Текст книги "Тот, кто стоит за спиной"

Автор книги: Евгений Покровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Казалось, Кирилл и Владик абсолютно равнодушны к происходящему. Курчавый, как барашек, Кирилл все время зевал, не прикладывая ко рту ладонь и потому выставляя на обозрение огромную, как пещера людоеда, закопченную полость рта, а Владик, усмехаясь, смотрел на «барашка» и качал головой, словно говоря: «Ну и ну, рождаются же такие…» Далее на любой вкус можно подставить: козлы, идиоты, дебилы…

– Давайте скорей позвоним Лене, Елене Максимовне, – крикнул Половцев, пытаясь скрыть волнение.

– Куда вы торопитесь? Я же сказал: все будет хорошо, только не мешайте мне, – ответил водила.

– Нет, я требую: сейчас же позвоните моей жене! Ведь здесь ее сын, слышите?

– Я как раз и хочу позвонить ей. Постойте здесь: сейчас я соединюсь с Еленой Максимовной и потом попрошу подойти вас или вашего сына. Ну, вы довольны?

Половцев опустил голову: это было как раз то, чего он теперь желал. Но все равно литератор не верил водиле! Он не верил той легкости, с которой они избежали смертельной опасности.

Водила подошел к «Волге» и, взяв трубку радиотелефона, набрал номер. Половцев хотел подойти к водиле, но Владик его не пустил, грубо схватив на куртку и отрицательно покачав головой.

– Ну почему? – спросил Половцев Владика, делая попытку вырваться.

– Нельзя, тебе же сказали. Стой и не дергайся.

Водила вновь набрал номер и поднес трубку к уху… Неожиданно он позвал Андрея. Когда тот подошел, Пахомов приставил трубку к уху мальчика:

– Скажи маме что-нибудь веселенькое.

– Что сказать? – мальчик нерешительно взял верхнюю часть трубки радиотелефона: нижнюю часть не выпускал из своей руки водила.

– Ну, можешь сказать, что дядя Сережа Пахомов тебя спас, – сказал водила, подбадривая Андрея взглядом.

– Андрей, это ты? – услышал мальчик испуганный голос матери.

– Да, мама… И папа здесь. Где? Я не знаю, где-то в лесу, – неуверенно сказал мальчик и посмотрел на водилу, ожидая, что тот подскажет ему точное место.

Пахомов выхватил трубку у мальчика, поднес ее к уху и, плотно прижав ладонь к микрофону, сказал, обращаясь к Андрею:

– Давай, иди к отцу.

Андрей подошел к Половцеву и оглянулся: водила вполголоса продолжал что-то говорить. Неожиданно он обратился к своим коллегам:

– Отведите гостей в землянку. Пусть отдохнут. Нечего им тут жариться на солнце.

Кирилл и Владик, исподлобья смотревшие на водилу, молча кивнули и, переглянувшись, пошли куда-то в кустарник, приглашая следовать за собой «гостей».

– Ты сказал ей, где мы? – вполголоса спросил сына Половцев.

– Не успел. Дядя Сережа взял у меня трубку.

Половцев только сжал сыну плечо – так крепко, что тот даже остановился и удивленно посмотрел на отца.

Подтверждалось все, чего так страшился литератор.

Нет, пока ему эти люди ничего страшного не сделали. Все шло пока так, как и должно было идти в подобных ситуациях… Но вот детали: жесты, выражения лиц, недоговоренность и, главное, взвинченность и напряжение, царившие между этими людьми, говорили Половцеву о том, что ситуация имеет свой потаенный смысл, что это – западня, заговор против них: его и сына. И уже одно это маленькое открытие давало ему некоторое преимущество перед твердолобыми «друзьями».

«Пусть они думают, что я ни о чем не догадываюсь…»

* * *

Землянкой, к которой их привели, оказался заброшенный погреб, в котором, очевидно, стояли когда-то бочки с огурцами или еще какая-то солено-квашеная снедь.

Здесь, в земляной сырости, валялись разбитые ящики и потемневшие от времени бутыли. Посреди землянки был оборудован стол – большой ящик, на котором стояли бутылки и консервные банки. Рядом со столом находились стулья – ящики поменьше.

Литератор с сыном в нерешительности остановились у входа. Дверь в погреб была открыта, на толстой железной петле висел сбитый замок. Литератор обратился к Владику:

– В багажнике «Волги» раненый человек, ваш лейтенант. Ему необходим врач.

