внешности,– отметит Владимир Ильич,– как будто бы ничего не произошло, вся машина должна продолжать идти, как и шла,– только внутри порвалась какая-то струна, и вместо прекрасных личных отношений наступили деловые, сухие...”[19]

Поезд везет Ленина через Германию. Всего несколько часов отделяют его от женевских встреч, от переговоров, оставивших у него горький осадок.

Пристроившись у окна, Ленин набрасывает проект соглашения. Первая же строка отмечает “солидарность основных взглядов и тождество практических задач” заграничной группы и российских социал-демократов. Ленин утверждает, что “названные организации заключают между собою союз”, что “обе группы оказывают друг другу всестороннюю поддержку”.[20]

Редакторами “Искры” станут члены обеих групп – Ленин, Плеханов, Аксельрод, Потресов, Засулич, Мартов. А обоснуется редакция в Мюнхене. На этом настоял Ленин: никогда еще в этом городе не было русских революционных организаций; следовательно, там есть больше надежд остаться незамеченными.

На несколько дней он останавливается в Нюрнберге. Здесь встречается с германским социал-демократом Адольфом Брауном. Договаривается с ним о помощи “Искре”. Отсюда рассылает письма. Одно – в Париж, Стеклову,– отзыв на статью, предназначенную для создаваемого партийного органа. Ленин заявляет “о невозможности для социал-демократов хоть на минуту отказаться от своих строго социал-демократических принципов”.[21]

Сюда, в Нюрнберг, пишет Владимиру Ильичу Засулич. После отъезда Ленина она беседовала, оказывается, с Плехановым о только что состоявшихся переговорах. А затем к ней пришло от Георгия Валентиновича письмо. “Он говорит в нем,– сообщает Засулич,– что все время думал об этой истории и разговор со мною окончательно убедил его, что мы правы, а он был неправ”.[22]

Но то, что Ленин в Нюрнберге, что именно сюда занесли его дела “Искры”, должно остаться в строгой тайне. Пусть российская охранка ищет его в другом месте. И он пишет матери в Россию, зная, что это письмо будет перлюстрировано:

“Удивляюсь я, дорогая мамочка, что не получаю от тебя ни одного письма: я писал тебе уже дважды из Парижа и теперь пишу с дороги (ездил кататься на Рейн). Я здоров и провожу время недурно: видел на днях Анюту (А. И. Ульянова-Елизарова находилась в то время в Нюрнберге), катался с ней по одному очень красивому озеру и наслаждался прелестными видами при хорошей погоде, а здесь хорошая погода тоже редкость, вообще же дожди, грозы”.[23]

Не был между тем Ленин в Париже. Не ездил кататься на Рейн. И пишет так из Нюрнберга лишь потому, что соблюдает строжайшую конспирацию.

Не здесь ли, до отъезда из Нюрнберга, перерабатывает и дополняет Ленин написанный им ранее проект заявления об издании газеты? Оно выйдет вскоре отдельным листком. И будет стоять на этом листке эпиграф, который давно избрал для “Искры” Ленин,– строка из ответа декабристов Пушкину на его послание в Сибирь, ответа, написанного в Читинском остроге,– “Из искры возгорится пламя”. Ведь убежден Ленин, что возгорится из искры могучее пламя, И сожжет оно все старое, все прогнившее, очистит человечеству путь в новую эпоху.

Ленин озабочен тем, чтобы быстрее опубликовано было заявление. Нельзя, чтобы и другие, подобно Плеханову, рассматривали “Искру” прежде всего как литературное предприятие. “По мере наших сил,– утверждает он в заявлении,– мы будем стремиться к тому, чтобы все русские товарищи смотрели на наше издание как на свой орган, в который каждая группа сообщала бы все сведения о движении, с которым бы она делилась своим опытом, своими взглядами, своими запросами на литературу, своей оценкой социал-демократических изданий, делилась бы, одним словом, всем, что она вносит в движение и что она выносит из него. Только при таком условии возможно будет создание действительно общерусского социал-демократического органа. Только такой орган способен вывести движение на широкий путь политической борьбы”.[24]

Ленин обращается с призывом не только к социал-демократам и сознательным рабочим. Он обращается ко всем, кого гнетет и давит буржуазно-помещичий строй. Он предлагает им со страниц “Искры” и “Зари” разоблачать царское самодержавие. Кое-кто склонен понимать социал-демократию как организацию, служащую лишь стихийной борьбе пролетариата. Их удовлетворяет только местная агитация, только “чисто рабочая” литература. “Мы не так понимаем социал-демократию: мы понимаем ее как направленную против абсолютизма революционную партию, неразрывно связанную с рабочим движением,– заявляет Ленин,– Только организованный в такую партию пролетариат, этот наиболее революционный класс современной России, в состоянии будет исполнить лежащую на нем историческую задачу: объединить под своим знаменем все демократические элементы страны и завершить упорную борьбу целого ряда погибших поколений конечным торжеством над ненавистным режимом”.[25]

Под именем герра Мейера появляется Ленин в Мюнхене. Поселяется он в сером от многолетней копоти пятиэтажном доме на Кайзерштрассе, у трактирщика Риттмейера. Снимает небольшую комнату – метра два на четыре. Эта комната, сообщит десятки лет спустя немецкий журнал “Националь-политишесфорум”, более чем скромна, И когда появляется герр Мейер, хозяйка извиняется за бедность обстановки. Но гость отвечает с улыбкой:

– Это меня заботит меньше всего.