Владик удивленно посмотрел на Половцева, немного подумал, потом буркнул:

– Сейчас разберемся. Давайте, проходите…

– Мы лучше здесь, на солнышке, – попробовал улыбнуться литератор, но Владик сморщился, и, отрицательно покачав головой, толкнул его и Андрея в подземелье. – Вас приказано спрятать.

После этого Владик оглядел земляную нору, сказал, чтоб ничего здесь не трогали, и закрыл дверь, привалив ее снаружи толстым сырым бревном.

* * *

Елена Максимовна, победоносно сверкнув глазами, сняла трубку.

– Да, я! А Валентин? Даже вот как? – она гневно посмотрела на напрягшегося полковника. – Да, передай ему трубку, – здесь хозяйка заулыбалась, и деловой тон ее сменился на домашний: – Андрей, это ты?…

Продолжая говорить, Елена Максимовна не выпускала из виду полковника. Она видела, как кровь горячей волной хлынула ему в лицо. Полковник даже привстал со своего стула.

То, что Елена Максимовна узнала из этого телефонного разговора, поразило ее, а последние слова даже заставили насторожиться. Ей показалось, что тот, кто говорил с ней, чего-то не договаривает. Он сказал, что еще раз позвонит по дороге в город, но только пусть она пока ничего не предпринимает и никуда не звонит, потому что на то есть очень веская причина… Но почему позвонил Сергей, а не Валентин?

Елена Максимовна презрительно посмотрела на полковника и взяла со столика пачку сигарет. Полковник с готовностью вытащил из кармана зажигалку и сотворил желтый язычок пламени. Елена Максимовна ухмыльнулась и склонила голову, мол, благодарю покорно. Усталым жестом она положила себе на колени сумочку, которую взяла с письменного стола. Щелкнув замком, она открыла сумочку и, с раздражением порывшись в ней, вдруг извлекла из нее блестящий браунинг и направила его на полковника.

– Ладно, Вадим, не будем больше играть в эту идиотскую игру. Я устала. Та фотография уже у генерала. Пусть во всем этом теперь разбирается московская комиссия: им решать.

Полковник резко встал.

– Лена, ты… – он сделал шаг навстречу хозяйке и замер, поскольку Елена Максимовна подняла браунинг, целясь Вадиму Анатольевичу в грудь.

* * *

Положив телефонную трубку, Пахомов, улыбаясь, подошел к багажнику автомобиля и открыл его.

Лейтенант был еще жив: на его шее едва заметно билась лиловая жилка. Бескровное лицо лейтенанта приобрело ярко выраженный землистый оттенок, вокруг рта легкой пемзой запеклась пена. Водила, ухмыляясь, взглянул на раненого коллегу и обратился к «улыбчивому»:

– Кузя, иди сюда. Смотри, кого я тебе привез!

– Ничего себе! Кто это его так? – воскликнул Кузя и цокнул языком.

– Как кто, Кузя? Хочешь сказать, что это не ты его продырявил?

– Конечно, нет! Да у меня и калибр не тот, и задача была другая… Уж не ты ли его, Пахом?

– Я? Это же мой друг, спарринг-партнер! – засмеялся Пахомов. – В лоб ему дать могу, а подстрелить – ни-ни! Ладно, в общем, вовремя завалил. Не подстрели ты его, у меня бы возникли трудности…

– Да это не я, Серега!

– Ладно трепаться-то: не я! А кто ж еще? Кузя пожал плечами и взглянул на раненого:

– Слушай, Пахом, зачем ты привез его? Куда его девать теперь?

– Это господин литератор настоял. Он ведь гуманист. Ты же знаешь, Кузя, гуманиста хлебом не корми, дай ему только кого-нибудь спасти! – и Пахомов с Кузей нарочито громко засмеялись, с вызовом глядя друг на друга. – Слушай, пристрой его куда-нибудь… пока.

– А может, его…

– Нет, что ты. Литератор вой подымет!

– Ну и что? И его туда же…

– Еще не время, Кузя, он мне пока нужен. Вдруг мальчишка захочет услышать голос папеньки, прежде чем выполнит просьбу «дяди Сережи»? – Пахомов опять смеялся. – Не торопись, будет команда. Сейчас надо, чтобы мальчик был паинькой и раньше времени не засуетился. Он мне пока для страховки нужен. А потом, когда все будет на мази – думаю где-то около семи, – вот тогда действуй. Понял? Да, кстати, не вылезайте из землянки, пока я не позвоню. А то здесь солдатики бегают: засекут ваши похабные физиономии – и на доску почета в ментовке повесят! – водила похлопал Кузю по плечу: – Слушай, вытащи его отсюда, – Пахомов кивнул на лейтенанта, – а то коньки еще отбросит и машину мне всю обделает… на такой жаре.

– Не беспокойся, Серега, это ведь не сразу, часов через пятнадцать.

– Ну да, через пятнадцать! На такой-то жаре?! – и они опять дружно засмеялись. Посмеявшись вволю, водила сказал: – Сейчас уже поедем. Возьму с собой Филина и мальчишку, а клиент пусть пока дозревает.

– Зачем?

– Что зачем, Кузя? У тебя же голова не такая деревянная, как у Кирюхи? Мальчишка нужен мне для того, чтобы его мамаша не передумала. Если она будет слышать голос сыночка, то добровольно и без сожаления отдаст мне все, что я попрошу.

– Ас толстым, с гуманистом этим, что все же делать будешь?

– Ну ты даешь! – водила, с наглой ухмылочкой глядя на Кузю, всплеснул руками. – Он еще меня спрашивает! Толстый – не моя забота. Понимаешь? Он мне не нужен. Я сделал все, что от меня требовалось, и даже больше. Остальное – уже ваши трудности. Понял меня?

– Да-а… И зачем только ты привез эту падаль? – чесал темя Кузя.

– Не скули. Литератор без него не поехал бы. А мальчишка – он ведь папу слушается! – водила похлопал Кузю по плечу. – Все, еду. Зови Филина. Как выйду на связь – кончайте здесь все… только по-тихому, – водила многозначительно поглядел на Кузю и ухмыльнулся. – Ну теперь давай твой Узи!

– Жаль, конечно, отдавать, но делать нечего, – сказал Кузя и извлек из стоящей на земле сумки автомат.

Затем водила и Кузя, не очень-то церемонясь с раненым, извлекли его из багажника и, матерясь сквозь зубы, потащили к зарослям кустарника. Там они бросили лейтенанта в высокую траву. Кузя подошел к землянке, в которой сидели Половцев и Андрей, и, отбросив ногой бревно, подпиравшее дверь, крикнул:

– Выходи строиться!

Половцев и Андрей, щурясь на солнце, с готовностью вышли из погреба.

– Сообщаю обстановку, – начал бодрым тоном Пахомов. – Сейчас я отвожу мальчика Елене Максимовне в одно тайное место, которое она мне указала. Она встретит нас там. По дороге забрасываю лейтенанта в больницу. Вам, уважаемый, – обратился Пахомов к Половцеву, – придется подождать здесь: ведь вы свидетель! Если вы сейчас поедете домой или, еще хуже, на дачу, мало ли что может случиться! Вечером отвезу вас, куда прикажете. Но, повторяю, только не домой. Подумайте пока, где бы вы могли заночевать сегодня.

– Я без отца никуда не поеду, – сказал Андрей и посмотрел на отца.

– Отставить! Тебя ждет твоя мама, мы с ней обо всем договорились. Что еще за детский сад? – деланно возмутился Пахомов и строго посмотрел на мальчика.

– Почему он не может поехать со мной?

– Потому, что мы с твоей мамой об этом не договаривались! – сказал водила ровным голосом, но глаза зло сверкнули.

– Ну и что! Если отец не поедет со мной, я тоже никуда не поеду! – твердо стоял на своем Андрей.

У водилы желваки заходили на скулах, он едва сдерживался… А Половцев уже давно все понял. Сопротивление было бесполезно: судьба их была уже решена «друзьями». Но Андрей был им нужен. И поэтому у него были шансы. А у Половцева?…

– Поезжай с ними, Андрюша. Вечером я позвоню маме. Все будет хорошо, – литератор подтолкнул сына к водиле, пытаясь беззаботно улыбаться. – Давай, давай, парень. Тебя ждут!

Водила взял мальчика за руку и повел к автомобилю. Вслед за ним пошел Владик, он же Филин.

После того как «Волга» уехала, Половцева вновь закрыли в погребе. Однако не успел он успокоиться и оценить ситуацию, как дверь вновь отворилась и улыбчивый Кузя крикнул в полумрак:

– Принимай пополнение!