Сообщит “Националь-политишесфорум” и о непритязательности Ленина, в которой сейчас, да и потом, вряд ли кто может его превзойти. Он сам протирает пол, сам покупает продукты. Все должно быть у него в порядке. “Это означало и аккуратность, с какой он отвечал на письма, и пунктуальность, с какой он приходил на встречи,– отметит журнал.– Это спартанское самоограничение было выше, чем добродетель”.[26]

Итак, Ленин уже в Мюнхене. Но почему из письма, пришедшего от него в Москву, сестра Мария узнает подробности пражской жизни брата? Почему он сообщает ей совсем иной адрес: “Herrn Franz Modracek, Smesky, 27. Prag. Osterreich. Австрия”?[27]

Оказывается, что среди множества проблем, вставших перед Лениным, одна из первостепенных – связь с Россией. Связь надо осуществлять так, чтобы как можно дольше о его местопребывании не ведала российская полиция. Надо посылать и получать корреспонденцию через другой город.

Выбор Ленина, еще до приезда в Мюнхен, пал на Прагу. Ведь она лежит между Мюнхеном и Россией. Следовало найти там верного человека, чтобы с его помощью держать почтовую связь с агентами “Искры”, родными и друзьями. И, направляясь в Мюнхен, Ленин остановился в Чехии. Встретился с пражскими социал-демократами. Побывал на квартире у одного из них – Франтишека Модрачека. И договорился с ним о “транзитном” адресе.

– Я согласился, – расскажет через много лет Модрачек,– так как счел это поручением нашей социал-демократической партии: раз там дали ему мой адрес, значит, тем самым поручили мне оказать ему помощь. Он хотел, чтобы в России все думали, будто он живет у меня. Ко мне будут приходить для него из России пакеты с книгами и различные письма, а я должен буду пересылать их дальше, на запад... Он сам дал мне адрес. Даже два: один – на имя Карла Ломана, Мюнхен, Габельсбергерштрассе, 20, для господина Мейера, и другой – какому-то трактирщику Риттмейеру, тоже в Мюнхен. Мы договорились, что Мейер тоже будет время от времени присылать мне свои письма в Россию, а я должен относить их на почту в Праге, чтобы царская полиция думала, будто он и в самом деле здесь постоянно живет... [28]

Из Мюнхена, из старого дома на Кайзерштрассе, Ленин отправляет в Лондон, находящемуся там В. Ногину, экземпляр редакционного заявления. Пока заявление не разойдется в России, предупреждает он, его следует держать в секрете, не показывать никому. Исключая, впрочем, близкого друга Ногина, имеющего “полномочия от СПБ группы”.[29]

Не случайна эта оговорка. Друг, которого имеет в виду Ленин,– С. Андропов, деятель группы “Рабочее знамя”. Сформировавшаяся в 1897 году в Петербурге, она была оппозиционно настроена к столичному “Союзу борьбы за освобождение рабочего класса”. В “Союзе” после ареста Ленина и его соратников усилилось влияние “экономистов”, которые девизом рабочего движения провозглашали борьбу за экономические требования. Главной же целью “Рабочего знамени” стала социалистическая пропаганда среди рабочих. И хотя летом следующего года основных ее деятелей арестовали, осенью в Петербурге возникло новое “Рабочее знамя”. Однако и на сей раз полиция наносит по группе удар. Многие ее члены вынуждены покинуть Петербург. Так оказывается в Лондоне Андропов. Здесь представляет он теперь “Рабочее знамя”. Это его имеет в виду Ленин, запрашивая Ногина: “...не может ли он дать адреса для явки в Питере и пароля, чтобы передать им (членам группы “Рабочее знамя”.– Авт.) наше заявление”.[30]

Хоть и решено издавать газету в Мюнхене, Плеханов остался в Женеве. Аксельрод по-прежнему живет в Цюрихе. Мартов еще не прибыл из России. Не приехала и Засулич. Прожив в Мюнхене короткое время, надолго покинул его и Потресов. И вся тяжесть забот о налаживании издания “Искры”, о подготовке к выходу “Зари”– первого научно-политического журнала русских марксистов – лежит на Ленине.

Казалось, решена уже одна сложная проблема: Иоганн Дитц, депутат рейхстага, руководящий издательством Германской социал-демократической партии, согласился издавать “Зарю”. “...Но ответственного все еще нет”,[31] – озабочен Ленин. Нет так называемого ответственного редактора, наличие которого необходимо по германским законам о печати и которого все еще не удается подобрать. “Если не найдем ответственного,– с сожалением сообщает Ленин Аксельроду,– перенесем типографию в другое место”.[32] А это крайне нежелательно. Ведь значительная часть материала для первого номера “Зари” уже готова.

Все больше времени отнимает у Ленина переписка. Я временами изнемогаю”,[33] – признает он. И это понятно: ведь часть переписки законспирирована, а многие письма требуют особого ключа для расшифровки и зашифровки.

Кружными путями идет к Ленину в Мюнхен корреспонденция. Ее получает проживающий в Нюрнберге, по Новой улице, торговец сигарами Филипп Регнер. В адресованный ему пакет вкладывается конверт с указанием: “Для Петрова”. А Петров, предупрежден Регнер,– это Ульянов. Пишут Ленину через пражского социал-демократа Франтишека Модрачека и через верных друзей в Париже. Поступает корреспонденция на лейпцигский адрес Иоганна Дитца. В самом Мюнхене получают для Ленина почту доктор медицины Карл Леман и трактирщик Георг Риттмейер, у которого поселился Владимир Ильич.