Неожиданно для Половцева Кузя и Кирилл внесли в землянку раненого лейтенанта.

– Давай, Кирюха, заноси тело. Дура, кто ж так носит? Рано его пока ногами-то вперед! – несмотря на то, что ноша была тяжелой, Кузя смеялся. Но смеялся он как-то искусственно. Было видно, что парень волнуется. – Ну вот и хорошо, вот и разместились с комфортом! Господин гуманист, вы тут не передеретесь, а?

Дверь закрылась, и Половцев остался наедине с раненым.

Литератор подошел к лейтенанту, сел рядом с ним на землю и положил его голову себе на ладонь. Голова раненого горела, но жар был не сильным.

Как ни странно, лейтенант был все еще жив.

Кровь из перевязанной раны уже не сочилась, а сердце билось хоть и слабо, но размеренно. Кризис миновал, и раненый пошел на поправку.

– Они ушли? – через несколько минут молчания вдруг тихо произнес лейтенант. Половцев вздрогнул от неожиданности.

– Нет, – ответил он, – они там, снаружи.

– Где… мы?

– В погребе, в землянке, – литератор старался говорить тише, ведь кто-то из «друзей» мог услышать их разговор.

– А где ваш сын?

– Его увез водитель, Сергей.

– Пахом? Это плохо, – сказал лейтенант, не открывая глаз.

– Знаю, – ответил Половцев, из последних сил пытаясь держать себя в руках. – Но, может, еще все обойдется?

Лейтенант промолчал. Открыв глаза, он пытался сосредоточиться.

– Что со мной? Меня сильно ранило? – спросил он литератора.

– В грудь. Но кровь уже не сочится. Нужен врач, я…

– Нужно выбираться отсюда, – произнес лейтенант и замер. Откуда-то издалека к ним приближался гул, напоминавший рев реактивных двигателей.

Дверь неожиданно открылась, и в подземелье спустились Кузя и Кирюха.

– Во понагнали-то солдатиков! Что им тут надо? – немного испуганно спросил Кирюха Кузю.

– У них тут работа, – спокойно ответил Кирюха. – Видел бетонные площадки? Так вот, это стартовые площадки для ракет.

– Ракет?

– А как ты думал! Тут ракетная бригада стоит. И сейчас у них учения.

– А, может, война? – Кирюха смотрел на Кузю круглыми глазами.

– Ну ты, Кирюха, даешь! Какая еще война! Денег-то в государстве нема: на что воевать? Чтобы такую ракету запустить, денег требуется больше, чем на БМВ вместе квартирой и дачей. Не бойся: вояки только ручки на скорость покрутят и пойдут ужинать. Отдыхай, Кирюха! – сказал Кузя и сел на ящик возле стола. Он посмотрел на часы, подумал и вытащил из внутреннего кармана куртки «бульдог».

– Ну что, сосед ваш копыта еще не отбросил? – Кузя с нагловатой улыбкой смотрел на литератора, сидящего на полу рядом с лейтенантом, и Половцев подумал, что улыбка, наверное, никогда не сходит с его лица. – Да, вот как жизнь-то иной раз оборачивается: жил человек, дышал, ел, спал, ходил в сортир с газетой «Известия», женщину имел, и не одну, и вдруг ничего этого больше не делает – не может. Шевельнуться не может, даже крикнуть: «Зачем вы меня так, от пупка до горла, ножичками своими точеными? Не хочу! Я ведь еще живой!» А его уже и в печь отправить готовятся, в топку гудящую; музыку траурную включили, плачут, сопли глотают. А он благим матом орет: «Я живой, сволочи! Живой! Что вы со мной делаете!» А они не слышат, машут ему платочками на прощание. И едет он, едет прямо в огонь адский, чтобы скрючиться там в три погибели да затрещать, как березовое полено! Вот ведь как с нашим братом получается.

– А вы, я смотрю, верите в бессмертие? – неожиданно для себя спросил Половцев.

– Ну, господин гуманист, в точку попали! – восхищенно заметил Кузя.

– А почему гуманист?

– Как почему? Вы ведь литератор, так? Так! Значит, и гуманист. Ведь это вы, писатели, если не ошибаюсь, сеете разумное, доброе и вечное?

– Но почему же, если разумное и вечное, то сразу обязательно – гуманизм? Как раз напротив: гуманизм отнюдь не разумное и уж совсем не вечное. Гуманист, он ведь всегда безбожник, то есть тот, кто в центр вселенной ставит себя, человека, а Творца, Создателя этой самой вселенной, отрицает, воспринимает максимум как факт культуры. Напрочь отрицая предвечного Творца, гуманист уже поэтому не способен на вечное! – Половцев сейчас слушал себя со стороны и никак не мог понять, что с ним: почему он говорит это, почему он вообще рассуждает вслух о вещах, над которыми никогда даже не задумывался. Какой Творец, тем более Создатель, что он такое несет? – Конечно, гуманист порой не отрицает существование Творца, но в самого Творца, увы, не верит, ибо верит в прогресс, в себя, в свои идеалы, которые, как правило, ложные и вредные для окружающих. И еще: гуманист обычно любит не конкретного человека, а человечество вообще. На конкретных людей у него не остается ни сил, ни времени. А любить все человечество сразу – это ведь ни к чему не обязывает!

– Да вы, господин литератор, философ! – удивился Кузя. – Ишь, как про гуманизм загнули! Всех своих собратьев по перу дураками выставили… Да!

– Ну почему же выставил? Я не о собратьях говорил, а о гуманизме.

– Так вы, значит, в Бога веруете, как обыкновенные люди, ну, вроде нас с Кирюхой? – кривлялся Кузя.

– Можно и так сказать, – с удивлением услышал себя литератор. Собственный голос показался ему предельно спокойным и уверенным.

– Очень интересно. Значит и вы, господин сеятель, в бессмертие души верите, вроде меня, дурака?

– И в это верю!

– Ну очень интересно, очень! Небось и бессмертным себя считаете?

– Вы зря смеетесь. Ни один волос не упадет с головы человеческой без вышней на то воли. И пока дни человека не сочтены и не пришел конец его в этом мире, он будет жить.

– А ваши дни сочтены, как вы считаете? – вдруг зло спросил Кузя.

– Это мне не известно.

– Вот как, значит: вашей жизнью и смертью распоряжается Творец, а мы, я, например, здесь ни при чем, так?

– Точно так.

– Ага. А ежели я, скажем, сейчас закончу ваше существование на земле при помощи вот этой, – Кузя показал на свой «бульдог», – штуки, не спросив на то высочайшего, – на этот раз он комично поднял глаза вверх, – соизволения? Что тогда?

– Вы этого не сможете, не посмеете, – спокойно ответил Половцев.

– Не смогу или не посмею? Да, дела… И кто же мне сможет запретить сделать это? Ваш Бог?

– Если мое время действительно пришло, то я уйду, воспользовавшись услугами хотя бы и такого человека, как вы. Но если не пришло мое время, тут вы бессильны.

Едва слышно зазвонил телефон.

– О! Думаю, ваше время пришло! – сказал Кузя и вытащил из кармана трубку. – Ну как? – спросил он, прижав трубку к щеке. – Значит, не раньше семи? Да чего тянуть-то, Пахом?… Ладно… – Кузя спрятал телефон в карман. – Так вот, уважаемый мой философ, на чем мы остановились? Ах да, на времени… Начальство дает добро. Добро на ваш уход. Уж и не знаю, спросить ли об этом разрешение у вашего Бога или обойтись? Ну что молчите?

– Я еще не могу уйти, – Половцев низко опустил голову.

– Это что еще за новости! Капризничаете, дорогой мой… Ну-ну, соберитесь, вам предстоит встреча на небесах! – Кузя сверкал глазами. Он уже не мог сдержать своего волнения.

– Я не могу уйти. Я еще должен встретиться… с Андреем.

– А там и встретитесь! – Кузя гортанно засмеялся. – Ну вы артист! Ай да литератор, ай да молодец! Смотри, даже не боится! – он встал над Половцевым и на мгновение задумался. – А может, вы, сеятель вечного, на самом деле чокнутый? Может, крыша у тебя поехала, вот ты и перестал бояться? Ты меня сбил с толку. Я-то думал, тут крик поднимется, ты на коленочках ползать будешь, обещать вести себя хорошо, умолять дать тебе подышать еще полчасика, а ты вон как… Хвалю. Слушай, Писатель, ты в рулетку играешь? – спросил Кузя, поигрывая своим «бульдогом» перед носом литератора. – Знаю, что в азартные игры не играешь. Но я тебе о другой рулетке говорю.

– Ты говоришь о гусарской рулетке, – тихо сказал Половцев.

– Ну молодец! Телепат – мысли мои читает! – Кузя заходил по тесному подземелью, расшвыривая ногами обломки ящиков, битое бутылочное стекло и при этом свирепо поглядывая на Ки-рюху, сидящего, на корточках у двери. – Ладно, тебе все равно не жить! Но… ты задел меня, за живое задел. Значит, говоришь, Бог? Ладно. Здесь у меня полный барабан. Я вытаскиваю один патрон, да-да, только один, остальные на месте, а ты – крути барабан. Все честно: ты – крутишь, я – нажимаю курок. Если Бог есть и тебе, как ты говоришь, еще не время «улетать» – жить будешь. Что, боишься умирать? Боишься, гуманист хренов! Любишь жизнь свою скотскую! Верно, и червяк ее любит. А вот я, твой палач, умереть не боюсь!

– Смерть… – спокойно и даже монотонно заговорил Половцев. – Я ее не страшусь, потому что смерти на самом деле нет. Смерть – это ведь лишь краткое затмение перед вспышкой света. Она – как момент отрыва самолета от взлетной полосы: еще секунду назад ты был на земле, а теперь уже небо… Вы говорите, что не боитесь умереть… Верно, не боитесь. И мне не страшно. Но в этом нашем с вами бесстрашии у нас разные отправные точки: я не боюсь смерти, а вы, вы просто ненавидите жизнь. Потому что она для вас хуже смерти. Она высвечивает вашу болезнь, вашу потаенную тьму. Вот вы и жметесь по темным углам да сырым норам и желаете тьмы, смерти, потому что свет жизни слепит вас… Думаете ТАМ, где уже никогда не будет света, вы наконец успокоитесь? Ошибаетесь. Вы больны, вам надо долго лечиться, чтобы научиться смотреть на солнце…

– Во загнул! Смотри, как красиво выражается. Даже жалко такому мыслителю мозги вышибать! Да, я больной, больной и темный внутри. Можешь считать меня садистом. Я и есть садист, потому что мне нравится разносить головы таким, как ты! Пусть я маньяк, садист, даже душевнобольной, ненавидящий твою вонючую жизнь! Но ведь с тобой Творец, Создатель, а Он, Он ведь Начальник, Он тут главный. Он гораздо главнее меня, маленького больного человечка, жалкого исполнителя, палача. Ведь Он тебе, такому хорошему и правильному, и один шанс из тысячи устроит! А тут, – он вскинул свой револьвер, – один из шести! Почти двадцать процентов! Я думаю, так будет справедливо: один больной садист против двоих – философа-праведника и его начальника – Бога. Ну что ж, будем крутить барабан. А ты, Кирюха, выйди из землянки, посмотри как там армия воюет; может, закончили уже в ляльки играть… – когда обалделый Кирюха вышел из землянки, Кузя истерично крикнул: – Крути, литератор, только сначала помолись хорошенько, – и засмеялся сухим, дерущим горло смешком.

Как во сне, не понимая, что он делает, Половцев коснулся рукой барабана и с силой крутнул его. «Бульдог» щелкнул, и барабан замер.

Смотря широко открытыми глазами на литератора, Кузя поднес к его виску руку с револьвером. Под бледной кожей виска литератора мощно пульсировала вздувшаяся вена. Револьвер водило кругами.

Половцев сидел на земляном полу и смотрел вниз: он действительно совсем не боялся. В самом начале этого странного разговора его состояние было каким-то болезненно лихорадочным: ему казалось, что он идет сквозь густой молочный туман, идет, чтобы с кем-то встретиться, с кем-то неясным, но знакомым ему… Кажется, он встретился с Ним, и теперь был абсолютно спокоен, потому что знал уже все наперед…

– Ну все, – прошептал Кузя, и отвернув лицо в сторону, поднес к нему ладонь с растопыренными пальцами, защищаясь от предполагаемых брызг. Болезненно прищурив глаза и весь внутренне сжавшись, он нажал на курок.

Боек металлически щелкнул. И все.

Выстрела не последовало.

– Я же говорил, – равнодушно произнес литератор.

– Ну если Бог с тобой, – заволновался Кузя, – я не застрелю тебя и на этот раз! – истерически вздрагивая и вращая выпученными глазами, он спустил курок… И на этот раз в сыром сумраке подземелья раздался лишь звонкий щелчок. – Ну литератор хренов! – заорал вдруг Кузя, теряя над собой контроль. – Не выйдет! Никто тебе не поможет! Я кончу тебя, кончу! Врешь ты все про Бога! Врешь, падло! – и он стал в бешенстве нажимать на курок.

Но револьвер только щелкал, щелкал, щелкал…

Барабан уже два раза повернулся вокруг своей оси, а выстрела все не было.

Половцев молчал. Он отключился от происходящего и весь словно окаменел. А тот, кто должен был распорядиться его жизнью – отнять ее, уничтожить, размазать по земляному полу, – видел его невозмутимым и спокойным. Видел, и даже не дрожь, а холодная трясучка все сильнее завладевала его членами.

Жертва не ползала перед палачом на коленях, не молила его о пощаде, не слизывала пыль с его сапог… Она даже не дрожала, невольно всем своим видом показывая, как он презирает своего палача. Глубоко задумавшись, Половцев сидел у ног Кузи.

– Ах, вот в чем дело, патроны! Мне просто подсунули брак! Негодные капсюли, некондиция! – засуетился Кузя, словно оправдываясь перед литератором. Руки у него дрожали. Ему стало страшно: а вдруг Бог и на самом деле есть?! Вдруг Он сейчас смотрит на него сверху?! А?! Что тогда?! Тогда крышка! Конец! Ему, Кузе-мокрушнику, никогда не оправдаться перед Ним! Никогда!

– Ты думаешь, твой Бог есть, да? Ты уверен в этом? – у Кузи началась настоящая истерика. Его трясло, его колотило. – Нет никакого Творца, просто патроны дрянь. Капсюли у них не действуют! Не веришь? Не веришь, гад? На, смотри! – и он поднес «бульдог» к своему виску. – Смотри, смотри сюда, падлюга! Меня не обманешь! Нет никакого Бога! Нет и не было! На-а! – закричал он в голос, и крик, выплескивающий наружу все его существо, всю затаенную злобу и ненависть, вышел-таки из его глотки, смешавшись с громом, взорвавшим полумрак подземелья вслед за вспышкой огня.

Половцев вздрогнул и поднял глаза. Стоявший над ним Кузя качнулся в сторону и, описав дугу, тяжело рухнул навзничь – прямо в обломки ящиков и осколки стеклотары в полуметре от раненого лейтенанта, гулко стукнувшись о землю.

Литератор медленно встал и подошел к своему палачу.

Рот мертвеца был оскален, словно у попавшего в западню зверя, а уже стеклянные широко открытые глаза – полны смертного ужаса и какого-то восторга перед той вдруг открывшейся ему страшной и великой правдой.

– Это ты?! Ты его?! – закричал с порога Кирюха и замер. Он стоял у открытой двери и, вытаращив глаза, смотрел на Кузю, безжизненно лежащего головой в маслянистой и все прибывающей дымящейся лужице крови.

Литератор медленно обернулся и строго, как на провинившегося ребенка, посмотрел на остолбеневшего Кирюху. Он в самом деле не мог понять, откуда вдруг взялся этот курчавый парень с испуганным лицом, и что здесь только что произошло, и кто эти люди, лежащие у него под ногами. И главное, он не мог вспомнить, где его сын…

* * *

А тем временем, придя в себя и внутренне собравшись, Кирюха осторожно двинулся на литератора, словно боясь вспугнуть его. От этого чокнутого, который застрелил Кузю (а Кирюха не сомневался в этом!), можно было всего ожидать.

«Кузя сам виноват! – думал Кирюха. – Не мог обойтись без своих штучек. Приставил бы ствол к затылку – и дело с концом. Сам, дурак, нарвался…»

– Ты кто? – Половцев неожиданно резко выбросил руку вперед, пальцем указывая на Кирюху, приблизившегося на расстояние двух шагов. Кирюха замер. – А это кто? – спросил литератор, указывая на лежащих.

– Слушай, дядя, успокойся. Я тут живу, я тебе ничего не сделаю, – Кирюха придвинулся к Половцеву вплотную и полез в карман за ножом.

– Не надо этого делать, – сказал литератор, не глядя на Кирюху. – Это для тебя плохо кончится… Беги домой.

Пока Половцев нес этот бред, Кирюха, стараясь не дышать, извлекал из кармана нож. Наконец он резко поднял руку с ножом вверх и, подумав: «Теперь не успеет!», ухмыльнулся, обнажая щербатый рот.

С лязгом выскочило стальное лезвие.

Отведя руку назад и целя Половцеву в шею, он с силой послал вперед кулак, сжимающий нож. Но кулак только описал полукруг в полумраке подземелья, так и не найдя шеи. Литератор при этом обернулся и гневно посмотрел на Кирюху.

В страхе Кирюха отступил назад, нутром понимая, что произошло что-то сверхъестественное. Что произошло? Когда Кирюха уже собрался вонзить нож в горло этому литератору, его словно кто-то ударил в плечо: по крайней мере в плечо тупо вошло что-то инородное.

– Ты чего это, мужик?! – Кирюха пятился к выходу, на всякий случай держа перед собой нож. – У тебя крыша поехала, да?

– Беги домой, – бормотал Половцев. – Домой… Быстрей!

Не отвечая на жалкие вопросы испуганного противника, литератор двинулся на него, по-бычьи опустив голову. Дважды Кирюха делал выпады. Первый раз лезвие блеснуло у самого живота противника, а вот второй – вошло до самой рукоятки ему в бедро…

Но за этим ничего не последовало.

Половцев все так же шел на Кирюху. Но ведь Кирюха-то отлично чувствовал, как оно входило в бедро литератора. Он все ждал, когда идущий на него наконец вскрикнет и остановится, чтобы со стоном прижать ладонь к ране…

Но Половцев не остановился, словно не почувствовал удара. И самое главное: кровь из раны не пошла, словно колол Кирюха не живого, а мертвого.

Половцев все теснил Кирюху, не обращая никакого внимания на отчаянно прыгающее перед носом стальное лезвие.

У самой двери Кирюха, которым уже овладела паника, запнулся ногой за выступ ящика и упал затылком на край старой бочки. Охнув, он обмяк и затих у входа.

Литератор еще некоторое время стоял посреди землянки, напрягая все свои извилины… Вдруг он почувствовал, что бедро его левой ноги горит огнем. Половцев опустил голову и увидел, как на брючине расплывается красное пятно. И тут ощущение тяжелого сна схлынуло с литератора, и он ощутил ясность, и одновременно с ясностью пришла ноющая боль в ноге и во всем теле.

* * *

В землянке лежали трое, и Половцев вспомнил их.

Неожиданно откуда-то с пола раздался слабый дребезжащий звонок. Литератор определил, что звук идет из-под Кузи. Он нерешительно встал над его телом.

– Это телефон, – еле слышно сказал лежащий рядом с Кузей лейтенант. – У него в кармане телефон.

Литератор вытащил из кармана Кузи радиотелефон и передал его Валентину, который, приподнявшись на локте, тревожно смотрел на литератора.

Раненый взял трубку в руку и поднес ее к лицу. В подземелье вошел чей-то далекий, но очень знакомый голос. Половцев узнал голос водилы.

Лейтенант поспешно протянул трубку литератору, морщась от боли и знаками показывая, чтобы говорил именно он…

– Ну, Кузя, что молчишь? Зарыл клиентов? – водила хрипло смеялся.

– Зарыл… А как там, – Половцев замялся, подыскивая нужные слова, – наши дела? Что… мальчик этот…

– Какой мальчик, какие дела? Нет никакого мальчика и не было!… Ты, Кузя, часом не заболел? Или стакан лишний на грудь принял? – водила перестал смеяться.

– А пошел ты, – тихо сказал Половцев и бессильно опустил руку с телефонной трубкой.

– Ладно, Кузя, не ной. Через пять минут отбой. Сидите пока в землянке. Сейчас примерно без трех минут семь. Ровно в семь контрольный звонок: расскажу вам, где ваши два «куска» лежат. А мешки-то с «мясом» поглубже зарой, а то вокруг солдаты да собаки бродят. Не ровен час пронюхают! – Пахомов засмеялся и прервал разговор.

– Как это вам удалось? – спросил лейтенант Половцева, когда тот протянул ему радиотелефон.

– Что удалось?

– Да вот так говорить с ним. Странно: и как он только не узнал вас? У того, – лейтенант кивнул на Кузю, – голос скрипучий был: ваши голоса совсем не похожи. Но это-то ладно. Как вам удалось этого бандита на тот свет отправить?! Я ведь все слышал.